Текст книги "«В тени Лубянки…»
О судьбах настоятелей церкви Святого Людовика Французского в Москве: воспоминания Леопольда Брауна и обзор материалов следственных дел"

Автор книги: Леопольд Браун

Соавторы: И. Осипова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 31 страниц)

Глава XXXII. Встреча после Ялтинской конференции

Имея подробные сведения, которые я получил из несоветских источников, о хорошо финансируемом плане Гитлера по использованию религиозного вопроса в России, было любопытно проследить реакцию Кремля. Эта реакция нарастала сначала на неоккупированной части России и затем повсеместно после открытия второго фронта. А щупальцы поначалу остановленного коммунистического продвижения по миру снова опутали мировые столицы, используя Крест как пробивную силу. И хотя об этом не говорилось в информационных коммюнике Лозовского, предоставляемых иностранным журналистам, первоначальные успехи объединенного религиозного фронта белградского Синода[187]187
  Очевидно, имеется в виду Синод РПЦЗ, до осени 1943 года находившийся в Белграде. – Прим. сост.


[Закрыть], созданного Гитлером[188]188
  Представляется, однако, что религиозная политика Гитлера на оккупированных территориях была несколько сложнее, чем представляется автору воспоминаний. Хотя невозможно отрицать покровительственного отношения оккупационных властей к воссоздаваемым церковным структурам. – Прим. сост.


[Закрыть], были впечатляющими и продуктивными.

Было также правдой и то, что православные иерархи, особенно на Украине, в Белоруссии, Малороссии и в республиках Балтии, переходили на сторону немецких оккупантов. Этот факт сильно озаботил поспешно восстановленную Московскую Патриархию. В нескольких выпусках журнала Патриархии описывалось, как эти духовные лица один за другим приходили к бывшей резиденции германского посла, теперь же резиденции патриарха. Описывалось, как они становились на колени, получали епитимью и вновь принимались в Церковь, которая была восстановлена отчасти благодаря их отступничеству, за которое теперь они были наказаны! Как это ни парадоксально, но такое действительно происходило.

О чем не писал Лозовский, так это о том, каким образом происходила реабилитация. Когда немецкая армия ушла из России, чтобы сражаться на территории Германии, первыми в освобожденных областях появились не солдаты Красной армии, а наводящие ужас отряды НКГБ. Эти ненавистные силы тайной полиции выселяли жителей, сотрудничавших с оккупационными войсками. Они арестовывали также священников, воспользовавшихся успехами «крестового похода», однако с ними обходились осторожно, хотя и решительно давая понять, чей хлеб они едят. Благодаря такому скрытому влиянию была более или менее восстановлена Русская Православная Церковь и уничтожен по заказу Кремля объединенный религиозный фронт белградского Синода.

Внезапно Московская Патриархия при поддержке Кремля стала организовывать для церковных иерархов неслыханные прежде поездки за границу. Этого не случалось со времени пришествия советской власти. В списке посещаемых городов были Париж, Лондон, Белград, Бухарест, Нью-Йорк и другие американские города. Один православный церковный деятель из Москвы обратился за американской визой, его просьба поддерживалась атеистами из советского посольства в Вашингтоне. Ввиду сомнительной характеристики претендента в визе ему было отказано, но через несколько лет при тех же данных ему выдали визу. Это была еще одна победа, но не Церкви, а режима, использующего ее для своих политических целей. Два года назад на официальных слушаниях в Вашингтоне тот человек под присягой был признан агентом МВД.

Заинтересованность Кремля в благосостоянии и общем благополучии православных священников не была ограничена рамками СССР. Полностью пренебрегая советскими законами, СССР по тайным каналам субсидировал русские монастыри и религиозные сообщества на Святой земле. Более того, в Кабуле местная советская миссия наводнила дипломатический корпус «культурными бюллетенями», в пламенных выражениях описывающими благожелательность Кремля по отношению к Православной Церкви.

