Текст книги "Интеллидженсер"
Автор книги: Лесли Силберт
Жанр:
Исторические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)
Когда Дептфорд скрылся из вида, мысли Эссекса вернулись к королеве и похвалам, которыми она осыпала в этот вечер его врага. Вновь отказалась назначить его статс-секретарем, напомнив, что прежде он должен доказать свое превосходство над Робертом Сесилем. Ну почему она не хочет понять, что человек действия, человек, который сражался с врагами на поле брани, подходит для этого поста несравненно больше трусливого писаки?
Эссекс снова заметался по барке, сыпля проклятиями.
Двадцать минут спустя он стоял в большом зале своего лондонского дома в нескольких шагах от деревянной доски с прибитым к ней рисунком. Схватив нож за кончик лезвия, он занес его над плечом и метнул. Изо всей мочи. Рукоятка ударилась о порванное лицо, и нож со стуком покатился по полу.
– Горбатый сын блудни! Да сгноит Бог твою душу!
Переведя дух, он попробовал еще раз. Второй нож задел ухо Роберта Сесиля, вонзился в доску и завибрировал.
Плохо! Минуту-другую Эссекс вглядывался в ненавистные глаза, в темные полумесяцы под ними.
Затем метнул третий нож. Безупречно. И скоро…
7
НЬЮ-ЙОРК – 8 ЧАСОВ 33 МИНУТЫ ПОПОЛУДНИ, НАШИ ДНИ
Кейт целилась ему в голову. Он шагнул к ней. Она блокировала два его быстрые тычка, повернулась на подушечке левой ноги и вскинула правое колено, выбрасывая ступню вперед.
В последнее мгновение Слейд ухватил ее за лодыжку и, хотя она была скользкой от пота, легко удержал ее задранной.
– Глаза, Кейт! Что я тебе всегда говорю?
– Периферическое зрение. Замаскировать мое намерение. Я помню, шеф. Просто я при последнем издыхании.
– Подобные отговорки не спасут тебе жизнь.
– Совершенно верно. Могу я получить назад мою ногу? Будьте так добры.
– До следующего раза.
Вновь на двух ногах Кейт сняла перчатки и пригладила волосы, стянув их в конский хвост.
– Знаете, не будь вы моим почитаемым старцем, легендой шпионского мира и, да, моим личным идеалом… – Она шагнула к нему. – Если бы не все это, я бы сказала вам, что в один прекрасный день наподдам вам в задницу.
Слейд блеснул на нее улыбкой.
– Буду ждать. – Повернувшись и подойдя к краю тренировочного ринга, он сунул ноги во вьетнамки, нагнулся за гимнастической сумкой и добавил: – Я жду уже довольно долго.
Кейт начала изучать боевые искусства еще подростком и давала уроки кикбоксинга в дни студенчества и аспирантуры, чтобы подработать, но все равно до Слейда ей было далеко.
Свирепо глядя на клин его мускулистой обтянутой голубой майкой спины, она сказала:
– Ну, раз на то пошло, так я сдерживалась, знаете ли, щадя ваше самолюбие, но теперь…
– Ты слишком добра! – Слейд извлек из сумки бутылку с водой и протянул ей. Кейт отпила, взяла свою сумку, и они вышли из спортзала в вечернюю прохладу.
– Ты летишь в Лондон по делу Медины… завтра?
– Угу. Возможно, последним рейсом, – сказала Кейт. – Утром встречаюсь с источником, чтобы спланировать мою встречу с де Толомеи, потом…
– Этот из «Сотбис»?
– Именно. Днем доложу Медине, насколько я продвинулась к тому моменту.
– Ты справляешься с этим жонглированием? Если бы ты так идеально не подходила для обоих случаев…
– Какое жонглирование, если в воздухе всего два мяча?
Слейд улыбнулся, потом выразительно оглядел ссадину у нее на шее.
– На этот раз оставайся на связи, хорошо? Тебе не следовало выходить одной вчера вечером. Знай я…
– Есть, сэр! Будет исполнено, сэр! – отозвалась она шутливо.
Слейд остановился перед ней.
– Я серьезно, Кейт, тебя чуть не убили.
– Знаю. Впредь буду осторожнее.
