Текст книги "Застывший Бог (СИ)"

Автор книги: Лев Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

– Тебе не страшно? – Вдруг спросила Русанка. – Увидеть живую Богиню?

– Бога, а не Богиню. – Привычно поправил я её, подходя ближе к саркофагу.

Как и все в этой пещере он был сделан изо льда. Огромный ледяной кристалл вырастал в центре залы на возвышении лестницы, будто трон в фантасмагорических царских палатах. А внутри, в центре кристалла застыла окованная, навеки схваченная ледяным монолитом фигура.

– Смотри-смотри! – Обрадованно закричала Русанка, показывая пальцем. – Видишь? Богиня!

Я поглядел по её указке, и увидел, что у фигуры, заточенной во льду, действительно видна основательная женская грудь. Вот оно как...

– Ты ниже-то, ниже погляди, – указал в свою очередь я.

Русанка рассмотрела что было ниже, и охнула.

– Ой! А как же это?

– Да вот так... – растерянно пробормотал я. – Если подумать, логично. Не зря же древние мифы говорят о том, что сперва были андрогины, и только потом появилось разделение на женщин и мужчин...

При этих моих словах все подёрнулось дымкой, заволокло будто дымным занавесом, а потом этот занавес рывком сорвало, и унесло.

И я проснулся.

Тьфу!

Прости Перун-батюшка, и присниться же такое...

Сонная одурь прошла, и голова встала на место. И я вспомнил где нахожусь, от меньшего к большему: В кровати. В своей комнате. В доме принадлежащем Амосу. Недалеко от Женевского Озера. На территории курортного частного поселения, защищенного приватными военными, вплоть до систем ПВО. Место для людей, которые даже в нашем неспокойном мире могут позволить себе спокойно отдохнуть. Мы прилетели самолетом вчера, потом добирались на машине, приехали поздно, разместились, легли спать... Часы на стене светились в темноте изумрудными цифрами. Четыре часа утра... У меня в голове всегда были свои “часы”, – полезное свойство – я никогда не просыпался раньше времени. Если только...

Я завел руку за голову, нащупал рукоять “ФН” и аккуратно потащил пистолет из-под подушки.

– Тихо Медвежонок, только не делай во мне лишних дырок, – негромко произнес знакомый голос.

Русанка. Ни во сне от неё покоя, ни здесь...

– Что-то случилось? – Приподнялся на кровати я.

– Ну, я встала проверить посты...

– И чего?

– Все в норме. Клейхилс и Литке сидит на мониторах. Никто не задрых.

Нас было семеро в доме, роскошном, приземистом одноэтажном шато, напичканным самыми современными системами охраны, и обнесенным вместе с изрядным куском земли высокой стеной. Я, Русанка, и приставленная к нам охрана – Сундстрим, Клейхилс, Литке, Труввелер, они дежурили посменно. Командовал ими Поль Посье – жилистый седоватый человек с постным незапоминающимся лицом и тусклыми сонными глазами, единственной особой приметой которого был разве что поясная кобура со старинным револьвером “Манюра МР-73 Спорт”. Нетипичное оружие для человека старающегося быть невзрачным, – у всех нас есть свои маленькие слабости.

Все было согласно договоренности. Амос вывез нас в безопасное место, чтобы я мог спокойно копаться в себе и искать путь. И мы и охрана сменили одежду на цивильные наряды, не вызывающие вопросов, даже если кто-то неведомым образом углядит нас в частном огороженном поместье. Сам Амос пока остался в Питере, нести свою обыденную скучную службу крупной корпоративной сошки. Чем позже он сорвется с места, тем дольше сможет использовать в наших интересах корпоративный ресурс.

– Значит все в порядке, – уточнил я.

– Все спокойно медвежонок. И только я неприкаянно брожу по дому, и не могу уснуть.

– Почему?

– Потому что я соскучилась по твоим поцелуям. – Сообщила Русанка.

– Чего-о? – Отвесил челюсть я. – По каким-таким поцелуям?!

– По жарким, медвежонок.