В Париже митрополит Евлогий, много лет проживающий в эмиграции, поначалу поверил этому движению. Скорее всего он поддался патриотическим чувствам, как и многие русские эмигранты, читавшие о военных победах СССР. В самой России практически не упоминалось о военной помощи союзников и товарах по ленд-лизу, наводнивших Советский Союз в то время, как Сталин и Кремль опустошили страну, готовясь к войне на протяжении двадцати лет. Когда митрополит Евлогий увидел «серп и молот» за кремлевской реабилитацией Церкви, он произнес два многозначительных слова: «Меня обманули».

Читателю важно понять, что в это время политика Кремля была направлена на то, чтобы убедить внешний мир, что для возрождения Церкви вовсе не было нужды в «крестовом походе» и все разговоры о религиозных репрессиях, арестах духовенства, закрытии церквей, высылке прихожан были вымыслом и антисоветской пропагандой. Если иностранцам требовалась надежная информация, они должны были получать ее у эмиссаров, одетых в церковную одежду, посланных Кремлем через Московский Патриархат, чтобы убедить их в этом. Это легко было «доказать» благодаря многочисленным делегациям советских церковных деятелей, в которые входили в том числе и не православные, но и не католические священники, путешествующие за границей с неограниченными денежными счетами.

Упоминавшаяся выше книга «Правда о религии в России» является образцом такой пропаганды, предназначенной для корреспондентов Ассошиэйтед Пресс. Чем объясняется это сотрудничество с ложью: легковерием, некомпетентностью или тем самым необъяснимым военным психозом? Пусть об этом судит читатель. Но факт остается фактом: для распространения многих фальшивок по всему миру использовался огромный аппарат иностранной прессы. Выше моего понимания остается участие моих соотечественников во всемирном наступлении кремлевского надувательства. Я бы хотел помочь читателю понять, что заставляло определенные круги США идти в ногу с новой религиозной политикой Кремля.

В апреле 1945 года Вторая мировая война близилась к своему концу. Япония через Кремль, не находившийся с ней в состоянии войны, обратилась с просьбой о капитуляции и мире, но Сталин не хотел, чтобы Япония капитулировала без участия СССР в этом конфликте. Сейчас уже известно, что США согласились на это и даже пригласили Россию к участию вопреки советам некоторых военных авторитетов. Фактически Советский Союз объявил Японии войну и «воевал» пять с половиной дней в то время, когда она была уже полностью подавлена армиями Британии и США. Почему Советам было позволено вступить в войну и воспользоваться ее результатами?

Этот феномен не ограничивался соображениями чисто военного характера, хотя и возник благодаря этому странному альянсу. Последствия его мы видели также и в сфере религии. Я рассказываю только то, что сам видел и слышал по поводу необъяснимого психоза, охватившего даже миссию, с которой я был связан. Я столкнулся с этим непосредственно в Спасо-Хаусе, где четырьмя годами раньше мне предложили поехать отдохнуть домой. После Ялтинской конференции все члены делегации США уехали из Крыма прямо домой, за исключением двух человек: посла и личного представителя президента Рузвельта.

В честь его появления в советской столице был дан прием, на который был приглашен и я. Насколько я знаю, никто не знал о полномочиях этого человека. Какую роль он играл в Ялте? Что он делал в Москве? Должен ли он был выполнить особую миссию? Эти вопросы обсуждались в американской колонии, но ответов никто не знал. Казалось, что его основной деятельностью были встречи с многочисленными православными иерархами, которых Кремль осыпал благодеяниями, неслыханными привилегиями и другими знаками особого внимания.

