Текст книги "Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства"
Автор книги: Леонид Влодавец
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 34 страниц)
Аля развернула машину и выехала на главную улицу городка – конечно же, Ленинскую. Эта улица постепенно переходила в шоссе, то самое, позавчерашнее…
– Я могу показать, как доехать короче, – предложил Серега.
– А вы думаете, я везу вас домой?
Аля чуть скосила голову набок и подарила Сереге улыбку. Хорошую такую, много-многообещающую. И у Сереги появилось то, что и следовало ожидать: легкая, вполне корректная, но очень целенаправленная развязность. Точнее, раскованность.
– Стало быть, вы меня хотите похитить?
– Угу! – ухмыльнулась Аля. – Я главарь большой шайки. Вы похищены и будете моим заложником.
– Заложник – это еще ничего, – с напускным облегчением вздохнул Серега, – вот наложником быть гораздо хуже.
– За заложника можно потребовать выкуп. А наложите – вещь! После использования – выбросить.
«Когда-то я это слышал… – припомнил Серега. – Точнее, читал. Почти это сказала в своем письме Оля Розенфельд».
Машина уже мчалась по шоссе между двух стен леса. Миновали тот самый, ужасный поворот на Коровино. На сей раз ничего не случилось, хотя Сереге было чуть-чуть жутковато. Аля подмигнула и вновь улыбнулась. О, как заманчиво блестел верхний ряд зубов в отсвете фар! Черт побери! Что-то опять захотелось сказать пошлость. И сказал:
– А вы помните анекдот, где было это самое: «После использования – выбросить?»
– Нет. Расскажите! Можно даже с матом.
– Упаси Господь. Значит, так: одна девушка случайно увидела какую-то обертку с японским иероглифом. Понравилось его начертание! Ну, девушка была рукодельница и вышила этот иероглиф на своем свитере. Красиво получилось… Ну а потом пришла в гости, где был один товарищ, читавший по-японски. Он как увидел – засмеялся. Потому что там было написано: «После использования – не выбрасывать в унитаз!»
Конечно, не очень смешно. Но как она смеется! Колокольчик, а не девочка!
Аля довольно резко, почти не сбавляя скорости, съехала с шоссе на боковую дорогу. Грязь подмерзла, заухабилась, и нежные «Волгины» рессоры заныли. Это была какая-то просека, малоезжая и в это время года никем не посещаемая. Отъехав от дороги почти на километр в глубь леса, Аля остановила машину.
– Все. Приехали.
– Так, а где же банда, повязка на глаза, наручники? Где перо под горло, обрез в спину?
– А вам это очень нужно? Неужели, чтобы пощекотать себе нервы и изведать острые ощущения, вам нужны только опасности? Видите, я потушила фары. Тьма, тьма, тьма – и мы двое. Что вам еще надо? Неужели вам надо объяснять, какие проблемы я хочу обсудить с вами?
– Не, я догадливый. – Серега протянул руку и осторожно положил ее на Алин левый бок, тихонько привлекая к себе.
– Я не кусаюсь… Пока… – усмехнулась эта бесстыдница, и Серега, поняв ее правильно, обхватил ее крепенько, хоть и нежно.
Вот он, этот ротик с острыми и ровными, наверняка не вставными зубками. Но только целовать его надо не так, как те, прошлые, уже забывающиеся, а чуть-чуть бережно, будто сдувая пушинки. Неуклюж он в пальто, да и пальто зимнее, толстое. Эта толстая драп-дерюга не дает почуять тепло, которое идет от нее… Отпустив на минуту девушку, Серега выскользнул из пальто, а заодно и из пиджака.
– Надо спинки опустить, – возбужденно произнесла Аля, – чего маяться?
