Текст книги "Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства"

Автор книги: Леонид Влодавец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 34 страниц)

ВЕЧЕР В РОДНОЙ ДЕРЕВНЕ

Поволновался Леха изрядно. И тогда, когда вытащил наверх завернутый в промасленную бумагу немецкий автомат с магазинами, цинковую коробку с патронами, а также топорик, и потом, когда маскировал хвоей крышку люка. На просеку не выходили. Леха повел Митрохину через лес по другой стороне оврага, прямо через свое любимое грибное место. Волнушек было полно, но набрали их ровно столько, чтоб прикрыть ими лежащие на дне сумки автомат и коробку с патронами, топорик и… пистолет, который, оказывается, прихватила Галина, убегая из дома. Тетрадки учеников Митрохина перед бегством выложила, а вот пару учебников и какую-то свою рабочую тетрадь оставила. Леха-то думал, что сумка у нее совсем не большая, такого типа, что на одном плече носят. А оказалось, что, если раздернуть молнии, получается здоровая хозяйственная, в которую немецкий автомат запросто влез по длине. Правда, он еще никуда не годился, автомат этот. Его еще надо было промывать в керосине, счищать пристывшую смазку, протирать, наново смазывать ружейным маслом, снаряжать магазины. И проверить не мешало. А то, хрен его знает, может, внешне все нормально, а на самом деле разорвет его по какой-либо причине. От усталости металла, от трещины какой-нибудь… Тоже, между прочим, повод для волнения.

Прокрутились они по лесу лишних десять километров. Но зато вышли к деревне со стороны малохожей, к тому же уже после обеда, где-то часа в четыре, не раньше. Очень кстати в это же время дождь полил, холодный, мелкий, да еще с ветром. В такую погоду хорошие хозяева собак на улицу не выпускают.

Собаки Лехе были по фигу, а вот то, что на деревенской улице никаких посторонних машин не проглядывалось и народу никакого не было, очень понравилось. Даже в огородах никто не копошился.

Они с Галиной прошмыгнули во двор по меже между Лехиным и Севкиным огородами. За Лехину картошку, само собой, никто не брался, а Севкину они еще позавчера докопали. Или даже раньше – про эти дела Коровин уже почти позабыл. Одно утешило – замок у Лехи на дверях висел нетронутый, окна были целехонькие и закрыты как положено, на шпингалеты. Изнутри.

Тем не менее в дом они прошли не через крыльцо, а через хлев, где у Лехи никакой живности давно не было, но замок тоже висел для порядка. И здесь, как говорится, «признаков нарушения государственной границы установлено не было». В кухню выбрались из-под пола, по лесенке, похожей на ту, что была в лесной землянке, только малость покороче.

– Холодно-то как у вас! – проворчала Митрохина. – И порядок – как после налета! Неужели самому не страшно так жить?

Хорошо еще, что за время Лехиного отсутствия перегарный дух чуток выветрился. Но ароматов, конечно, тут ад без него хватало.

Тараканы Галину хорошо встретили, дружно. Немытая посуда всюду стояла, ведро помойное вовсю воняло. И самое главное – жрать нечего абсолютно. Ни корки хлеба, ни шиша вообще.

– Ужас, ужас какой! – вздохнула Галина Юрьевна. – Неужели так повсюду?

– Есть и получше, – возразил Леха. – Просто я себя запустил… Потому что без жены.

– А говорят еще, что мужик Россию вытащить сможет! – припомнила Митрохина городские споры, должно быть, не раз происходившие между коллегами-учителями. – На вас посмотришь и поймешь, что если и вытащит, то не мужик, а баба.

– Бабы тоже разные бывают, – не согласился Леха, – у нас тут есть такие, что крепче моего пьют. Вы еще Милки-самогонщицы не видели.

– Куда катимся? – риторически спросила экс-банкирша, но Леха ответ знал.

– Как куда? К цивилизованному рынку.

Митрохина грустно рассмеялась, а Леха сказал:

– Посидите пока здесь, я к соседке сбегаю, может, хоть хлеба займу.

