Текст книги "Парадоксы имперской политики: поляки в России и русские в Польше (XIX — начало XX в.)"
Автор книги: Леонид Горизонтов
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)
2. К. Саблер также утверждал, что «протесты против этого постановления бывали в единичных случаях, но вызывались не столько религиозными, сколько национальными соображениями». Долголетнее применение законодательства, напоминал ближайший сподвижник Победоносцева, «способствовало умножению чад православной церкви». Кроме того, отмена его затруднила бы разрешение браков православных со старообрядцами, которые в юридическом отношении предполагалось приравнять к «разноверным» союзам 88.
Хотя в процессе упомянутой дискуссии высказывалось опасение, что нежелание перемен только стимулирует исход из православия, вопрос так и не получил разрешения в указе 17 апреля и был похоронен в особом совещании под председательством реакционера А. П.Игнатьева, в прошлом, кстати, киевского генерал–губернатора 90. Было отвергнуто и предложение о ненаказуемости инославных священнослужителей за бракосочетание «разноверной» пары 91. Лишь по достижении 14-летия («возраст религиозного самоопределения») дозволялась – именно в этом революционный смысл указа о веротерпимости – перемена исповедания.
Указ привел в движение население российско–польского погра–ничья и вызвал замешательство в рядах чиновничества. ««Упорствующие» (их было около 100000), – писал Евлогий о бывших униатах, – хлынули в костелы, увлекая за собой смешанные по вероисповеданиям семьи». И. Корвин – Милевский рассказывает случай, когда католическую веру приняли, с согласия отца, православного священника, две его дочери, опасавшиеся, что иначе не смогут выйти замуж: в их расположенном в западных губерниях селении, где до 1905 г. не было и 5 % католиков, за какую–то неделю вовсе не осталось православных. Прибывшие в Петербург в сопровождении игуменьи местного монастыря мужики из Седлец–кой губернии были допущены к царю и спросили растерянного Николая II, «правда ли, что он принимает католическую веру», – подобный слух довольно широко распространился не без участия польских помещиков и ксендзов 92.
После обнародования указа о веротерпимости, когда действующее законодательство должно было приводиться в соответствие со вновь провозглашенными принципами, появилась обширная юридическая литература, в которой скрупулезно систематизировались все правовые нормы и давались рекомендации по их изменению. Тон этой литературы весьма критичный. «Никакой обязанности воспитывать малолетнего в той, а не в иной вере, – считал 3. В. Познышев, – закон на родителей возлагать не должен»93. Было убедительно показано, что отмена уголовного преследования за религиозные преступления невозможна без коренной корректировки Устава духовных дел иностранного исповедания, т. е., по сути, разрушения традиционной иерархии конфессий 94. Этого, как известно, не произошло. «Всякие коллизии, возникающие между вероисповеданиями по поводу смешанных браков и рождающихся от таковых детей, – констатировал в 1916 г. Н. С.Тимашев, – решаются безусловно в пользу господствующей церкви». Для периода между двумя революциями это подтверждается как судеб–но–полицейскими материалами, так и документами, исходившими от Ватикана 95. «Наша веротерпимость в своих основаниях, – делал вывод В. Н.Ширяев, – глубоко проникнута соображениями национальной политики»96.
Д. Н.Блудов в 30‑е гг. и великий князь Константин Николаевич в 60‑е не являлись, конечно, единственными сторонниками заключения смешанных браков. О пользе семейных уз с православными в деле обрусения поляков высказывался А. Л.Потапов, имя которого, впрочем, традиция связала с изменой «русскому делу» в Северо – Западном крае 97. Сходных взглядов могли придерживаться представители администрации на восточных окраинах Империи 98. Однако в целом отношение светской власти к смешанным бракам было, как правило, отрицательным. Этот факт обнаруживает внутреннее противоречие правительственного курса. С одной стороны, придав «разноверным» союзам выраженную антикатолическую направленность, законодатели тем самым четко определили условие сближения русских и поляков. С другой стороны, широко признавалась их малая эффективность в урегулировании польского вопроса и даже прямая опасность для общества и государства.