Автомобиль превратился в ложе. Разглядеть друг друга было трудно, тьма и впрямь казалась непроглядной. Самое время общаться наощупь. Вроде бы на Але была куртка, но ее уже нет, руки находят мягкий ворсистый свитер, а губы – щеку. Чуть влево – и снова бархатистое касание ее губ… Чуть шершавая, но все-таки мягкая и теплая ладошка берется за его плечо, вальяжно прокатывается по спине, греет через рубаху, скользит к поясу… О, а вот и вторая. Вот они парочкой пошли наверх, перебрались к плечам, походя гладят шею, словно бы невзначай берутся за ворот, расстегивают пуговицу, другую, третью… А Серега, ты-то что же, все свитер будешь гладить? Да, он ласковый, теплый, нежный, но то, что там, дальше, разве оно не лучше? Вот твои руки уже чуть-чуть сдвинули его… А под ним – легкая кофточка… А под ней! Ох, как горячо, как приятно ладоням…
– Какие мы вежливые…пробормотала Аля, – но хорошо!.
Ну, раз так – можно и проще. К бою! Почему попалась под руку эта гладкая тугая выпуклость? Откуда она взялась?! Почему так возбуждает и бесит этот истомный вздох? И какие тайны скрыты там, ниже? Для начала снимем с нее сапоги…
– Да что ты ковыряешься! – прошипела она зло и нетерпеливо. – Брось их!
Скрежетнула молния на джинсах, согнулись колени, шелест, шорох, легкий, почти невесомый треск статических разрядов с какой-то синтетики… Звякнули копейки, высыпаясь из Серегиного кармана. Плевать! Не до них! Она раскрылась, раскинулась, замерла… Рот раскрыт, груди напряженно вздымаются… Ну, вперед! Прости, Владик! Прости, Люська! Лена – прости тем более… Шорох, волосяной укол, проникновение… Толчок… и тихое, поощрительно-возбуждающее:
– А-а-ах…
И снова, снова, снова… кто ее учил этому? Неужели Владик?! Какая разница? Что там было раньше, что там будет позже… Сейчас – жизнь, испепеляющая, безумная игра, веселый хмель без вина, сладкий угар без дурных мыслей, обмен прикосновениями, нарастающий ритм движений… Хотя все это – лишь забвение, сладкий сон наяву. Отчаянная выходка девчонки и пытающегося не стареть мужика… Когда-нибудь сон кончится, но это будет не скоро – минут через пять… Все это весело, жарко, отчаянно. Это славный подарок, Аля! Одни стоны чего, стоят. Что в них такого – а как все меняют! И твоя короткая стрижка – в чем ее секрет? Уж ты, загадочка! Тай-ночка! Секретик! Милый ты детективчик!
Нет, ни тестом, ни шоколадом тебя не назовешь. Хоть ты и сладка, и мягка, но то и дело играешь мышцами, упругая, как литая резина. У-ух! И жадна, жадна, в этом тебе не откажешь! Не попадалось Сереге ничего подобного, жгучего, бешеного. Видно, даже в этом, чисто женском, она все-таки проявляет свой эмансипированный характер. У нее нет сдерживающих опасений. Все рассчитано, как в аптеке. Хотя все-таки риск некоторый…
Но рисковать теперь не любят только мужчины. Господи, какая она гибкая и сильная! ЕЙ бы в цирке выступать! Да, это не Люська, царствие ей небесное! Нет, Панаев, каким же бы ты был ослом, если б застрелился! Тогда бы этого фейерверка не состоялось. И ты вообще не знал бы ничего об Але, о том, что бывают такие отчаянные, отважные и бесстыдные девицы. В XXI веке в этом ничего удивительного, наверное, не будет, но теперь это поражает, дурманит и сводит с ума. Она все делает, чтобы ты свихнулся. Бедная твоя голова, Панаев, что ей досталось на этой неделе? Это только в фильмах лихой джентльмен, застрелив походя трех-четырех злодеев, вот так же умчавшись на шикарной машине в лесную глушь, жадно предается любви без мук и угрызений совести… Да, как-то удалось все это подавить, но все лишь утонуло, ушло с поверхности сознания, опустилось на его дно. В сознании, однако, как и в реке, нельзя утопить труп, он рано или поздно всплывает. А их у Сереги набралось много; как знать, когда они всплывут. Но нельзя думать об этом ни в коем случае! Иначе найдет жуткая, как бы предсмертная слабость… Только она! Только она! Ничего! Ничего другого!
