Текст книги "«В тени Лубянки…»
О судьбах настоятелей церкви Святого Людовика Французского в Москве: воспоминания Леопольда Брауна и обзор материалов следственных дел"

Автор книги: Леопольд Браун

Соавторы: И. Осипова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)

Глава XXVI. Советский геноцид и странное заблуждение США

Сразу же после падения Польши войска НКВД – НКГБ, занявшие полстраны по взаимному соглашению с нацистами, приступили к созданию популяционного «вакуума» со своей стороны искусственной границы, отделяющей их от Германии. Более чем полутора миллионам поляков, проживающим на этой территории, было дано сорок восемь часов на сборы и приказано прибыть в определенные пункты для отправления в Россию, за Урал, в грузовых поездах. Многим из них выдали советские паспорта, датированные задним числом, которые я видел собственными глазами. В документах они фигурировали как политически интернированные лица, или «беженцы», виновные только в том, что были поляками. Тех же, кто отказывался ехать, приговаривали к двум годам заключения.

Вдоль всей пограничной линии на полосе шириной тридцать километров целых два года до германского нашествия Советы строили военные сооружения в ожидании нападения немцев. Войска НКГБ расставили караулы, прожекторы, натянули колючую проволоку, завели сторожевых собак. На территории Польши, контролируемой Советами, все действующие и находящиеся в запасе офицеры расформированной польской армии были схвачены, за исключением тех, кому удалось бежать в Румынию. К ним присоединили несколько тысяч влиятельных поляков из духовенства, врачей, учителей, юристов, и всех разместили в два изолированных концлагеря. Такова предыстория того, что позже стало именоваться бойней в Катынском лесу. Это хладнокровное массовое убийство уже было совершено, когда Сталин во время войны сказал иностранным журналистам, что хотел бы видеть Польшу сильной и независимой. В то время никто, кроме самих Советов, не знал об этом коллективном убийстве.

Но, как только Гитлер напал на Советский Союз, Кремль почувствовал необходимость установить дипломатические отношения с польским правительством в изгнании, в Лондоне. Первым посланником Польши в Москве был достопочтенный Станислав Кот, с которым я познакомился достаточно хорошо. Его первым делом по приезде в Москву был поиск арестованных офицеров польской армии. Он интересовался их судьбой не только как официальный представитель страны, но и в интересах генерала Владислава Андерса, которого только что выпустили из застенков НКВД, что по соседству с церковью Святого Людовика. При отступлении Советской армии с угрожающей скоростью увеличивалось число дезертиров, за все время войны составившее 2,5 миллиона человек. А генералу Андерсу нужны были офицеры для командования семью дивизиями, набираемыми на российской территории, польские офицеры были срочно нужны.

Посол Кот снова и снова встречался с сотрудниками МИД и с генералом Антоновым, начальником связи в Красной армии. Во время первой встречи со Сталиным по этой проблеме диктатор сказал польскому послу, что таких офицеров нет в советских концлагерях. Каждый раз, когда поднимался этот вопрос, Сталин, Антонов или Молотов отвечали, что этих людей, должно быть, освободили, так как их нет в списках лагерей военнопленных или в списках лагерей для интернированных и беженцев, организованных НКВД – НКГБ. Это исчезновение офицеров было необъяснимым. Посол говорил мне о своей убежденности в том, что несколько тысяч человек не могут раствориться в воздухе после того, как они находились под усиленной охраной знаменитых органов госбезопасности.

Посол никогда не прекращал подавать требования по их поиску, его настойчивость была настолько упорной, что лично Сталин оказался в затруднительном положении на переговорах с ним. На одной из встреч, происходившей в Кремле, Сталин был так раздражен и даже смущен вопросами польского посла, что притворился, будто он звонит по телефону, выражая удивление, что эта проблема еще не решена, и требуя, чтобы ей было уделено особое внимание. Молодой польский офицер майор Ян Чапский получил разрешение на поездку по неоккупированной части России для поиска исчезнувших людей. Эта тактика аналогична поведению Советов в 1960 году, когда над международными водами ими был сбит американский самолет, а они сами немедленно приняли участие в его «поисках». Проводя расследование в Сибири, майор Чапский доложил, что он близок к получению убедительной информации, но таинственный звонок из штаб-квартиры НКВД положил конец его переговорам.

