Текст книги "«В тени Лубянки…»
О судьбах настоятелей церкви Святого Людовика Французского в Москве: воспоминания Леопольда Брауна и обзор материалов следственных дел"

Автор книги: Леопольд Браун

Соавторы: И. Осипова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)

В 1937 году уполномоченный по делам культов Московской области потребовал предъявить ему записи о крещениях, совершенных в церкви Святого Людовика, так называемые метрические книги, отец Леопольд предоставил списки только подданных Франции, которым аресты не грозили. Крещеных поляков и тайно крещеных или перешедших в католичество русских он заносил в отдельные списки, которые хранил в американском посольстве. Алиса Отт позднее подтвердила на допросе, что власти оказывали на отца Леопольда сильнейшее давление, «пытаясь принудить его выдать приходские книги церкви Святого Людовика, особенно регистрации крещений. Отец Браун категорически отказался». Отец Леопольд в письме к епископу Пию Неве рассказал об этом и привел свой ответ властям: «Вас это не касается. Эти документы не имеют никакой гражданской или судебной силы. Они обладают чисто сакраментальным характером; а все, что касается совершения таинств, никоим образом не подлежит компетенции правительства после Декрета»[99]99
  Здесь и далее: Wenger А. Указ. соч. С. 419.


[Закрыть].

Моральную позицию Леопольда Брауна поддержали послы Франции и США, обратившись к министру иностранных дел М. М. Литвинову, и чиновники отступили. Положение Католической Церкви в СССР усугублялось с каждым годом. 5 сентября 1938 года в письме епископу Пию Неве отец Леопольд сообщал: «Преследования ведутся с еще большим ожесточением и еще более лицемерно… Для меня очень печально говорить вам о том, что во всей стране на своем месте нет ни одного священника, за исключением священника Флорана и вашего слуги… Чудо состоит в том, что в этих условиях даже среди русских имеются верующие, которые еще ходят в церковь».

В конце 1938 года о деятельности Леопольда Брауна и работе заведующей храмом Святого Людовика Алисы Отт сексот доносил: «Леопольд Браун в одно из моих посещений французской церкви говорил мне, что Отт привлечена им к конспиративной работе. И он дает ей ряд поручений по сбору материалов»[100]100
  Здесь и далее: Следственное дело А. Б. Отт // Центральный архив ФСБ РФ.


[Закрыть]. Позднее это сообщение, по словам сексота, якобы подтвердилось тем, что в 1941 году именно отец Леопольд через американское посольство оказал Алисе Отт содействие «в вопросе освобождения из-под стражи ее дочери». Далее сексот утверждал, намекая на свои якобы антисоветские настроения, о которых якобы знал Леопольд Браун, именно поэтому ему и доверял, что они «совпадали целиком с его установками о необходимости всеми средствами вести работу против советской власти».

Именно сексот сообщал чекистам о материальной помощи отца Леопольда сестрам-монахиням общины русских католиков. К тому времени в Малоярославце после отбытия лагерных сроков и ссылок постепенно собралась небольшая группа сестер-монахинь из Абрикосовской и Соловьевской общин. Положение их было тяжелейшим – ни денег, ни работы, и единственным человеком, который время от времени оказывал им материальную помощь, был Леопольд Браун. Периодически кто-то из сестер ездил в Москву, посещал храм Святого Людовика, чтобы получить у него деньги и продукты для всей общины. И, конечно же, об этих посещениях сразу же сообщал либо «господин профессор», либо кто-то из «добровольных помощников» чекистов: преподавательница русского языка, домработница, другие добровольные помощники, которыми чекисты наводнили храм. Сексот докладывал: «Леопольд Браун имел обширный круг связей (более 700 человек) из числа католиков, граждан СССР, большинство из которых посещали его в костеле». И далее он перечислял всех знакомых ему сестер-монахинь из этих общин, все они будут вновь арестованы и отправлены в лагеря, но это будет позднее.