Стоны ее участились, движения убыстрились, еще несколько жадных объятий, торопливых поцелуев – и жгучее, ни на что не похожее, сводящее с ума нахлынуло, звоном отдалось в ушах, завертело оранжевые круги перед глазами… И еще чуть-чуть, и еще немножечко…
– Й-и-ии! – пронзительно завизжала Аля, громко, изо всей силы.
Тишина. Пора вновь становиться отдельными людьми. Чувству час, делу время. Да и часа еще не прошло, как они умчались из города. Когда Серега выходил из клуба, было полвосьмого, а сейчас на часах в кабине – восемь десять. Всего-то. Надо попрощаться, поцеловать, поблагодарить…
– Поедем к тебе, – предложила Аля. – А то морозец… Всю ночь мотор гонять жалко, да и задохнуться можно.
– У меня сестра приехала, – вздохнул Серега. – Я их обещал часов в десять в видеосалон отвести.
– Отлично! – В Але сидела деловая хватка, это точно. – Сейчас мы их отвезем в клуб, посадим на два сеанса. Там ужасы и эротика, я так понимаю? Пусть поглядят с десяти до полпервого. А мы продолжим. Если, конечно, такие пожелания будут.
– Тебе понравилось?
– Не могло не понравиться, я сама этого хотела. А тебе?
– Слов нет.
– И не надо. Все это нельзя пересказывать. Невозможно!
Привели себя в порядок, подняли сиденья, и Аля заняла место за рулем. Лихой разворот на узкой просеке, тряска по замерзшим колдобинам, а затем шоссе. На сей раз Аля вела машину не так быстро.
– Одного не пойму, – произнес Серега, закуривая, – зачем тебе это?
– Хотела понять, стоило Елене менять тебя на Владика или нет. Но поняла другое – дурам везет. Вот так. Представляю себе, насколько вам с ней было тошно.
– Вообще странная получилась эстафета: Лена от меня – к Владику, Владик от нее к тебе, ты от него ко мне. Кольцо.
– Еще не хватало, чтобы оно замкнулось, если ты вернешься к Елене. Может быть, это и стоит сделать! Потому что сейчас, я думаю, у тебя еще есть подсознательная ностальгия по ней. Надо дать тебе возможность переспать с Еленой, тогда ты убедишься, что она стоит сейчас.
– Ты что, хочешь выйти за меня замуж? – спросил Серега.
– Пока я замуж не собираюсь. Но я не хочу, чтобы ты повторил свою ошибку. Она тебе не нужна. Она курица, не умеет летать, а ты – птица большого полета. С ней ты кончишь в Кащенко или опять сбежишь. На это уйдет время, нервы, деньги, мысли тоже поизрасходуются, а тебе надо творить. Я успела поглядеть «Истину», а сегодня увидела «Откровение». Ты – мастер, в тебе есть Божья искра, ее надо раздувать, а она – потушит.
– Раздувать… – Серега хмыкнул. – Хорошо. А ты не угасишь?
– Нет! Я, если меня изберут на место Владика, найду тебе стимулы к творчеству. Сейчас, после «Вернисаж-аукциона», у нас появилась валюта, мы начнем делать дела по-настоящему. Тебя будут еще в Лувре выставлять! Помяни мое слово.
– Болтушка ты. Сколько тебе лет?
– Немного, я с шестьдесят четвертого года. Говорят, выгляжу моложе?
– Точно. Но говоришь и думаешь, будто моя ровесница.
– Ерунда. Это вы, ваше поколение, слишком инфантильны. Вам сорок лет забивали головы всякими словесами, говорили «низ-зя!», и вы послушно все делали. В большинстве случаев все ваши ровесники только сейчас начинают понимать, что жили не так, а очень многие с упрямством идиотов держатся за то, что сдохло и больше жить не будет.
– Лихо!
– Те же, кто уже успел понять это раньше, в лучшем случае находятся на уровне тех, кому еще нет тридцати. Пытаются догнать поезд, который еще недалеко ушел. Но все равно, погоду будем делать мы. Это ясно как божий день. Мы сильнее, моложе, и, пока все это не станет с головы на ноги, мы не успокоимся.