Вопрос о пропаже людей так и остался тайной, а Советы утверждали, что сделали все, что было в их власти, чтобы определить их местонахождение. Кремль рекомендовал, чтобы пропавших офицеров искали среди поляков, освобожденных из лагерей и интернированных для формирования дивизий Андерса. В первое воскресенье после освобождения генерал Андерс и десяток других польских офицеров, бывших одновременно с ним в заключении, пришли на Мессу в церковь Святого Людовика вместе со всеми сотрудниками польского посольства. Среди них был офицер-некатолик, и он был настолько счастлив, освободившись из ада НКВД, что все полтора часа службы пролежал, вытянувшись на полу, вниз лицом в центральном проходе напротив пресвитерия. Его руки были раскинуты в виде креста – так он совершал безмолвный акт благодарности Богу. Генерал Андерс и другие военные подвергались жестокому обращению, их неделями допрашивали и били резиновыми шлангами. Эти польские офицеры были единственными освобожденными в Москве после восстановления дипломатических отношений.

А тем временем вермахт продвигался в глубь России. В апреле 1943 года доктор Геббельс, рейхсминистр информации[184]184
  Пауль Йозеф Геббельс был в то время рейхсминистром народного просвещения и пропаганды. – Прим сост.


[Закрыть], вызвал сенсацию, объявив, что германские оккупационные войска обнаружили массовые захоронения в Катынском лесу недалеко от Смоленска. Было раскопано несколько тысяч тел, сложенных как дрова, большинство из них были одеты в польскую военную форму. Новости, переданные по берлинскому радио, стали мировой сенсацией и, естественно, заинтересовали польское посольство в Москве, возглавляемое к этому времени послом Тадеушем Ромером. Геббельс призвал к расследованию Международный Красный Крест вместе с участниками невоюющих наций для беспристрастного установления виновников этого ужасного преступления. В каждом теле было два пулевых отверстия: одно – проникающее, у основания черепа, другое – выходное, на лбу. Все были уничтожены одним и тем же способом.

В это время польским министром информации в Лондоне был бывший посол Станислав Кот, который исчерпал все возможности в поисках пропавших офицеров. А так как поляки прислушались к сообщению Геббельса – кто бы упрекнул их в этом, – Молотов почувствовал себя оскорбленным. Испугавшись ужасной правды, обнаруженной расследованиями немцев, Советы обвинили поляков в сговоре с врагом и снова разорвали с ними дипломатические отношения. Посол Ромер прислуживал мне всю Страстную неделю у алтаря. Было неопровержимо установлено, что польских офицеров и некоторое количество гражданских лиц уничтожили в то время, когда они находились под арестом НКВД. Американский офицер из лагеря военнопленных присутствовал при германском расследовании и подтвердил факты письменным свидетельством. Позже было доказано, что Пентагон хорошо знал о вине Советов в этом массовом убийстве, а выдвинутое «объяснение» сокрытия этой информации состояло в том, что ее обнародование могло подорвать престиж «союзника» и тем самым помешать ходу войны.

После открытия второго фронта британско-американскими силами Красная армия вновь заняла район Катыни и устроила грандиозный спектакль собственного «расследования». Чтобы засвидетельствовать эту тщательно подготовленную демонстрацию, были приглашены англо-американские журналисты, базирующиеся в Москве, которых должны были доставить туда на автомобиле. Прослышав об этой поездке, присоединиться к ней выразила желание одна журналистка, представляющая Бюро военной информации США. Поскольку к ней хорошо относились в советских «верхах», экспедиция и «расследование» были мгновенно остановлены, и Советы изменили свои планы изнурительной поездки на автомобиле в край, разоренный войной. В группу вошли еще два человека: та американская журналистка и официальное лицо из посольства США. В распоряжение гостей, которые должны будут засвидетельствовать доказательства, угодные Кремлю, был предоставлен специальный поезд с хорошо оснащенным вагоном-рестораном.