Сказав это, Русанка чрезвычайно ловко ввинтилась под мое одеяло и прижалась ко мне горячим телом. У меня появилась мысль, что я видимо не до конца проснулся. Или вообще не проснулся, да. Я, надо признаться, бывало думал о Русанке. В том смысле что о Русанке и обо мне... Но в этих теоретических выкладках все происходило как-то не так. Это мне, как мужчине полагалось, знаете ли, проявлять активность. И потому я маленько растерялся.

– Русанка, ты это...

– Молчи дурень, – прошептала она мне в самое ухо. – Это для конспирации. Надо поговорить. Вдруг в доме “прослушка”.

А, – это конечно все объясняло.

Но я испытал острый укол разочарования.

– Не дыши мне в ухо. – Буркнул я. – щекотно. Ну, говори давай.

– Ты доверяешь Амосу, Мишук? – Шёпотом спросила Русанка.

– Нет конечно. – Признался я. – Но на безрыбье... Его старость – правда. И он похоже, действительно боится смерти. Вместе с ним у меня есть уникальный шанс сделать то, что не смог дед. А у тебя выполнить приказ старейшей. Если Амос и захочет нас слить, – то только после того как найдет гробницу.

– И что если так? Их много, а нас всего двое.

– Если так, – есть у меня один козырь.

– Какой?

– Пока не скажу... А Амос нам сейчас нужен. Он дает нам укрытие и время, чтобы найти гробницу.

– А ты сможешь найти?

– Ну, один раз я это сделал.

– Тогда у тебя был дед.

– Тогда я был у деда.

– Значит?

– Значит пока не дергайся, и держи ушки на макушке. – Распорядился я.

– Как скажешь... Медвежонок, а где это у тебя руки?

– Это для конспирации, – Объяснил я.

– Ты... что делаешь?

– ...В шею тебя целую.

– Засос же поставишь...

Иногда единственный способ заставить замолчать женщину – это поцеловать. Поэтому с шеи я переместился к губам. Руки же мои, говоря привычным мне военным языком, совершали в этот момент глубокие фланговые охваты, с выходом на оперативный простор в тылу противника.

Русанка была свежей, как родник. Гибкой, как змея. Горячей и влажной, как Мать-Земля. А я, рядом с ней, вместе с ней, был как Отец-Небо. Мы соединялись таинстве ритуала, предписанного людям богами от начала времен. И таково уж было таинство этого ритуала... Конспирация – латинское слово. Буквально означает “Содушие”, единение душ. Наверное только поэтому, когда Русанка прошептала, или прокричала, я точно не смог бы сказать:

– Имя. Скажи мне свое. Настоящее!

Я прошептал и прокричал:

– Боян...

Проболтался.

А потом, после, она тихонько хихикала, и говорила:

– Что медвежонок, вырос у тебя кран? Помнишь, тогда в детстве? Я же говорила, что так будет. Выболтал ты мне свое имя. Теперь у меня над тобой полная власть.

– Скажи мне и ты свое. –

– С чего это?

– Я же тебе сказал.

– А я тебе не скажу. Никогда-никогда не скажу. Это, медвежонок, тайна.

Это было обидно, что я проболтался, а она нет. Но говоря это, она гладила меня.

И я несколько утешился.

Сому я варил сам, выгнав всех из комнаты, по дедовскому рецепту. Ингредиенты частично собрал сам в окрестных полях и лесах. Кое что здесь найти не удалось, – что вы хотите, дикие места, Европа... Пришлось сказать Полю Посье. И все названное прибыло к вечеру того же дня. Один раз я все испортил, – перекипело. Но на второй, вроде, вышло ничего. Наварив целый жбан зелья, я разогнал любопытствующую охрану, заперся с Русанкой в комнате, – чтоб она за мной следила, – и принял божественный напиток.

Это было будто ураган. Приливная волна цунами. Он пришел, и оглушил, едва не смял меня своим зовом. Связь была устойчивой. Прямая линия с Богом. Лучшего нельзя было бы и желать, если бы абонент на том конце не дрых. И все же – мы оба старались, каждый как мог. Он пытался докричаться до меня, из своего странного сна. И на второй день выяснилось, что я зря варил жбан Сомы.

Она была мне не нужна.

Он долбил меня зовом такой мощи, что я впадал в транс уже и без напитка, В любом месте и без своего желания. Русанка тащила меня к столу, я бормоча слова на забытом языке просматривал электронные ретроспективные версии географических карт, пытаясь понять, где я – то есть конечно он – похоронен. Охранники на нас нехорошо косились и старались не поворачиваться ко мне спиной.

