Текст книги "Человек с яйцом. Жизнь и мнения Александра Проханова"

Автор книги: Лев Данилкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 38 страниц)

Озабоченность вылилась в передовицу «Еврейские банкиры и чеченские гранатометы», ставшую классическим прохановским шлягером. «Говорят, в Иерусалиме недавно засох Маврикийский (sic! – Л. Д.) дуб… В России апокалипсис развивается в специфических чечено-еврейских формах… Двойной гражданин Березовский зажжет в кремлевской башне желтую звезду победы, и тысячи чеченских гранатометов, купленных на пенсионные деньги, отсалютуют в разных городах России этой новой власти… группка талантливых еврейских мытарей, обобравших русских вдов… Господа из Еврейского конгресса и Совета безопасности, русский апокалипсис, в который вы нас затащили, превратит вас в смрадный дым, и черти со свастиками, которые станут рыться в горячем пепле, распознают ваши скелеты по бриллиантовым запонками и золотым коронкам». Через десять лет через эту затейливую метафорику не так просто пробраться, но ясно, что автор дает понять: в банках российских олигархов крутятся чеченские деньги.

Он уверен, что это был лучший способ отреагировать на предупреждение Гусинского? «Происходили очередные трагедии в Чечне, подрывы наших военных колонн, показывались кадры, где чеченцы торжествующе машут окровавленной печенью нашего мотострелка, и я, чувствуя неприятный осадок от своей внутренней слабости, робости, сел за стол и написал эту передовицу». Через неделю после «Банкиров и гранатометов» около собственного подъезда, в подворотне, на него напали: фонарь не горел, но он успел увидеть, как из-за угла выскочил человек, чтобы ударить его сзади, в затылочную кость, кастетом. Он успевает повернуть голову, так что удар соскальзывает, что, впрочем, не мешает ему на секунду потерять сознание. Жена, бывшая рядом, закричала, и нападавший убежал. «Это было, конечно, не ограбление. Это был удар на поражение, профессиональный. Несколько дней я переживал это сотрясение». По этому факту было возбуждено уголовное дело, но милиция отказывалась увидеть в инциденте политический оттенок, несмотря на то что пострадавший настаивал, что атаковавший даже не попытался взять у него бумажник; ему небезосновательно дали понять, что на кишащей городскими отбросами Пушкинской площади и не такое случается – да вы свой роман «Красно-коричневый» почитайте!

Война возобновилась буквально тотчас же после окончательных выборов. Ельцинские политтехнологи еще не успели отпраздновать победу, как – 6 августа – Басаев захватывает Грозный, где сразу же погибают 500 российских военнослужащих, а 3000 оказываются в осаде в грозненских бараках. Ельцин уже лежит с инфарктом, в Москве паника, Кремль не находит ничего лучшего, кроме как направить на Кавказ Лебедя, который 12 августа заключает с Чечней унизительный Хасавюртовский договор, согласно которому Россия выводит войска, Чечня получает независимость, по крайней мере фактическую (вопрос об официальном статусе «отложен» до 2001 года).

Проханов, по его словам, «ужасно переживал» Хасавюрт, «трагедию для России», ненавидел Лебедя, «патентованного предателя-лукавца».

На него происходит еще одно покушение. На этот раз он въезжал домой на машине, открыл ворота, и в тот момент, когда попытался закрыть дверь, на него напали двое, сбили с ног и начали дубасить ногами. Он орал, пытался отбиваться; когда рядом завопил какой-то прохожий, нападавшие скрылись.

«После» не значит «вследствие», и нет никаких доказательств, что оба инцидента как-то связаны с Гусинским; «но какая-то интуиция тайная связывает бокалы, полные красного вина, на той встрече с этим курьезом».