Но все обернулось так, что ни один американский корреспондент не подтвердил вину немцев, как ни пытались ее установить Советы при участии нескольких знаменитых врачей. «Спектакль» был слишком далек от очевидных фактов. В одной могиле находилось несколько тысяч тел, немцы совершенно случайно обнаружили это спрятанное кладбище, на которое указали местные крестьяне. Несколько жителей осторожно намекнули, что будет, если копнуть в этом месте, – так было раскрыто это невероятное преступление. Большинство журналистов воспроизвели своими словами абсолютно фантастические сводки Совинформбюро под руководством С. А. Лозовского. А тот факт, что они присутствовали на спектакле, поставленном Советами, придавал правдоподобие их донесениям. Многие из этих корреспондентов в частной беседе говорили, что никто из них не верил в то, что пытались доказать Советы, – в вину немцев. К сожалению, в двух донесениях, по отдельности отправленных в Вашингтон, «спектаклю» Советов придали серьезную достоверность те два человека, для которых был спешно организован поезд со всеми удобствами.

В 1952 году специальная комиссия Конгресса США провела исчерпывающее расследование массовых казней в Катынском лесу с помощью свидетелей, дававших показания под присягой. Некоторых из них вызвали издалека, и они были вынуждены скрывать свою личность. Вследствие моих дружеских отношений с польскими послами Котом и Ромером меня тоже пригласили в комиссию. Комиссией было точно установлено, что систематические убийства одного за другим всех жертв были совершены рядом с местом их захоронения в то время, когда эта область еще находилась под контролем Советов, до прихода туда немцев. Факты свидетельствовали, что казни совершались отрядами НКВД, вероятно, в последний момент перед эвакуацией вследствие быстрого наступления германских войск.

Вывод № 1 доклада Палаты № 2505 от 22 декабря 1952 года: «В представленном заключительном докладе в Палату представителей Комиссия пришла к выводу, что в те дни, незадолго до окончания Второй мировой войны, к сожалению, в правительстве и военных кругах существовало странное заблуждение, что военная необходимость требует принести в жертву лояльность союзников и наши принципы для того, чтобы удержать Советскую Россию от сепаратного мира с нацистами… Также верно и то, что и до 1942 года кремлевские правители дали достаточно оснований рассматривать их как советских империалистов, мостивших дорогу к завоеванию мира. В результате катастрофической неспособности распознать признаки опасности, уже существовавшие в то время, и вследствие политики удовлетворения кремлевских лидеров наше правительство невольно укрепило их положение и внесло свой вклад в ситуацию, которая выросла в угрозу Соединенным Штатам и всему свободному миру».

На слушании отчета специальная комиссия сообщила под присягой, что текст послания в Госдепартамент о согласии с утверждением Советов о вине Германии в Катынском деле был написан вопреки личным убеждениям и совести двух персон из посольства США, которые присоединились к поездке в Катынь. Во время Нюрнбергского процесса над немецкими военными преступниками вопрос на эту тему был задан фельдмаршалом Германом Герингом. Он встал и спросил, располагает ли Трибунал документами о казнях в Катынском лесу. Получив положительный ответ, он удовлетворенно кивнул и сел на место. При упоминании на суде о массовых расстрелах в Катыни руководитель советской делегации встал с угрозой покинуть зал в полном составе со своей группой в том случае, если на обсуждение Трибунала будет вынесена катынская расправа.

Насколько я знаю, проблема расследования советских военных преступлений, включая массовые убийства на Украине, в Виннице, даже никогда не ставилась из-за глубокого уважения к нашим «доблестным союзникам». Когда для участия в Нюрнбергском процессе были назначены советские юристы, многие москвичи говорили мне: «Почему им позволено обвинять немцев в военных преступлениях? Вина немцев меньше вины нашего НКВД». Несмотря на то, что на Нюрнбергском процессе не рассматривались преступления НКВД, наши военные представители, присутствующие на этих слушаниях, имели полную информацию о преступлениях НКВД, рядом с представителями которого они сидели на суде.

Теперь, когда я описал эти поразительные эпизоды войны, читатель может спросить, что же происходило со мной все это время. Советы, безусловно, не оставили меня в покое, как будет явствовать из последующих глав.