Мало ли чего ждать от психа.

Я запоздало понял, что дед берег меня. Что-то в своих методиках он делал так, что мой контакт под его доглядом не был так силен. У ребенка от такого обязательно бы съехала крыша. Дед берег меня, вынимая из меня информацию аккуратно как сапер, и это затянуло его поиски на несколько лет. Я представил, как его подмывало чуть “отпустить вожжи”, и ускорить процесс.

Он не сделал этого.

Канал связи никак не хотел закрываться. Я думал, что мне придется учиться поддерживать его. А мне пришлось учится закрываться. Ладно впасть в транс за обедом и выронить ложку с супом. А если это случится за рулем автомобиля, или скажем, когда я буду плыть в реке? – Только пузыри пойдут по поверхности, да тут мне и славу споют... Как-то я сумел донести до него, что не надо долбить мне в мозг будто кувалдой. Теперь я сам выходил на связь. А он отзывался.

Взаимопонимание, – великая вещь.

– Жарко, – посмотрев вверх сказала Русанка.

– Да, печет “Божья Голова”. – Согласился я, и прищурившись поглядев на солнце. Даже после того как я прикрыл глаза, солнце все равно осталось висеть у меня внутри головы, световым пятном на закрытых веках.

Мы с Русанкой сидели перед домом на аккуратной белой скамеечке. Перед нами расстилалась зеленая лужайка и декоративный ландшафт с редкими деревьями. Все это выглядело как картинка христианского рая. Было благостно и спокойно. Редкая минута отдыха, между попытками связи со спящим богом...

– А у нас про солнце говорят, не “Божья голова”, а “глаз Богини”, – глянула на меня Русанка.

– Можно и так... – пожал плечами я. – Солнце – и Голова, и Глаз, и Колесница, и еще много чего. Каких ему только имен не давали. Вообще наше слово “голова” происходит от санскритского “гола”, “голака”, что значит “шар”. И Шар-Солнце так же называли – Голо. Это же слово знакомо любителям русской старины в несколько изменённой общеславянской огласовке, – “Коло”, от которого происходит “Коловрат”, (то есть “Солнцеворот”), и многие другие. От “Голо” происходит и наше слово “Гуля”, в смысле набитой на лбу гематомы-шарика.

– А ты знаешь, как с солнцем связан древний русский девичий убор под названием “кокошник”? – спросила Русанка.

Я посмотрел на неё, – в глазах её была хитринка, – очевидно таился в нем какой-то подвох.

– Ну-у... – Я поморщил лоб. – Уже в древности люди знали, что солнце – шар, который окружен ореолом пылающих лучей. Слово “Пылать, Гореть” на санскрите звучит как “Чур” – (Звук “Ч” и “К” в санскрите легко переходят друг в друга). И в той и в другой огласовке – “Чур” или “Кур”, мы до сих пор можем найти в русском языке слова однокоренные этому слову. “ЧУРка” – это деревяшка для топки печи. А “КУРить” в русском означает – “Дымить”.

– Так, – согласилась Русанка, – и?

– Ну и, так же как голова солнца на небе была окружена алым пламенем, так же и голова птицы-петуха, ходящего рядом с людьми по земле, была окружена алым гребнем похожим на пламя. – Продолжил я. – Голова птицы будто пылала! Всем наблюдательным людям было понято, что петух – это конечно священная птица, каким-то неведомым образом связанная с божественным светилом на небе. Потому и называется у нас эта птица “КУР” в мужском роде, или “КУРица” в женском. Петух в русской народной памяти настолько прочно связан с силой огня, что устроить поджог до недавнего времени иносказательно называлось “Пустить Петуха”. “Куд” на санскрите значит “Жечь”, “Обжигать”, а также “Окружать”, (ведь огонь пожирая предмет охватывает его со всех сторон). И петух в русских сказках кричит свои речи, не иначе чем с присказкой “Куд-Кудах”, предупреждая – Окружу, Обожгу!

– Верно, – Лукаво поглядывала Русанка. – Ну а женский кокошник?

