Текст книги "Парадоксы имперской политики: поляки в России и русские в Польше (XIX — начало XX в.)"

Автор книги: Леонид Горизонтов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

Вопрос о способах национальной идентификации вовсе не исчез вместе с императорской Россией. В частности, с нй^ постоянно сталкиваются историки, имеющие дело с проблематикой этнокультурного пограничья 73. Даже в советский период на этой почве случалось немало недоразумений 74. Число спорных исторических фигур умножается по мере развития национальных историографий Украины, Белоруссии и Литвы. Опыт «дня позавчерашнего», фрагмент которого был нами представлен, учит осторожности и взвешенности – в противном случае, исторические курьезы неизбежно повторятся в новейших научных исследованиях.

Е. М.Феоктистов. За кулисами политики и литературы (1848–1896). Воспоминания. М., 1991, с. 157, 319. ² S. Kieniewicz. Jak bye Polakiem pod zaborami…, s. 101.

Тайны истории. М. П.Погодин, Н. И.Костомаров, С. М.Соловьев, В. О.Ключевский о пользе исторических знаний. М., 1994, с. 28. НГАРБ, ф. 1, воп. 13, спр. 1393, арк. 108 ад‑109.

Московские ведомости. 4.01.1866 (№ 2). Ср.: Б. Г. Олъшамовский. Права по землевладению в Западном крае, с. 42–43.

7

Русский. Несколько слов к уроженцам и жителям юго–западной и северо–западной России, называющих себя поляками / Вестник Западной России, 1865–1866, т. 4, кн. Х, отд. III, с. 5. НГАРБ, ф. 1, воп. 13, спр. 1393, арк. 109 ад.

⁸ ПСЗ. 2‑е собрание, т. XLI. Отд.1, 4.02.1866, № 42971. СПб., 1868, с. 7879; AGAD, SSKP, 1866 г., № 850, к. 2.

⁹ ПСЗ. 3‑е собрание, t. IV. 27.12.1884, № 2633. СПб., 1887, с.602–603; т. XI. 2.02.1891, № 7422. СПб., 1894, с. 41.

12 13

¹⁰ РГИА, ф. 1284, оп. 190, д.28; д.46, л. 2–2 об.

¹¹ Б. Г.Олъшамовский. Права по землевладению в Западном крае, с.37–38, 95.

K. N. Kto jest osoba^ pochodzenia polskiego? / Gazeta Sadowa Warszawska.

4(17).08.1901 (№ 33), s. 522–525.

РГИА, ф. 1284, on. 190, д.85, л. 23.

¹⁴ Московские ведомости. 22.01.1866 (№ 17); Н. И. Сушков. Обрусение поля-

ков и евреев / Чтения в Обществе истории и древностей российских, 1866,

кн. З, с. 228.

¹⁵ Взгляд на историю и этнографию западных губерний России. СПб., 1864, с.6;

И. С.Аксаков. Поли. собр. соч., т.3. М., 1886, с.417–424, 444, 449, 463–466.

¹⁶ Славянское обозрение, 1892, № 7–8, с. 318; Н. И. Сушков. Обрусение поля-

ков и евреев…, с. 232.

¹⁷ К. П.Победоносцев. Великая ложь нашего времени, с.354; А. К.Толстой. Собр.

соч. в 4‑х томах, т.1. М., 1980, с.276–278.

¹⁸ В. А.Дьяков, И. С.Миллер. Революционное движение в русской армии…, с. 17.

¹⁹ РГВИА, ф. 400, оп. 9, д.25737, л. 51–51 об, 70–70 об, 74.

²⁰ J. Dowbor Muinicki. Moje wspomnienia, s.44.

²¹ AGAD, SSKP, 1866 г., № 844; Б. Г.Олъшамовский. Права по землевладе-

нию в Западном крае, с. 46–50.

²² Исторический обзор деятельности Комитета министров, т. 4, с. 214–215.

²³ B. Grqbczewski. Na shizbie rosyjskiej, s. 66–70.

²⁴ B. H. Черепица. Польское национальное движение в Белоруссии…, с.62.

²⁵ П. Г.Курлов. Гибель императорской России, с.65–66.