В течение длительного периода своего действия правовая регламентация браков самым болезненным образом вторгалась в судьбы нескольких поколений поляков и россиян, получая особый резонанс в зависимости от эпохи, региона, социального слоя. Хотя в нашем распоряжении нет надежной статистики, можно без колебаний утверждать, что потомки смешанных браков составляли абсолютное большинство православных поляков Империи, превосходя по численности добровольно перешедших в православие католиков.
При всей огромной значимости вероисповедной принадлежности для национального самоопределения следует иметь в виду, что последнее обуславливалось также целой совокупностью жизненных обстоятельств – местом жительства, характером образования, профессиональной средой, климатом в семье и т. д. Складываясь благоприятно для формирования польского самосознания, они вполне могли нейтрализовать ассимилирующий потенциал православного исповедания. И, наоборот, принадлежность к католической церкви не обеспечивала автоматически польского самосознания. Подобно русским немцам («русским» не в плане подданства, но
прежде всего с точки зрения национально–культурной ориентации), жизнь в Империи, безусловно, формировала и русских поляков. Во многих случаях национальные корни переставали оказывать определяющее влияние на образ мыслей. Полузабытая традиция, впрочем, при известных обстоятельствах обретала второе дыхание, как это было, например, в переломные 1917–1918 гг.
1 На важность и неразработанность темы указывал недавно З. Опацкий: Przeglad Historyczny, 1997, № 2, s. 360.
2 Российское законодательство Х-ХХ веков, т. 6: Законодательство первой половины XIX века. М., 1988, с. 333; С. С. Клокоцкий. Брак / Энциклопедический словарь Брокгауз и Ефрон, т. IVa. СПб., 1891, с. 570.
3 Historia Kos'ciola w Polsce, t. 2, cz. 1: 1764–1918. Poznari; Warszawa, 1979, s. 549–550.
4 ПСЗ. l-есобрание, t. XVIII, 13(24).02.1768, № 13071. СПб., 1830, с.456–457.
5 ПСЗ. 1‑е собрание, т. ХХ, 7.06.1776, № 14477. СПб., 1830, с. 392–393; № 15088, 20.11.1780, с. 1016.
6 С. Сестренцевич – Богуш. Дневник Сестренцевича, первого митрополита всех римско–католических церквей в России, ч.1. СПб., 1913, с.91.
7 ПСЗ. 1‑е собрание, t. XXVII, 16.10.1803, № 20987. СПб., 1830, с.932; Historia Kosciota w Polsce, t. 2, cz. 1, s. 550.
8 ПСЗ. 2‑е собрание, t. V. Отделение 2. 30.09.1830, № 3969. СПб., 1831, с. 89.
9 ГА РФ, ф. 109, оп. 6, 1 эксп., 1831 г., д.158, л. 1–1 об, 2 об, 8.
10 S. Kowalska – Glikman. Malzeristwa mieszane w Krolestwie Polskim. Problemy asymi-
lacji i integracji spolecznej / Kwartalnik Historyczny, 1977, № 2, s. 320. Ср.:
R. W. Woloszynski. Polacy w Rosji 1801–1830. Warszawa, 1984.
11 Русский биографический словарь. [Т.9]. СПб., 1903, ст. 190–192; W. Bort-
nowski. Powstanie listopadowe w oczach Rosjan, s. 25.
12 S. Kowalska – Glikman. Malzeristwa mieszane…, s. 321–322.
13 Белоруссия в эпоху феодализма…, т. 4, с. 103.
14 С. Ф.Рубинштейн. Хронологический указатель указов…, с. 382.
15 ПСЗ. 2‑е собрание, т. VII. 23.11.1832, № 5767. СПб., 1833, с.855–858.
16 Граф А. X. Бенкендорф о России в 1831–1832 гг. / Красный архив, т.3, 1931,
с. 149; А. П.Щербатов. Генерал–фельдмаршал князь Паскевич…, т.4, приложе-
ния, с. 41.
17 ПСЗ. 2‑е собрание, тЛХ, отд.1, 22.05.1834, № 7113. СПб., 1835, с. 395;
21.08.1834, № 7355, с. 829–831.
18 Н. Dylqgowa. Pokorni czy niepokorni? – Z zyciorysow biskupow polskich /
Losy Polakow w XIX–XX wieku. Warszawa, 1987.