Осенью 96-го же начинается так называемая «война компроматов» – коржаковского круга с Березовским. Ельцин расплачивается по счетам: на залоговых аукционах происходит окончательный передел самой лакомой собственности, особенно нефтяной промышленности. Личное состояние премьера Черномырдина независимые источники на тот момент оценивают в 5 миллиардов долларов. За 1996–1998 годы чеченцы похищают около 1300 людей, захват заложников становится самостоятельным бизнесом. Премьер Б. Немцов пересаживает чиновников на «волги». «Завтра», которая и без таких поводов могла объявить войну хоть черту, хоть дьяволу, постоянно пытаются закрыть: газета захлебывается в потоке судебных исков. «Мы научились быть осторожными, вырабатывали разные формы языка, например, вместо того чтобы говорить, скажем, „мэр Москвы, Лужков, является создателем самой криминальной экономической системы в России“, мы говорили „может ли мэр Москвы, Лужков, опровергнуть или подтвердить, что в Москве создан самый криминальный…“ и т. д. Поэтому мы избежали части исков».

Наступивший 1998-й открывается февральским юбилеем. Номер «Завтра», посвященный 60-летию главного редактора, наполнен рифмованными здравицами («Певец. Плясун. Затейник хитроглазый»; «Киплинг – Гумилев – Проханов / из породы тугоплавок / нибелунгова кольца / воина-конквистадора / охранителя порога / у родимого крыльца»), подборкой комплиментарных цитат («Он говорит с невозмутимостью французского интеллектуала. У него свободно спадающие, седоватые волосы. Одежда сидит на нем элегантно» – из New York Times); венчает эту коллекцию эффектный ассамбляж Е. Нефедова «классики о Проханове»: «Кто так чувствителен, и весел, и остер, как Александр Андреич!» – и проч. В маленьком ресторанчике на «Соколе» Проханов затевает празднование дня рождения, превращающееся в шабаш самых одиозных политиков страны: Язов, Варенников, Бакланов, Жириновский, Зюганов, Анпилов, Дугин, Джемаль, Доронина, Кургинян, Бабурин, Павлов, Хасбулатов, Руцкой, Зюганов. Крючков был болен и прислал золотую вазу. «Никто, кроме тебя, не смог бы собрать», – доверительно прохрипел ему Зюганов. «Это был такой пир оппозиции – или, скорее, прощание с объединенной лево-право-красно-коричневой оппозицией», потому что, в силу накопившихся разногласий, по отдельности они уже не могли общаться друг с другом.

К этому времени с «Завтра» уже не сотрудничают ни Дугин, ни Джемаль, ни Лимонов, через полгода уйдет и Кургинян. Происходило «расщепление интеллектуально-идеологического поля», и из скорлупы «Завтра» начинают вылупляться другие газеты и другие тенденции: «Лимонка» (название придумал Проханов), «Дуэль», «Я – русский», «Скупщины». Это, конечно, оттягивает от них часть читателей, и синтетическая роль газеты несколько уменьшается, что не помешало ее главному редактору в 1998-м едва не стать идеологом еще одного путча. Если когда-нибудь у вас в руках окажется бумажник Проханова, то в одном из многочисленных отделений вы сможете обнаружить любопытную фотографию: один из его внуков скачет на странной шпаге, похожей на предмет из реквизита «Гамлета». Она была преподнесена Проханову генералом Рохлиным, с именем которого и связан этот Третий путч. Лев Рохлин был боевым генералом чеченской войны, и при этом демократом, но честным (как бы ни озадачивал этот двойной парадокс); неудивительно, что в конце концов он оказался вовлечен в орбиту газеты «Завтра», и лично ее главного редактора.

Последний не любит вспоминать о своем участии в рохлинском проекте и вообще делает вид, что не вполне представляет, как того зовут – «бедный этот вот, из головы даже покойники, ну, кого жена-то пристрелила у нас? Ах да, Рохлин!». «Трудно все это – конспирология, вспоминать, нужно документы смотреть». «Рохлин возник на этом горизонте, пропал, появился у меня в доме, был убит, вовлекал меня в свой сложный, закрытый, военно-политический проект».