– Это что же: «Да здравствует капитализм, светлое будущее всего человечества!»?
– Ну вот, а я еще тебя выделяла из серой массы! Опять слова и прочее… Конечно, это понятно: тяжелое детство, недостаток информации, сталинизм, волюнтаризм, застой… Какая мне собачья разница, как называется общественная система, если я мыла не могу найти? Я хочу, чтобы продавцы бегали за мной и кричали: «Купите! Купите!», – а не стоять в очереди за тем, чего пока нет и неизвестно, будет ли. Я хочу, чтобы у меня не спрашивали паспорт. Вот, например, захотела я притащить тебя к себе в номер, а мне говорят: «Посещение до 23 часов». Это что, преимущество социализма? И почему я не могу поставить себе особняк в пятнадцать комнат с двумя туалетами и тремя ванными, а ваша товарищ Степанковская – может? Правда, сейчас она вроде бы утверждает, что это не ее, а прежнего секретаря и тэ дэ, и тэ пэ… Да ты этого и не знал, хотя жил тут рядом. Потому что тебе всегда говорили: не суйся, не интересуйся, проживешь дольше.
– Да нет, просто считалось, что так надо. Я начальник – ты дурак, ты начальник – я дурак. Но в принципе неплохо жили. Даже особо не волновались. Вам хуже, вы все знаете, мечетесь, суетитесь, а зачем – не знаю. Мыло-то у нас было! И при застое, и при волюнтаризме, даже при сталинизме было. А сейчас куда-то пропало. И потом еще одно: все знали, что ежели начальник живет не по карману, то, очень может быть, его посадят. Кого и посадили, а кого и – в расход. Может, так и сейчас стоит'
– Разочаруюсь я в тебе! Ей-Богу! Косность – жуткая. Пойми, надо, чтобы все имели возможность стать богатыми, все! И чтоб никто не обкарнывал под гребенку! А то вон нам уже начали поговаривать: «Зарабатываете много!» Налоги обещают поднять, чтобы задавить. Сталинские штучки!
– Всем богатыми быть – не выйдет, – вздохнул Серега.
– А всем быть голодранцами – лучше? Ты видел этого Розенфельда?
– Ну, видел. Нормальный мужик, а что?
– Он-то нормальный, только глядит на нас, как на психов. Он уж двадцать лет так на Западе, отвык от всего здешнего, ему страшно на нас смотреть! Он увидел и подумал, наверное: «Как хорошо, что я отсюда сбежал! Как хорошо, что я здесь – иностранец, захочу – еще посижу, поторгую с этими дикарями, а захочу – на самолет и в Штаты».
– Да, он так примерно говорил. «Лучше всего, – говорит, – в СССР быть иностранцем!»
– Еще бы! Все вокруг танцуют на задних лапках, задницу, извиняюсь, подлизывают. А я хочу, чтобы там, в Америке, передо мной так танцевали. Нет, у них за бесплатно холуйствовать никто не будет, но если заплатишь – будут, и лучше, чем наши!
– Да брось ты, – примирительно сказал Серега. – Нас, старых дураков, все одно не переделать.
В окнах Серегиного дома светились огоньки. Часы на приборном щитке «Волги» показывали начало десятого. Зинка и ее Иван пили чай.
– Здравствуйте, – сказал Серега, – познакомьтесь, это Аля. Из Москвы.
– Зинаида Николаевна, – критически, но вполне откровенно разглядывая Алю, представилась Зинка.
– Домовитов, – несколько смущенно прогудел кап-раз.
– И кем же вы Сергею Николаевичу будете? – спросила Зинка с суровостью покойной Антонины.
– Любовница, – без малейшего смущения, а точнее, с подчеркнутым нахальством объявила Аля.
– Невеста, стало быть, – кхекнул Домовитов. – Это хорошо. Чай пить будете?
– Будем, – кивнул Серега, – время еще есть.
– А куда торопиться-то? – удивилась Зинка.
– Как – куда? Видео смотреть, сами ж просили. В 22.00 предпоследний сеанс, а в 23.30 последний.
– Поздновато, – лениво проговорил Домовитов.