19 H. Konic. Dzieje prawa malzeriskiego w Krolestwie Polskim (1818–1836). Krakow,
1903, s. 135–141, 252–253, 258–259, 276–277; Historia paristwa i prawa Pol-
ski, t.oi, s. 499; Ю. С.Гамбаров. Брак / Энциклопедический словарь Русского
библиографического института Гранат, т. 6. Б. м., б. д., с. 456–457.
20 Historia paristwa i prawa Polski, t.3, s. 511–514; Российское законодательство
Х-ХХ веков, т.6, с. 214–217; Я. А.Канторович. Законы о вере и веротер-
пимости…, с. 72–82.
21 ГА РФ, ф. 728, on. 1, д.2271, раздел XXXII, л. 75.
22 Уголовное уложение 22 марта 1903 г. Глава вторая «О нарушении ограждаю-
щих веру постановлений» с мотивами и добавлениями по закону 17 апреля
1905 г. / Изд. Н. С.Таганцева. СПб., 1906, с. 136.
23 Е. Тарковский. Религиозные преступления в России / Вестник права, 1899,
№ 4, с. 22–23.
24 К. П.Победоносцев. Московский сборник. М., 1896, с. 14.
25 AGAD, SSKP, № 46, к. 66–67.
26 РГВИА, ф. 744, on. 1, д.35, л. 52, 53, 80.
28
27 ГА рф ф 72g f оп> 1, д.2271, раздел 32, л. 138–140 об; Драгоценное воспоми-
нание / Чтения в Обществе истории и древностей российских, 1870, № 1,
с. 251–252; О. А.Пржецлавский. Воспоминания / Русская старина, 1875, № 12,
с. 690–691; В. С.Печерин. Замогильные записки / Русское общество 30‑х годов
XIX в.: Люди и идеи. Мемуары современников. М., 1989, с. 289.
Н. Я.Данилевский. Россия и Европа. М., 1991, с. 199; И. В.Чуркина. К во-
просу о попытке объединения старокатолической церкви с православной
(70–90‑е годы XIX в.) / Церковь в истории славянских народов. (Балкан-
ские исследования. Вып. 17.) М., 1997.
29 Русская старина, 1893, № 3, с. 573.
30 Записки Иосифа, митрополита Литовского, т. 2, с. 297, 625, 635.
31 Там же, с. 646–649.
32 T. Korzon. Moj pamietnik przedhistoryczny, s. 5–6.
33 T. J.Epsztein. Malzeristwa szlachty posesorskiej na Wolyniu, Podolu i Ukrainie w
latach 1815–1880 / Spoleczeristwo polskie XVIII i XIX wieku, t. IX. War-
szawa, 1991, s.237.
34 AGAD, SSKP, 1862 г., № 659, k. 16–21.
35 Z. Starorypinski, K. Borowski. Miedzy Kamiencem i Archangielskiem. Dwa pa-
mietniki powstaricow z 1863 roku. Warszawa, 1986, s. 103–104; T. Bobrowski.
Pamietnik mojego zycia, t.2. Warszawa, 1979, s.355.
36 1857–1861. Переписка императора Александра II с великим князем Кон-
стантином Николаевичем. Дневник великого князя Константина Николаеви-
ча. М., 1994, с.353. Ср.: П. А.Валуев. Дневник министра…, т.1, с. 136–137.
37 С. В. Римский. Церковная реформа 60–70‑х годов XIX века / Отечественная
история, 1995, № 2, с. 170, 173.
38 AGAD, SSKP, 1862 г., № 659.
39 П. А.Валуев. Дневник министра…, т.2, с.26–29, 63; П. А.Валуев и А. Г.Трой-
ницкий / Русская старина, 1899, № 9, с. 696; А. В.Никитенко. Дневник, т. 2,
с. 510–511; А. Ф.Кони. На жизненном пути. М., 1914, т.1, с.650.
40 РГИА, ф. 1270, д.983; AGAD, SSKP, 1862 г., № 614, к. 3–4.