– Ты повторяешь это каждый раз.
– Это правда, не то каждого раза не было бы.
Слейд вздохнул.
– Ну, послушайте же! Вы же знаете, я все буду делать, как вы скажете. Вы ведь говорите с той, кто буквально шагнула с вами с обрыва…
– Очко в твою пользу.
Легонько ткнув его в плечо, она добавила:
– И я сделаю это снова, стоит вам сказать.
– Ну, в ближайшее время ничего подобного не предвидится, – сказал Слейд мягко. – Но у меня накопилась куча стирки величиной с Техас и имеется пара ботинок, которые не мешало бы отпо…
– До завтра, шеф.
Сорок минут, торопливый душ, и Кейт сидела уже в душноватой слабо освещенной букинистической лавке в Гринидж-Виллидж, с владелицей которой дружила уже много лет. Старая специалистка по книжным раритетам Ханна Розенберг крутила прядь седых волос, выбившуюся из неряшливого пучка на затылке, изучая манускрипт Медины сквозь кривые очки в золотой оправе.
– Так прекрасно сшито… черный сафьян, очень дорогой в ту эпоху. Этот тип золотого тиснения был наимоднейшей новинкой в тюдоровской Англии…
Кейт напомнила себе, что нельзя затаивать дыхание до бесконечности.
Ханна открыла том и начала пролистывать страницы, иногда задерживаясь, чтобы просмотреть ту или иную на просвет перед слабой лампочкой. Хм-м… Она потянулась за пером из оптического волокна с подсветкой, надела очки с цветными стеклами и продолжала свои исследования.
Зная, что ей потребуется время, Кейт встала и принялась разглядывать старинные фолианты за дверцами шкафов, выстроившихся по стенам лавки.
– Не принесешь мне стакан вина? – попросила Ханна. Ее квартира была прямо под лавкой.
– С удовольствием.
Кейт выскользнула за дверь. Сердце у нее колотилось.
– Хорошие новости, дорогая моя, – сказала Ханна, когда Кейт вернулась с двумя стаканами мерло. – По-моему, твоя теория верна.
– То есть?
– Ну, для начала переплет, бумага и чернила относятся к той эпохе. Это безусловно сборник документов, написанных на разных сортах бумаги, существовавших в шестнадцатом веке, и, видимо, самыми разными людьми. Бумага же – со всех концов Европы. Практически ни единый лист одного какого-то документа не был взят из той же пачки, что листы следующего, а это большая редкость для любой переплетенной рукописи, включая даже сборники личных писем. Титульная страница из плотного флорентийского полотна с водяным знаком, использовавшимся в девяностые годы четырнадцатого века. Следующая – гораздо более дешевая английская тряпичная бумага, причем, я бы сказала, гораздо более старая, возможно, на десятилетия. Третья – венецианский пергамент. И тоже как будто много старше титульной.
Кейт села на табурет напротив Ханны и завороженно наклонилась к ней.
– И листы становятся все более новыми?
Ханна кивнула.
– Грубо говоря, в хронологическом порядке. Чтобы точнее датировать каждую страницу, мне понадобится несколько дней.
– Хм-м, мне надо забрать его с собой, но…
– По-моему, имеет больше смысла сначала расшифровать содержание. Если вдруг тебе досталась подборка указаний, как варить какие супы…
Кейт улыбнулась.
– И то верно.
– Но пока мы можем с достаточной уверенностью заключить, что это не современная подделка. Люди занимаются фальсификациями ради выгоды, и сборник с таким количеством авторов и разных сортов бумаги… подобная подделка оказалась бы неимоверно дорогостоящим и пожирающим время кошмаром.
Ханна залезла в один из карманов своего мятого платья из черного полотна, извлекла пачку никотиновой жвачки и сунула пастилку в рот.
– Впрочем, если бы тебе удалось убедить покупателя, что это подлинный сборник пропавших доносов уолсингемовского архива, – продолжала она, – то оно все равно того бы стоило. Рукописный единственный в своем роде исторический материал важнейшего значения? М-м-м… выручил бы пару миллиончиков. Но если бы твой клиент интересовался деньгами, он бы отнес этот том в какую-нибудь аукционную фирму или кому-нибудь вроде меня. А не тебе.