Однако реконструировать ситуацию можно: в первую очередь, по газете, и особенно по роману «Сон о Кабуле» (ради которого ему пришлось – по удачному замечанию М. Ремизовой – «распилить на отдельные куски свое „Дерево в центре Кабула“»), выстроенному на параллели двух несостоявшихся путчей – Кабульского, 1980 года, и Московского, 1998 года. Современная линия сюжета состоит в том, что Белосельцеву звонит его афганский сослуживец генерал Чичагов с просьбой проконсультировать («стать советником по Востоку») его партнеров – Имбирцева, самарских капиталистов-бандитов (патриотов, «пассионариев», империалистов), которые, чтобы поддержать умирающие заводы и из ненависти к Израилю, продают военные технологии Ирану (который «рвался в цивилизацию, прокладывая в нее свой исламский путь, без наркотиков и проституток, с четками и сурами Корана»). Белосельцев с его знанием Востока должен помочь им избежать русского «ирангейта». Одновременно его вербует в консультанты генерал Ивлев (несомненно, написанный с Рохлина), собирающийся устроить военный путч, и еврей Кугель (пытающийся разыграть афгано-исламскую карту, чтобы стравить Россию с арабами и подтолкнуть Россию к Америке и Израилю), двигающий, в свою очередь, православного бизнесмена Вердыку (тот должен принести Ивлеву материал об Имбирцеве и «ирангейте», а сам содержит приюты для афганских инвалидов-нищих, которые сдают ему дневную выручку). Смысл в том, что диспетчер всех троих – чекист Чичагов: он конструирует их встречи, он хочет руками Ивлева придушить «ирангейт», а через Кугеля-Вердыку – задавить Ивлева, организатора путча. Белосельцев в этой сложной политической многоходовке «задуман Чичаговым как взрыватель, сквозь сомкнутые клеммы которого пробежит моментальная искра, подымет в воздух косматую громаду взрыва».

Про Ивлева здесь сказано вот что: «„Афганец“ и „чеченец“, сделавший вдруг ослепительную карьеру политика… стал главной угрозой режиму. Мог увлечь войска за собой… Ивлева боялись в Кремле. Видели в нем возможного мятежника и путчиста».

Познакомиться с Рохлиным ему захотелось еще после первого же посещения Грозного в 1995-м. Тогда ему это не удалось, но впоследствии они все же встретились и даже сблизились. Проханов был вхож в его дом, пользовался его расположением, «я был у него на даче за несколько дней до его трагической кончины. На день рождения Макашова мы все собрались в ресторанчике, танцевали, я с этой дамой, его женой, Рохлин подарил мне эту шпагу».

«Он все мечтал, что, когда он победит, я стану идеологом этого проекта». «Мне нужно, Виктор Андреевич, – говорит генерал Ивлев, – чтобы в первый же час наши дикторы сидели на телевидении. Нужна стратегия пропаганды. Чтоб мы перед народом засветили все преступления режима, все воровские счета в банках. И еще нужны аналитики».

30 июля 1997 года в «Завтра» публикуется передовица с характерным названием «Винтовка рождает власть», в которой изложен примерный сценарий военного путча, в том же номере напечатано обращение Рохлина к Верховному Главкому РФ «Вы сдали свою армию!», где тот фактически угрожает правительству вооруженным выступлением. Романный Ивлев признается: «Я готовлю восстание. Военный переворот… Части готовы, командиры на связи, рассчитано все до мелочей… Все должно произойти очень быстро, без крови. Ну, может быть, десяток бандитов, которые окажут сопротивление, – тех прихлопнем. Под арест будет взята тысяча человек, больше не надо». «Военному перевороту должно предшествовать народное восстание. Массовые выступления народа… Миллионы должны выйти на улицы и обратиться к армии с просьбой защитить народ от произвола».

Путч – якобы – был назначен на 20 июля 1998 года. До этого Рохлин должен был выступить в Думе – о крупномасштабных хищениях сибирской нефти, на доходы от реализации которой азербайджанские и грузинские структуры закупали русское оружие и переправляли его в Чечню, при участии Кремля. Рохлин собирался обнародовать список конкретных лиц, причастных к афере.