²⁶ Т. R. Weeks. Definding Us and Them…, p. 38.

²⁷ Л. В. Хмельницкая. Эволюция взглядов А. П. Сапунова на проблему самоопреде-

ления белорусов / Русь – Литва – Беларусь. Проблемы национального само-

сознания в историографии и культурологии. М., 1997, с. 125.

²⁸ Исторический обзор деятельности Комитета министров, т. 3, ч. 1, с. 198–199.

зо

²⁹ А. Станкевич. Очерк возникновения русских поселений…, с. 100; ПСЗ. 3‑е

собрание, t. V, 27.08.1885, № 3173. СПб., 1887, с.404.

РГИА, ф. 1284, оп. 190, д.28, л. 8 об.

31 J. Turonek. Waclaw Iwanowski i odrodzenie Bialorusi. Warszawa, 1992, s. 16–22.

зз

34

³² С. Волконский. Мои воспоминания, т.2. М., 1992, с.55, 100; Формы на-

ционального движения в современных государствах. Австро – Венгрия. Рос-

сия. Германия. СПб., 1910, с. 732.

Ф. Ф. Орлов. Русское дело на Висле…, с. 18.

А. А. Половцов. Дневник…, т.1, с. 386, 412.

³⁵ Уголовное уложение 22 марта 1903 г…., с. 188.

³⁶ С. Волконский. Мои воспоминания, т. 2, с. 136; С. Д.Сазонов. Воспомина-

ния, с. 8.

³⁷ В. А. Никонов. Поляки / Системы личных имен у народов мира. М., 1989,

с. 256–257; К. Rymut. Nazwiska Polakow. Wroclaw i in., 1991, s. 49–53.

³⁸ Государственный исторический архив г. Москвы, ф. 46, оп. 11, д.8.

³⁹ Z. Baranski. Powstanie styczniowe w literaturze rosyjskiej / Dziedzictwo literackie

powstania styczniowego. Warszawa, 1964, s.528. 40. А. В.Богданович. Три по-

следних самодержца, с. 29, 283.

⁴¹ С. Г.Струмилин. Из пережитого. 1897–1917 гг. М., 1957, с. 171, 11.

43

⁴² A. Skalkowski. Aleksander Wielopolski w swietle archiwow rodzinnych, t. Ill:

(1861–1877). Poznari, 1947, s.110, 299; T. Korzon. Moj pamietnik przedhisto-

ryczny, s. 122; Русский биографический словарь, [т. 9]. СПб., 1903, с. 469.

С. Ю.Витте. Воспоминания, т.1, с. 142–143.

⁴⁴ Z. Lukawski. Polscy badacze i odkrywcy w Rosji w drugiej potowie XIX w. / Slo-

wiariszczyzna i dzieje powszechne. Warszawa, 1985, s. 269–270.

⁴⁵ Е. П. Карпович. Родовые прозвания и титулы в России и слияние ино-

земцев с русскими. М., 1991, с. 39–43.

48 49

⁴⁶ Записки Иосифа, митрополита Литовского, т. 2, с. 410–411.

⁴⁷ Из воспоминаний М. И. Венюкова…, с. 393.

О. Еленский. Мысли и воспоминания поляка / Русская старина, 1906, № 9,

с. 692; M. Murawiow (Wieszatiel). Wspomnienia, s.86.

А. В.Никитенко. Дневник, т. 2, с. 464.

⁵⁰ S. Kowalska – Glikman. Malzeristwa mieszane…, s.321, 323.

52 53

⁵¹ A. Iwanski (senior). Pamietniki, 1832–1876. A. Iwanski (junior). Wspomnienia,

1881–1939. Warszawa, 1968, s.266.

A.А. Игнатьев. Пятьдесят лет в строю, т.1, с. 129; J. Dowbor Musnicki.

Moje wspomnienia, s. 44.

Z. S.Felinski. Pamietniki, s. 139–140; W. Dzwonkowski. Rosja a Polska, s. 158; Н. И.Костомаров. Исторические произведения. Автобиография, с. 570.

⁵⁴ W. Dzwonkowski. Rosja a Polska, s. 153; S. Kowalska – Glikman. Malzeristwa mie-

szane…, s.321, 323, 326.