Кейт кивнула.
– В деньгах он в любом случае не нуждается. Его интересует причина, почему кому-то сборник понадобился. Кстати, не проверить ли нам, действительно ли первую страницу надписал Фелиппес?
Кейт достала из сумки папку и вынула из нее несколько страниц. В аспирантуре она получила грант на исследование елизаветинского шпионажа в Англии и сделала тогда микрофильмы десятков документов из разных архивов и библиотек, и некоторые были написаны Томасом Фелиппесом. Отдав их Ханне, она спросила:
– Вы можете сравнить почерки?
– А ты уверена, что Фелиппес не диктовал писцу?
– Абсолютно, – сказала Кейт. – Если эти документы действительно то, чем их считаю я, этот сборник был бы самым ценным из его сокровищ, и он бы ревниво его оберегал, никому никогда не показывая.
Ханна разложила четыре листа сверху, снизу, справа и слева от манускрипта, который открыла на титульной странице. Щурясь сквозь лупу, она переходила от одного образчика к другому.
– Абсолютное сходство и, как ты знаешь, секретарский почерк времен Елизаветы подделать почти невозможно.
Оторвавшись от своего занятия, Ханна продолжала:
– Утверждать со стопроцентной уверенностью я не могу – как в этих вопросах не может никто, – но, думаю, это написал Фелиппес. Затем собрал эти зашифрованные… э… что-то там и переплел где-то в Лондоне. Но определить, взяты ли остальные страницы из пропавшего архива Уолсингема? Это твое дело.
Ханна закрыла манускрипт и отдала его Кейт.
Кейт начала укладывать его в оловянный ящичек, но Ханна сказала быстро:
– Погоди! Дай-ка я посмотрю.
Кейт протянула ей манускрипт, и Ханна прищурилась на заднюю крышку переплета. Ее губы медленно раздвинулись в улыбке.
– Похоже, переплетчика оторвали от работы, – сказала Ханна и положила манускрипт между ними задней крышкой вверх. Она направила лампу прямо на него.
– Видишь эти слабые отпечатки? – спросила она, указывая на нижние два угла. – Три на одном уголке, два на другом?
– Угу! Как же я их не заметила? – пробормотала Кейт. Пять крохотных розеточек, будто профили распустившихся роз, были чуть-чуть вдавлены в черную кожу, оставив практически неразличимые отпечатки.
– В ту эпоху искусный переплетчик, художник своего дела, вроде этого, обычно украшал переплет гораздо богаче. По-моему, он намечал сложный узор – по три розетки в каждом углу, вероятно, что-нибудь покрупнее в центре, добавочные узкие полоски, чтобы затем заполнить их позолотой… но это так и не было сделано.
– Потому что Фелиппес торопился его спрятать! – воскликнула Кейт. – Едва обнаружилось, что документы Уолсингема исчезли, Фелиппес занял первое место в списке подозреваемых. Держу пари, он собрал вот эти и тут же их спрятал, зная, что его дом обыщут. Или…
Кейт закусила губу, торопливо перебирая в уме разные возможности.
А может быть, он их не отдал переплетать немедленно. Может быть, он берег собранные документы, чтобы угрожать каким-то людям или шантажировать их, а потом испугался, что они попробуют отобрать улики против них, и вот тогда кинулся к переплетчику.
– И то, и другое звучит правдоподобно, – сказала Ханна, кивая.
– А знаете, я подумала… нет, этого быть не может.
– Чего именно?
– Ну, мне вдруг пришло в голову, что причина, по какой Фелиппес кинулся прятать манускрипт тогда, как-то связана с причиной, почему кому-то он понадобился сейчас. Но это же невозможно… ведь так?
Пройдя три квартала от станции метро, Кейт свернула на свою улицу и быстро направилась к своему дому – увитому плющом бывшему особняку в одном квартале от Ист-Ривер. Ей не терпелось расшифровать как можно больше «Анатомии Тайн» за этот вечер. Она уже поднималась по мраморным ступенькам, когда ее мобильник защебетал. Звонил Макс.