– Момент, – успокаивающе выставил руку я. – Как раз к этому подхожу... Значит, у другой ветви наших предков, на эта же птица называлась “КУккута”, что и сохранил санскрит. (Слово это, кроме прочего, означает и вспышку пламени, и трескающую огнем головешку). В русском говоре в этом слове звук “т” превратились в “ш”, и после череды превращений “Куккута” превратилось в “Кокош” – так называли петуха и у Русские в старину, так сейчас называют его, например, Словаки. Итак, “Кур”, или “Кокош” означает примерно “Пылающий” – то есть носящий пылающий гребень. Огонь издревле был символом чистоты, – ведь пламя пожирает любую заразу, и убивает даже микробов. Санскритское слово “Чокша” – (а мы помним что “Ч” и “К” в санскрите легко переходят друг в друга; Чокша-Кокша) – происходит от все того же “Чур”, и наше слово “Чистый”, которое является ему переводом, все еще сохраняет ему какое-то созвучие. И вот, головной убор, символизирующий пламя приносящее чистоту, стали носить на голове девушки. Делать они это могли только до свадьбы, пока не теряли непорочность. Назывался этот убор у нас на Руси “Кокошник”, а у наших дальних родственников, ушедших жить в Индию – “Куду”. Кокошник – это олицетворение ореола пламени, сияния чистоты женщины. Точно так же цари-мужчины носят на голове пылающие солнечным золотом царские венцы – олицетворение сияния власти. Верно же говорю?

– Верно, – весело согласилась Русанка. – Но что из этого следует?

– А что? – Спросил я.

– А то, что ты сам сказал. В древности, ВСЕ женщины носили на головах сияющие венцы. А из мужчин это право смог выторговать себе лишь один – Царь-Жрец. – Русанка победно выпрямилась. – Теперь-то понимаешь, кто из мужчин и женщин изначально является высшим существом, созданным повелевать?

– Тьфу! Ну опять ты за свое... – Хлопнул я ладонью по подлокотнику скамейки. – Все тебе борьба полов покоя не дает... Кстати, ведь “чуркур” означало не просто пламя, но пламя данное людям богами от “Головы-Солнца”, – то есть пламя являлось кудрями с солнечной головы. Поскольку волосы обвивают, огибают голову человека, так же как пламя окружает то что сжигает, то в санскрите “Куд” стало обозначать “Изгибать”, “Кут” – “Гнуть, и у нас русские мамы до сих пор потеплее КУТают детей, – обгибают пеленками, – чтобы те не простудились... Поэтому в санскрите слово “Чуда” означает так же “вихор волос”. Сравни-ка это с нашими словами “ЧУб”, “ЧУприна” и “КУДри”. Да в довесок и “Коса”. Все-таки у наших предков связь с богами намного крепче была, чем у современных людей. Для них “по образу и подобию” не было пустым звуком. Они-то точно знали, в чем это подобие состоит... ой!..

– Чего – встревоженно подвинулась ко мне Русанка.

– Опять Он на связь лезет. – Пробормотал я, растирая переносицу. – Добит в голову как тараном. Неймется ему... Проводи меня пожалуйста, в комнату.

Через две с половиной недели. Всего через две с половиной недели я знал – где.

Я сообщил об этом Посье. Не до точки – точные координаты я пока приберёг, но примерный район обозначил.

– Отлично, – сказал Поль Посье, когда я сообщил ему о своих успехах. – Я доложу господину Пайджу. – Он задумчиво почесал подбородок. Значит, север... – Нам нужна теплая одежда. И надо проверить, нет ли в том районе геологических партий. Это осложнило бы дело...

Амос Пайдж примчался в поместье на следующее утро. Поль Посье спустился в иерархии охранников на второе место, потому что вместе с Пайджем прибыл Франц Фер – личный ближний телохранитель, и глава команды.