Отношения Проханова с Рохлиным косвенно подтверждены и третьими сторонами. Так, в «АиФ» промелькнуло сообщение, что Проханов предлагал Рохлину газету как информационную поддержку в обмен на финансирование, но тот якобы отказался. Известно не только то, что Рохлин планировал путч и встречался в лесу с Лукашенко, который якобы обещал в нужный момент ввести в Россию Витебскую десантную дивизию, но и то, что он был крайне неосторожен. Газета «Стрингер» сообщает, что он заказал теоретическую разработку управляемой катастрофы, острой кризисной ситуации, необходимой для введения армии в Москву. Предполагалось устроить блэкаут, в том числе отключить электронасосы, качающие фекалии в канализацию, и затопить город в экскрементах. У Рохлина была карта объектов, от которых зависит энергетическая безопасность регионов. Также предполагалось создать кризис со снабжением табачными изделиями – перехватывать на дорогах фуры с сигаретами.

3 июля 1998 года Рохлина убили – все-таки жена, во всяком случае, если верить приговору, вынесенному в ноябре 2005-го. Жена? Проханов вспоминает, как они разговаривали с Рохлиным в кабинете о путче – и тут ворвалась эта Тамара, стала читать какие-то свои стихи, а тот ее выгнал чуть ли не матом, то есть она была действительно безумная. Однако «были версии, что ее облучали каким-то психическим оружием, через гипноз заставили убить мужа, навели на нее помрачение».

Поскольку Проханов редко выдумывает какие-то конспирологические интриги совсем из головы, можно рассматривать «Сон о Кабуле» и как завуалированный документ. «Там ходила такая версия, что его пристрелили, потому что слишком много знал. Не сумасшедшая жена и не оппозиционер». О «путче» Проханов отзывается презрительно: что это за путч, про который говорила вся Москва, но бормочет о том, что должна была идти какая-то машина с оружием из Волгоградской области, двух офицеров сразу арестовали, «впрочем, все это совершенно неинтересно».

Как бы то ни было, декабристского восстания из этого не получилось. Любопытный факт: в одном из августо-сентябрьских номеров «Завтра» за 1998 год редакция обещает дать версии убийства в следующем номере – и затем умолкает, как ножом отрезало, по-видимому, на них надавили, и нешуточно; темная история явно дожидается своих исследователей.

Со «Сном о Кабуле», связана, между прочим, и еще одна тема – так называемая «братковизация» «Завтра». В октябре 1998-го «Завтра» выпустила номер, апологетический по отношению к так называемой «русской преступности». На дворе «время сильных», «пассионариев». «Япончик – герой русского Сопротивления», «национальная буржуазия». Это чувствовалось: вспомнить хотя бы ноябрьский (1996) взрыв на Котляковском кладбище, когда одни инвалиды войны в Афганистане взорвали несколько десятков других, конкурирующих («Милиции пришлось снимать куски тел с деревьев», – сообщает Пол Хлебников).

«Газета защитила Таранцева, воспела все типы русских братков вплоть до киллеров, сама начала писать на себя подсудный и политически более чем подударный компромат», – возмущается С. Кургинян, который после этого номера отказывается сотрудничать с газетой. Похоже, в этот момент Проханов, вечно ищущий союзников, чем экстравагантнее, тем лучше, пытается сделать ставку на национальный средний класс, его не смущают криминальные связи. В «Сне о Кабуле» мы можем увидеть некоторых из этих криминальных элементов, с которыми общается Белосельцев, – Вердыка, Имбирцев. «В них были узнаваемые черты… из пьес Островского, Горького, Сухово-Кобылина. И эти черты были ненатуральны, заимствованы, взяты напрокат из старых сундуков, подсмотрены из архивных кинолент. Маскировали иную, небывалую прежде сущность, которая не желала проявляться в открытую, пряталась в глубине сейфов, на дне таинственных черных чемоданчиков, в сердцевине бегающих темных зрачков». Сам Проханов при мне несколько раз туманно, однако весьма благожелательно отзывался о «современных кудеярах», «благочестивых разбойниках», которые отмаливают грехи, жертвуя на церкви; в любом случае, они ему симпатичнее, чем американизированные менеджеры среднего звена.