56 57 58 59

60

⁵⁵ Л. Ф.Пантелеев. Воспоминания, с. 561.

J. Dowbor Musnicki.Moje wspomnienia, s.41. ч

Б. О.Унбегаун. Русские фамилии. М., 1989, с. 245–250. ^

И. Н. Захарьин. Тени прошлого. Рассказы о былых делах. СПб., 1885, с. 253.

Р. С. Гиляревский, Б. А.Старостин. Иностранные имена и названия в рус-

ском тексте. Справочник. М., 1985, с. 187.

B.А. Дьяков. Деятели русского и польского освободительного движения в цар-

ской армии 1856–1865 годов. (Биобиблиографический словарь). М., 1967, с. 11.

Циркуляр по Варшавскому учебному округу, 1910, № 1–2. Приложение, с. 1-

13; Р. С. Гиляревский, Б. А.Старостин. Иностранные имена…, с. 192; В. А.Ни-

конов. Поляки, с. 255–256.

⁶² I. T. JIiceeuu. Духовно спрагль… с. 211–212.

64

⁶³ T. Stegner. Ewangelicy warszawscy, 1815–1918. Warszawa, 1993, s.128, 141;

S. Kowalska – Glikman. Malzeristwa mieszane…, s.330.

AGAD, Kancelaria warszawskiego general gubernatora, № 8737, k. 97.

⁶⁵ С. Ю.Витте. Воспоминания, т. З, с.215–216.

⁶⁶ А. И.Деникин. Путь русского офицера, с. 210.

⁶⁷ I. Balinski. Wspomnienia о Warszawie, s. 152.

⁶⁸ Исторический вестник, 1916, № 7, с. 131.

⁶⁹ Энциклопедический словарь Брокгауз и Ефрон. Биографии, т. 5. М., 1994,

с. 148–149.

⁷⁰ Государственная Дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты 1915 г.,

сессия четвертая. Пг., 1915, ст.438; Г. Н.Михайловский. Записки. Из ис-

тории российского внешнеполитического ведомства. 1914–1920, кн. 1. М.,

1993, с. 54–56.

⁷¹ РГИА, ф. 1102, оп. 2, д.559, л. боб, 11.0 метаморфозах с фамилией и вероиспо-

веданием В. К. Плеве см.: Российские консерваторы, с. 290.

⁷² Г. Н.Михайловский. Записки…, кн.2, с. 113.

⁷³ Т. Г.Снытко. Русское народничество и польское общественное движение

1865–1881 гг. М., 1969, с. 141–142.

⁷⁴ Об этом см.: W. Djakow. Polacy na Syberii…, s. 830.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
РУССКИЕ В ПОЛЬШЕ, ИЛИ «СИСТЕМА ЭТНОГРАФИЧЕСКОГО ВОЗДЕЙСТВИЯ»

Необходимо в некоторых случаях… установить систему этнографического воздействия на тот или другой пограничный район. Отсюда вытекает необходимость оставления известных пространств наших свободных земель южной и западной окраины исключительно для выходцев из коренных русских губерний.

Ф. М.Уманец, историк и публицист, 1884 г.

_{Глава I}
ПОМЕЩИК ИЛИ МУЖИК? РУССКОЕ ЗЕМЛЕВЛАДЕНИЕ В СТРАТЕГИИ РЕШЕНИЯ ПОЛЬСКОГО ВОПРОСА

Когда на двадцати пяти тысячах мест станут двадцать пять тысяч русских помещичьих домиков, да в них перед окнами и на балкончиках задымятся двадцать пять тысяч самоваров…, так это будет уже не Литва и не Велико – Полыпа, а Россия…

Н. С.Лесков, 1880 г.

Этот торговец… на Висле до сих пор самый преданный доброволец русского дела, самый естественный и потому особенно влиятельный его служитель и споспешник.

Полковник Ф. Ф. Орлов, публицист, 1896 г.

Это глаза, которыми Россия будет вдумчиво вглядываться в жизнь и тревоги своей окраины, это – сдерживающая рука, которой суждено, быть может, вовремя остановить от вольного или невольного порыва страну.

Сенатор–ревизор Д. Б. Нейдгарт, 1910 г.