– Я заглянул в электронный адрес Нефритового Дракона, который ты мне подсунула, – сказал он ей. – Пока еще мне ничего проследить не удалось – использовалась серия анонимных переадресаций, однако я взломал систему Билла Мазура и просмотрел входящие сообщения от Нефритового Дракона. Первое он отправил сегодня утром, предлагая Мазуру две тысячи долларов, если он уделит весь день неназванному заказу. Мазур ответил согласием. Затем, пока вы с Мединой были в «Пьере», Нефритовый Дракон прислал Мазуру второе письмо, назвав место и суть заказа. Мазуру поручалось завладеть твоей сумкой и оставить ее в ячейке на Пенсильванском вокзале.
– Значит, кто-то у него следил за Мединой, высматривая наиболее подходящий случай забрать манускрипт, и когда мы встретились в «Пьере» и явно его обсуждали, он и его сообщник пришли к заключению, что я заберу том с собой, – рассуждала Кейт вслух. – И, конечно, сочли меня легкой добычей.
– Ага, и Мазур предназначался в козлы отпущения в случае, если что-то обернется не так. А у тебя есть подозрения, кем может быть этот дурацкий Нефритовый Дракон?
– Тем, кто отправил взломщика в дом Медины, – сказала Кейт. – А сверх этого я ни в чем не уверена, однако думаю, это британский богач, которому есть что прятать… или потерять.
– Например, что? Титул?
– Не исключено. Если титул этот сопряжен с ценным имуществом. Теперь титулы так быстро утрачивают свою заманчивость. Но кстати: недавно я читала про шотландского землевладельца, который продает горный хребет на острове Скай за пятнадцать с лишним миллионов баксов. Попытка продать то, что большинство шотландцев считает национальным достоянием, вызвала в тех местах бурю возмущения, однако суд постановил, что хребет принадлежит ему согласно документам пятнадцатого—семнадцатого веков. Если этот манускрипт содержит сведения, лишающие прав собственности на что-либо подобное, кто-то, конечно, приложит все усилия, чтобы его выкрасть.
– Еще бы! Послушай, а как насчет чего-то, связанного с правительством или с Церковью?
– Все, непосредственно связанное с Елизаветой, значения не имеет, поскольку династия Тюдоров кончилась с ней, – ответила Кейт. – Но религиозные дела… это интересная идея.
Тон Макса стал зловеще-заговорщицким:
– А что, если там есть донос на того или иного святого, любителя маленьких мальчиков, и какой-нибудь ватиканский бандюга никак не хочет, чтобы это выплыло на свет?
– Как будто сейчас кто-нибудь хоть глазом моргнет, – сказала Кейт с иронией. – Но я поставлю тебя в известность.
– Разобралась с каким-нибудь из этих доносов?
– Я только приступаю, – сказала она, отпирая входную дверь.
– Лады. Ну, до утра. И поберегись. Кто бы ни охотился за манускриптом, думаю, он не угомонился.
Пожелав Максу доброй ночи, Кейт вытащила из холодильника бутылочку диетической «Д-р Пеппер» и прошла в гостиную. Если не считать двух стен со встроенными стеллажами, комната создавала впечатление не то мусульманского гарема, не то опиумного притона. Красные стеньг и потолок, золотистые тюлевые занавески на окнах, разнообразные турецкие подушки вокруг кофейного столика темного дерева и ковер – старый килим из дома ее бабушки. Угловые столики были африканскими с резными ножками в виде кобр, а абажуры старый флорентийский мастер изготовил из средневековых географических карт со сказочными существами, притаившимися по краям, – драконами с миловидными человеческими лицами и белокурыми волосами. Эклектическая смесь того, сего, этого, набранного Кейт за время ее путешествий, но гармоничная. По меньшей мере так считала она, хотя как-то гость спросил ее, не был ли ее специалист по интерьерам свихнутым.
Угнездившись на одной из кушеток, Кейт открыла свою черную сумку. Выглядела она обычной, но в действительности была укрепленным футляром для компьютера со встроенной сигнализацией. Вытащив ящик Фелиппеса и открыв его, Кейт занялась пятой страницей, той, значки на которой она опознала днем в «Пьере». В свете нынешних высоких технологий подавляющее большинство елизаветинских шифров и кодов выглядели на редкость простенькими. Типичным для них была замена разных букв и собственных имен придуманными символами или цифрами и словами. Отец Роберта Сесиля, например, довереннейший советник Елизаветы, использовал знаки Зодиака для обозначения разных европейских монархов и видных политических деятелей. Другой сановник предпочитал дни недели.