Леха опять выбрался из дома через подклет и хлев, а затем, не показываясь на улице, перемахнул в огород Буркиных.

У Ирки дым из трубы шел. Леха поднялся на крыльцо. Ирка возилась на кухне, жарила что-то. На Леху глянула испуганно, и глаза у нее были красные какие-то.

– Ты? – спросила она полушепотом, будто кто-то страшный мог услышать. – О Господи! Тут такое было!

– Чего?

– Искали тебя какие-то. Приехали на большой такой машине, импортной. Четверо. Одеты все шикарно, в кожу. Здоровые, как бугаи. Настоящие бандиты, короче. И говорили бы, вроде, вежливо, а страшно стало…

– Севка не приезжал? – перебил Леха.

– Да не перебивай ты! – проворчала Ирка. – Приехали, значит, они где-то около полудня, сперва зашли к тебе, покрутились и к нам пошли. Вежливые, матом не ругались. Я-то, конечно, волновалась. Сам знаешь, у нас во всей деревне столько мужиков не найдется, чтоб с этими четырьмя справиться. Никто и не заступится, если что. Но они – культурно. Нош вытерли, даже ботинки сняли, когда сюда зашли. Сначала спросили про тебя. Я говорю, так, мол, и так, уехал вчера среди дня в город, до сих пор не возвратился. Они спрашивают: «А у него что, там родня есть?» Я сказала, что родни нет, но переночевать есть где. Потом только сама спросила, мол, зачем он вам нужен. Они посмеялись и сказали, что ты, вроде бы, занял у них много и хотел вчера отдать, да почему-то не приехал. Вот они, дескать, волнуются, не случилось ли чего. Как-никак, человек с пятью миллионами, вроде, уехал и потерялся. «Господи! – говорю. – Какие мильо-ны, где он их вам найдет? Он и не покупал ничего, чтоб такие деньги одалживать!» Тогда эти городские усмехнулись так нехорошо и сказали, что у тебя бумажка одна была, которая десять миллионов стоит. Дескать, если принесешь, то они тебе не только долг простят, но пять лимонов на карман отстегнут. А потом спрашивают: «Муж-то у тебя есть, Ирина?» Отвечаю, что есть, тоже в городе. «Давно уехал?» – интересуются. «Вчера, – говорю, – утром. На мотоцикле». – «И не приезжал до сих пор? Не волнуетесь?» «Не очень, – говорю, – волнуюсь. Я думаю, что они там с Лехой встретились и гуляют где-нибудь». Тогда тот, который у них за старшего был, улыбнулся и говорит: «А ваш муж, случайно, не Буркин Всеволод Петрович?» «Да», – отвечаю. «Тогда должны мы вам сказать, что у него неприятности большие. В очень большой опасности он. И помочь ему может только один человек». В смысле ты, Леха. Если завтра в течение дня не позвонишь им по телефону и не договоришься о встрече, то с Севкой худо будет. «И вообще, – говорит, – малец у тебя, Ирина, очень хороший. Ты уж побереги его, чтоб чего не случилось…»

– Ни фига себе, вежливые! – пробормотал Леха.

– Ну, в общем, – отводя глаза, произнесла Ирка, – они еще попросили, чтоб я, если что, позвонила им… Телефон дали. Радио. Номер на кнопках надо нажать. 34-56-70. Спросить Антонова Аркадия.

– Все ясно. Покажь телефон!

– Да я его в шкаф заперла. Чтоб Санька не сломал. Он, сказали, больше лимона стоит.

– Стало быть, – сказал Леха, – угодил твой Севка в заложники. Только сомневаюсь, что если я приду, то они его отпустят.

– Чем же вы им дорогу-то перешли? – испуганно спросила Ирка. – Неужели это все из-за паспорта этого?

– Там много чего… – уклончиво ответил Леха.

– Может, к участковому пойти? Как думаешь?

– Да он, небось, лыка не вяжет…

– Минут пять назад прошел мимо, поздоровкался. Наверное, к Кускову пошел, в шахматы играть.