Осенью 1939 года он же сообщил, что в храме «имел продолжительную беседу с Леопольдом Брауном, который в восторженных тонах говорил мне о работе Алисы Бенедиктовны Отт, которой удалось реализовать очень важное мероприятие». Речь шла о подготовленном ею «Обращении» к Папе Римскому группы католиков, как доносил сексот, «по поводу якобы гонения на Католическую и Православную Церкви в СССР». Он же сообщил, что осенью 1939 года заведующая храмом Алиса Отт вместе с группой прихожан «составила Обращение на имя Папы Римского». В нем было освещено «тяжелое положение религии в Советском Союзе, отмечено трагическое положение католиков, для которых в Москве имеется лишь один храм». «Обращение» заканчивалось ходатайством о поддержке христианских церквей в СССР и было направлено через французское посольство епископу Пию Эжену Неве, а тот через католического кардинала передал его в Ватикан.

В начале 1940 года Моссовет потребовал от Алисы Отт, как председателя «двадцатки» церкви Святого Людовика Французского, предоставить к 25 мая 1940 года список верующих, посещающих храм, за исключением французов и лиц, имеющих иностранные паспорта, так как среди советских граждан нужно было избрать исполнительный комитет и ревизионную комиссию с предоставлением подробных анкет. Она обратилась за помощью к французскому послу, и посольство Франции выразило властям свое недовольство, пояснив, что подобная просьба Моссовета к старосте церкви, прихожане которой в большинстве это работники посольства, затрагивает вопросы, входящие в юрисдикцию только МИДа СССР.

Предвидя гитлеровское нашествие на Советский Союз, Леопольд Браун весной 1941 года написал в Ватикан о том, что он «готов, с Божьей помощью, оставаться на своем посту, что бы ни случилось». Папа Римский одобрил его намерение и послал особое благословение для его прихожан. С началом войны и разрывом дипломатических отношений с правительством Виши положение католиков стало отчаянным. Если к Православной Церкви с началом Великой Отечественной войны стали относиться как к защитнице Отечества, то Католической Церкви в еще большей степени отвели роль внутреннего врага. Органы НКВД арестовывали всех вызывающих сомнение католиков, и малейшее подозрение в «шпионаже» кончалось отправкой на долгий срок в лагерь.

21 июля 1941 года Мишель Флоран, настоятель церкви Лурдской Божией Матери в Ленинграде, сообщал епископу Пию Эжену Неве: «В течение нескольких месяцев здесь производятся многочисленные аресты и высылки. Ведется наблюдение за церковью, моим домом, моими перемещениями. Те, кто приходит ко мне, немедленно становятся подозреваемыми, кто очень часто входит в ризницу, также подозревается. Я знаю, что в каждую минуту меня подслушивают»[101]101
  Wenger А. Указ. соч. С. 410.


[Закрыть]. Все указывало на то, что служить отцу Мишелю Флорану осталось недолго, действительно, с ним не церемонились, и 27 июля без объяснения причин он был выслан из Советского Союза.

О периодически устраиваемых провокациях против отца Леопольда Брауна, обысках и погромах в самом храме позднее покачала на следствии заведующая Алиса Отт: «В период между 1939–1941 годами церковь Святого Людовика пять раз подвергалась взлому и дважды были осквернены Святые Дары»[102]102
  Здесь и далее: Следственное дело А, Б. Отт // Центральный архив ФСБ РФ.


[Закрыть]. Отец Леопольд не сомневался, что все это дело рук чекистов: обычные уголовники никогда бы не рискнули посягнуть на иностранную собственность, к тому же находящуюся рядом с Лубянкой. Во время налетов немецкой авиации на Москву именно Алиса Отт с дочерью охраняли церковь Святого Людовика Французского от пожаров, подтвердив на допросе: «За все время бомбардировок Москвы я ежедневно дежурила всю ночь, оберегая здание церкви от зажигательных бомб».