Строчки, которые изучала Кейт, состояли сплошь из придуманных символов. Как она сказала Медине в «Пьере», три она узнала – значки, обозначающие Англию, Францию и Испанию. Но где же они ей попадались? Она отчаянно напрягла память и внезапно вспомнила: значки эти входили в ключ к шифру, который она видела в Государственном архиве в Лондоне.
Перебрав папки в своей картотеке, она нашла нужную, просмотрела микрофильм и определила значение еще двух значков – перечеркнутый полумесяц означал Филиппа II, испанского короля, а две буквы «с», прижатые друг к другу спинками, – Папу.
Эти символы, все пять, заметила она теперь, занимали изолированные позиции, остальные были сгруппированы. Разглядывая значки в группах, Кейт решила, что они заменяют буквы, что группы – слова, и каждый значок соответствует букве английского алфавита. Зная, что дешифрующее программное обеспечение ее компьютера поможет ей разобрать текст, Кейт отсканировала страницу в свой ноутбук.
Дешифровка следующих десяти страниц оказалась много сложнее. Процесс был медленным и нудным, но Кейт это не смущало. Через несколько часов она погрузилась в смачные сообщения о бойнях и убийствах времен Возрождения. Она пребывала в раю.
Ее отец, напротив, оказался в аду.
ВАШИНГТОН, ОКРУГ КОЛУМБИЯ – 1 ЧАС 24 МИНУТЫ УТРА
В верхней части Джорджтауна лунный свет заливал простой, но величественный белый особняк. На четвертом этаже сенатор Донован Морган сидел у себя в кабинете, не зажигая света. Он как зачарованный смотрел скверно снятое черно-белое видео, в седьмой раз повторяя его на экране своего ноутбука. Оно появилось в его почтовом ящике четверть часа назад.
На экране исхудалый молодой человек, весь в синяках, сидел на полу загаженной тюремной камеры, опустив голову на грудь. Подошвы его ног покрывала запекшаяся кровь, вся в белых сочащихся зигзагах. Следы уколов на предплечьях намекали, что ему снова и снова вводили пентотал натрия или аналогичное средство. На экране появился охранник, открыл дверь камеры и заорал. Заключенный поднял голову. Один открытый глаз выглядел остекленевшим, другой закрывала темная опухоль. Дрожащей рукой Морган подвинул курсор, нажал кнопку «СТОП», и изображение замерло.
Лицо, несомненно, его, подумал Морган, вглядываясь в черты шпиона, которого хорошо знал. Но подлинно ли видео, прикидывал он, или использовано лицо с какой-нибудь старой фотографии? О нем сообщили, что он погиб во время выполнения задания. Произошла ошибка?
Шпион был послан с заданием, о котором Морган, тогда член сенатского спецкомитета по разведке, располагал информацией. По какой-то причине задание сорвалось, и их человек исчез. Его судьба оставалась неизвестной, пока не пришло сообщение о его смерти. Или он все-таки жив?
Краткая вспышка надежды тут же угасла. Даже если шпион был захвачен живым, его, конечно же, казнили, предварительно подвергнув пыткам, куда более мучительным, чем просто смерть. Морган чувствовал себя ответственным, и ощущение вины было непереносимо. Он нажал кнопку «ПУСК», охранник ухватил молодого человека за костлявую руку, рывком поднял на ноги и поволок бон из камеры.
Видео кончилось. Морган откинулся в кресле и посмотрел в окно. Луна была необычно яркой и отражалась в каплях росы на листьях вязов. Но Морган ничего не замечал. Тревожные образы, теснившиеся у него в мозгу, на время отключили зрение. Излечившийся алкоголик, он пять лет не брал в рот спиртное, но, черт дери, как ему теперь требовалось виски!
Взяв телефон, он набрал номер Джереми Слейда.
– Нам надо встретиться. Из-за Ахерона.
8
Купцы-Макиавелли ваши тут
Страну до горькой довели беды.
От ваших козней наш бесплоден труд,
Нас, будто хлеб, вы жрете, как жиды.