Пострадал ли он от августовского кризиса 98-го года? «Экономически меня это никак не коснулось. Семья моя не держит деньги в банке. И газеты это не коснулось – у газеты тоже нет никаких сбережений в банке. Все, что к нам приходит, тут же реализуется в виде зарплаты и выплаты за следующий номер».

– Вы же в ресторане все время требуете долларовый счет и даже в церкви подаете валютой.

– У меня же нет кредитной карточки, я расплачиваюсь наличными, черным налом, как мафиози. Все свои небольшие сбережения я держу при себе, дома, это доллары, разные небольшие суммы, они у меня лежат в пеналах из-под виски, очень бессистемно. Я не знаю, сколько у меня сбережений.

А кстати, как он распорядился своим ваучером? «Никак. Это была пора, когда какие-то странные лица собирали эти ваучеры на какие-то предприятия. Этот ваучер был у жены, она его кому-то отдала и забыла. Я не понимал, что такое ваучер, абсолютно этим не интересовался и все время от этого отбрыкивался. Я не знал, что на ваучере делают бизнес, аукционы залоговые. А вы-то как использовали свой?» – «Сдал в ларек за десятку». Он удивляется моей ушлости: «Да? А я его просто передал в цепкие руки каких-то безымянных друзей, и он исчез. Может быть, они стали сейчас нефтяными магнатами, а может, их убили. Словом, проблемы ваучера для меня не существовало. Это Чубайс таким образом легализовал свои приобретения. А для нас, неэкономистов, это фикция полная».

В какой момент он почувствовал иссякание советского благополучия? Ни в какой, – ссылается он на свои небольшие потребности. «Я был советским средним классом, у меня было все: открытый счет в сберкассе, на который всегда что-то капало, квартира на Тверской, изба в Торговцеве, небольшая писательская дачка под Истрой (которая, правда, в какой-то момент сгорела), автомобиль. За границу я ездил за чужой счет, одевался скромно… Да, обычный камуфляжный костюм, бутсы – почистишь их раз в месяц черной ваксой – и в Дубовый зал ЦДЛ. Или негром намажешься, краски тогда стоили дешево».

Потерял ли он что-нибудь в финансовой турбулентности начала девяностых? «Все абсолютно – накопленные литературные гонорары, все сгорело», – произносит он с неожиданно шпаковской интонацией: два магнитофона… Гонорары за опубликованные в «Роман-газете» «Дворец» и «Последний солдат империи» были весьма скромными. Квартира на Тверской тогда еще не была сдана (судя по роману Анны Козловой «Открытие удочки», где главная героиня встречается с сыном Проханова-Бамбаева, это произойдет где-то в конце 90-х, с предварительным евроремонтом). Это, разумеется, не значит, что он нищенствовал и подавал заявки на соросовские гранты: газета была довольно прибыльным предприятием, кроме того, многие «благодетели» оппозиции, особенно «белой» оппозиции, имели собственный бизнес и даже не то что помогали – «они, по существу, взяли на прокормление лидеров, людей, ушедших из ЦК, лишившихся крова, дотаций, – давали зарплату, финансировали поездки, иногда помогали купить приличную одежду».

На самом деле, середина 90-х, несмотря на все юридические препоны, была для оппозиционной прессы – во всяком случае, прохановской – временем больших, шальных «живых» денег. «Тогда налоги никто не платил, я покрывал этими деньгами расходы издательства, все деньги были у меня, это были мои деньги. Я помню, собирались в комнатушке женщины из отдела, и эти трешки какие-то считали, складывали горы, стопы, кто-то крал эти деньги, всегда на эти деньги мы покупали водку, колбасу, пировали после каждого номера, распространители приходили. Мы не тратили эти деньги на покрытие расходов огромного издательства. Мы все ютились в маленькой комнатке».