Завертелась подготовка к экспедиции. В поместье отрубили связь и интернет – мы перешли в режим информационной автономности. Правду говорят – деньги, это рычаг которым можно перевернуть мир. Собственно, моя “подготовка” заключалась в том, что я заказал, примерил и подогнал свои одежду и снаряжение. А потом несколько дней слонялся по поместью. Не скажу, чтобы я был этим угнетен – теперь хотя бы я не впадал в транс. Приятно, знаете ли, когда твоя рубашка не закапана собственной слюной, потому что интервьюируя бога, ты непроизвольно расслабляешь лицевые мышцы и забываешь закрыть рот, да... Днем я проводил время в закрытом тире, постреливая с охранниками. Я не уступал в скорости Посье, но всегда проигрывал ему в точности. Его “Манюра” укладывал в центр мишени буквально пулю в пулю. Он был первоклассный стрелок, хоть и несколько самодовольный... А ночью я того – конспирировался с Русанкой.

Это можно было бы назвать курортом, золотым отпуском.

Если бы в воздухе не висело некоторое напряжение.

Больше всех к экспедиции пришлось готовится Амосу Пайджу. Дело даже не в том, что он как организатор должен был утрясти все моменты. Не доверяя своей коляске в тех диких местах, куда нам предстояло ехать – Пайдж учился ходить. Его деградировавшие мышцы не могли поднять его ни при какой стимуляции. Поэтому он осваивал медицинский эксзоскелет. Вместе с ним кроме охраны и личного врача, приехала целая бригада техников, которая учила его обращаться с этим чудом враждебной техники. Усиленной обратной связи через мышцы – (по причине их фактического отсутствия у Пайджа) – как в военных моделях экзоскелетов, здесь не было. Сверх-современная машина была оснащена улавливателем мозговых биотоков, и в теории слушалась владельца как собственное тело, подчиняясь мысленным командам. На практике, биотоки у каждого человека слегка отличались, и пока техники подстроили машину под Амоса, тот испытал немало неприятных минут, выкидывая нелепые коленца, и шатаясь из стороны в сторону на лужайке перед домом. Техники прыгали вокруг ходуна, укорачиваясь от махов усиленных экзоскелетом рук. Увернуться удавалось не всегда... Охрана старалась сохранять каменные лица. Трехсотлетний старикан Пайдж как оказалось, знал много интересных слов на английском и французском пусть и несколько старомодных, и умел связывать их в весьма причудливые комбинации.

Как ни крути, Пайдж был незаурядный старикан. Через некоторое время он научился ходить.

Язык его сразу вернул благопристойность.

На следующий день мы покинули поместье.

Хороший это был кабинет. Роскошный. Белые стены с коричневыми под темное дерево рамами окон, закрытыми шторками. Пасторальные картины в рамках на стенах. Даже ковровая дорожка в проходе. Диван подо мной было бежевым, обитым мягкой натуральной кожей. Если не открыть шторку, и не выглянуть в окно – разве скажешь, что летишь в вертолете через непроглядную ночь?

Ну разве что болтнет иногда в воздушной яме. Но тут уж ничего не поделаешь, – даже топ менеджерам корпорации и миллионерам пока не во всем удалось преодолеть законы физики.

Амос Пайдж сидел за столом, – хорошим кабинетным столом, обитым старомодным зеленым сукном, с круглой лампой под матовым абажуром, и смотрел в свой ноут-бук. Он был в своей роскошной инвалидной каталке, – кресла именно здесь – перед столом – специально не было. А чудо экзоскелет пока ютился в грузовом отсеке. Мы сидели сбоку от Амоса, на диванчике. Я, Русанка, и его личный доктор – Элиас Штюрмер. Чрезвычайно серьезный мужчина с компетентным выражением лица, и большим лбом, увеличенным залысинами. Охрана сидела ближе к хвосту, за полуперегородкой.

Пайдж был занят: – он ругался.

– Амос, одумайся – проникновенно вещал с экрана ноутбука незнакомый благообразный седой старик с внешностью викторианского джентльмена, – ты всегда умел круто повернуть руль, мы тебя и ценим за это. Но то что ты задумал сейчас – это даже не авантюра. Это безумие! Ты понимаешь, что рискуешь выпустить в мир?

– Я понимаю, что умираю, старый друг. – Огрызнулся Амос. – Тебе до этого еще далеко. На сколько ты моложе меня, Георг? На сорок лет? Ты еще можешь позволить себе пофилософствовать пару десятков годков, пока костлявая не схватит тебя за жабры. А у меня, извини, – времени уже нет.

– Ты обезумел от страха, Амос. Ты не соотносишь шанс на выигрыш с возможными рисками...