– Ладно, – вздохнул Леха, – тут вот еще какое дело. Я не один приехал, с бабой. Она вдова того мужика, чей паспорт нашли…

– Так его убили? – Ирка широко и испуганно открыла глаза. – Ой, чего ж будет-то?

– Не знаю. Можешь хоть сейчас им позвонить, пусть катят. Только я им так не спущу! – Леха выдернул из-под куртки пистолет. – Я им мозги повышибаю!

– Ой, откуда он у тебя? – ахнула Ирка. – Тебя ж посадят!

– Не дамся! – Леха сказал это так, что даже сам поверил. – Я уже троих у них порешил, так что теперь не страшно…

– Господи! С ума сошел… – напугалась Ирка. – Неужели, правда?

– С чего б они, думаешь, сюда приехали?

– Уезжай лучше! Куда подальше!

– Они Севку убьют. А так, может, и отпустят.

В это время на улице послышались шаги. Участковый Пономарев Андрей Михалыч, сорокалетний капитан. В фуражке с советским гербом, при кирзовых сапогах и в кожанке с погонами. Орел!

Постучал в калитку.

– Ирина! Дома?

– Заходите, Андрей Михалыч! – пригласила Ирка.

Капитан зашел во двор, поднялся на крыльцо, увидел на терраске Леху и сказал:

– О, одна пропащая душа объявилась! А где ж дружок?

– Не знаю, Михалыч, – соврал Леха. – Он сам по себе.

– А я-то думал, вы как прежде, вместе куролесить поехали. Вообще-то, у меня к тебе разговор. Мужской, так сказать. К Ирине-то я так, спросить зашел.

– Насчет чего?

– Да все насчет мужа. Машина тут, говорят, приезжала, «ниссан-патрол», парни какие-то в кожаном. Решил узнать, что и как. Уж, думаю, не рэкетиры ли наехали? Вроде, Севка у тебя не бизнесмен, с чего бы, думаю?

– Ладно… – прервал Леха. – Давай, Михалыч, отойдем, раз у тебя мужской разговор.

– Добро, отойдем. – Михалыч спустился с крыльца, уселся на скамейку под дровяным навесом, где, бывало, часто курили Севка с Лехой после пьянок. Сам Михалыч был умеренно поддатым, но явно все соображал. – Закурим? – Михалыч достал пачку моршанского «Беломора». Леха не отказался. Поплыл сизоватый дымок, затлели огоньки.

– Не к тебе, случайно, крутые приезжали? – спросил участковый.

– Ты ж сам видел, что к Севке.

– Сначала, Алексей, они около твоей хаты остановились. И вылезли, между прочим. Осмотрели, так сказать. А уж потом к Буркиным пошли.

– Понятия не имею, Михалыч. Может, ошиблись?

– Может. Только ты учти такую вещь, Алеша. Преступные группы, как утверждает наша, мать ее так, криминальная практика, имеют такое свойство: делить территорию. Вроде как вон тот кот Афонька. Поднял хвост – пометил: мое! Сунется чей-нибудь Васька – он на него – фырр! Не трожь! Драка пойдет. Понял?

– Уловил.

– Теперь пойдем дальше. Кто у нас на территории бывшего сельсовета, или, по нынешнему, волости, самый интересный для рэкета гражданин? Сразу скажу: Абрамян Степан Семеныч. Генеральный директор ТОО «Колосочек», который, условного говоря, приватизировал весь промтоварный и две трети продовольственного магазина. И сам понимаешь, чтоб жить совсем спокойно и счастливо, он пользуется услугами охранной фирмы «Варриор», от которой регулярно два человека наши магазины сторожат, хотя у нас вроде бы никто на них не покушается. А тут, видишь ли, средь бела дня приезжают в село городские ребята из «Гладиатора» и ведут какие-то разговоры на территории вверенного мне участка. Непорядок это. Криминогенная ситуация возрастает. Конечно, я мог бы с Иркой поговорить, но она ж явно сути не знает. Так что, Алеша, давай-ка пооткровеннее. Объясни, будь добр, какие у вас отношения с товарищем Антоновым, более известным в криминальных кругах по кличке «Барон»…

– Хорошо, – кивнул Леха, пустив струю дыма, – только ты, Михалыч, объясни заодно, кто такой «Пан»?