«Система этнографического воздействия» ¹ на национальную периферию Империи, каковой в XIX – начале XX вв. виделась русская колонизация, неизменно входила в арсенал методов, с помощью которых самодержавие пыталось осуществлять контроль над окраинами, воздействуя на угрожавшие целостности государства процессы. Привлечение «русского элемента» для уст‑1 ройства земледельческих хозяйств являлось важнейшим (хотя и не единственным) направлением колонизационной политики как в представлениях правительственных и общественных кругов, так и объективно – с точки зрения обеспечения необратимости обрусения «инородческих» областей Империи. Только располагая надежными форпостами среди коренного сельского населения, можно было рассчитывать на изменение национального облика все еще аграрного по преимуществу общества.

Гораздо меньшим оказывалось значение сдвигов в этническом составе городского населения. Хотя роль городов как узловых пунктов хозяйственной жизни в эпоху модернизации неуклонно возрастала, присущие им ассимилирующие механизмы, не в последнюю очередь определяемые постоянным притоком новых сил из деревни, несли в себе угрозу национальным меньшинствам.

«Население второстепенных городов, – не без основания полагали в Министерстве внутренних дел в начале 70‑х гг., – находится в прямой зависимости от состава населения в губернии и уезде…, искусственное привлечение лиц той или другой национальности к подобного рода городам… нисколько не повлияет на усиление и укрепление русского землевладения в Западном крае»². «Русское «я» теряется, – говорилось в материалах сенаторской ревизии Царства Польского 1910 г. – Природные костромич и ярославец нивелируются под общий облик поляка–гражданина гор. Варшавы»³. Нахождение в административных центрах крупных воинских контин–гентов в силу их обособленности и периодической сменяемости также не могло существенно влиять на ситуацию.

Тема имеет значительную литературу. После господства публицистики (1860–1880‑е гг.), часто, впрочем, не лишенной аналитического начала, наступил этап собственно исследовательской работы (1890‑е – 1917 гг.), в которой усилиям авторов по выявлению и обобщению источникового материала продолжали сопутствовать тенденции той или иной национальной и мировоззренческой природы. Историю майоратного землевладения в Царстве Польском исследовали Д. Г.Анучин и – с позиций представителя угнетаемой нации – Ю. Качковский. Русскому крестьянскому землевладению в Северо – Западном крае, главным образом в наиболее «проблемной» для Петербурга Ковенской губернии, посвятил свою работу А. А.Станкевич. По количеству наименований вся эта литература несравнимо беднее библиографии колонизации восточных территорий России. Не случайно практически отсутствуют данные по нашему региону у М. К. Любавского, капитальный труд которого, завершенный в 1930‑е гг., но включенный в научный оборот совсем недавно, подвел итог дореволюционным исследованиям колонизационной проблематики. Во многом похожая на удел книги Любавского судьба у недавно переизданной в Минске монографии

4. Цвикевича о западнорусизме, отразившей позицию долгое время хранившей безмолвие «третьей стороны» – представителей Белоруссии, Украины и Литвы. Занимая официальные должности, Анучин и Станкевич имели доступ к архивным материалам и проводили специальные «полевые» исследования с использованием методик устной истории. Насыщенность архивным материалом присуща и другим упомянутым публикациям, за исключением Цвикевича, базировавшегося на журнальной публицистике, которую привлекал также Качковский. В послевоенный период интересующие нас сюжеты затрагивались преимущественно специалистами по аграрной истории, в числе которых следует выделить

5. И. Неупокоева, занимавшегося Литвой второй трети прошлого столетия, а также исследователей реформы 1864 г. И. И.Костюшко и К. Гроневского. Событием стала книга Д. Бовуа о вытеснении крупного польского землевладения на Правобережной Украине после восстания 1863 г. Тесным образом связана с рассматриваемой проблематикой наша работа о старообрядцах, осевших на западных рубежах Империи 4.

Настоящая глава является первым опытом обобщающего исследования, содержащего сведения сразу о трех исторических эпохах (дореформенной 1830–1850‑х гг., Великих реформ 1860–70‑х гг. и массовых переселенческих движений рубежа веков), всех отошедших к России землях Речи Посполитой, а также основных типах землевладения.