В августе 1941 года была арестована Алиса Альбертовна Отт, дочь Алисы Бенедиктовны, и отправлена в Саратовскую тюрьму. Лишь активное вмешательство отца Леопольда Брауна и помощь английского посольства способствовали освобождению девушки и возвращению ее в Москву. Но именно этот факт позднее станет основанием мерзейшего доноса «господина профессора» «о близкой связи» обеих женщин с отцом Брауном и серьезным обвинением для них во время следствия – «о полном доверии и расположении к ним» священника-иностранца.

Позднее «господин профессор» в показаниях на следствии в качестве свидетеля «вспоминал» о донесениях чекистам во время войны: «Когда Красной армии приходилось временно отступать, Браун интересовался у меня – нет ли у советского правительства намерения начать секретные переговоры с Германией относительно сепаратного мира. Когда наметился разгром Германии, то Браун просил меня выяснить о планах советского правительства относительно большевизации тех стран, на территории которых будут находиться советские войска».

Тогда же сексот утверждал, что отец Леопольд, «будучи опытным разведчиком, соблюдал максимальную осторожность в своей работе», поэтому, опасаясь установленных микрофонов, «для бесед со мной на сугубо конспиративные темы он уводил меня или на хоры, или в те места, где происходит исповедь верующих». Сексот вдохновенно фантазировал, что Леопольд Браун не раз заявлял ему в беседах, что верующий человек не может принять «антихристианский советский режим, а потому должен стремиться к свержению советского строя». Но и этого «господину профессору» было мало, и он утверждал, что «Браун настойчиво хочет узнать – можно ли поднять народные массы Советского Союза на новую войну, которая может вспыхнуть неожиданно между Советским Союзом и англосаксонским блоком».

Бывшая горничная отца Леопольда, работавшая позднее во французском посольстве и изгнанная оттуда за воровство, утверждала: «Браун не скрывал своего враждебного отношения к советскому строю и в беседах со мной возводил различную клевету на советскую действительность… Браун, высказывая мне свои антисоветские суждения, возводил клевету на советское правительство, якобы оно обирает свой народ и создает для него тяжелые жизненные условия, говорил, что в советской стране процветает воровство… Через своих знакомых он собирал различную информацию о Советском Союзе, он интересовался экономическим и материальным положением населения, жилищными условиями, отношением населения к мероприятиям партии и советского правительства».

Студентка исторического факультета МГУ вынуждена была подтвердить, что с 1940 года она была «привлечена к шпионской работе против Советского Союза ксендзом Брауном, через которого поставляла американской разведке шпионскую и клеветническую информацию». А студентка Института иностранных языков показала, что она стала посещать храм Святого Людовика с 1943 года и с тех пор стала сообщать отцу Леопольду «интересующие его сведения о количественном составе студентов института иностранных языков, об успеваемости студентов и о распределении их на работу».

Уборщица в храме, работавшая на чекистов, утверждала, что заведующая храмом Алиса Отт «имела определенное задание – следить за прихожанами, вести наблюдение и чтобы в костел не проникли, на их взгляд, подозрительные лица». Позднее она жаловалась, что когда стало известно о ее связи с органами, то именно мадам Отт «восстановила против меня всех посетителей, сообщила об этом Брауну, который отказался меня исповедовать». Еще один «добровольный свидетель» утверждал, что католиков, обращавшихся к отцу Леопольду для исповеди, он «использовал для сбора информации о настроениях населения, продовольственном положении в стране и другим вопросам, обрабатывая их в антисоветском духе».

Учительница русского языка подтвердила, что Брауном были собраны «точные данные относительно закрытия церквей в СССР»; и эти данные были переданы им епископу Неве и затем в Ватикан. Завершила «свидетельница» свои показания категорическим утверждением, что отец Леопольд «в период своего пребывания в Советском Союзе помимо службы в костеле занимался разведывательной работой и через своих знакомых и приближенных лиц собирал нужную ему информацию о советской действительности. Браун в церкви встречается с прихожанами и подробно расспрашивает каждого об условиях его жизни, работе, материальном положении, интересуется, не арестован ли кто-либо из членов семьи, за что именно, сочувствует им и оказывает материальную помощь».