Глава XXVII. Транспорт НКВД для меня и моей собаки

Мои жилищные условия во время войны были более суровыми, чем у других иностранцев. Благодаря моим контактам с русским населением, а также с дипломатами разных национальностей, особенно в последние месяцы, предшествующие войне, я знал, что грядут катаклизмы вселенских размеров. Простые граждане ни на секунду не поверили в искренность российско-немецкого пакта 1939 года. Все время медового месяца между Москвой и Берлином на границе наблюдалось большое перемещение войск. Родители солдат, служивших в этих войсках, знали об этом, хотя в прессе об этом не было ни слова. Иностранные дипломаты из «стран оси» время от времени намекали на это, было нетрудно предположить, что готовится настоящая война. Советы торопились строить фортификационные сооружения на польской территории, освобожденной от гражданского населения, на всю мощь работали военные заводы, хотя их продукция накапливалась уже более двадцати лет.

Поскольку к этому времени кроме меня на всю Россию был лишь еще один католический священник, в Ленинграде, я счел необходимым и разумным поставить в известность Ватикан о том, что, что бы ни случилось, я готов, с Божией помощью, остаться на своем посту. В ответ я получил от Святого Отца теплое письмо с одобрением и благословением для моей широко разбросанной паствы и для меня самого. Папский престол выразил удовлетворение, узнав, что церковь Святого Людовика останется открытой и со священником и что для верующих будут продолжаться богослужения. После пяти «ограблений», последнее из которых произошло незадолго до начала войны, полученное сообщение укрепило меня в намерении остаться на посту и наполнило большой внутренней радостью.

Циркулярное письмо от американского консульства, разосланное после нападения Германии, строго предписывало всем гражданам США, не имеющим веских причин оставаться в СССР, немедленно собираться домой. Это была разумная мера, и скоро жены сотрудников посольства и женщины, работающие в посольстве, покинули страну. Я принял во внимание этот совет, но поставил в известность посольство, что из-за отсутствия другого священника, который мог бы сменить меня, я решил остаться. Мои русские прихожане с облегчением восприняли известие, что я не покину их. Службы в церкви Святого Людовика продолжались, и я по-прежнему оставался гостем посольства Франции. Но через неделю после нападения на Россию правительство Виши объявило о разрыве дипломатических отношений.

В течение часа здание, в котором я жил, было окружено людьми в штатском из НКВД и оказалось отрезанным от мира. Перестали работать телефон и почтовая служба. Все автомобили посольства были перемещены внутрь двора. Один раз в день автомобиль с водителем и сопровождающим мог отправиться с «эскортом» в центр за продуктами. Французские граждане могли входить на территорию посольства (на самом деле многих просто забирали из их жилищ и привозили в посольство под «охраной»), но уехать никому не разрешалось.

Я предвидел эту ситуацию и заранее перенес некоторые необходимые вещи из квартиры военного атташе США, который эвакуировался из города вместе со своим британским коллегой. Мой автомобиль, который я купил сам, имел французский техпаспорт и был зарегистрирован на французское посольство. На всякий случай я вывел его из-за ограды посольства и поставил на улице рядом с церковью Иоанна Воина напротив посольства, прежде чем ворота оказались закрыты. Мои действия с автомобилем видел милиционер и показал жестом, чтобы я поставил машину обратно, но я не собирался этого делать. Я закрыл машину и не обратил внимания на офицера, который заметил, как я вернулся в посольство. Это был мой последний выход из посольства за последующие три дня.

Запрет покидать посольство относился и ко мне, хотя я был американским гражданином. В своем простодушии я думал, что меня выручит кто-нибудь из посольства США, но ошибался. Возможно, они не знали, что я не могу никуда двигаться. В конце концов меня при странных обстоятельствах выручил бельгийский инженер, который пришел по своим делам, также был задержан, но все-таки был освобожден. Я полагал, что именно он рассказал американцам о моем бедственном положении, несколькими днями ранее я сказал послу США о надвигающихся событиях, сообщив, что могу оказаться отрезанным от мира.