Хотя пожалования бывших земель Речи Посполитой получали не одни только приближенные к трону вельможи, большая часть угодий в последней трети XVIII в. пошла на устройство латифундий. Особенно много их было роздано на территории позднейших Могилевской и Витебской губерний, отошедшей к России по первому разделу. Так, по весьма, правда, приблизительным подсчетам П. Г.Козловского, в конце 1850‑х гг. русские помещики составляли здесь 14,7 % землевладельцев, тогда как в белорусских уездах Виленской губернии их было почти на порядок меньше. Оценка намерений правительства звучит у Козловского довольно противоречиво. Однако, как нам кажется, исследователь склонялся к заключению, что при Екатерине и Павле «царизм еще не ставил перед собой задачи коренным образом изменить национальный состав землевладения»⁵.

Дальнейшая помещичья и крестьянская колонизация западных рубежей Империи теснейшим образом связана с репрессивной политикой, проводимой на этих землях после подавления восстания 1830–1831 гг. Планы раздачи имений на майоратном праве начали оформляться в правительственных сферах одновременно с конфискацией поместий повстанцез. Уже в 18311832 гг. состоялся обмен мнениями о предпочтительной форме русского землевладения в Западном крае. Предложение М. Н.Му/ равьева об аренде встретило возражения Комитета по делам западных губерний, считавшего этот путь гибельным и для хозяйства, и для крестьян. Комитет отдавал предпочтение традиционным пожалованиям на вотчинном праве. Вслед за флигель–адъютантом Опочининым, представившим свои соображения несколько раньше Муравьева, Николай I настаивал на соблюдении интересов крестьян: «при отдаче имений в потомственную собственность не произойдет ли того важного неудобства, что крестьяне сделаются крепостными русских помещиков». Желая гарантировать неизменность повинностей и надела, царь склонялся к 100-летней аренде. В столкновении различных точек зрения в правительстве оформилась идея майоратов – неотчуждаемых и неделимых владений, переходящих в порядке прямого наследования. Хотя царь собственноручно снял верхнюю ограничительную планку в 800 душ, законодатели достаточно единодушно выступали за хозяйства средних размеров 6. И по избранной юридической форме, и по размерам пожалования новый курс порывал с практикой екатерининского времени. Однако, в Западном крае и Царстве Польском судьбы майоратного землевладения сложились по–разному.

В белорусско–литовских и украинских губерниях размер пожалования исчислялся в крестьянских душах. Первоначально нижняя его граница была определена в 100 душ, позднее этот показатель в три раза увеличился. Проектные характеристики майоратов определялись тогдашними представлениями о хозяйстве, способном приносить стабильный доход и обеспечивать своего владельца. Поскольку большая часть конфискованных имений этому требованию не отвечала, правительство приняло решение об их укрупнении путем покупки казной прилегающих частных владений. Планы устройства майоратов не ограничивались одними конфискованными имениями. В своих крайних редакциях они распространялись на всю государственную деревню западных губерний и предусматривали скупку казной польских имений. Наибольшую известность получили предложения, с которыми выступали в 1839–1841 гг. киевский и виленский генерал–губернаторы Д. Г. Бибиков и Ф. Я. Миркович, а в 1845–1846 гг. минский губернатор А. В.Семенов и снова Миркович 7.

Особым размахом отличались прожекты Мирковича, выражавшего готовность пустить в ход в четырех северо–западных губерниях 840 казенных имений с населением 236 767 душ. Правда, более чем половина из них не отвечала даже минимальному, 100-душному, цензу. Миркович намеревался варьировать различные формы передачи имений, дабы те попали в руки русским дворянам «частию посредством продажи, частию дарственно от монарших щедрот, в наследственное владение майоратами, пожизненными владениями или на эмфитетических правилах…, или взамен пенсий». «Введение в сей край тысячи или более русских фамилий, – писал генерал–губернатор, – непременно бы произвело значительный нравственный переворот в пользу правительства, основало бы русскую народность и составило бы центр, к которому благомыслящие туземные владельцы стали бы присоединяться»⁸. Миркович предостерегал от повторения ошибок времен Екатерины и Павла, когда дарованные русской аристократии поместья были затем либо проданы, либо сданы в аренду «местным уроженцам». Новым владельцам вменялось в обязанность проживать в них или, по крайней мере, поручать ведение дел русским управляющим. Дворянской колонизации Миркович отдавал безусловное предпочтение перед использованием в обрусительных целях всех других сословий. Знаменательно, что свои проекты 40‑х гг. как не потерявшие злободневности Миркович двадцать лет спустя передал М. Н.Муравьеву и получил сочувственный отзыв последнего 9.