Теперь резиденция патриарха была роскошно обставлена в частном особняке бывшего посла Германии с палисадником и парком. В здании внезапно появились облаченные в рясы священники, заменившие собой дворецких и лакеев в ливреях. По стенам были развешаны портреты бывших патриархов, вестибюль украшали восьмиконечные византийские кресты и различные религиозные символы. Вновь избранный патриарх Сергий только что переехал сюда из своего бревенчатого дома[189]189
  Ялтинская конференция проходила с 4 по 11 февраля 1945 года. Вновь избранный патриарх, упоминаемый автором, – это Алексий I, избранный 4 февраля преемником патриарха Сергия, скончавшегося в мае 1944 года. – Прим. сост.


[Закрыть]. Но навряд ли иностранцы, которых сюда возили, умели читать между строк. Все побуждало думать, что так было всегда. И вот в такой обстановке американский VIP-визитер, прибывший из Ялты, имел через переводчика встречу с патриархом. На американского чиновника произвело большое впечатление такое благополучное положение религии.

Похожие встречи проходили в менее роскошных, но не менее убедительных обстоятельствах с участием одобренных Кремлем руководителей церквей, мечетей и синагог, восстановленных в Москве с поразительной скоростью. Каждый из них восхвалял и льстил Сталину на страницах газет, внезапно предоставленных для подобных заявлений. А тот факт, что Сталин письменно пожаловался, что не удалось полностью ликвидировать духовенство, был полностью забыт. Один известный иерарх написал прокламацию, в которой он назвал красного диктатора «Богоизбранным» лидером, идущим навстречу победе! Русские прихожане, комментируя такой полный разворот Кремля, говорили: «Видно теперь, что им Бог нужен».

Американский посланник был также принят кремлевским религиозным инспектором православных церквей Г. Г. Карповым и не православных – И. В. Полянским. Полученная им информация была очень впечатляющей, как и хотел Кремль. Визитер посещал религиозные церемонии в некоторых оставшихся открытыми церквях, заполненных толпами верующих. Ему ничего не говорили об огромном количестве закрытых церквей. Все антирелигиозные музеи были закрыты. Он не знал, что церкви, которые сейчас называются «соборами», стали ими только недавно[190]190
  Очевидно, имеются в виду патриарший Богоявленский кафедральный собор в Елохово в Москве и взорванный храм Христа Спасителя. – Прим. сост.


[Закрыть], так как настоящие соборы были взорваны Советами в мирное время! Он слушал хоры, видел изумительно расшитые одежды духовенства и приходил в экстатический восторг!

Американский визитер был приведен в нужную кондицию вследствие того, что увидел и услышал через переводчика. Но в Москве был еще один священник – единственный в своем роде на всю страну, – который не был приглашен на те встречи, и это был я. И хотя посланник посетил церковь Святого Людовика, он пришел в нее не для того, чтобы поговорить со мной. Но я получил приглашение встретиться с ним в Спасо-Хаусе. На той встрече, продлившейся два часа, больше никого не было. Я не знаю, что ему рассказали обо мне и был ли он предупрежден о моей «предубежденности» против режима. Имел ли он намерение убедиться в моем психическом состоянии? Или ему нужны были объективные выводы о реальной религиозной ситуации, исходящие от того, кто ничего не скрывал, но многое знал?

Я, конечно, не задавал ему этих вопросов, и моя беседа с ним велась в направлении, заданном им самим. В самом начале он сказал, что в Ялте лично Сталин попросил президента Рузвельта о моем отзыве из страны. По его словам, президент ответил на это: «Отец Браун находится в России и останется в России». Почему он сказал мне это? Может быть, сообщение факта, что мое имя было упомянуто двумя выдающимися людьми, было своего рода доверием? Мой собеседник поспешил объяснить, что реакция президента Рузвельта на требование Сталина была определенно негативной. Он уверил, что я могу не волноваться за продолжение моего священнического долга. Он спросил мое мнение об общей ситуации с религией.