Благодаря передаваемым Брауном сведениям о преследованиях и арестах священнослужителей и верующих Ватикан имел на руках аргументы для возражений правительству США, которое считало, что позиции Сталина в отношении религии изменились. Отец Леопольд считал, что, распуская слухи о свободе вероисповедания, Сталин лишь намеревается использовать религию в политических целях, поэтому Браун был убежден, что именно сейчас тот самый благоприятный случай для осуществления давления на советское правительство в отношении свободы совести и вероисповедания. А теперь, когда СССР уже аннексировал более пятнадцати миллионов католиков, контакт между Католической Церковью и Советами совершенно необходим.

Для ускорения процесса высылки из страны католического священника Леопольда Брауна чекисты готовили материалы для «Справки по архивному делу № 300414 на Брауна», куда вошли показания вышеупомянутых лиц и где обосновывалась его высылка из страны: «Браун превратил костел в центр миссионерской и антисоветской работы… Обращавшихся к нему для исповедания католиков из числа советских граждан Браун использовал для сбора информации о настроениях населения, продовольственном положении в стране и других вопросах, обрабатывая их в антисоветском духе. В период Отечественной войны через прихожан-католиков распространял различные провокационные слухи о возможном „перевороте“ в СССР, а затем о неизбежности войны между Англией, США и СССР»[103]103
  Дальнейшие события, касающиеся судьбы следующих настоятелей церкви Святого Людовика Французского в Москве, изложены после воспоминаний отца Леопольда Брауна – в Послесловии.


[Закрыть].

Леопольд Браун. В тени Лубянки. Воспоминания католического священника о сталинской Москве[104]104
  Под редакцией Гэри М. Гамбурга. Напечатанный вариант мемуаров, подготовленный Леопольдом Брауном для публикации в 1961 году, незадолго до его смертельной болезни, так и не опубликованный и обнаруженный исследователем Гэри М. Гамбургом в архивах ассумпционистов в Брайтоне, назывался «12 лет в России, которые надо помнить».


[Закрыть]

Глава I. «С вашего позволения, господин посол, попрошу не финтить!»

«В России мы сделаем из вас хорошего коммуниста!» Эти слова полушутливо, полусерьезно были обращены ко мне через несколько минут после вступления на советскую землю. Их произнес человек в форме пограничника, работник наводящей ужас секретной полиции, и это было время, когда Сталин ускорял процесс уничтожения духовенства. Вторжение Гитлера произойдет еще только через семь лет. «Крестовый поход» фюрера против коммунистического атеизма еще не заставил Кремль принять новую религиозную политику, как это случилось позже.

Но в то время, много лет назад, когда я пересек советскую границу, все, что хоть отдаленно имело отношение к религиозному богослужению, вызывало неодобрение. И вот я стою здесь, на старом пограничном пункте польско-советской границы, облаченный в свою церковную одежду. И само мое появление здесь являлось вызовом материалистической идеологии послереволюционных российских лидеров. Целью моей поездки в Россию, разумеется, не было бросить вызов Кремлю или как-то его провоцировать. Однако в течение всего времени моего пребывания в стране, называемой когда-то Святой Русью, на меня смотрели так, как будто я приехал именно с подобными намерениями. Я никогда не забуду улыбку и лукавый взгляд офицера, который предсказывал, возвращая мне паспорт, что я стану хорошим коммунистом.

В Советской России я представлял образ жизни, расходящийся с советской системой, а также и с той Россией, которая, как я знал, была глубоко проникнута религиозными традициями.

Моя деятельность в качестве священника автоматически должна была превратить меня в постоянный объект нападок. Благодаря Богу и моему американскому гражданству мне удалось продержаться целых двенадцать лет.