– Пан? – участковый нахмурился. – Пан – это совсем серьезно. Кто такой, я лично не знаю, но слыхал такую поговорку: «Наш Пан – всей области пахан». Устраивает ответ?

– А такие ребята, как Котел, Мосел, Лопата?

– О Котле слышал. Других – нет. Шпана, должно быть, шелупонь мелкая. А Котел у Барона – шестерка козырная. Три мокрухи на нем по оперданным, а улик – ноль.

– Насчет пропажи банкира Митрохина в курсе? – спросил Леха.

– В курсе, – с интересом произнес милиционер. – Стало быть, этот визит по поводу Митрохина?

– Вроде того… – Леха вытащил из кармана листочек из середины паспорта.

Участковый посерьезнел. Некоторое время рассматривал пулевую дырку и следы крови, пускал дым, а потом сказал:

– Тут, Алексей, можно ждать очень серьезных последствий. Я, конечно, в масштабе даже нашего района – никто. Если ты с Бароном поссорился – даже знать не хочу, как – то жить тебе маловато осталось. По-дружески говорю. Ночью, уже этой, приехать могут.

– А ты?

– Что я? У меня «Макаров» и две обоймы. Да и то, если честно, я не влезу. Мое дело – пацанов на танцах разнимать. А в крутизну нырять – это, выражаясь по-блатному, стремно. Я до пенсии хочу дослужить. Мирно.

Тут Леху осенило. Вот что значит сутки не пить – голова заработала!

– Ты меня с этим армяном свести можешь? Которого этот, как его, «Вор и вор» сторожит?

– «Варриор», – поправил капитан. – Свести, конечно, можно. Я думаю, что он тебя даже с тамошним начальником познакомить сможет. Но ведь знаешь, это тоже чревато. Ты кто? Ноль. Какой у них интерес из-за пустого места ссориться с Бароном? Нет у них интереса. Ты ж, милок, не та курица, которая золотые яйца несет… Отдадут и не плюнут.

– Ладно, – отмахнулся Леха, – ты, главное, сведи с Абрамяном.

– Да с ним-то нет смысла сводить, – сказал Михалыч, – он же так, клиент. Вот в семь вечера к его охране пересменка приедет, с ними будет такой Костя Епифанов, он же, в дружеском кругу, Костоправ. Могу с ним познакомить. Только учти, что он, если по правде, кости не правит, а ломает… Не понравишься – пеняй на себя.

– Сколько сейчас времени? – спросил Леха.

– Семнадцать ноль пять, – ответил участковый. – Я около семи за тобой заеду. Мне как раз на танцы надо будет ехать. Постарайся не пить до этого, а то Костя с тобой и разговаривать не станет.

Капитан ушел, а Леха вернулся к Ирке.

– Слушай, у тебя как насчет пожрать, а? Мне тут одну даму маленько попотчевать надо…

– Это вдову-то? – Ирка даже возмущаться, как ни странно, не стала. – Чего ж, можно… Веди давай.

Леха забежал домой и сказал заждавшейся и продрогшей в его нетопленном жилище Галине: '

– Пошли к соседке, покормит… Не загибаться же тебе с голоду?

– А удобно?

– Удобно, удобно.

Леха отвел Митрохину к Ирке и сказал:

– Сейчас добегу до Кускова и вернусь…

Листки с немецким текстом уже лежали у него в кармане.

Иван Петрович покуривал на крылечке свою трофейную немецкую трубку, набитую махрой. Леха поздоровался.

– Здравствуй, здравствуй, Алеша, – кивнул в ответ старик. – Давно не видел тебя. Говорят, ты в город ездил?

– Ездил, Иван Петрович.

– Ну и как там? Рабочие-то что говорят?

– Да я на заводе и не был…

– Зря. Что ж ты, столько лет проработал и не зашел туда?