Я кратко изложил ему мои взгляды на резко изменившуюся, но хитро рассчитанную новую религиозную политику Кремля. Я настаивал на том печальном факте, что вера вообще и православная религия в частности до нашествия вермахта находилась в состоянии агонии. Я подчеркнул, что Церковь и верующие в высшей степени нуждались в освобождении от религиозных притеснений до начала Второй мировой войны. Все, что я говорил, было полной противоположностью тому, что посланник услышал из уст внезапно освобожденных и ставших необычайно влиятельными представителей всех религий, кроме католической.

То, что я говорил, ему было неприятно слышать. Разве я мог быть прав, единственный, кто говорил такие вещи? У меня создалось впечатление, что посланец Белого дома не хотел слышать правду. Ему не хотелось разрушать прекрасные впечатления, полученные в Москве, которые он собирался везти домой. Что касается состояния католичества, мне было больно сообщить ему о практически полном его уничтожении. Три большие епархии были полностью разрушены, во всей России не осталось ни одного епископа, ни одного священника, ни одной семинарии для обучения духовных лиц. После того как я представил ему печальную, но правдивую картину, я вовсе не удивился, когда он спросил меня: «На что вы жалуетесь? Ведь ваша церковь работает?»

А то, что церковь Святого Людовика осталась единственной во всей стране из 1500 церквей латинского обряда, не произвело на него никакого впечатления. По возвращении в США он может доложить, что в России действуют католические церкви. Заявление будет правдивым и особенно ценным, поскольку исходит от свидетеля, видевшего все своими глазами. Похожее заявление было сделано Лозовским во время переговоров о ленд-лизе с миссией Бивербука – Гарримана в сентябре 1941 года. Единственным, чего США добились от СССР в вопросе религии, было заявление, опубликованное Лозовским, представившее названия вероисповеданий, существующих в Советском Союзе. Четыре года спустя нельзя было отрицать, что фантастический взлет престижа СССР в конце войны внес свой вклад в сотрудничество с Большой Ложью.

Сам я противодействовал такой политике, особенно в то время, когда огромная помощь капиталистического Запада спасла советский социализм от развала. Наша беседа была дружеской, но закончилась в довольно прохладной обстановке. Я не мог согласиться с полуправдой и откровенной ложью, которую провозглашали все представители духовенства, лишь повторяющие по кремлевской указке все то, что было напечатано в книге «Правда о религии в России». Я никогда не сомневался в том, что Сталин хотел выпроводить меня из страны. Я был также убежден, что некоторые люди в Москве и Вашингтоне испытывали по разным причинам подобные чувства. Когда я говорил ответственным официальным лицам не то, что говорили все, я противостоял политике, которую называли по-разному. Некоторые – благодушием, другие – умиротворением, а недавно появился новый эвфемизм – «сдерживание».

Какими же были выводы после той беседы? Я никогда не видел копию пересказа или официального донесения, удостоверяющего, что я лишился рассудка. Я не знаю, Сталин ли настоял на моей высылке из страны? Или мой отъезд явился результатом определенного влияния и интриг? Это так и осталось неизвестным. Однако через одиннадцать месяцев после Ялтинской конференции я вернулся на родину. Об обстоятельствах моей высылки, происходивших в тяжелой атмосфере морального давления и интриг НКВД, читатель узнает из предпоследней главы.

Глава XXXIII. Не надо лететь на этом самолете!

Тот факт, что я остался один не только в советской столице, но и во всей стране, вызывал озабоченность моих религиозных начальников. До войны парижская провинция ассумпционистов неоднократно пыталась прислать в Москву своего человека. Он должен был заменить епископа Пия Эжена Неве, француза по национальности, в качестве настоятеля церкви Святого Людовика Французского. Епископу, уехавшему во Францию в 1936 году по состоянию здоровья, не то чтобы было отказано в обратной визе, ему ее просто не дали. Это было сделано в нарушение МИДом официального обещания, данного до его отъезда. Все усилия Франции оказались безуспешными.