Ровно в полночь третьего дня четырехцилиндровый М-1 с двумя сотрудниками НКВД остановился у ворот, и мне сообщили, что со мной хотят поговорить. Едва ли кто-нибудь мог спокойно уснуть с тех пор, как французское посольство оказалось переполненным своими гражданами. Все питались на общей кухне вместе с постоянными обитателями посольства, которые отдавали на кухню все свои запасы. Как известно, французов не бывает много, когда надо готовить еду, поэтому все были счастливы и сообща готовили разные блюда. Во время этого ночного визита я прогуливался во дворе вместе с моим добрым другом Жаном Пайяром, ныне – французским послом в отставке, обсуждая стремительно развивающиеся события.

Город был в полной темноте, а я пошел к воротам, чтобы узнать, чего они хотят от меня. Делегация из двух сотрудников НКВД сообщила, что меня отвезут, куда я скажу, но было одно условие, сказали они: если я уеду, мне не позволят вернуться. Я согласился, но сказал, что мне надо взять с собой Пакса, мою семилетнюю немецкую овчарку. Они сначала отказались, но затем согласились, когда я сказал, что собака их не тронет, пока я рядом. Я собрал свои вещи, взял Пакса и пошел попрощаться с послом Гастоном Бержери, который просил меня, чтобы я уговорил посольство США взять под защиту французское посольство. И случилось так, что американский католический капеллан и его собака бесплатно проехались на машине НКВД, но не на Лубянку! Мы съехали с холма, пересекли Крымский мост и оказались на правой стороне Москвы-реки по дороге в квартиру, от которой у меня был ключ. В полной темноте был не только город, но и квартира, в которой отключили электричество. В домкоме этого многоэтажного дома мне объяснили, что света нет потому, что в мое отсутствие чья-то домработница что-то стирала здесь и оставила гореть свет вопреки военной экономии.

А так как я был полностью отрезан от мира целых три дня, то думал, как бы сообщить кому-нибудь, что я еще жив и нахожусь в городе. С помощью огонька зажигалки я нашел телефон и позвонил Генри Кассиди из Ассошиэйтед Пресс. Никто не спал в те дни, когда самолеты Люфтваффе бомбили столицу. Место, в котором я временно разместился, находилось недалеко от железнодорожного моста через Москву-реку, и над нами часто летали вражеские бомбардировщики. На следующее утро мое настроение улучшилось, когда я обнаружил, что перенесенные сюда вещи оказались нетронутыми. Я хотел быстрее вернуться в церковь, где огнем зениток в нескольких местах была пробита крыша и взрывной волной выбито несколько окон. Достать стекла было невозможно ни за какую цену, а так как бомбардировки продолжались, я стал ломать голову, как сделать хотя бы временный ремонт. И внезапно представилось решение, не требовавшее денег.

Муж одной из моих русских прихожанок работал на дровяном складе, который по приказу Мосгорисполкома должен был быть уничтожен или ликвидирован как-то иначе вследствие быстрого продвижения немцев. Добрая женщина сказала: если я смогу достать транспорт, на складе мне отдадут все, что я хочу. Я так и сделал, взяв свой «рено», который я освободил из французского посольства. Я поехал в указанное место, представился управляющему, который меня уже ждал и встретил дружеской улыбкой. Мне дали столько листов трехслойной фанеры, сколько я смог увезти на крыше моего автомобиля. Я уехал благодарный и счастливый при мысли, что наши «отремонтированные» окна удержат тепло и предохранят от дождя. Благодаря столяру посольства США Джону Лейно, еще одному верному другу, у меня появились гвозди нужного размера, и я сразу же начал пилить листы на квадраты и прибивать их к окнам церкви.

В это время НКВД не пришел ко мне проверять источник происхождения материалов, меня оставили в покое. Они были заняты гораздо более важным делом – сбором своих многочисленных документов для срочной эвакуации. Оригиналы материалов судебных заседаний Верховного суда и приговоров троек находились в зданиях, окружающих церковь Святого Людовика, и все дни официальной эвакуации тайная полиция заполняла своими документами грузовик за грузовиком. Всех еще не расстрелянных политических заключенных заранее депортировали в отдаленные места.