– У меня нет рисков, Георг. У меня есть только метроном. И он тикает. Каждую секунду он отнимает у меня жизнь! Какие риски могут быть у без пяти минут мертвеца? Сыграть в ящик на минуту раньше? Нет, в моем положении нет рисков. Есть только шанс. Пусть даже один на миллион.

– Ты не оставляешь мне выбора, Амос, – скорбно поджал губы Георг. – Нам придется инициировать твою отставку. И заморозить все счета.

– Давай, попробуй, – закаркал смехом Амос, – отследи мои счета. Эти дутые нули, спрятанные в паутине банковской системы которую я сам создавал последние без малого триста лет. А что до отставки, – на кой мне место в совете, если я буду мертв? Будете ставить на него мой портрет с траурной ленточкой? Ну включи же ты голову Георг, – проникновенно прохрипел Амос – главное правило бизнесмена, – знать что нужно другой стороне. Я сейчас уже совсем в иной системе ценностей. Ты подумай лучше вот о чем, – и тебе когда-нибудь придет время умирать. Ты сейчас самый старый после меня в Совете, – только ты можешь понять. А все эти молодые стапятидесятилетние дурни думают, что у них еще вся жизнь впереди. Все это пролетит как миг! Вы все время думаете, что будет если я ошибаюсь. Ты лучше подумай, как все обернется если я окажусь прав! Разве сам ты тогда не захочешь вернуть свою молодость? Не ссорься со мной сейчас, Георг. Инициируйте мою отставку, заседайте в совете, ищите мои счета. Поддерживай все это. Только не делай ничего, что могло бы реально помешать мне добраться до цели. Ты никогда не смотрел на мир однобоко, и умеешь в нужный момент поменять точку зрения... и сторону. Так не становись дураком сейчас, старый друг.

– Я... – буду голосовать за твою отставку, и за инициирования в отношении тебя корпоративного расследования. – После паузы ответил Георг.

– Спасибо, старый пройдоха. Скажи вот еще что. Вы меня проспали. Но кто-то вам все-таки слил. Скажи, откуда информация?

– Этого я не могу сказать, – Буркнул Георг.

– Ну и черт с тобой. Мне пора. Не хотелось бы, чтобы какой-нибудь молодой прошелыга расшифровал сигнал, и начал думать где меня перехватить. Думаю, сейчас тебе доложат, что мой сигнал идет откуда-то из района Новой Гвинеи. Можешь честно искать меня там. Увидимся Георг. На той или на этой стороне.

Амос с чувством долбанул по клавише, и отключил связь.

– Нет, ну утекло все-таки, а? – Повернулся старец к нам. – Никому нельзя доверять. Что за время...

– Это как-то влияет на наши планы? – Спросил я.

– Нет, – кивнул головой на дряблой шее Амос, – Они опоздали. На силовой вариант нет времени, да они и не пойдут на это, у меня еще достаточно рычагов. Мы сейчас как стрела в полете. Или попадем в цель, или нет. Это уже не зависит от кучки трусов в уютных кабинетах. Ни в ПанПрод, ни в Варяжьем Братстве. Нигде еще.

Он поднял скорченные руки, и закрыл ноутбук, будто крышку гроба захлопнул. Посмотрел на меня.

– У тебя не типичное для варяга имя, Михаил. Ваших братьев не принято называть иудейскими именами.

– Мать дала. – Я легонько развел руки, – Я к варягам не сразу попал.

– Может быть поэтому, ты и мыслишь шире, чем другие ваши братья?

– Варяги, они тоже разные...

– А ты знаешь, что значит твое имя?

– Михаэль? – Переспросил я. Это абревеатура от Ми Кво Элохим – “Ми Кво”, значит “Кто Подобен”, а “Элохим” значит “Высокому”. То есть “Кто как Высокий”.

– Да, – цокнул языком старик – но ведь иудеи, которые поперли это слово из аккадского языка, называли эпитетом “высокий” бога, чтобы не произносить всуе его истинного имени. То есть твое имя переводится “кто как Бог”. Кому еще, как не человеку с таким именем отыскать древнего бога? Номен эст Омен, как говорили латиняне. Имя есть Рок. Разве не так, а?