Это заложило экономическую базу для газеты: они купили нескольким сотрудникам автомобили, несколько квартир, которые сейчас сдают и из аренды выплачивают жалованье и гонорары. «И если сейчас мы еще существуем здесь в этом офисе замечательном, это эхо тех бурных экономических времен. Тогда я проявил недюжинную экономическую сметку и вообще мог возглавить Министерство экономики. Я учился торговать, по-ленински, торговать и делать бизнес».

Впрочем, по большому счету все прохановские газеты были небогатыми, «скопческими», именно в силу экономических причин он так и не сделал свою «Литературку». У них никогда не было штата спецкоров – не то что за границей, но и по России (что не мешает печатать иногда в «Завтра» очень грамотно написанные травелоги, от которых не отказался бы и CondeNast Traveler: Ливия, Северная Корея, Боливия). Как он при этом умудряется разъезжать по всему миру, от Ирака до Штатов? Только по чьим-либо приглашениям: «я ездил туда, где можно было сорвать политический куш».

Чтобы закрыть эту тему – газете «Завтра», участвующей в большой политике, где естественным образом ходят внушительные деньги, перепадает кое-что от «благодетелей», все время меняющихся. Разумеется, это хороший повод для сенсационных «разоблачений»; самый неприятный, пожалуй, подкоп под репутацию газеты осуществили ичкерийские пропагандисты, которые в начале нулевых пытались запустить слух о том, что в октябре 1992-го и мае 1993-го Проханов якобы получал от Дудаева «помощь» в размере 50 и 300 тысяч долларов соответственно; слухи вызвали в редакции бурю возмущения и, насколько это возможно, были опровергнуты.

Сколько я понял из разговоров с ним, сейчас газета требует ежемесячных дотаций около трех тысяч долларов, что доставляет Проханову некоторые хлопоты. Газете принадлежат две квартиры на первых этажах во Фрунзенских переулках. В одной размещается редакция, во второй – верстка. Ходят слухи, что Проханов – владелец находящегося по соседству, в здании Российского союза писателей, ресторана «Пегас». Это неправда: он лишь посоветовал СП в свое время сдать в аренду это помещение.

Я прошу его, как эксперта по конспирологии, рассказать мне, что на самом деле стояло за кризисом 1998 года. Официальная версия, как известно, состоит в том, что 17 августа правительство и Центробанк объявили о повышении верхней границы курса рубля до 9 руб. 50 коп. за доллар и временном отказе государства выплачивать доходы по ГКО, краткосрочным облигациям, которых за несколько лет было выпущено на 70 млрд долларов. «Разумеется, для конспиролога дефолт явился не чем иным, как огромной кражей четырехмиллиардного транша МВФ, в результате чего эти деньги бесследно пропали. До сих пор об этом не говорят».

– Про вас можно сказать, что в экономическом смысле вы представитель среднего класса. У вас свой небезуспешный бизнес, вы владеете недвижимостью, у вас относительно комфортный образ жизни…

– Наверное, можно так сказать, но я сейчас в таком состоянии, и в смысле возраста, и в эволюции своих потребностей, что это дольче фар ниенте мне не интересно. Я не выезжаю на курорты в Анталию. Так сложилось, что я абсолютно не трачу деньги на себя. Люди, которые во мне заинтересованы, бизнесмены или политики, приглашают меня на встречу в рестораны или в заграничные поездки. Я в такого рода встречах не нуждаюсь. Я никогда не приглашал к себе на встречу крупных дельцов, они мне просто не нужны. Поэтому, да, являясь представителем сегодняшнего среднего класса, я тем не менее не изменил ни свой уклад, ни свои привычки. Скорее меня можно было бы назвать не человеком среднего класса, а патрицием, который предается интеллектуальному, а не плотскому гедонизму.

– Патрицианство, однако ж, предполагает наличие счета в банке.

– Необязательно. Несколько рабов преданных, несколько оливковых деревьев плодоносящих – и вид на любимую Адриатику..

– А чего вы тогда глумились над средним классом в передовицах? Я помню это ваше «курс доллара – семь-сорок».