До публикации этой книги я никогда не рассказывал трагическую историю моего выезда из России целым и невредимым. У Берии были другие планы – отправить меня в загробный мир досрочно. Но указующий перст Провидения позволил мне вернуться в Соединенные Штаты совершенно неожиданным образом. К концу 1945 года Кремль был «сыт мною по горло» и захотел окончательно стереть меня с лица земли. Я уже собирался покинуть страну, но получил секретное предупреждение о грозящей мне опасности, если я полечу на советском самолете. Обычно летали только самолеты «Совфлота». И если я не взорвался в воздухе вместе с пассажирами и командой, то только потому, что летел самолетом, на котором не было людей Берии. Тогдашний госсекретарь Джеймс Ф. Бирнс невольно спас мне жизнь, предложив полететь на его Skymaster С-54, транспортном самолете, предоставленном в его распоряжение Госдепартаментом США. Бирнс и его сопровождающие, а также несколько человек из американского посольства в Москве возвращались в США на том же самолете АТС с американским экипажем, который прилетел в Москву в виде исключения.

Эта книга откровенно повествует о моем многолетнем опыте пребывания в СССР. Мое исключительное положение давало мне уникальную возможность ощутить пульс этой земли благородных людей, что вряд ли было доступно другим иностранцам.

Утром 27 декабря 1945 года я чувствовал себя в полной безопасности, слушая, как все четыре двигателя нашего АТС ровно гудели над Альпами, направляясь к Неаполю, нашей первой остановке на длинном путешествии назад в США. Самолетом управлял американский экипаж, который вежливо, но твердо отказался от помощи советских пилотов и штурмана при вылете из Советского Союза. Впервые за много лет я передвигался в пространстве в обществе моих соотечественников, свободный от нежелательно близкого и даже удаленного присутствия ангелов-хранителей из НКВД. Для меня это было странным ощущением.

Я все время напоминал себе, что больше не являюсь объектом их вездесущей бдительности. Меня больше не рассматривали в полевые бинокли и телескопы, и никто меня больше не пытался фотографировать. Мои телефонные разговоры не будут больше прослушиваться и записываться. Отныне почтовые отправления будут доходить до меня невскрытыми. Не будет больше провокаторов, подосланных ко мне в исповедальню или в ризницу. Мой автомобиль больше не станут преследовать, как во время моих поездок по вызову к больному или на одно из пяти московских кладбищ для последнего благословения над свежей могилой. Тот полет вернул мне забытое чувство физической и моральной безопасности. И это несмотря на то, что мы находились на высоте четырнадцати тысяч футов, пролетая над Чехословакией и Югославией на пути в Италию. Я летел домой и был в надежных руках. Этот прекрасный экипаж не нуждался в ориентировании по вершинам деревьев, железнодорожным путям или по течению рек. Последний этап нашего полета, проходивший в ужасных метеоусловиях от Нью-Фаундленда до Национального аэропорта в Вашингтоне, продемонстрировал выдающиеся навигационные способности американских летчиков[105]105
  Это было, конечно, одним из самых лучших проявлений искусства «слепого» полета, какое я когда-либо видел. Я счастлив отдать скромную запоздалую дань холодному разуму и техническому умению представителей наших Воздушных Сил.


[Закрыть].

Все началось в 1933 году, почти через месяц после установления дипломатических отношений между США и СССР. Незадолго до этого я был рукоположен в сан священника в Лувене в Бельгии, где прослужил лишь полтора года. После моего возвращения из Европы в 1932 году меня назначили преподавателем Колледжа Успения в Вустере, штат Массачусетс, моей альма-матер. Я был далек от мысли о назначении в Россию, хотя миссионеры Конгрегации ассумпционистов, членом которой я был, служили там начиная с 1903 года.