– А он стоит, завод этот, там и народу-то нет. Половину цехов под склады сдали. Коммерсанты ползают. Не нужны наши изделия…

– Вот как! – вздохнул Кусков. – Эх, рабочий класс, рабочий класс! До чего ж тебя эти гады довели… Коммунисты называются! Ум, честь, совесть… Где партком ваш? Где комсомол? Где профсоюз?

– Секретарь парткома, я слышал, теперь в администрации города работает. Валерка Мелков, который комсомолом руководил – гендиректор ИЧП «Леда», косметикой торгует. А Антонина Матвеевна, предпрофкома бывшая, сейчас турфирмой заворачивает. Не помню какой, у меня все равно денег на Канары нет.

– Предатели! – кратко бросил Иван Петрович. – Вот таких-то гадов в тридцать седьмом и стреляли. А вам, дурачью несмышленому, уши прожужжали: «Сталинизм! Сталинизм! Репрессии!» Ничего, еще пару лет так побе-дуете – поймете, что к чему…

Леха, которому хотелось узнать содержание немецких бумаг до семи вечера, до встречи с Костей-Костоправом, вынужден был осторожно перебить эту лекцию по политграмоте. Он бы и сам под пьяную голову не хуже прочитал, но сейчас-то был трезвый.

– Вы извините, конечно, Иван Петрович, но у меня дело к вам. Вы как, немецкий не забыли еще?

– Ну, разве такое забудешь? Это ж мне на войне жизнь спасало… Помню, выбросили нас в Белоруссии…

В другое время Леха с удовольствием послушал бы эту историю, хотя уже слышал ее раз сто, первый раз еще в пятом классе, когда на уроке немецкого Иван Петрович им рассказывал о том, как их разведгруппе пришлось выходить из немецкого тыла, и лишь отличное знание языка выручило лейтенанта Кускова. Но сейчас некогда было.

– Мне вот тут несколько бумажек прочесть надо, сумеете?

– Вот, видишь, – сказал Иван Петрович, – говорил ведь вам, дуракам: «Учите немецкий!» А вы все шаляй-валяй. Теперь вот занадобилось, а ты не умеешь Карл Маркс не зря говорил: «Иностранные языки – это оружие в жизненной борьбе!» Товарищ Сталин тоже вопросы языкознания изучал… Ну, ладно, что там теперь говорить! Сам я виноват. Посмотрим… Пошли в горницу, там при свете глянем.

У Петровича в горнице был порядок, хотя жена у него еще десять лет как умерла. Держался старик, не сдавался. Хоть и пенсии не хватало, и работы не было. Но ни в долг не брал, ни милостыни не просил.

– Садись! – Он сел перед столом в кресло, пододвинул Лехе стул. Леха положил на стол листы с немецким текстом. Кусков вынул из кожаного футляра, очки, достал из верхнего ящика стола чистую школьную тетрадку и зажег настольную лампу.

– Так, посмотрим… Бумажки старые. Видал я такие, похоже, немецкой работы. Это откуда ж у тебя такие? Рапорт… 9 июня 1942 года. Самое трудное время, было. Даже хуже, по-моему, чем в сорок первом. Только-только поверили, что можем немца бить – и на тебе опять! «Streng Geheim!» – «Строго секретно!», значит. За такой документ, если добудешь, иной раз орден давали… И ведь подлинник, похоже… Первый экземпляр. Ну да ладно…

Старик углубился в чтение. Потом он дал Лехе шариковую ручку и тот стал неуклюжим своим почерком записывать переведенные фразы. Немецко-русский словарь у Ивана Петровича лежал на столе, но заглянул он в него всего пару раз, не больше. «Во память!» – мысленно позавидовал Леха.

Вкратце получилось вот что.