Шел одиннадцатый год моего пребывания в стране, девять из которых я провел в одиночестве, выполняя свой долг. Я был одинок в то время, как еще один французский ассумпционист был недалеко, а я не знал об этом. Это был брат Юдикаэль Николя, арестованный в Одессе, где он во время румынской оккупации начал возрождать один из наших бывших приходов. В тот момент он был узником НКВД, ожидавшим исполнения своего приговора: восемь лет каторги, которые он частично провел в одном из ужасных лагерей Воркуты. Он находился в заключении буквально через улицу, напротив церкви Святого Людовика, погибающий вместе с миллионами россиян в застенках тайной полиции.

Вместе с ним я учился в Лувене, но мы не видели друг друга с начала 30-х годов. Когда я узнал о его аресте, то обратился с просьбой о вмешательстве к французскому посланнику, а позже к послу Франции, но ни он, ни его преемник не добились результатов. Отец Фома, как он был известен, пережил свои восемь лет страданий и три года назад был репатриирован. О своей жизни в советском концлагере он написал со священническим смирением в книге «Одиннадцать лет в советском раю». Рекомендую эту книгу всем, кто хочет знать неприкрытую правду о том, как жили тогда в Советском Союзе двадцать миллионов россиян.

Мой провинциальный викарий в Нью-Йорке написал мне, что планирует прислать мне ассистента. Я был счастлив при мысли, что будет с кем разделить тяготы жизни, что он будет делать то, что я делал для епископа Пия Неве, – его общество будет мне утешением. Я надеялся на благотворные преобразования в моем служении и активизацию жизни прихода. Но мои мечты о совместном служении не сбылись при получении известия о том, что посол США в Москве вел переговоры о визе для американского ассумпциониста не как моего ассистента, а как преемника; узнав об этом, я вспомнил о встрече с посланником президента. Так вместе сложились кусочки паззла, связанные с высылкой меня из страны.

Было очевидно, что мои руководители-ассумпционисты не хотели, чтобы я уезжал. Но они столкнулись со свершившимся фактом и были бессильны противодействовать посольству США в Москве, которое договаривалось о въездной визе для другого священника при условии, что он заменит меня. Тем временем я получил письмо от провинциального викария, отзывавшего меня в США в силу вышеупомянутых обстоятельств и сообщавшего о предстоящем приезде отца Джорджа А. Лабержа[191]191
  Справка о нем приведена в Приложении II.


[Закрыть]. Я продолжал свою службу в церкви Святого Людовика, навещал больных, отпевал умерших, крестил младенцев, выслушивал исповеди и принимал русских людей, приходивших ко мне в ризницу.

Уже несколько месяцев, как мой «рено» вышел из строя из-за сгоревшего подшипника. Я пользовался бывшим в употреблении маслом, полученным по ленд-лизу, которое продавали после использования на военном заводе. Мой двигатель не перенес его, и я был вынужден пользоваться обычными средствами транспорта для поездок в церковь и по вызовам, которых становилось все больше и больше. И хотя Джек Морган предложил мне свой автомобиль, я старался не пользоваться им. Я ездил трамваями, автобусами, метро и ходил пешком с моей черной кожаной сумкой. Часто в ней были лекарства, полученные от доброго капитана Фредерика Ланга (сейчас он контр-адмирал) для моих больных прихожан. В то время требовался рецепт от «профессора медицины» даже для покупки двух таблеток аспирина сомнительной химической чистоты и лечебного эффекта.

В конце октября 1945 года пришла телеграмма, сообщающая о предстоящем приезде моего преемника. Джек Морган заехал за мной, и мы отправились в аэропорт встречать нового американского капеллана. Вскоре после его приезда посол США Уильям Гарриман пригласил нас обоих на ланч в Спасо-Хаус. Во время приема посол спросил меня, скоро ли я уеду домой. Ввиду того, что мое разрешение на проживание было действительно до 6 июня следующего года, я не чувствовал настоятельной необходимости уезжать немедленно, как, видимо, того хотел посол. На мое замечание, что я могу оставаться до назначенной даты, он ответил: «Этого нет в соглашении». Мне пришлось объяснить, что я должен ввести отца Лабержа в курс дел в церкви и ознакомить его с особой миссией, которая будет ему поручена.