Но близится расплаты страшный час,
Раз глухи вы к угрозам и мольбам.
Мы в ваших храмах будем резать вас,
Парижскую резню устроим вам.
…подписано «Тамерлан», автор неизвестен
На мгновение шпион задержался в густой тени, оглядывая улицу – нет ли прохожих. Никого. Отлично. Он пошел дальше.
Вскоре впереди возникла его цель – церквушка, где молились осевшие тут голландские иммигранты, вороватые псы, крадущие работу у англичан. Прислонившись к углу соседнего дома, он оглядел церковный двор. Двор был пуст. И он вошел.
Из-за пазухи он достал пергаментный свиток, показавшийся ему тяжелее железа. Если он с ним попадется, его наниматель про него забудет, а он окажется в кандалах. Дрожащими пальцами он развернул вирши в пятьдесят три строки и прибил их к церковной стене.
Грозящие смертью лондонским иммигрантам его хитрые стихи не только поразят голландские сердца великим ужасом, но, кроме того, предвидел шпион, сбросят Кита Марло в бурлящий котел всяких бед. Ведь мерзкие стихи, подписанные «Тамерлан», содержали намеки и на другие пьесы Марло, и власти, без сомнения, придут к выводу, что популярный драматург оказывает вреднейшее влияние на народ. Злодей, подбивающий чернь на бесчинства и убийства. И тут же глаза шпиона обратились на самые его любимые строки. Не устояв перед соблазном перечитать их напоследок, он зашептал:
– «Мы в ваших храмах будем резать вас. Парижскую резню устроим вам».
Безупречно, подумал он. Последняя пьеса Марло «Парижская резня» о бойне, устроенной французами протестантам в день св. Варфоломея в 1572 году, была показана в «Розе» в эту самую зиму как раз перед тем, как вспышка чумы вынудила театры затворить свои двери. Все заметят его намек на заглавие, выбранное Марло. «Резня» собирала больше зрителей, чем какая-либо другая пьеса в этом году. И она, не мог не признать шпион, действительно была хороша – череда наглядных убийств, воспламеняющих кровь.
Шпион не знал, почему его нанимателю не терпится навлечь гибель на Марло, однако его стихи, вполне возможно, осуществят эту задачу. Схожие призывы против иммигрантов появлялись в столице уже более месяца – и все анонимные, – и Тайный совет назначил особую комиссию из пяти человек разыскать виновников. А главное, как говорили, королева пришла в ярость, так как считала иммигрантов – единоверцев-протестантов, бежавших из своей опустошаемой войнами страны, – своими личными друзьями. А потому, чтобы выявить тех, кто ее оскорбил, запястья будут сковываться, суставы выворачиваться, а кости дробиться.
Выскользнув из церковного двора, он подавил желание пуститься бегом. Не следовало привлекать к себе внимания, но ему отчаянно хотелось еще до восхода лежать дома в своей постели далеко-далеко от этой улицы.
ГРИНВИЧ – УТРО
Марло неторопливо шел на запад по берегу Темзы в Дептфорд, портовый городок, где скапливались солдаты, купцы, путешественники и пираты. Накрытые тучами башни Гринвичского дворца скрывались вдали. Совсем недавно пронеслась краткая, но яростная гроза, и на новых зеленеющих почках весны блестели дождевые капли. Тонкие ветки деревьев трепетали под порывами серого ветра. Марло смотрел, как задержавшиеся капли срываются вниз и смешиваются с лужами в колеях, которыми изрыли дорогу колеса карет.
Пройдя деревянный мост над Дептфорд-Криком, он направился мимо выгона к излюбленной таверне. Обычно и так кишевший людьми городок сейчас был переполнен сверх всякой меры. Гринвичский отлив, прикинул Марло, вдобавок к лондонцам, бегущим от свирепой весенней вспышки чумы. За поворотом дороги возникла аляповато изукрашенная вывеска «Шляпы кардинала». Когда Марло входил, ему в уши влились отрывки французских и итальянских фраз – вероятно, голоса иностранных танцоров и музыкантов, которые гранили дептфордские улицы днем, а по вечерам развлекали королеву в Гринвиче.