41 A. Zaleski. Towarzystwo warszawskie…, s.455; О. Еленский. Мысли и воспомина-
ния поляка, с.691. Ср.: Т. Барсов. Сборник действующих и руководственных
церковных и церковно–гражданских постановлений по ведомству православно-
го вероисповедания. СПб., 1885, т.1, с. 204.
42 Исторический обзор деятельности Комитета министров, т.3, ч. 1, с. 199; РГИА,
ф. 1284, оп. 190, д.85, л. 9.
43 Из воспоминаний М. И. Венюкова…, с. 377.
44 Из записок Марии Аггеевны Милютиной / Русская старина, 1899, № 1, с. 60.
45 А. ЦьвЫевгч. «Западно–руссизм»…, с. 72.
46 AGAD, Kancelaria warszawskiego general gubernatora, № 1773, k.2.
4–700
47 А. А. Половцов. Дневник…, т. 2, с. 202, 452. *
48 Ю. Ф.Самарин. Современный объем польского вопроса / Сочинения, т.1.
М., 1877, с. 337; В. Н. Черепица. Польское национальное движение в Бело-
руссии…, с. 62.
49 J. Dowbor Muinicki. Moje wspomnienia, s.24. Ср.: Z. S.Felinski. Pamietniki. War-
szawa, 1986, s. 139.
50 В. А. Соллогуб. Петербургские страницы воспоминаний графа Соллогуба. СПб.,
1993, с. 22–26.
52 53
51 С. В.Ковалевская. Воспоминания. Повести. М., 1986, с.359–362, 386.
T. Korzon. Moj pamietnik przedhistoryczny, s. 5.
T. Ostoja. Garsc wspomnien…, s.20–22. Ср.: Z. Starorypinski, K. Borowski. Miedzy Kamiencem i Archangielskiem…, s. 122.
54 H. И. Костомаров. Исторические произведения. Автобиография. Киев, 1990,
с. 570.
55 В. Б.Арендт. Из воспоминаний участника польского восстания 1863 г. Анна Те-
офиловна Пустовойтова / Каторга и ссылка, 1924, № 13, с. 98; S. Kieniewicz.
Anna Henryka Pustowojtow / Polski Slownik Biograficzny, t. XXIX, zeszyt 3(122).
Krakow, 1986, s.432.
56 R. Bender. Henryka Pustowojtow w manifestacjach przedpowstaniowych 1861 r. /
Losy Polakow…, s. 577–579, 593.
57 S. Kowalska – Glikman. Malzeristwa mieszane…, s.323.
58 РГВИА, ф.395, on. 43, 1851 г., отд.1, д.720, л. 18. В послужном списке 1855 г.
вероисповедание детей не указано, а год рождения Анны там – 1844! (ф. 395,
оп.47, д.1005, л.4 об).
59 ГА рф ф. 10 9, оп.36, 1 эксп., 1861 г., д.252, л.2 об, 8 об, 16, 19, 27 об‑28, 32.
60 P. Ogorodnikow. Dziennik wiez'nia 1862–1863. Warszawa, 1986, s.6.
61 B. H. Черепица. Польское национальное движение в Белоруссии…, с. 14.
62 В. Г.Короленко. История моего современника, т.6. М., 1954, с. 116; т. 7, с. 141.
63 К. Леонтьев. Избранное. М., 1993, с. 268.
64 А. И.Деникин. Путь русского офицера, с. 12.
65 М. В.Добужинский. Воспоминания, с. 55–58.
66 А. Н.Бенуа. Мои воспоминания, т.1. М., 1993, с. 27.
67 Z. S. Felinski. Pamietniki, s. 148–149.
68 J. Dowbor Muinicki. Moje wspomnienia, s. 45.
69 Уголовное уложение 22 марта 1903 г…., с. 136.
70 W. Dzwonkowski. Rosja a Polska. Warszawa, 1991, s. 152–154, 159.
71 S. Kowalska – Glikman. Malzeristwa mieszane…, s.322.
72 А. Гене. Виленские воспоминания / Русская старина, 1914, № 5, с. 420; T. J.Ep-
sztein. Malzeristwa szlachty…, s. 236.
73 S. Kieniewicz. Jak bye Polakiem pod zaborami. (Tezy podstawowe) / Oblicza
polskosci. Warszawa, 1990, s. 105.