Было согласовано, что я останусь на неопределенное время, за которое я подготовлюсь к отъезду в США. Первым делом я заполнил анкеты для получения выездной визы, как и следовало ожидать, с этим не было никаких проблем. По определенным личным причинам я попросил, чтобы моя виза начала действовать с 24 декабря. Вскоре я получил мой американский паспорт, проштампованный советской выездной визой, действительной для проезда через любую западную границу. В то время можно было лететь только через «Интурист» самолетами «Совфлота». Ни один иностранный коммерческий самолет не летал над СССР, Советы имели монополию на все пассажирские рейсы. В особых случаях пролет разрешался самолетам Британии, Франции или США, если на борту находился посол или другая высокопоставленная персона.

Что же до меня, мои русские знакомые, прошедшие через НКВД, много раз предупреждали меня, что когда их расспрашивали обо мне, то им говорили, что я не выберусь живым из страны. Я слишком много знал и слишком много видел. Во время одного из таких допросов одна девушка сказала офицеру, ведущему расследование: «Он американский гражданин и может выехать из страны когда захочет». Офицер ответил, усмехнувшись: «Мы терпеливы. Рано или поздно мы доберемся до него». Другую женщину арестовали второй раз и поместили в одиночную камеру Лубянки только потому, что нашли у нее Священное Писание. Ее увидели в церкви Святого Людовика и обвинили в передаче мне экономической информации для спецслужб США. Я проходил по их ведомству как профессиональный шпион. Женщине сказали, что они никогда не позволят мне благополучно уехать, что у них на меня заведено большое дело и мне не удастся выскользнуть из их рук.

Русский подросток, помогавший мне в церкви Святого Людовика, несмотря на мой совет этого не делать, тоже имел серьезные проблемы с НКВД. Его не могли арестовать по возрасту, но два агента НКВД отправились в его школу, чтобы «потолковать с ним». Они не возражали, чтобы он посещал церковь при условии, что он будет доносить на меня, информируя о том, кто приходит ко мне в ризницу и о чем я говорю с ними. Они говорили ему, что если он любит свою страну, то не может отказаться от секретной службы. Ему тоже сказали, что я профессиональный шпион на службе правительства США. Мальчик чистосердечно обо всем рассказал мне. Когда он вырос, он пошел служить в армию. Интересно, что в конце службы он поправлял здоровье в госпитале Ливадийского дворца, где позже проходила Ялтинская конференция.

Тем временем, готовясь к отъезду, я хотел провести еще одно Рождество с моей паствой. Была середина ноября, и я надеялся, что кто-нибудь из моих иностранных прихожан будет мне попутчиком по дороге домой. У меня было непреодолимое предчувствие угрожающей мне опасности, и я был наслышан о многих «несчастных случаях» со смертельным исходом, происходивших с людьми, которые мешали или слишком много знали. Например, маршал Сикорский[192]192
  Маршал Владислав Сикорский погиб 4 июля 1943 года. – Прим. сост.


[Закрыть] погиб в авиационной катастрофе, как и генерал Леклерк[193]193
  Генерал Жак Филипп Леклерк погиб 28 ноября 1947 года. – Прим. сост.


[Закрыть]; генерал Паттон[194]194
  Генерал Джон Смит Паттон погиб 21 декабря 1945 года. – Прим. сост.


[Закрыть] был сбит насмерть грузовиком. Все эти военные люди продвигали идею о том, что коммунизм должен быть остановлен. Бывший офицер армии США говорил мне, что задолго до своей гибели генерал Паттон сказал, выступая перед солдатами Третьей армии: «Мы справились с коричневорубашечниками национал-социализма и чернорубашечниками фашизма. Теперь надо, чтобы исчезли рубашки третьего цвета в Москве». После этого при странных обстоятельствах с ним произошел несчастный случай.