– Скоро узнаем, – кивнул я.

Открылась дверь в пилотскую кабину, и к нам в салон высунулся пилот.

– Мы вышли в район, господин Пайдж. Будем примерно через пятнадцать минут. Плюс время на поиск площадки для приземления.

– Спасибо, Кристиан, – кивнул Амос, и тут же бодро гаркнул в сторону хвоста. – Мистер Фер! Мне надо приготовиться. Тащите сюда это мое двуногое медицинское недоразумение!

Мы с Русанкой переглянулись.

Все шло к развязке.

Мы стояли посреди заснеженной горной долины, с единственным выходом – тесным извилистым уходившим вниз ущельем. Укутанные белой пеленой горы, и белый наст под ногами. Белый мир, даже небо лежавшее на горных вершинах казалось ледяным, – голубым куском льда, будто крышка положенная сверху на горные вершины. Наш вертолет, наша одежда, – все было чужеродным здесь. Не-белым, – в царстве белого. При этом здесь не было так уж холодно – кольцо вершин надежно защищало долину от резких ветров. Здесь не было холодно. Просто пусто и безжизненно. Место забытое богами. Всеми, кроме одного.

Преторианцы Амоса рассыпались, окружили вертолет, чтобы проверить территорию. Но не слишком далеко. Не было нужды. Низина долины сама по себе была потенциальной ловушкой, безо всякого укрытия – идеальное место что выбить всех нас с близлежащих горных вершин, – если бы нашелся безумец, который сумел бы на них взобраться. Все же телохранители Амоса отрабатывали свой номер. Сам Амос стоял рядом со мной, укутанный в теплую одежду и электрический тепложилет, подпираемый каркасом своего медицинского экзоскелета. Я сказал, что здесь не было холодно... Да. Для всех, кроме Амоса. При его старческом дефиците массы тела, он наверно мерз и при комнатной температуре. Что уж говорить о зимнем горном воздухе.

– Так, – сказал Амос, вертя головой. Экзоскелет его при каждом движении слабо, но отчетливо гудел механикой. – И что теперь?

– Ждем. – Ответил я.

– Долго? Я мерзну. – Лицо его было белым как и все здесь. – Кровь не греет...

Он сказал это без жалобы, как констатацию факта. Все-таки его было за что уважать.

– Нет, – покачал я головой, прислушиваясь к своим ощущениям. – скоро. Совсем скоро.

– Часы? – Уточнил он.

– Минуты. – Сказал я. – Может быть вернешься в вертолет, Амос? Незачем мерзнуть зря.

– Нет, – он покачал головой. – Если скоро, я подожду здесь. Не хочу пропустить это зрелище. Черт, где на этом жилете регулировка подогрева?..

Она появилась неожиданно. Безо всяких зримых. “спецэффектов”. Пирамида. Идеального “золотого сечения”, и такого же золотого цвета. Пирамида с П-образной аркой входа, на той грани что была перед нами. Возникла в долине перед нами сразу, просто заслонила собой часть долины и гор, и изменила пейзаж. Зримо, весомо, – и все же неправдоподобно. И только прошел по всей долине почти неслышный, но мощный, ощущаемый не ушами а костями низкий гул. Будто мир зазвенел, и успокоился.

– Тысяча чертей... – раздался слева от меня голос Джарвиса. И я почувствовал руку Русанки стоящей у меня за спиной на моем плече. Она его сжала, думаю, непроизвольно. Но я даже не повернул к нему головы. Я смотрел. Мы все смотрели.

– Богоявление... – Прошептал сиплым голосом Амос. – Литке, ты это снимаешь?

– Нет сэр, – пробормотал Литке, у которого была камера.

– Так снимай, чтоб тебя мать не рожала!

– Да сэр.

И повисло молчание.

– Эта штука большая, – прервал тишину Поль Посье. – Но она не вытеснила воздух. Иначе нас бы всех ударной волной к чертям собачьим снесло.

– Она не вытеснила. – Кивнул я. – Заместила...

Замечание француза привело меня в чувство.

– У нас мало времени. Она здесь ненадолго.

– Слышали господа? – Включился Амос. – Быстро, идем к ней.

Сундстрим, Клейхилс – в головной! – Дал голос Фер.