– Мы вас туда и обратно на машине подбросим, – сказала Аля, – в полпервого заедем.
– Ладно, – согласилась Зинка, продолжая разглядывать Алю без зазрения совести. – Простынь я на Серегиной кровати сменила, наволочки тоже.
– Большое вам спасибо, – мило улыбнулась Аля, – обязательно воспользуемся по назначению.
Домовитов поперхнулся чаем, но ничего не сказал.
Через четверть часа все четверо уселись в машину, и Аля быстро домчала «Волгу» до клуба. Радушный Сема приглашал посетителей в фойе, где играла стереосистема. Народ – в основном шпана из близлежащих микрорайонов – толпился у игровых автоматов «Подводная лодка», «Морской бой», «Перехватчик», «Кран». Особенно много было у «Крана», с помощью которого желающий мог вытащить из стеклянного ящика приз: шоколадку, пудреницу, кусок немецкого мыла и еще какую-то дребедень. Стояла там и маленькая бутылочка коньяка, на которую и нацеливались главным образом игроки. Отдельно, в другом углу фойе сидел народ постарше и потише. Там шли дискуссии между несколькими неформалами разных направлений, а кроме того, кандидат в мастера по шашкам давал платный сеанс на десяти досках. За пять рублей каждый желающий мог выиграть у сеансера право на десятикратное посещение видеосалона бесплатно. Надо сказать, желающих было много, но кандидат Соловейчик был сильным противником. Ничья давала только право на пять бесплатных сеансов, а это, по сути дела, только окупало участие в игре. За один сеанс видео платили рубль. Как Соловейчик рассчитывался с Семой – неизвестно, но на жизнь, видимо, не жаловался. За порядком следил наряд «беретов» – четверо крупных авторитетных хлопцев. Если уровень шума у ребят, игравших в автоматы, слишком повышался, следовал окрик «берета»: «Хорош базар!» – и все притихали. Шутить, как мы знаем, с «беретами» не следовало.
При появлении кап-раза «береты» вытянулись у входа. Домовитов пошел в форме, а «береты» форму уважали. Это была несомненная заслуга Ивана Федоровича. Сема тоже стал еще вежливее, добыл свободный стул, а для Зинаиды даже кресло.
– Поговори с ними насчет кассет, – шепнул Семе Серега.
– Понял.
– Сделай им два раза по два сеанса. На!
Серега выдал Семе сразу десятку. Это означало, что Зинка и Иван могут остаться посмотреть тот сеанс, который в официальной афише не значился. Там Сема для особо проверенной публики крутил то, что по-прежнему подпадало под статью 228 УК РСФСР. Правда, этот сеанс длился намного меньше, но доход за него был выше. Тем более что от налоговой инспекции он, естественно, тоже скрывался.
Убедившись, что Зинка и Домовитов пристроены, Аля и Серега вернулись домой.
Зинка, должно быть, по своей камчатской привычке натопила крепко. В комнате было очень жарко, а от темноты стало еще жарче. С самого начала хотелось скинуть все это тяжкое, сковывающее – одежду. Так и сделали.
– У тебя есть свечка? – спросила Аля.
– Есть!
– Отлично! Поставим на тарелку и будем безобразничать при свече.
Серега, босиком прошлепав к шкафу, нашел там довольно длинный стеариновый огарок, подпалил спичкой и, накапав стеарина на тарелку, прилепил. Огарок, чуточку помучившись, разгорелся, и остроконечная струйка огня потянулась вверх, озаряя комнату зыбким, колышущимся красновато-оранжевым светом. Аля уже забралась под одеяло, но, когда Серега подошел к постели, дерзко, без смущения открылась.
– Ты чего?
– Показаться тебе хочу!