16 ноября 1933 года в Вашингтоне произошло событие исторического значения. Оно должно было сыграть важную роль в последующих двенадцати годах моей жизни, хотя в то время я и не подозревал об этом. Между Соединенными Штатами и Советским Союзом было официально подписано дипломатическое соглашение. Это событие отложилось в моей памяти, но я не придал ему большого значения. Мое внимание было поглощено подготовкой к экзаменационной сессии в Колледже Успения, где я преподавал.

Декабрьским утром 1933 года я просматривал оркестровую партитуру, когда меня неожиданно вызвали в офис президента Колледжа Успения. Там собрался Совет, на котором было зачитано письмо от нашего генерального настоятеля в Риме: он спрашивал, могут ли американские ассумпционисты найти возможность отправить капеллана в Москву. Просьба была связана с недавно подписанным религиозным соглашением между США и СССР. И тут я узнал, что для этого исключительного назначения выбор пал на меня.

В то время в России все еще находился один из ассумпционистов – епископ Пий Эжен Неве, последний из членов нашего братства, находившихся в России с дореволюционных времен. Парижскими ассумпционистами были предприняты напрасные попытки послать священника-француза в качестве помощника епископу Пию Неве. Генеральный настоятель попросил епископа Неве рассмотреть возможность принять представителя американской ветви ассумпционистов.

Религиозное соглашение гарантировало абсолютную свободу вероисповедания для американцев, живущих в Советской России. Максим Литвинов, в то время советский посол, занимающий также пост наркома иностранных дел, по настоянию Рузвельта был вынужден подписать это официальное соглашение. В этом смысле Америка имела завидное преимущество, будучи единственной страной из тех, что установили дипломатические отношения с СССР, которая добилась религиозных гарантий для своих граждан.

Именно на основании этого соглашения мне предложили отправиться в Россию капелланом для американских католиков, а также в качестве помощника и секретаря епископа Пия Неве. Всем известно, как трудно получить советскую визу для длительного проживания, в отличие от туристической, иностранцам, сохраняющим свое гражданство, не считая персонала дипломатической службы, небольших групп корреспондентов газет и нескольких иностранных инженеров.

Предложение о поездке в Россию повергло меня в смятение, но не из-за страха или предубеждения против СССР. Я был тогда еще очень молодым священником, и неудивительно, что я пришел в замешательство от одной мысли о поездке в Москву. Мои сведения о внутреннем положении в СССР, и особенно о ситуации с религией, были хотя и далеко не полными, но основанными на надежных источниках. Я не полагался только на газетные репортажи[106]106
  Надо помнить, что начиная с 1961 года новости из Советского Союза проходили с более деликатно выраженным давлением, чем при прежних методах цензуры.


[Закрыть]. Я приложил все возможные усилия, чтобы прибыть в эту страну с непредвзятыми представлениями несмотря на то, что прежде, чем я добрался до места назначения, против меня было предпринято два бойкота.

Новое назначение означало для меня существенное изменение той практики служения и преподавания, к которым я готовился. Мои настоятели полностью одобряли специальные занятия музыкой во время летних каникул, пока я изучал богословие в Европе. Мне пришлось довольно неожиданно расстаться с жизнью в студенческом городке и обучением американской молодежи с их здоровым и веселым образом жизни, который всегда привлекал меня. У меня были все основания полагать, что в России меня не ждет слишком радушный прием.

И хотя мне дали понять, что пока не известно, как долго про-длится моя миссия в России, я без колебаний согласился. Моя смятенная реакция на неопределенное будущее была естественной: мои мысли обратились к родителям, с которыми я совсем недавно был разлучен на целых шесть лет. В то время моя мать только что перенесла третью пневмонию, в таких обстоятельствах перспектива нового долгого расставания была не слишком обнадеживающей. Мать я больше так никогда и не увидел; Бог призвал ее преданную душу к вечному покою через шесть лет после моего отъезда. И после ее смерти я был вынужден еще более шести лет оставаться в Советской России, полностью отрезанный от родной страны и всего, что было мне дорого. Но спешу прибавить, что эти жертвы были полностью вознаграждены. Я получил много доказательств настоящей любви и привязанности в этой стране, где мне предстояло монашеское послушание. Если советское руководство явно смотрело на меня как на представителя «реакционного духовенства», то скоро я оценил, как и многие ассумпционисты до меня, высокие духовные и душевные качества русского народа.