Радикальные намерения местной администрации находили поддержку в Комитете по делам западных губерний, но не получали дальнейшего развития из–за упорного сопротивления ряда министров, сначала Е. Ф.Канкрина, а позднее П. Д.Киселева. Комитет добивался разрешения для владельцев майоратов переводить в последние крестьян из других своих имений, мотивируя эту меру необходимостью «укрепления русского элемента», а также увеличения числа обязанных крестьян, что являлось одним из приоритетов аграрной политики. Как глава финансового ведомства Канкрин решительно возражал против создания новых вотчин, считая более пригодными для государственной деревни арендные отношения. Приводился и чисто политический аргумент, состоявший в том, что для Западного края важнее «привязать массу тамошних жителей к России…, нежели некоторое умножение русских владельцев». В конце 30‑х гг. этот довод был по сути повторен Киселевым, заявившим, что, испытав казенное управление, крестьяне ни под каким видом не смирятся с переходом в руки частных владельцев. Сопоставляя численность польских землевладельцев в западных губерниях (19872) с предусмотренным одним из проектов количеством новых русских помещиков (420), Киселев ставил под сомнение целесообразность акции как таковой. Министр государственных имуществ указывал на сложности устройства русских помещиков на новых местах, напоминая о том, что «дворян колонизовать вдруг невозможно». Поначалу допускавший компромиссы, П. Д.Киселев с каждым годом все настойчивее противодействовал созданию майоратов, считая крайне опасным наступление на государственную деревню, эту главную арену реформ николаевского царствования.

Возвращение ко «временам очаковским» оказалось во второй четверти XIX в. немыслимым ввиду вполне серьезных намерений Николая I в крестьянском вопросе. В конечном счете удалось не только отстоять казенные имения Западного края, но и в 1846 г. включить в их состав большую часть конфискованных имений повстанцев. Практические результаты многолетней дискуссии свелись к созданию двух майоратов братьев Васильчиковых. Правительство пошло в этой части Империи не к майоратному землевладению, а к введению инвентарных правил 10.

Во второй половине 50‑х гг. обсуждение колонизационных планов возобновилось. Оба западных генерал–губернатора того времени, И. И.Васильчиков и В. И.Назимов, выступили с проектами привлечения поземельными выгодами русских чиновников. Назимов вновь предложил выделить казенные земли для образования майоратов. В очередной раз Министерство государственных имуществ, во главе которого находился сменивший Киселева М. Н. Муравьев, дало отрицательный отзыв и получило поддержку Комитета министров. В Петербурге хорошо помнили неудачные начинания 30‑х гг. К тому же в период, когда полным ходом шла подготовка крестьянской реформы, новые эксперименты с майоратами выглядели особенно неуместными. Склонявшийся к примирению с поляками Александр II не проявлял настойчивости в данном вопросе. Наконец, подсчет стоимости проекта Назимова показал, что заявленная им сумма нуждается в более чем стократном (!) увеличении. «Усиление русского элемента в крае, – заключал С. М. Середонин, – не вышло из области предположения»¹¹.