В дальнем углу таверны Марло углядел друга, которого искал, сидящего за своим любимым столиком. Не то чтобы он увидел лицо друга. Наоборот, его голову заслоняла пышная женщина с длинными огненными волосами и глубоким вырезом корсажа. Узнал Марло пухлую руку, лежащую на заднице женщины.
Шестидесятилетний Оливер Фицуильям своим друзьям был известен как Фиц-Жир, так как его отец Уильям тоже отличался невероятной толщиной. Буквально прозвище означало Сын Жира. Он был одним из таможенных чиновников ее величества, хотя и не наиболее лояльным. Взятки он брал чаще, чем посещал ночной горшок, а вдобавок дирижировал контрабандой книг.
Женщина шлепком отбросила его руку, хлопнула пивной кружкой о стол – с такой силой, что янтарная жидкость расплескалась, – и, выругавшись, промаршировала к стойке.
– Кит! Садись-ка ко мне! – воскликнул Фицуильям и повернулся, чтобы еще раз поглядеть на обольстительную служанку. – Новенькая! Называет себя Амброзией. И правильно! Бог свидетель, я душу дьяволу продам за ночку с ней.
– Думаю, достаточно будет пары-другой монет, – ответил Марло, опускаясь на скамью напротив.
Со скорбным видом Фицуильям вздохнул:
– Она сказала, что не взберется на эту гору плоти за все серебро Англии.
Марло с усилием подавил улыбку.
– Быть может, припадок безумия. Скажем, луна завладела ее рассудком.
Все еще в унынии Фицуильям медленно кивнул. Однако мгновение спустя расплылся в ухмылке и громогласно потребовал еще эля.
Марло не удивился: настроения его друга менялись чаще, чем английская погода весной.
– Большая бочка пакости, вот кто он, – заявила Амброзия, ставя кружку перед Марло.
Как ни в чем не бывало Фицуильям ухватил свою кружку и понизил голос до шепота:
– За твои маленькие грязные вирши и их небывалый успех!
– За Овидия! – сказал Марло, также подняв кружку. – Благослови Господь его непотребный ум. И тебя – за благополучное плавание. – Фицуильям организовал доставку только что отпечатанного перевода «Amores»[6]6
«Любовные элегии» (лат.).
[Закрыть] Овидия, как и благополучное прохождение их через таможню.
Две кружки звякнули друг о друга.
– «Каких познал я сладость рук и плеч (и персей, созданных мне в руку лечь!). Мои, мои! До самого утра! (лодыжек стройность) Жир…» как там, Кит? Жирненькость бедра? Или пухленькость бедра?
– Ну, это «сладость бедер». Но если ты предпочитаешь «пухленькость» или «жирненкость», то на здоровье…
– Нет. Сладость. Мне нравится. Советую тебе так и оставить.
– Договорено. А теперь скажи мне, Фиц, – Марло наклонился к нему, – что новенького? Повстречал каких-нибудь контрабандистов за прошлые две недели?
Фицуильям провел пальцем по мягкой плоти своего второго подбородка.
– Дай-ка подумать… шпиона с вестями от испанского двора, вшитыми в пуговицы его дублета.
– И как ты его изловил?
– Выдавал себя за лютниста. Утверждал, будто голландцы послали его как подарок королеве для ее развлечения, но у негодяя глаза бегали, ну я и попросил его сыграть мне, и… – Зажав руками уши, таможенник содрогнулся.
Марло засмеялся.
– А больше ничего сверх обычного. Несколько попов, конечно, пытались пробраться в страну, примотав латинские Библии к телу под одеждой.
– Библии не допускаешь, а эротические стихи ввозишь… Фиц, ты национальное сокровище!
Толстяк порозовел.
– Вот что, Кит, это просто любопытство, или ты тут по своему особому делу?
Фицуильям принадлежал к тем немногим, кто знал о тайной работе Марло на правительство и необычных способах, которые он предпочитал для выполнения своих заданий. Они познакомились давно, когда Фрэнсис Уолсингем, подозревавший о существовании организуемой из Дептфорда книжной контрабанде, отправил Марло разобраться с ней. Марло быстро опознал в Фицуильяме главу операций, но Уолсингему не донес, а вместо того заключил с Уильямом личный договор: Марло его не выдаст, а наоборот, умиротворит Уолсингема: конфискует несколько ящиков с запрещенными книгами и доложит, что главный контрабандист бежал из Англии, чтобы заняться пиратством. Фицуильям в свою очередь разрешит Марло пользоваться услугами контрабандной сети, когда он пожелает, хотя теперь, разумеется, устраивать эти операции придется много осторожнее.