74 ГА РФ, ф. 728, on. 1, д.1857, л. 40; S. Kowalska – Glikman. Malzeristwa mieszane…,
s.322–323; A. Tuszynska. Rosjanie w Warszawie, s.82.
75 Л. М.Савелов. Из воспоминаний 1892–1903. Воронеж, 1996, с.30, 31, 35–36.
76 W. Staniszewski. Pamietniki wieznia stanu…, s. 278–279.
77 Przeglad Historyczny, 1997, № 2, s.360.
78 A. Brus, E. Kaczynska, W. Sliwowska. Zeslanie i katorga na Syberii…, s. 142;
Б. С.Шостакович. Формирование в XIX веке польского стереотипа воспри–ятия Сибири и сибиряков. (На материалах польской мемуарной литературы) / Поляки в Сибири. Научно–информационный бюллетень гуманитарного общественно–научного центра. Иркутск, март 1995, с. 25.
79 S. Kowalska – Glikman. Malzeristwa mieszane…, s.322.
80 F. Nowinski. Polacy na Syberii Wschodniej…, s.320–321; W. Staniszewski. Pa-
mietniki wieznia stanu…, s. 211.
81 Б. С. Шостакович. История поляков в Сибири (XVIII–XIX вв.). Иркутск, 1995,
с. 93–94.
82 В. Г.Короленко. История моего современника, т. 7, с. 365.
83 Православный противокатолический катихизис. Харьков, 1916, с. 34–36.
84 Особый журнал Комитета министров 25 января, 1 и 8 февраля и 15 марта
1905 г. о порядке выполнения пункта шестого именного высочайшего указа
12 декабря 1904 года. СПб., 1904, с. 17.
85 T. Ostoja. Garsc wspomnieri…, s.4.
86 А. И.Деникин. Путь русского офицера, с. 13. Ср.: A. Zaleski. Towarzystwo war-
szawskie…, s.45. О сопротивлении ксендзов см.: P. Kubicki. Bojownicy kaptani za
spraw§ Kos'cioia i Ojczyzny w latach 1861–1915. Sandomierz, t.1–10, 1933–1939.
87 ПСЗ. 3‑е собрание, t. IX, 11.05.1891, № 7682. СПб., 1894; Исторический об-
зор деятельности Комитета министров, т. З, с. 456–457; Я. А.Канторович.
Законы о вере и веротерпимости…, с. 76.
88 Т. Ostoja. Gars'c wspomnieri…, s. 28–30.
89 Особый журнал Комитета министров…, с. 17–19.
90 С. Ю.Витте. Воспоминания, т.2, с.362.
91 Н. С. Тимашев. Религиозные преступления по действующему русскому праву.
Пг., 1916, с. 10.
93
92 Н.Korwin‑Milewski. Siedemdziesiat lat wspomnieri (1855–1925). Warszawa, 1993,
s. 143; M. Wankowicz. Szczeniecie lata. Krakow, 1974, s. 77–78; А. Богданович.
Три последних самодержца, с. 347–348; Путь моей жизни. Воспоминания
митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Ма-
нухиной. М., 1994, с. 140–147.
С. В.Познышев. Религиозные преступления с точки зрения религиозной свободы. К реформе нашего законодательства о религиозных преступлениях. М., 1906, с. 278.
94 В. Н.Ширяев. Уголовно–правовая охрана религиозной свободы. СПб., 1907, с. 13;
Н. С.Тимашев. Религиозные преступления по действующему русскому праву,
с. 4, 69.
95 Н. С.Тимашев. Религиозные преступления по действующему русскому пра-
ву, с. 15; I. T.JIiceeu4. Духовно спрагль… с. 198–200; Э. Винтер. Папство и
царизм. М., 1964, с. 513.
96 В. Н.Ширяев. Уголовно–правовая охрана…, с.9.
97 Исторический обзор деятельности Комитета министров, т. 3, с. 199.
98 Л. Ф.Пантелеев. Воспоминания, с. 571.