– Я абсолютно не глумился над средним классом. Моим врагом был Ельцин, я не утомлялся его демонизировать, и вся свистопляска вокруг него – экономическая, политическая – питала наши перья, наши воспаленные от ненависти печени. Но газета не занималась экономикой, это не экономическая газета.

– Проханов – давали мне понять многие мои знакомые – «он-же-когда-придет-к-власти-будет-таких-как-ты-вешать-первым-номером».

– Я?! Я достаточно индифферентен к социальному экономическому строю. Я – империалист, и любая формация, которая обеспечивает целостность пространства и процветание популяции, меня вполне устраивает. Если нужно уничтожить территорию и уполовинить население для того, чтобы утвердить здесь экономический и политический либерализм, я – тотальный враг либерализма. Поэтому средний класс сам по себе для меня не является ни врагом, ни другом. Если энергия национальная перетекает из советского среднего класса, который был испепелен этими реформами, что было для меня, и вообще для популяции, огромной трагедией, если эта энергия перетекает в новый средний класс, я только рад этому обстоятельству. Я же реалист, я понимаю, что уже никогда не будут созданы эти великолепные сталинские экономические супершколы, это все кончено, эра завершена. И я радуюсь любой энергетике в стране, утонувшей, погруженной в мрак, в апатию, в безысходность. Я радуюсь любому цветению, в том числе и олигархическому. Странно: я побывал в империи Ходорковского, и у меня сложилось впечатление, что этот фрагмент советского он вытащил из небытия и спас, и он живет, правда, не на благо всей остальной померкшей стране, а на благо себя самого, но в любом случае при другом стечении обстоятельств этим потом можно будет воспользоваться как огромной сохраненной деталью механизма. Так что средний класс – это нормально. И у меня довольно много знакомых людей, многие дети моих сверстников особенно, превратились в людей среднего класса: те, кто не спился, те, кто имеет стимул учиться, те, кто аналитически смотрит на мир, кто эти калории, которые он получает от родителей или от советской эпохи, включает в другие, более эффективные модели.

– А что значит «при другом стечении обстоятельств»?

– Если все-таки возобладает идея выстраивания большого русского пространства, попытка новой интеграции. И в этом смысле мне и Чубайс импонирует с его либеральной империей, меня восхитила эта формулировка. Вот вчера он вылез, рассказывал о том, как наши энергосети оплетают и Киргизию, и Таджикистан, и даже Афганистан. И это правильно, эта экспансия: какая разница, через что воздействовать – через силовое присоединение или через утонченное управление, через систему влияния. Это ведь не самоцель – создание огромного купола, просто без целостной евразийской геостратегической конструкции не может существовать Вологодская область, она не может быть отдельно взятой. Это завершенное, выстраданное самой геологией и этногеологией образование, великое и прекрасное. И это образование пытались построить такие великие люди, как Чингисхан, – создать огромную машину пространств. Такая задача выпала на долю русских великих князей, царей и вождей. Мне почему-то кажется, что эта задача не снята и в XXI веке.

Долго наблюдая Проханова со стороны, я много раз прикидывал, как могла бы сложиться альтернативная история России, если бы он сам возглавил оппозицию. Как он – страстный, уверенный в себе, телегеничный, владеющий риторическим аппаратом – выпестовал бы себе «дофина», который бы оппонировал Ельцину в 96-м, стал бы премьером в 98-м, президентом на выборах в 2000-м. Разумеется, эта мысль много кому приходила в голову, политолог Белковский прямо говорил о том, что к Проханову история еще предъявит счет, по которому ему нечем будет расплатиться.

«Нет, вы – молодой человек, поэтому вам так кажется. Я к этому не предрасположен. Ведь это особая психика, особая гальваника. Я бы никогда не пошел на пролитие крови. Я никогда не был кровожадным. Я бы не стал Троцким. Я никогда не пошел бы на прямые репрессии. Я всегда оставался гуманистическим человеком. Во время заседания секретариата в августе 1991-го я совершенно искренне хотел предотвратить всякие формы подавления интеллигенции, культуры».