По–иному обстояло дело с майоратами по другую сторону Буга, где эта форма землевладения широко культивировалась в период существования Герцогства Варшавского Наполеоном. На основании закона 1835 г. в Царстве Польском в течение десяти последующих лет было объявлено о 138 пожалованиях. Разделенные в зависимости от приносимого годового дохода на шесть разрядов, майораты в основном достались военным, участникам кампании 1831 г. Награжденные майоратами гражданские чиновники являлись служащими как центральных ведомств Империи, так и администрации Царства Польского 12. За очень редкими исключениями, майораты учреждались не на конфискованных, а казенных землях 13. В отличие от планов в отношении Западного края, предусматривавших создание компактных земельных массивов посредством прирезки окрестных угодий, в Царстве Польском власти пошли по более простому пути, формируя каждый майорат из нескольких фольварков, нередко находящихся на весьма значительном расстоянии друг от друга. В Царстве запрещалось отдавать майораты в залог под кредит, тогда как в Западном крае, согласно правилам 1836 г., это допускалось. Николай I рассчитывал, что русское майоратное землевладение явится для поляков «ужасным ударом»¹⁴. Раздача майоратов имела большой резонанс в русском обществе. «При рассказах о пожаловании многим генералам в Польше земель, – доносили московские жандармы, – находят сию милость, кроме милости, истинно царским распоряжением, и дворянство в сей милости видит особенную поддержку своего сословия от царя»¹⁵. Однако хотя при оценке доходности имений их действительная стоимость сильно занижалась, новые владельцы нередко обращались к властям с претензиями. Довольно типичным можно считать разочарование, испытанное К. Толем, воображение которого под влиянием слухов рисовало сказочное богатство польских майоратов. «Я полагал, – писал он в 1837 г., – что если и половина [их] заслуживала бы уважения, то и тогда уже я мог быть вполне довольным». Личный осмотр имения слухов не подтвердил: опытный помещик отметил болотистые и песчаные почвы, ветхость строений, отсутствие фольварочного инвентаря, бедность крестьян, споры с соседями по поводу лесов и т. д.1⁶.

Согласно букве закона, новые землевладельцы должны были сами исповедовать православие и передавать свои майораты только православным наследникам, но практика знала исключения из этого правила. Среди инославных преобладали протестанты. Между прочим, остзейское дворянство уже тогда присутствовало также в планах в отношении Западного края. В 1857 г. Ф. Ф.Бергу, в то время финляндскому генерал–губернатору, было позволено завещать майорат племяннику с освобождением последнего от «обязанности переменить свое нынешнее евангелическое исповедание». Несколько месяцев спустя еще один протестант, капитан Баранов, получил разрешение наследовать майорат отца при условии «в случае женитьбы воспитывать своих детей в православной вере»¹¹.

«Досель весьма немного примеров, – информировал И. Ф. Паскевич Николая I в 1840 г., – что майораты пожалованы католикам, но и эти лица суть русские подданные» (т. е. не коренные жители Царства Польского). Когда в 1837–1838 гг. с владельцев майоратов собирались подписки о знакомстве с условиями пожалования, генерал–лейтенант А. Л. Пенхержевский попросил разъяснения, как следует поступить ему, католику, если его жена и взрослые дети также принадлежат к этому вероисповеданию. «Должно ли непременно, – терялся в предположениях генерал, – дабы не лишить наследия, обратить их в греко–российское исповедание, или только они будут обязаны воспитывать в греко–российской вере уже детей своих». Главный директор правительственной комиссии финансов Царства Польского Р. Ф. Фурман, отвечавший за сбор подписей, настаивал на буквальном прочтении указа и не дал хода запросу владельца майората 18. После 1845 г. – знаменательный в общем контексте аграрной политики самодержавия рубеж – раздача майоратов в Царстве Польском была приостановлена и не возобновлялась почти два десятилетия.

Параллельно с попытками утверждения русского землевладения помещичьего типа в николаевскую эпоху проводятся также опыты крестьянской колонизации. Их отличительные черты: военизированный характер, использование в качестве переселенцев государственных крестьян, преобладание принудительных средств «водворения». Зарекомендовавшие себя мятежными в 1831 г. и приграничные уезды Северо – Западного края намечалось заселить государственными крестьянами из Псковской, Смоленской, Курской, Орловской и Калужской губерний. Для этой цели отводились земли, либо конфискованные у шляхты и костела, либо «освободившиеся» в результате принудительного перемещения местных государственных крестьян в глубь России. Предпринятые в 30‑е гг. практические шаги в данном направлении вовсе не соответствовали масштабным планам, над которыми напряженно работала правительственная мысль. Уже в 1838 г., «ввиду многих неудобств», переселенческая акция была приостановлена, но царь требовал от П. Д.Киселева ее продолжения 19. Интересна в этой связи позиция Ф. Я.Мирковича. «Поселение русских крестьян, – рассуждал он, – сколько, с одной стороны, представляло бы надежное средство к предупреждению всяких злоумышленных на границе покушений в политическом отношении, столько, с другой, было бы тщетным к искоренению… контрабанды». Свойственная русским предприимчивость, обычно высоко ценимая в колонизационных планах, оборачивалась для правительства новым злом 20.