Озаренная свечой, стройная, но не худая, мускулистая, но не мужеподобная, Аля была, несомненно, хороша. Во всяком случае, если она и не смогла бы претендовать на приз «Мисс СССР», то сексуальности у нее было предостаточно. Фигура у нее, безусловно, обвораживала, звала к жизни, к пьянящему восторгу, к спортивному азарту, ко всему, что заставляет трепетать и волноваться. Теперь, как несколько дней назад Люська, Серега готов был произнести известную, даже затертую фразу: «Почему мы не встретились раньше?!» Впрочем, когда «раньше»? В шестнадцать лет? Но она была годовалой малышкой. Когда ей было двадцать, Сереге было тридцать пять и он был женат. И еще была мать, и еще не было той ужасной пустоты…
«Только не надо думать, – сказал себе Серега, – эти мысли сейчас мешают… А она ждет и должна дождаться!»
Свершилось при свече, красившей все в оранжево-красные тона, под звон пружин и дребезжанье чайной посуды, неубранной со стола. И было хорошо, но какие-то образы прежних женщин все время выплывали из углов памяти, и было страшно, что все это сон или наваждение. Эти призраки мешали, надоедливо уводили куда-то, лезли на язык… Язык приходилось прикусывать, чтобы не назвать Алю – Галей, Олей, Люсей, Леной… Почему они все мерещатся, что им тут надо? От жары, что ли? Или от усталости? Почему они не мешали там, в машине? Прочь, прочь!
То ли Аля почувствовала, что он не в себе, то ли ей самой захотелось большего, но только она с неожиданной силой опрокинула его и уложила на обе лопатки. Теперь все было в ее власти, и Серега постепенно стал отрешаться от дурацких видений и мешанины в голове. Он заразился безумием от Алиного азарта и всплыли со дна морского все отчаянные образы и сравнения; лихие песни зазвучали в голове, и показалось, что еще не все, что он еще проживет тысячу лет, а то и десять тысяч!
– А-а-а-а! – выкрикнула Аля, взметывая вверх руки, будто готовясь взлететь, а затем упала Сереге на грудь, мокрая, взъерошенная, вздрагивающая.
Он тихо гладил ее скользкую спину, но в глаза уже впечатался образ: руки – крылья, выгнувшийся торс, откинутый подбородок, закрытые глаза… Это надо писать. Тут не надо позирования и десятка эскизов. Это – намертво. Можно подождать неделю, месяц, но из головы не уйдет ни одна деталь. Новый кусок жизни был обеспечен, спасибо, Аленький!
– Душа у тебя, конечно, нет, – вздохнула Аля. – Ой, как не помешал бы!
– Что делать, тут не Москва. Ты знаешь, и задумал новую работу…
– Вот это да! Ты человек искусства, – сказала Аля. – Лежит, извиняюсь, на бабе и думает о живописи…
– Не совсем так, – улыбнулся Серега, – строго говоря, в этот момент ты сверху. И ты – основа композиции.
– Интересно. Это опять аллегория, как в «Истине» и «Откровений»?
– Да. Эта штука будет называться «Мечта».
– Очень жаль, но позировать я тебе не буду. Мне надо завтра ехать в Москву. Почему, ты думаешь, я так форсировала события?!
– А мне и не надо, чтобы ты позировала. Ты у меня здесь, – Серега постучал себя по лбу.
– Ну ладно. Посмотрим, что будет. У меня, к сожалению, в Москве будут совсем не веселые дела. Надо будет похороны организовывать. И завтра тоже… В общем, я тебе очень благодарна, что так хорошо все вышло. Совести у меня нет, я это знаю, но я не могу тонуть во всей этой скорби. У меня не хватает эмоций. А может, и хватает, но я должна быть живой. Твоя бывшая Лена запаслась коньяком. Хлопнет пару рюмок и забудется. А я не могу. Мне нужно другое. Вот я и взбрыкнула. Не бери все это всерьез, ладно? Сейчас еще разок – и хватит. Не стоит особого пира во время чумы устраивать…
– Понял, – кивнул Серега, – думаю, можно и без третьего раза.
– Нет, Бог любит троицу!
– Я же старый.
– Ничего. Я помогу тебе помолодеть.
И помогла. Τо, что она делала и, видимо, находила нормальным между мужчиной и женщиной, Серега телом принял, но душой принять не мог. Ему стало как-то мерзко и страшно, что в этом бесподобном существе таится и такая сладкая гадость. Может быть, это было хорошо, потому что им было пора расставаться.
…Когда все завершилось, он бросил взгляд на часы.