Двое охранников двинулись в авангард, оставляя за собой глубокие следы. За ними и Амос сам подавая пример, шагнул к нашей цели. Наст не выдержал, и провалился под его ногой, почти по щиколотку. Амос нелепо замахал руками, пытаясь помочь себе выпрямится своими деградировавшими мышцами, и громче загудел его экзоскелет. Шедший рядом Розен бросил автомат повисший на трехточечном ремне, и едва успел подхватить старика.

– Хьюз! Труввелер! – рявкнул старец – Вы самые здоровые. Помогите мне!

Два здоровяка из охраны подскочили к Амосу, и подхватив его за руки потащили вперед по снежной целине, как мощные буксиры баржу, оставляя за собой рыхлый след. Амос сперва пытался помогать ногами, пока Хьюз не сказал:

– Прекратите семенить, сэр. Вы нам так только мешаете. И, если позволите, мы перевернем вас спиной вперед, так вы не будете ни за что цеплять ступнями.

– Делайте как удобнее, – проскрежетал Амос.

Теперь его тащили задом-наперед. Я с Русанкой шел как раз за ним, и Амос пробурчал мне скривив презрительную мину.

– К самому большому событию в моей жизни меня тащат задницей вперед... Будто бы я упираюсь. Пожалуй, не надо будет упоминать об этом в мемуарах, а?

– Собираешься их писать? – рассеянно спросил я.

– Нет, но ведь придется. Такое событие. Я не только верну свою жизнь. Мы обессмертим свои имена, парень!

– Да-да...

Я почти не слушал его. Я шел за стариком. Я не обгонял, не бежал вперед. Хотя это была моя цель. Моя! Она возникла, когда я еще был слишком мал, чтобы понять это. Я почти был у неё – десять лет назад. Я нашел то, что люди не видели тысячелетиями. Я хотел увидеть. Увидеть что будет внутри. И одновременно... я боялся этого. Там, в этой пирамиде были не только древние тайны. Десять лет назад там остался дед.

Мы подошли ко входу. Строгая простая П-образная арка выделялась из наклонной грани. Как и вся пирамида она была будто отлита из блестящего металла, и ни одного следа швов. Из того же металла были и двустворчатые двери, что перегораживали нам путь.

– Ну же, переверните меня! – Пропыхтел своим могучим нянькам Амос. – Вот так... Что теперь? – Обратился он ко мне. – Ты знаешь, как открыть?

– Ничего сложного, – пробормотал я. – Я действительно знал. Знал обыденно и привычно, будто бы делал это каждый божий день. Это знание мне аккуратно вложили в голову, на нужную полочку. Только возьми...

Я подошел к правой части входной арки, и подняв руку раскрыл пятерню. Метал пирамиды под моей рукой ожил, мигнул изумрудными символами, и я сыграл на них мелодию доступа. Так же как тысячи лет назад эту дверь запер последний марут, оставивший здесь своего господина, и ушедший навсегда. Так же как десять лет назад это дверь открыл дед.

Створки дверей дрогнули, и медленно, мягко начали расходиться в стороны. Фукнуло негромко, – уровнялось давление – и из расходящейся щели на снег перед входом вымело какие-то темные крупинки. Я подошел и посмотрел на них. Это был песок. Десять лет назад эти песчинкаи занесли сюда, из пустыни Каракумы люди, которых я знал. И которых уже не было. Люди Амоса ощерились стволами, сосредоточились у двери как перед проникновением на объект занятый противником. Или как охотники, перед берлогой страшного зверя.

– Не напрягайтесь, господа. – Сказал я им. – Там не в кого стрелять.

И шагнул под арку, во тьму.

Древняя – невообразимо древняя – станция была жива. Я шел вперед. За мной шли остальные, включив фонари на автоматах, подсвечивая мне в спину. В этом, впрочем, не было надобности. Я шел по зеленой линии, горевшей на уровне моего плеча на правой стене. Линия оборвалось, – её светящаяся “река” впадала в круглое зеленое “озеро” света. И я приложив к этому кругу руку снова прощелкал пальцами команду – вспыхнул мягкий идущий от потолка свет. Люди Амоса зашевелили во все стороны стволами, – вбитая привычка, практически уже рефлекс.