В посольствах, миссиях и официальных зданиях в целях экономии периодически отключали электричество. В церкви Святого Людовика его не было совсем. Чтобы читать Мессу, я переносил рефлектор от фары моего автомобиля, подключал к нему батарейку и подвешивал над дарохранительницей на главном алтаре. К этому времени я уже не боялся «ограблений» и осквернения церкви. Но, как мы увидим позже, меня не вычеркнули из списков особого внимания органов. С первых же недель войны была введена строгая система распределения продовольствия: насколько я знаю, каждый иностранец в столице имел продуктовую карточку, соответствующую его статусу. От людей, работающих в Центральном бюро по распределению продовольствия, я знал, что было несколько десятков градаций.

Самая большая норма выдачи полагалась дипломатическим представителям и иностранным корреспондентам. Японцы, американцы, англичане и другие – все иностранцы, кроме меня, покупали нормированные продукты и одежду в специальных магазинах, предназначенных для держателей таких карточек. У меня карточки не было, и я подал прошение на ее получение. Власти игнорировали мое прошение до приезда нового посла Соединенных Штатов, который в отличие от своего предшественника понимал, что я тоже должен питаться, как и другие человеческие существа. Между тем я разработал план, как раздобыть овощи и картошку не только для себя, но и для моих больных и престарелых прихожан-«иждивенцев». Этой категории граждан полагалось всего лишь 200 граммов хлеба в день.

Я сел за мою пишущую портативную машинку «Корона-Смит» и напечатал заказ на закупку нескольких тонн овощной продукции, адресованный на Московский овощной комбинат. Я сам подписал его, но у меня не было ни печати, ни штампа, ни другой формы официального признания. Я понимал, что рискую получить категорический отказ, но я также знал, что любой документ, аккуратно напечатанный на пишущей машинке на бумаге большого размера, привлечет внимание и вызовет уважение. Я напечатал письмо на большом листе белой бумаги на имя главного начальника. К моей подписи я добавил целый ряд аббревиатур, обозначающих просто, что я являюсь настоятелем московской церкви Святого Людовика и капелланом американских католиков посольства США. Все эти сокращения выглядели загадочными и представляли некоторый вызов. Но все, что там было написано, было правдой. Я нашел конверт впечатляющего размера и доставил письмо лично в контору на третий этаж комиссариата, расположенного на улице Кирова недалеко от того места, где несколько лет назад я получил особое разрешение пересечь улицу, предъявив обычную визитную карточку на английском языке.

А сейчас в заявлении на русском языке я просил одну тонну картофеля, по полтонны моркови и капусты и немного других овощей. Я надел свой лучший костюм с белым церковным воротничком и поехал в комиссариат, думая, что меня не пустят из-за отсутствия пропуска. Как ни странно, охранник пропустил меня, поняв, что у меня встреча с главным начальником. Меня провели к нему в кабинет без очереди, не спрашивая удостоверения личности, я просто показал одну из тех самых визитных карточек. Кажется, это произвело мистическое впечатление на славного человека средних лет, одетого в военную форму с майорскими знаками отличия, принявшего меня в своем кабинете. Он предложил мне сесть и, взяв письмо, стал знакомиться с его содержанием, а я думал о впечатлении, которое произведет на него моя необычная просьба. Офицер прочитал мое обращение, посмотрел на последовательность аббревиатур, поднял на меня глаза и сказал одно слово: «Хорошо». Затем он вызвал секретаря в военной форме и велел ему переписать мою просьбу на официальный бланк заказа. Потом подписал его, поставил круглую печать и протянул мне с самыми лучшими пожеланиями!

Я почти не верил своим глазам. Мне не было задано ни одного вопроса, и весь визит длился не больше десяти минут. А у меня в руках был драгоценный приказ, разрешающий мне выезжать из города и получать продовольствие на одном колхозном складе. Кроме того, я мог покупать все по более низким ценам, чем в государственных магазинах, и я не должен был стоять в очередях! Благодаря Американской военной миссии у меня теперь был грузовик «форд» с русским водителем. На следующий день нам не удалось отовариться по указанному адресу, но нас направили в другое место за несколько километров от города, где уже ближе к ночи мы загрузили две тонны продовольствия. Я наградил моих помощников сигаретами, которые мне дали мои иностранные прихожане. С того времени каждое утро я отправлялся в церковь нагруженный продовольственными сумками для прихожан или завозил их нуждающимся.