Во время всех этих событий ко мне в квартиру однажды вбежала девушка и, запыхавшись, проговорила: «Отец Браун, не надо лететь на этом самолете!» Произнеся эти слова, она убежала. Однако я пока не покупал билетов на самолет и даже не знал, когда точно буду улетать. Девушка знала это, и ее предостережение означало, что следует вообще воздержаться от рейса на каком-либо самолете. Этого было достаточно, так как ее близким другом был офицер НКВД. не бросился с этой вестью в посольство США и никому не рассказал об этом предупреждении. У меня не было никаких доказательств, не более чем тогда, когда мой новый «рено» был разбит машиной НКВД, а милиция сказала, что такого автомобиля вообще не существует.

Ситуация не способствовала душевному спокойствию, тем более что я знал о намерениях НКВД в отношении меня. Я усердно молился и надеялся, что произойдет что-нибудь, что позволит мне улететь на самолете, который не будет под контролем НКВД. Если бы я даже только намекнул, что я могу погибнуть при крушении самолета, несмотря на то что на борту будут многие другие люди, меня сочли бы ненормальным; преобладающий в то время общий психоз настроил и меня на подобный лад.

Мои молитвы были услышаны, и в конце декабря в Москве Молотов созвал конференцию «Большой тройки» с участием Англии, США и СССР. На нее прибывали на собственных самолетах премьер-министр Великобритании Эрнст Бевин[195]195
  Эрнст Бевин с 1945 по 1951 год был министром иностранных дел Великобритании в правительстве премьер-министра Клемента Эттли. – Прим. сост.


[Закрыть] и госсекретарь США Джеймс Бирнс. И мне представился счастливый случай, мне обещали рассмотреть вопрос о том, чтобы взять меня на борт самолета госсекретаря Бирнса. Накануне Рождества в Спасо-Хаусе состоялся прием, на котором присутствовали брат Лаберж и я. Мы пришли поздравить посла Гарримана и поприветствовать наших американских соотечественников. И мне снова повезло, так как представилась возможность поговорить один на один с мисс Кэтлин Гарриман, дочерью посла.

Я просто сказал ей, что мой единственный шанс покинуть страну живым – это лететь на самолете вместе с секретарем Бирнсом и его сотрудниками. Не сможет ли она уговорить своего отца сделать мне это одолжение? Кэтлин обещала сделать все, что может. На следующий день было Рождество, очень напряженный день в церкви. Я плохо спал из-за всех моих проблем. Днем мне удалось позвонить по телефону мисс Гарриман и спросить, есть ли новости для меня; она уверила, что занимается этим делом. Это успокоило меня, и я поспал несколько часов перед тем, как ехать на метро в церковь.

В 8:55 утра я покинул исповедальню и направился в ризницу, чтобы подготовиться к девятичасовой Мессе. Раздался стук в дверь, и показалось улыбающееся лицо: «С Рождеством, отец Браун. Завтра вы уезжаете вместе с нами!» Это был полковник Келли, военный помощник госсекретаря. Я тоже поздравил его, пожал руку и продолжил облачаться, чтобы выйти к алтарю и начать служить первую из трех рождественских Месс. После чтения рождественского отрывка из Евангелия я попрощался с моими прихожанами и с русскими верующими. С этого времени моя ситуация начала меняться: я получил спасающий жизнь рождественский подарок, хотя мое сердце наполнялось сожалением, что я покидаю свою паству. Я мысленно благодарил Господа за его доброту. Мысленно я благодарил Бога, что больше мне не надо опасаться за свою безопасность, хотя я еще не выскользнул из лап НКВД.