Глава IIIКАК НАЙТИ ПОЛЯКА? ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА НАЦИОНАЛЬНОЙ ДИСКРИМИНАЦИИ
Вы православный?… Таких–то нам и нужно! Фамилия ваша звучит совсем по–польски…
Великий князь Константин Николаевич в 1863 г.
История областей, от Польши возвращенных, неопровержимо доказала, что в них поляк и католик – одно и то же; что поляк–некатолик – не поляк; что, напротив того, русский, немец, еврей–католик – не русский, не немец, не еврей, а поляк. Это аксиома. Тут нет спора, нет сомнения.
Н. И.Сушков, публицист, 1865 г.
Как установить грань между проповедью католицизма и пропагандою полонизма?
Вопрос, поставленный Николаем II перед министрами в 1905 г.
Как и в предыдущей главе, мы вновь имеем дело с проблемой, обделенной вниманием историков, хотя ее разработка представляет несомненный научный интерес и может быть основана на обширной источниковой базе, использовании междисциплинарного подхода. Лишь в последние годы соответствующие сюжеты затронули в своих исследованиях В. М. и Н. В.Кабузаны, Д. Бовуа и Т. Вике. В данном случае искомую источниковую информацию содержат не столько сами нормативные акты, сколько их толкование в официальном делопроизводстве и публицистике, а также различного рода свидетельства о функционировании права в реальной жизни.
В Российской империи за поляками закрепилась репутация непримиримо враждебных государственному порядку элементов. Убеждение это крепло от одного польского заговора и восстания к другому, достигнув своего апогея в 60‑е гг. XIX в. «Все поляки одинаково ненадежны… На поляка никогда и ни в каком случае рассчитывать нельзя», – выражал очень распространенное как в общественных, так и правительственных кругах мнение Е. М.Феоктистов 1. Ограничение в правах лиц польской национальности стало лейтмотивом длинной череды законодательных актов. Однако чтобы применить те или иные дискриминационные санкции, проявить предписанную свыше бдительность, следовало сперва выявить носителя польского начала, найти поляка. Задача эта оказалась отнюдь непростой в силу незавершенности этнических процессов на российско–польском пограничье и ассимилирующего влияния многонациональной державы 2. В ее решении в полной мере отразились особенности мышления политической элиты Империи.
Законодательство николаевской поры по Западному краю (в частности, известные нам указы 1837 и 1852 гт.) ставило знак тождества между польским происхождением и неправославным исповеданием, вынося, как правило, в заглавие юридических актов понятие «неправославные помещики». Покуда в этом регионе существовало униатство, последнее приравнивалось законодателем к православию. В 1830‑е гг. М. П.Погодин склонялся к тому, чтобы различать течения в христианстве по отразившемуся в них национальному характеру. Правда, католицизм у него ассоциировался с итальянским «народным духом», но для нас важен сам принцип классификации, который казался правильным общественному деятелю, причастному к разработке официальной доктрины 3.
В наиболее важном антипольском акте времен Александра II, каковым, безусловно, являлся указ от 10 декабря 1865 г., запретительные санкции направлены уже прямо против «лиц польского происхождения». Согласно разъяснению особой комиссии, готовившей законоположение, это понятие подразумевало не католиков, «а только поляков и тех западных уроженцев, которые усвоили себе польскую национальность». «Хотя в юридическом отношении, – заявляли толкователи закона, – выражение это может показаться неточным, но на практике, в применении к лицам, оно не возбуждало доселе никаких сомнений; между тем, выражением этим устраняется вполне вопрос о вероисповедании, так как было бы совершенно несправедливо делать различие… не по политическим, а по религиозным соображениям»4. Близкая точка зрения излагалась в комментариях к указу, опубликованных в начале января 1866 г. чМосковскими ведомостями». «Весьма естественно, – писала газета, – что в высочайшем повелении 10‑го декабря не упомянуто о римском католицизме как о признаке лиц польского происхождения». В противном случае, неизбежным стал бы «лицемерный переход» многих в православие. Применению санкций также не должна препятствовать принадлежность к русскому по своим корням, но ополяченному впоследствии дворянскому роду. Смысл основного критерия указа очевиден, тогда как выводы «на основании наружных, формально определенных признаков, нередко скрывающих за собой действительность, нисколько не соответствующую главному правилу», несостоятельны. «Московские ведомости» полагали, что «нельзя не причислить к лицам польского происхождения всех людей польского языка, от каких бы предков они не происходили и к какому бы исповеданию не принадлежали»5. «Слова: русский и р. – католик, – писал виленский «Вестник Западной России», – суть слова несоединяемые между собою, равно как и «железное дерево», «огненный лед» или «добрейший злодей». Русский и православный: это синонимы… Неужели поляк и папист такие же синонимы, как русский и православный? Ничуть не бывало! В России есть католики–немцы, католики–французы»6. К последнему наблюдению журнала следует добавить, что среди поляков было немалое число протестантов.