Итак, я был готов ехать, но у меня еще не было въездной визы. Я связался с Госдепартаментом не только для того, чтобы получить новый паспорт США, но и для того, чтобы добиться поддержки американского правительства при обращении за советской визой[107]107
  О необходимых предварительных мероприятиях позаботился наш местный викарий, отец Армане. В этом ему содействовал Его честь Джеймс А. Фарлей, министр почты, а также сотрудники офиса Гоуланда Шоу, возглавлявшего в то время Восточный отдел Госдепартамента.


[Закрыть]. Так я первый раз встретился с недавно назначенным послом США в СССР, его превосходительством Уильямом С. Буллитом, готовившимся ехать к месту назначения. Я также узнал, что весь штат посольства США в скором времени намеревался отправиться в путь.

Моя первая встреча с послом Буллитом состоялась в Нью-Йорке в отеле «Плаза». Буллит был очень рад, что повезет с собой в Москву американского католического капеллана. Он спросил меня, воспользовались ли представители других вероисповеданий религиозным соглашением, чтобы послать своих священников в Россию. Мы ничего не знали об этом, а позже выяснилось, что я был единственным американским священником, призванным подвергнуть это соглашение проверке. Буллит проявил неподдельный интерес, сказав: «Теперь мы посмотрим, готово ли советское правительство выполнять это соглашение».

Персонал американского посольства планировал отправиться морем из Нью-Йорка 15 февраля 1934 года. Времени было мало, а я все еще преподавал в Колледже Успения. Экзаменационная сессия была в полном разгаре, по пути в столицу я проверял переводы с немецкого в поезде. Оценки за них отправил уже по почте; так я закрыл короткую главу моей жизни, связанную с преподаванием.

Мой визит в советское посольство был подготовлен послом Буллитом. Но я пошел туда один на следующий день после телефонного разговора Буллита с советским послом Александром Трояновским: «У меня здесь находится отец Браун из Конгрегации ассумпционистов, американский католический священник, который обратится в ваше посольство за советской визой. Господин посол, мы рассматриваем это как первую проверку выполнения религиозного соглашения». Следующие слова Буллита рассмешили меня: «С вашего позволения, господин посол, попрошу не финтить!» Конечно, это было сказано в шутливом дружеском тоне, тем не менее в его голосе была твердость. Он очень хотел, чтобы я отправился вместе с ним на том же корабле.

Так я был представлен советскому чиновнику, пусть и в шутливой форме. Поскольку я собирался в Советский Союз на длительный срок, а не в короткую туристическую поездку, я знал, что мое заявление будет рассматриваться особенно тщательно. Моя родословная, сведения об образовании и публичные заявления о Советском Союзе будут скрупулезно исследоваться. Советских чиновников будет интересовать, не высказывался ли я ранее против советского режима. По этому поводу я чувствовал себя спокойно. В то же самое время у меня было сильное предчувствие, что «веселье» начнется с момента моего появления в советском посольстве, и не ошибся. Секретарь по фамилии Гохман принял меня вежливо и предложил длинную папиросу, вариант русской сигареты, сделанной из очень хорошего кавказского табака. Товарищ Гохман засыпал меня вопросами. Почему я хочу ехать в Советский Союз? Знаю ли я там кого-нибудь? Долго ли я намереваюсь там оставаться? Бывал ли я там прежде? Когда я объяснил, что еду капелланом для американских католиков, а также в качестве секретаря и помощника епископа Пия Неве, он слегка нахмурился. Затем стал применять ко мне диалектические методы. Уверен ли я, спрашивал меня советский чиновник, что епископ Неве согласится, чтобы я был его помощником? В качестве доказательства я показал телеграмму, которой предусмотрительно запасся. Тогда Гохман выдвинул другой аргумент: он посоветовал мне подождать, пока епископ уедет из России, а уже затем отправиться в Москву. На это я возразил, что не смогу быть секретарем и помощником епископа, если он уедет, когда я приеду. Мне показалось, что это рассуждение поставило его в тупик. Я заранее изложил все ответы в письменной форме в официальной анкете, отпечатанной на русском и английском языках. В последующие годы я никогда ни на йоту не отклонялся от ответов, изначально изложенных, особенно в ответе на вопрос: «С какой целью вы желаете приехать в Советский Союз?» Даже когда в 1936 году епископ был фактически изгнан из СССР, я продолжал писать: «В качестве капеллана для американских католиков и помощника епископа Неве».