– Собственно говоря, – сказал Марло, – у меня есть кое-какие вопросы к тебе.
– Распорядись, чтобы эта распутная девка принесла мне чашу канарского, и я тебе выложу все мое нутро… о чем бы речь ни шла.
– В переносном смысле, надеюсь?
Заказав вина, как потребовал Фицуильям, Марло начал:
– Ты как-то упомянул, что твой отец был вкладчиком Московской компании. Что ты можешь мне о ней рассказать?
– Слуги Сатаны, все подчистую, – сказал толстяк так, словно каждое слово отдавало речной тиной. – Перевешать бы их всех!
– Всего лишь купцы?
– Они оттягали у моего отца его богатство, обесславили его.
– Как так?
– Он был одним из первых вкладчиков, помог финансировать первое неудачное плавание в Московию много-много лет назад. Отправились три корабля, но только один добрался до русского двора. Два других застряли во льдах. И все на борту замерзли насмерть. – Фицуильям содрогнулся. – Северный путь слишком труден, чтобы быть доходным по-настоящему, но мой отец все равно продолжал вкладывать деньги. Потом одна беда за другой: пожары на складах, гибель других кораблей, поганые турки перерезали сухопутный путь в Персию – однако купцы все еще лелеяли мечту…
– О Северо-Восточном проходе?
– А какую бы еще? Только вообрази – тайный путь на Дальний Восток! Однако порядочно лет тому назад директора решили покончить со своим долгом и выпустить новые акции, не оставив первоначальным вкладчикам никакой возможности возвратить свое серебро. Мой отец довел дело до суда, да только судья сам был человеком «Московии», ну и… – Он стукнул кулаком по столу. – И тогда они обвинили его в растрате!
– Подлецы.
– В аду нет ямы достаточно для них горячей. Хорошо еще, что к тому времени я уже мог сам кормить нашу семью. Начал с контрабанды английских Библий, когда на троне сидела Мария Кровавая. Ее подручные все время их жгли, так что… – Фицуильям скорбно качнул головой. – Мой бедный отец, однако, моего дела не признавал. Всегда хотел строго держаться правил. То, что его заклеймили как мошенника, разбило ему сердце. Печален он был, как лютня Орфея, пока не скончался.
Они помолчали, потом Марло спросил:
– А как насчет слухов, что купцы «Московии» или еще кто-то тайно ввозят восточные товары?
– Ничего заметного. Но если эти мошенники протаскивают что-то, не уделяя мне части дохода…
– Когда корабли «Московии» в следующий раз выйдут из Дептфорда?
– В конце месяца парочка отправится в Россию.
– Но перед тем, если бы ты мог проверить их на что-то подозрительное… оружие, например…
– С радостью. А теперь, Кит, не знаю, поможет ли это, но вчера через таможню прошел молодой матрос «Московии». С судна прямо из Руана. Сказал, что ему надо на берег повидать родных…
– Из Руана?
– Компания меняет во Франции английское сукно на бумагу, а затем отвозит бумагу в Россию.
– Ты помнишь его имя? Как он выглядит?
– Ли Андерсон. Запоминающийся молодчик. Лицо как у ангела, молодоват для матроса. Волосы короткие, золотистые, усики тоненькие, кожаный дублет. Кажется, черные… нет, табачного цвета чулки… и тоненькие золотые кольца в обоих ушах. Ничего недозволенного я при нем не нашел, – продолжал Фицуильям, – но что-то в нем мне не пришлось. Не то чтобы он трусил… Наоборот, в том-то и соль. Чересчур уж спокоен.
– И…
– При нем было полдюжины золотых монет. Я его пропустил и только обеспечил, чтобы он далеко не отправился. – Невозмутимость на лице Фицуильяма сменилась волчьей усмешкой. – Понимаешь, я конфисковал его бумаги. Да, сэр, этот желторотик захлопнут тут, как мышь в мышеловке.