Западный край привлек к себе внимание также в связи с предстоящим расширением сети военных поселений. 1831 г. – важнейшая веха не только в польском вопросе, но и в политике милитаризации государственной деревни. Крупные волнения поселян заставили критически взглянуть на аракчеевское детище. В том, что идея поселений присутствовала в правительственной программе еще четверть века, определенную роль, на наш взгляд, могло сыграть намерение использовать их для колонизации национальных окраин. До 1831 г. военные поселения концентрировались преимущественно на Новгородчине, Левобережной Украине и в Новороссии. Западные губернии, за исключением Могилевской и Витебской, для их устройства задействованы не были. В 30‑е гг. ставится задача размещения новых квартир во всех частях края. Мотивировалась она двояко. Хотя на территории Царства Польского, киевского и виленского генерал–губернаторств дислоцировалась Действующая армия – главная боевая сила России, – формирование военной инфраструктуры считалось здесь еще незавершенным. Поселян планировалось использовать для укрепления инвалидных, этапных и крепостных команд. Однако на передний план все более выступала иная цель. Влияние русских солдат на местное крестьянское, в частности литовское, население рассматривалось под углом зрения умножения верных престолу сил. По мере того, как обнаруживалась нехватка свободных казенных земель, зрело решение о выселении коренных жителей в глубь страны.

Расширение географии поселений вызывало живую заинтересованность Военного министерства, которое, при благоприятном для него развитии событий, могло рассчитывать на переход в свое ведение многих десятков тысяч казенных крестьян. В то же время это самым чувствительным образом задевало интересы Министерства государственных имуществ, которому вновь удалось одержать победу в межведомственной борьбе. Под предлогом устройства майоратов (!) оно вернуло под свою юрисдикцию часть крестьян Правобережной Украины, уже переданных военным 21.

Местные власти относились к идее поселений по–разному. В одних случаях они играли инициативную роль (Н. А.Долгоруков), в других – вели себя сдержанно и настороженно (Ф. Я.Миркович). Скептицизм последнего явился следствием столкновения кабинетных расчетов с реальной жизнью. Сразу после вступления в должность генерал–губернатора Мирковичу пришлось заниматься выполнением полученного еще Долгоруковым высочайшего повеления о «произведении опыта водворения пахотных солдат и устройства полкового штаба Виленской губернии, Телыпевского уезда, в конфискованном имении Шкудах». После наделения землей местных крестьян в этом «одном из обширнейших» имений губернии свободным осталось довольно скромное количество угодий (5737 десятин), притом чересполосных и худого качества. Сведение их в один массив потребовало бы переселения целых деревень. Такая перспектива должна была воскресить в памяти власть имущих отвод земель под военные поселения в Херсонской и Могилевской губерниях, производившийся в царствование Александра I и признанный неудачным 22.

Исходя из нормы 15 десятин на семью, наличных площадей хватило бы лишь на 382 пахотных солдата, т. е. неполный поселенный батальон. Основываясь на этом прогнозе, Миркович в письме от 15 мая 1841 г. предупреждал П. А.Клейнмихеля, что ведение поселенческого дела в таких масштабах «отклоняет всякую возможность достижения цели правительства». Основное препятствие генерал–губернатор усматривал в малоземелий живущих в казенных имениях крестьян. Кроме того, вразрез с ожиданиями большинства государственных людей, он опасался взаимного влияния поселенцев–великороссов и коренных жителей. Пришлые могли подвергнуться ассимиляции. «Целому народу, имеющему посреди себя посторонних людей другого происхождения, – считал Миркович, – свойственно иметь влияние на малое в сравнении с ним число их». Соседство же с солдатами аборигенов, чуждых, как показал опыт 1831 г., «воинского духа», способно произвести нежелательные перемены в настроениях последних.