Логике разведения национального и конфессионального начал – «располячения католицизма» – следовал на исходе 60‑х гг. министр государственных имуществ, инструктируя виленского генерал–губернатора о том, что «принятие лицом польского происхождения православной веры не может служить законным поводом к изъятию его из действия закона». Даже дополняемая полной политической благонадежностью, новая вера не способна нейтрализовать влияния национальности: «действительная перемена национальности не может быть непосредственным и мгновенным последствием перемены исповедания». «Для действительного достижения… перемены национальности, – полагал А. А. Зеленой, – нужно немало времени, по прошествии коего лица эти (даже не сами неофиты, а их потомки. – Л. Г.), будучи русскими на самом деле и окончательно отрешившись от польских взглядов, и тенденций, и самого языка, перестанут считаться людьми польского происхождения». В своих рассуждениях министр опирался на исторический опыт постепенной полонизации дворянства Великого княжества Литовского 7.
Не прошло и двух месяцев после принятия указа, как министры юстиции и государственных имуществ обратились к императору за разъяснениями относительно способа установления национальности покупателей имений. В результате появилась весьма примечательная по своему содержанию инструкция, предусматривавшая три варианта освидетельствования. Первый из них состоял в подтверждении Министерством государственных имуществ того, что проситель имеет право на льготы и преимущества при покупке имений в западных губерниях. Таковые, согласно положению от 5 марта 1864 г., на которое ссылалась инструкция, предоставлялись «уроженцам непольского происхождения всех губерний империи и всех сословий, кроме евреев». Сообщать же в министерство о праве на льготы вменялось в обязанность местным генерал–губернаторам. Второй вариант допускал совершение купчей под ответственность чиновников присутственного места в тех случаях, когда им «достоверно известно» о национальной принадлежности просителя. Наконец, в соответствии с третьим сценарием, достаточной признавалась резолюция генерал–губернатора, в юрисдикции которого находится покупаемое имение, о том, что в приобретении недвижимости «не оказывается препятствий»8. Круг замыкался. Полностью полагаясь на разумение местных властей, правительство фактически устранялось от выработки руководящих указаний.
Изданные в развитие указа 1865 г. положения не внесли ничего нового в плане определения объекта дискриминации. Все они – ив 1884, и в 1891 гг. – ограничивались ссылкой на лиц, о которых шла речь в этом центральном акте антипольского законодательства 9. Вопреки оптимистическим прогнозам, процедура определения национальной принадлежности, переданная в ведение местной администрации, становилась казуистически сложной и весьма далекой от объективности. В начале XX в. при решении вопросов, связанных с приобретением земли, учитывалось место воспитания просителя, язык общения в его семье, вероисповедание родителей, супругов и детей, национальная среда, которая их окружает. Например, преимуществом для ходатая считалось то обстоятельство, что его отец–поляк проживает в Петербурге, «находясь вне общения с лицами польского происхождения на почве проведения или сочувствия польским тенденциям». Для православных требовался отзыв Синода об исполнении ими установленных церковью обрядов 10. В целом власти склонялись к расширительному толкованию юридических норм. «Такова уже судьба всех ограничительных законов, построенных на различии в происхождении лиц, к коим сии законы должны относиться», – писал по этому поводу Б. Г.Олыпамов–ский 11. Центральные инстанции зачастую бывали более благосклонны к просителям, чем местные.