Днем того же рождественского дня меня посетил капитан Клет Китинг, командир корабля С-54 Skymaster, прилетевший из Вашингтона со своей командой. Очень приятно было услышать от него: «С Рождеством, отец Браун, я слышал, что вы собираетесь домой вместе с нами. У вас есть багаж?» У меня был сундук еще со времен моей учебы в колледже, второй сундук с книгами, моя русско-английская пишущая машинка «Смит-Корона» и чемодан. Я объяснил, что не собирался брать в самолет весь этот багаж, его можно отправить морем; с собой я мог бы взять самые необходимые вещи. Капитан Китинг сразу ответил: «Вы достойно прожили здесь много времени, и мы хотим помочь вам». Меня только попросили написать мою фамилию на багаже, который забрали в тот же день.

Затем капитан спросил: «Ваш паспорт готов?» Он взял его, сказав: «Мы положим его вместе с нашими официальными паспортами и посмотрим, что будет». Конференция еще продолжалась, но отъезд был назначен на 8:30 следующего утра. Предполагалось, что я не буду ложиться, буду наготове в ожидании звонка из посольства США и что за мной пришлют машину. В 4:30 утра мне сказали, что я могу немного поспать, но из предосторожности не должен выходить из дома. Утром 27 декабря советник посольства передал, что за мной заедут в 7:30. Отпевание в церкви помешало отцу Лабержу проводить меня в аэропорт. Я попрощался с ним дома, дал моей верной экономке последнее благословение, потрепал моего верного пса Пакса и пошел к ожидающему меня автомобилю.

Все последние дни, с того момента, как я начал собирать вещи, Пакс чувствовал, что происходит что-то особенное. В то утро моего отъезда первый раз за семь лет он не пошел провожать меня до дверей. Если бы я знал, что он ненадолго переживет меня, я бы, конечно, взял его с собой. В аэропорту госсекретаря Бирнса провожала длинная вереница сотрудников МИДа и иностранных дипломатов. Будучи его гостем, я тоже был вынужден идти вместе с ним, пожимать руки и со всеми прощаться. Последними, с кем я говорил на российской земле, были Вячеслав Молотов и Яков Малик[196]196
  Яков Малик был представителем СССР в Совете Безопасности ООН с 1946 по 1948 год. – Прим. сост.


[Закрыть].

Через несколько минут после заданного времени вылета мы уже были в воздухе. В проходе рядом с моим местом специально выделили место для моего тяжелого багажа. Я был в надежных руках, во время всего путешествия секретарь Бирнс оказывал мне постоянное внимание. Спустя годы он писал, что «тайно вывез» меня из Советского Союза. Через несколько часов самолет приземлился в Неаполе. Благополучно выбравшись из СССР, я намеревался дальше лететь самостоятельно, чтобы не вмешиваться в планы госсекретаря. Но мой любезный хозяин и слышать не хотел об этом: «Отец Браун, мы летим прямо домой, и вы останетесь с нами до самого Вашингтона».

Длительный полет облегчали промежуточные остановки в Касабланке, в Африке, на Азорских островах и Ньюфаундленде. 29 декабря мы благополучно приземлились в столице, и я первый раз за много лет ступил на родную землю. Меня встречали мой самый близкий друг Майкл Фрэнсис Дойл из Филадельфии и отец Эме Дешам из Колледжа Успения. Мой старший брат Альфред, недавно вернувшийся после службы в Военно-морском флоте США, по ошибке поехал в аэропорт Нью-Йорка.

Для встречи в столице госсекретаря Бирнса собрались представители прессы. Один из корреспондентов сразу же предложил мне соблазнительный контракт за «историю» на три журнальных статьи, другой уже протянул для подписи договор с не менее лестным предложением. Во время моего первого обеда в США поступило третье – описать все, что происходило со мной. Я отклонил все, абсолютно убежденный в том, что несколько сенсационных статей не решат основной задачи. Я уверен, что если бы я не уехал из страны таким способом, то меня уже давно не было бы в живых. И я не рассказал бы всего, что запомнил из двенадцати лет, прожитых мною в России.