Весной 1942 года в глубокий тыл советских войск была заброшена диверсионно-разведывательная группа, в которую входили пять кадровых немецких офицеров, три бывших белогвардейца и четверо наших военнопленных, завербованных немецкими спецслужбами с целью совершить нападение на лагерь, где содержались политические заключенные, и сформировать из них нечто вроде партизанского отрада, а при успехе действий придать этой акции характер антибольшевистского восстания. Группа из двенадцати человек должна была подготовить базу, на которую парашютами перебрасывалось больше сотни стволов оружия и много боеприпасов. Был сооружен хорошо замаскированный подземный склад в склоне заросшего оврага. Но операция сорвалась, потому что один из диверсантов по фамилии Воронов, то ли по собственной инициативе, то ли по заданию НКВД отравил почти всех своих коллег. Большинство умерло сразу. Остались в живых только заместитель командира группы Анатолий Коровин – он подписал рапорт уже не как поручик Алексеевского полка, а как гауптштурмфюрер СС, – который получил тяжелое отравление и в результате оказался парализованным, да Григорий Хлыстов, не обедавший со всеми, поскольку охранял бункер снаружи. Его отравитель хотел зарезать, но не смог, все получилось наоборот. Гауптштурмфюрер Коровин завершал свой рапорт тем, что отправляет через линию фронта солдата Хлыстова с этим донесением и личным письмом к сыну Александру Коровину, работающему в министерстве Восточных территорий Германской Империи. Текст донесения и письма Хлыстов, по приказу Коровина, должен был выучить наизусть, а потом сжечь.

– Вот такие они были, гады эти, – заключил перевод Кусков. – А теперь, послушай, Алеша, еще одну суровую правду жизни. Коровин этот, Анатолий Тимофеевич – тебе родня. Дед двоюродный, выходит. Тимофей Коровин, ваш прадед, был в нашем городе наипервейший богатей. Купец первой гильдии. Миллионер. В 1918 году его после мятежа шлепнули как контру и всю собственность конфисковали. У него два сына было – Алексей и Анатолий. Алексей инженером стал, но еще студентом будучи вступил в РСДРП и в революцию был за большевиков. А Анатолий в империалистическую был на фронте, дослужился до прапорщика и у белых оказался, как выясняется. Это я точно знаю, потому что после войны несколько лет в областном управлении МГБ работал. Меня оттуда при Хруще поганом выгнали. В тридцать пять лет и без пенсии… Потому что не поддакивал!

Дед твой, Алексей Тимофеевич, в тридцатом году был назначен на МТС и работал будь здоров как. Сжег себя, можно сказать, сердце не выдержало. А вот на отца твоего, Ивана Алексеевича, какой-то гаденыш написал уже после того, как он с фронта вернулся. Но дело ко мне попало, я во всем честь по чести разобрался. Отпустили. А в пятьдесят шестом, когда ты родился, меня и турнули.

Часы уже показывали без двадцати семь. Леха слушал рассуждения деда и прикидывал, отчего вопреки приказу гауптштурмфюрера Коровина – вот уж не знал, что у него эсэсовец в родне есть! – листочки с рапортом и письмом остались в планшетке, а планшетка – на гвозде, вбитом в нары землянки-склепа.

Догадаться было не так уж трудно. Хлыстов, пока Коровин был жив, учил наизусть тексты документов. Но потом, должно быть, Коровин умер, и Григорий, оставшись один, решил бросить это дело. Он завалил и заровнял хвоей вход в землянку и, воспользовавшись советской формой и документами, пристроился к эшелону, везущему на фронт маршевое пополнение. Поначалу хотел снова перебежать к немцам, но после трезвых размышлений решил этого не делать и даже более того – не сдаваться в плен ни при каких обстоятельствах, потому что догадывался, что никто ему не поверит и пощады там не будет, а укрыться, выдать себя за другого при немецком порядке и учете ему не удастся. Так он благополучно довоевал до Победы, а потом осел в областном центре. И – стал честным, заслуженным ветераном, над которым пионер-тимуровец Сережка Митрохин шефство осуществлял. Хлыстов, небось, не раз вспоминал о документах, оставшихся несожженными. Страшно было, что найдут и в КГБ на разборку потащат, но еще страшнее было туда, в этот склеп, лезть. Леха этих скелетов испугался, хоть они для него – никто. А Хлыстов-то их всех живыми и здоровыми помнил. И помирали они у него на глазах. Тем более одного он сам убил. Может, кстати, и Коровина тоже. Чтоб не заставлял сидеть с трупами и учить немецкие фразы наизусть… Жуть одна, короче!