– Ух ты, пора Домовитовых забирать! А то еще заблудятся! – сказал он и начал одеваться. Аля сладко дотянулась и пробормотала:
– Хорошо! Только… Знаешь, не считай меня шлюхой и нимфоманкой, ладно? Я не такая.
– Верю, верю. Ты не устала? Машину-то можешь вести?
– Смешно. Я могу сейчас до Москвы прокатиться, не то что два квартала. А ты хотел меня за рулем подменить? Пожалуйста. Я посплю.
– Да я не умею, – честно сознался Серега.
– А мотоцикл?
– И на него прав нет. С перепугу больше поехал. Правда, раньше Тоже ездил.
– В общем, скоро мужчины переведутся, – заключила Аля. – Ну куда денешься?
…Съездили за Домовитовыми. Кап-раз был в веселом настроении. Видно, в его морской душе что-то такое штормило. Все время улыбался и даже подхихикивал себе под нос, хотя ничего не говорил. Зинка сидела молчаливая и с каменным лицом, похоже, переваривала.
Аля высадила их, поцеловала Серегу в щеку и укатила в гостиницу.
Зинка, войдя в комнату, втянула носом воздух и недовольно сказала:
– Проветрили бы, что ли, хоть топор вешай.
Серега открыл форточку, Зинка поставила чайник.
– Да-а, – произнес кап-раз, улыбаясь каким-то воспоминаниям, – цивилизация!
– Разврат все! – высказалась Зинка. – Сидят пацаны и девки, глядят и думают – вон как жить можно! Ну и живут. Вон Серега, уж седой скоро будет, а туда же. Нашел какую-то просвистелку с машиной. Небось папина машинка-то?
– Не знаю, – проворчал Серега, – не суйся не в свое дело!
– Как это – не суйся?! Я тебе кто? Сестра старшая! А между прочим, мама нам обоим дом завещала. Так что половина – моя, так и помни. И пусть кто другой сюда пристроиться не думает! А то уж Елена хотела загнать чужое-то.
– Зачем он нам, Зинуля? – спросил кап-раз. – У нас ведь в Тамбове жилье есть не хуже. В деревне, конечно, ну, зато воздух.
– Тамбов – Тамбовом, а здесь – мое. Не отдам. Или зови оценщиков да выкупай мою половину. Он тысяч на десять потянет, дом этот.
– Я тебе все пятнадцать дам, только отвяжись.
– Пятнадцать! Ой, трепло! Где ты найдешь их, банк грабить собрался?
Серега промолчал.
– Вот-вот, прикусил язык-то! – победоносно сказала Зинка. – Гулять-то мастер с девками! Я понимаю, так не проживешь, но на кой ляд тебе эта вертихвостка? Взял бы какую-нибудь постарше, за тридцать, а это что? Фьють – и нету! У нее в Москве, еще не один десяток дураков наберется.
– Наберется, наберется… – согласился Серега. – Я спать хочу. Мне завтра на работу.
– И то правда, – кивнул кап-раз, вставая.
Зинка поднялась из-за стола и добавила как бы между прочим:
– Гальку-то, слышал, на пять лет осудили. Кузьминишна рассказала, вот так. Суд сегодня был. И то спасибо, что защитника хорошего выдали. Смягчающие нашел. Родня-то Толькина на пересуд подавать хочет. Мать прямо в суде кричала: «Если не засудите под расстрел, я сама ее убью! Зубами горло перегрызу!» Это племяннице-то! Ужас, до чего озверели все.
Серега принял это к сведению и стал раздеваться.
Забравшись под одеяло и выключив свет, он закрыл глаза, но заснуть не мог. Ему мешал оставшийся на подушке запах духов. Вчера подушка тоже пахла духами, но это были Люськины, тяжелые какие-то, приторно-кислые. А теперь подушка пахла Алей. Это вызывало совсем еще свежие воспоминания, волновало и не давало уснуть.
Через некоторое время из Зинкиной комнаты послышался невнятный шепот, глухое ворчание Зинки, а потом легкое поскрипыванье. Видно, Иван не зря любовался «цивилизацией»…