Несовершенство законодательной базы приводило к тяжбам, получавшим порой скандальную известность благодаря вниманию прессы. Примером может служить дело Россетеров – Корфов. По завещанию своей жены (1890), генерал–майор Ф. Россетер должен был унаследовать ее имение в Витебской губернии, но завещание так и не обрело юридической силы из–за отсутствия свидетельства о непольском происхождении наследника. Уже после смерти генерала его приемный сын, получив от местного губернатора бумагу с подтверждением английских корней покойного, сумел вступить во владение недвижимостью. Однако родственники завещательницы Кор–фы, также претендовавшие на имение, направили апелляцию в Петербург, сообщая, что предок Россетера обосновался в Речи Посполитой еще до разделов, был офицером польских войск и, следовательно, ополячился. На этом основании делалось заключение о нарушении указа от 10 декабря 1865 г. Не добившись желаемых результатов с помощью исторических разысканий, Корфы представили свидетелей, готовых удостоверить, что Ф. Россетер «усвоил польские «тенденции» и польскую национальность». Однако и на этот раз усилия ябедников оказались тщетными: для столичных инстанций, в точном соответствии с буквой закона, имела значение только позиция местных властей. «Убеждения данной особы и ее образ мыслей, – комментировала исход дела «Варшавска газета сондо–ва», – не определяют ее принадлежности к той или иной народности…, не могут быть доказаны посредством показаний свидетелей… Ограничение права приобретения недвижимости в Западном крае основано исключительно на признаке происхождения, но не религии, а потому не имеет связи с убеждениями и образом мыслей»12.
В 1911 г. на заседании комиссии Государственной Думы по законодательным предположениям один из ее членов «в подтверждение высказанного им мнения об отсутствии твердых оснований для определения национальных принадлежностей указал, что минским губернским начальством два родных брата Герлови–чи признаны были: первый – русского происхождения (точнее белорусского. – Л. Г.), второй – польского»13.
Отвергаемое часто в теории, в практической административно–судебной деятельности отождествление национальной принадлежности с вероисповеданием оказывалось очень удобным, поскольку позволяло пренебречь многими трудно уловимыми нюансами. По существу линия эта была намечена уже в тексте указа 1865 г.: «лица польского происхождения», исповедание которых не уточнялось, противопоставлялись в нем «лицам русского происхождения, православного и протестантского вероисповеданий». Последняя формулировка не оставляла сомнений в том, что запретительные меры должны применяться именно к католикам, и вполне отвечала широко распространенному стереотипу.
Вскоре после приведенного нами выше комментария «Московских ведомостей» газета предложила другие, отличные по сути, разъяснения. «Польское происхождение, – писала она, – не было бы достаточно определительным признаком, потому что большинство землевладельцев западного края ведут свое происхождение вовсе не от поляков. Для точнейшего определения необходимо было обратиться к тому печальному и опасному факту, что римская церковь в западных губерниях стала символом полонизма». «История областей, от Польши возвращенных, – утверждал в середине 60‑х гг. Н. И. Сушков, – неопровержимо доказала, что в них поляк и католик – одно и то же; что поляк–некатолик – не поляк; что, напротив того, русский, немец, еврей–католик – не русский, не немец, не еврей, а поляк. Это аксиома. Тут нет спора, нет сомнения»14.
В этом же духе высказывался полковник Р. Ф. Эркерт. Давая свою интерпретацию декабрьскому указу, И. С. Аксаков отмечал, что «вероисповедание признается в нем, – и справедливо, – единственным условием, под которым возможно осуществление предполагаемых и государственных, и социальных, и экономических целей». Он полемизировал с «Виленским вестником», придававшим основополагающее значение языку: «газета увлеклась тем мнением довольно распространенным, что для понятия о народности достаточно, если при нем останется одно представление о народном языке»15.
Мнение о том, что язык не может служить надежным основанием для национальной идентификации и вытекающих из нее выводов политического характера, разделялось многими. Овладение польскими подданными русским языком, потребовавшее стольких усилий властей, с точки зрения стратегических целей правительства, дает весьма мало. «Опыт показал, – писал в 1864 г. Н. А.Милютин, – что за превосходнейшим знанием русского языка и даже полным наружным обрусением весьма часто скрывается непримиримая вражда к России». Эту же мысль развивал в печати