Я упоминаю об этом факте по причине, которая будет изложена в соответствующем месте этой книги. Здесь скажу только, что со временем я заменил епископа Пия Неве на посту Апостольского администратора, когда Советы не допустили его возвращения из Франции, хотя перед этим официально обещали предоставить ему въездную визу. Тогда я возложил на себя пастырские обязанности в его церкви, поскольку больше было просто некому. Позднее по поводу этого грустного положения дел американский чиновник, по-видимому, не слишком хорошо знакомый с советскими законами, сказал: «Мы не любим американцев, которые приезжают сюда и уже здесь меняют свой статус». Я же сделал это, чтобы предотвратить закрытие церкви Святого Людовика Французского. Это происходило в период реализации политики «сверхдружественности», проводимой во время Второй мировой войны ответственными чиновниками США в Москве. Таким образом, мое присутствие стало раздражающим фактором не только для Советов, но и для некоторых моих соотечественников. Я могу только предполагать, что это происходило из-за того, что я собрал большое количество достоверной информации, подрывающей престиж нашего «доблестного союзника». Факты о событиях происходящей войны, полученные мной из первоисточников, резко отличались от сводок «Совинформбюро». В результате меня стали рассматривать как «антисоветчика». Мое присутствие мешало тем американским официальным лицам, которые придерживались политики примирения. Следует подчеркнуть, что многим американцам не нравилась такая политика снисходительности и соглашательства, но они не могли свободно выражать свою точку зрения и таким образом защищать интересы США.

Однако я не хочу заходить слишком далеко вперед. Вернемся в Вашингтон, к разговору с секретарем, который безуспешно пытался задержать мой отъезд в Россию. В конце концов он сказал: «Я должен сообщить вам, что у меня нет полномочий предоставить вам въездную визу до тех пор, пока это не будет разрешено Наркоматом иностранных дел в Москве». Я покинул посольство СССР, получив заверение, что буду извещен телеграммой о разрешении на въезд в страну, как только оно будет получено.

Прождав несколько дней в Вашингтоне, я вернулся в Вустер и затем отправился в Нью-Бедфорд штата Массачусетс, мой родной город, чтобы провести несколько дней с родителями. Там и была получена телеграмма из советского посольства о выдаче мне визы. В результате я отбыл из Нью-Йорка на пароходе «Вашингтон» вместе с персоналом американского посольства. Я начал рискованное предприятие, подобное которому редко выпадает человеку на коротком отрезке его жизни.

Перед лицом неизбежных испытаний я мог полагаться только па Божественное Провидение. Друзья спрашивали меня, чего же я надеюсь достичь в стране, где от Бога официально отреклись. Что я мог сказать кроме того, что намереваюсь сделать все, что в моих силах. Всегда возникает внутренняя умиротворенность от сознания, что ты делаешь все, что можешь, выполняя свой долг послушания. Я чувствовал себя достаточно защищенным своим американским гражданством, я был горд тем, что правительство США было единственным, которому удалось договориться о подписании религиозного протокола, а в какой степени он будет соблюдаться – это совсем другой вопрос.