Между тем Проханов – обладатель репутации «певца биоагрессивности». Наталья Иванова писала о нем в книге «Ностальящее»: «Я просто проанализировала его поэтику, его отношение к крови, посмотрела, как он описывает свежевание туши коровы, с чем сравнивает ее позвонки, как работает со словом. Язык, метафорика, композиция – все это выдает в Проханове брутальность и инфантильность. Но это кровавый инфантилизм. Проханов не просто соловей Генштаба, он певец биоагрессивности как таковой. Поэтому в контексте всей русской литературы Проханов – явление глубоко чужеродное, при всех его клятвах в патриотизме и инвективах в адрес антипатриотов». Правда ли, спрашиваю я заместителя главного редактора журнала «Знамя», что Проханов и в жизни был биоагрессивен? «Нет, думаю, в жизни… Сейчас я его вижу только по телевизору, а раньше… раньше его биоагрессйвность никак не реализовывалась в его человеческом поведении. Я думаю, наверное, он все-таки это разделяет. Я не говорю, что он стал чудовищем. Он стал такой, какой он есть. Я же не говорю, что раз он чудовище, его надо сажать в клетку, подвергать каким-то преследованиям. Пусть он пишет что хочет, а я имею право иметь свою точку зрения на то, что он пишет». Так а каким он все же был, Наталья Борисовна? «Он был очень пассионарным».

По знакомству практически со всем, что опубликовал за последние сорок лет Проханов, я бы не назвал его «певцом биоагрессивности». Напротив, удивительно, насколько быстро он перегорает, каким трезвомыслящим может быть. В этом смысле один из самых удивительных моментов в его творчестве – монолог Истукана в «Господине Гексогене». Ельцин, который «для меня, конечно, персональный враг, враг всех икон, которым я поклонялся», вдруг произносит здесь совершенно борис-годуновский монолог, да такой, что вызывает у Белосельцева не ненависть, а сострадание; в частности, речь идет о том, что именно он сумел отцепить от распадающегося СССР вагоны с азиатскими республиками, предотвратил в 93-м настоящую войну, не дал распасться России и не пустил на российские АЭС американских морпехов. Совсем необязательно было признавать все эти факты, которые запросто могли утонуть в потоке «биоагрессивности», однако ж нет.

Мы возвращаемся к альтернативной истории – что было бы, если бы Проханов сам занял некий официальный пост. «Ну, потом само администрирование – это особая процедура…» Позвольте, а газетный опыт. «Ну нет, газета – это скорее такой веселый клуб, игра… Я ужасно устаю от людей. Я терпеть не могу собраний, совещаний, заседаний. Во мне возникает мгновенно какая-то невропатическая слабость, и я убегаю из президиума. Я не могу сидеть. Вот выученные политики, скажем, Зюганов, он целыми днями сидит на всяких конгрессах, конференциях. Мне это страшно скучно. У меня сразу возникает чувство самоиронии. Я не пригоден для активной публичной политики».

Чувствует ли он ответственность за то, что не впрягся в это? «Ничего подобного. Есть власть, и есть влияние. Влияние – это роль не менее важная, чем власть. Всегда за любой властью существует такое поле, поле влияния. У любого властителя меньшего масштаба, чем Наполеон, всегда есть свои реферирующие группы и явные или полуявные авторитеты, которые на эту власть влияют. Скажем, видите ли вы, например, академика Сахарова в роли человека, который мог бы возглавить демократическое движение? Он был смехотворен в этой роли. У него была другая консистенция. Это был человек влияния. Или Солженицын. Он мог, что ли, возглавить? Он художник, писатель, идеолог, он в какой-то степени сибарит. Вот я примерно такого же склада». Но он же все равно был активно вовлечен в политический процесс. «Если бы я был вовлечен и был бы членом партии, я бы использовал для себя эту блестящую возможность быстро продвинуться по этой коммуникации, использовать свой темперамент, свою энергию».