После моего освобождения из французского посольства я встретился с американским послом, передав ему просьбу французов о защите их интересов, но получил отказ. Скоро я узнал, что правительство Турции согласилось представлять интересы Франции. Естественно, мне пришлось ближе познакомиться с представителями турецкого посольства. Посол Хайдар Актай очень любезно принял меня, когда я позвонил ему, чтобы поставить в известность о некоторых обстоятельствах, которые ему следовало знать. В то же самое время я передал ему список моих вещей, в том числе библиотеки редких книг. Все это я оставил на прежнем месте жительства, где на письменном столе в моем кабинете стоял американский флажок. Довольно длительное время я, американский гражданин, должен был жить под непосредственной защитой турецкого посольства.

Вскоре я узнал, что американский посол сообщил в Вашингтон о том, что я живу в квартире военного атташе США, находящегося в эвакуации. На приеме в Спасо-Хаусе по случаю Дня независимости 4 июля ко мне подошли два секретаря посольства и передали от имени посла, стоявшего неподалеку, что мне следует освободить квартиру, которую я только что занял. Не предлагая ничего взамен, мне намекнули, чтобы я сам искал себе жилье. Меня сильно смущала мысль оказаться на улице в суровое военное время. Персонал американского посольства был сокращен до минимума, и поэтому освободилось много квартир в здании на Моховой. Даже в Спасо-Хаусе, куда меня прежде приглашали жить, было много свободных комнат, и я бы согласился занять хотя бы комнату прислуги в подвале.

Я сам подошел к послу, чтобы узнать о возможности пожить какое-то время в любом закутке здания посольства США. Раздраженным тоном в присутствии других гостей посол просто бросил мне «Нет!» и не стал далее со мной разговаривать. В конце концов моя жилищная проблема была решена, когда эвакуировались четыре молодых американских холостяка Их квартира находилась в Борисоглебском переулке, где сначала жил наш первый военный атташе, посольский грузовик перевез мои вещи на новое место. Мне повезло, так как в день моего переезда на мост напротив моего бывшего жилища упала бомба, выбив в доме стекла, перекосив дверные проемы и оконные переплеты. Тем временем турки помогали мне в моих скромных нуждах. Посол Актай сообщал мне о положении французов, все еще отрезанных от мира, от него я узнал и дату их отъезда. Вместе с послом Акта-ем и иранским послом, чьих дочерей я венчал, я поехал на Курский вокзал, чтобы поблагодарить моих французских друзей за их многолетнюю помощь.

Накануне их отъезда произошла ужасная трагедия. Две дамы, жены французских дипломатов, ехали по железной дороге в Иран во время разрыва дипломатических отношений между Виши и Москвой. Их обеих прямо в поезде арестовали агенты НКВД и доставили под конвоем в столицу, их личные вещи тщательно досматривали. Один из агентов решил взять что-то из этих вещей, сказав, что это подойдет его жене. Одна из дам от этой реплики впала в состояние аффекта и потеряла рассудок, в ночь перед запланированной эвакуацией она выпрыгнула с третьего этажа дома, переломав все кости. Два месяца она провела в московской больнице и умерла, не приходя в сознание. А так как она была моей прихожанкой, я попытался прийти к ней, но меня не пустили. Потом я совершил ее отпевание и погребение, а ее муж прибыл в сопровождении конвоя НКВД.

Через день после этого в Москву прибыл, по пути в Тегеран, французский доминиканец отец Мишель Флоран, который публично заявлял в Ленинграде о своей поддержке генерала де Голля. Во всем Советском Союзе церковь Святого Людовика осталась единственной католической церковью, где совершались богослужения. Были противоположные утверждения, которые делали безответственные люди – либо жертвы пропаганды, либо те, кто не понимал реальной ситуации. Бесполезно ожидать понимания от тех, кто объявил себя врагами Бога, но я верил, что посольство единственной страны, подписавшей религиозный протокол с СССР, должно соблюдать принципы, содержащиеся в нем. О том, как я был не прав, читатель узнает из следующей главы.