Текст книги "Парадоксы имперской политики: поляки в России и русские в Польше (XIX — начало XX в.)"

Автор книги: Леонид Горизонтов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

Появление во второй половине 80‑х гг. в переписке Победоносцева с царем двух предостережений о польской опасности за пределами Западного края и Царства Польского имело очевидную политическую подоплеку. Самые неблагонадежные из поляков – мятежники 63‑го года, – пользуясь региональным характером правительственных мероприятий, распространяют сферу польского влияния. Значит, ограничительным законам надлежит придать более широкий размах.

Время для решительных действий пришло на рубеже 80–90‑х гг., когда, вне прямой связи с польским освободительным движением, но зато в широком контексте политической реакции в отношении инородцев и национальных окраин, поднялась новая волна притеснений поляков. 25 мая 1888 г. Александр III утвердил подробнейшую инструкцию о службе инородцев в военном ведомстве (йолно–стью публикуется в Приложении № 2). Из 94 параграфов документа 80 целиком адресованы католикам, что, на наш взгляд, лишний раз отражает значимость польского вопроса для национальной политики имперского правительства. Являясь опытом кодификации всех принятых к тому моменту запретительных и ограничительных норм, инструкция свидетельствует, что именно антипольское законодательство отличалось наибольшей разработанностью. Тем не менее 54 параграфа (т. е. порядка двух третей) вводили новые установления.

За два месяца до высочайшего утверждения этого уникального документа министр путей сообщения проинформировал главу военного ведомства о том, что западные генерал–губернаторы обращаются к нему «с ходатайствами о принятии мер к уменьшению числа лиц католического вероисповедания, служащих на железнодорожных линиях». В этой связи он просил своего коллегу по кабинету поделиться действующими в Военном министерстве правилами, дабы «при рассмотрении этого вопроса сообразоваться»¹¹⁰. Следует заметить, что само железнодорожное ведомство имело долгий опыт борьбы с «полонизмом»: почти сразу после Январского восстания, например, стали собираться сведения о поляках, занятых на Московско – Нижегородской дороге 111.

Помимо Министерства путей сообщения, инструкция от 25 мая была послана «для сведения» директору департамента полиции В. К. Плеве и начальству ряда других учреждений, ответственных за важнейшие отрасли администрации 112. Руководители Военного министерства, которое в милитаризованной Империи занимало особое место, не замыкались в сугубо армейской сфере. Д. А.Милютин писал в своих воспоминаниях о способности поляков «протираться во все части администрации, занимая влиятельные должности, наполняя все специальные технические ведомства, как то учебное, почтовое, телеграфное, железнодорожное и т. д.»¹¹³. Бывшие земли Речи Посполитой имели к тому же выдающееся стратегическое значение. Можно поэтому не удивляться, что координирующая роль в разработке антипольских нормативов принадлежала именно военным.

В 1889 г. при Министерстве путей сообщения с участием представителей Военного министерства и МВД было образовано особое совещание для обсуждения вопроса об ограничении числа поляков и евреев, обслуживавших железные дороги и иные средства коммуникации в губерниях западной полосы Империи. Согласно заключению этого совещания, «процентное отношение лиц русского и нерусского происхождения в низших должностях подлежит установлению на каждой отдельной дороге и по каждому роду должностей в зависимости от племенного состава местности, данною дорогою прорезываемой». В октябре 1892 г. по инициативе варшавского генерал–губернатора И. В.Гурко созывается новое совещание с участием военного министра, а также министров внутренних дел и путей сообщения, разработавшее более подробные инструкции 114. Согласно свидетельству вхожего в высшие петербургские сферы Я. Яцины, в рассматриваемый период была установлена ««линия безопасности» в России, призванная защитить от вредной деятельности поляков на государственных должностях и во всяком ином качестве; переступить за эту линию не мог ни один образованный поляк, равно как и рабочий. Начиналась она на Висле и пролегала сначала через Урал, затем сибирские тундры и так до самого Тихого океана; для каждой сферы были определены места, на которые запрещалось принимать поляков»¹¹⁵. Действие секретного законодательства отмечалось многими современниками. По свидетельству жандармского генерала А. И. Спиридовича, дело доходило до преследования «польских бородок». Начинавший службу на юго–западных железных дорогах С. Ю.Витте считал кампанию по удалению поляков с казенных мест «данью безумному политическому направлению» ^{и 6}.

Итак, при Александре III политика национальной дискриминации, восторжествовавшая после 1863 г., оформилась в целую систему негласных инструкций. Будучи глубоко дифференцированной по ведомственному и региональному признаку, на практике она допускала отступление от норм как под давлением объективных обстоятельств, так и в силу предрасположенностей отдельных должностных лиц. Вместе с тем в том виде, в котором ее получил в наследство от своих предшественников Николай П, она была трудно искоренима. Очередная смена самодержцев, вопреки ожиданиям поляков, не прекратила дальнейшего уточнения «линии безопасности». Эта работа продолжалась и в начале XX в. Все правила вводились «секретными циркулярами, в изъятие из закона».

Ограничения на «туземные элементы», по признанию руководства военного ведомства, сильно затрудняли мобилизационное развертывание частей, находившихся в непосредственной близости к вероятному театру военных действий. У принятой системы было и другое неудобство. По заслуживающему доверия свидетельству Ф. Ф.Орлова, новобранцы из Царства Польского поступали преимущественно на Кавказ и в Туркестан. «Сколько бы мы ни толковали новобранцам западных губерний, отправляемым на службу в части войск, расположенные в Приамурском крае или Средней Азии, что они посылаются туда стоять на страже «родного очага», – писал Д. А. Милютин, – они все же будут считать, что отбывают государственную повинность и только». Новобранец, «когда его среди глубокого мира отрывают от места родины…, не может смотреть на это иначе, как на акт недоверия к нему»¹¹⁷.

«На практике… предписания не были строго соблюдаемы (может быть, не действовали постоянно), особенно в последние годы перед началом первой мировой войны», – делает заключение Т. Радзиво–нович. Польский исследователь справедливо указывает на то, что в трех военных округах западной полосы Империи в начале века дислоцировалось свыше половины численного состава российской армии. Что же касается дискриминации офицеров–поляков, то, по свидетельству А. И. Деникина, «в военном и товарищеском быту тяготились этими стеснениями, осуждали их и, когда только можно было, обходили их»¹¹⁸.

То же, по всей видимости, можно сказать и о действии ограничений на жительство, введенных указом 1868 г. Предусмотренное им «особое распоряжение» последовало лишь летом 1905 г. и содержало весьма жесткую норму: рассмотрение каждого конкретного случая переселения генерал–губернаторами и губернаторами 119. Другое дело – практическое выполнение предписаний. По данным В. М. и Н. В.Кабузанов, в 1897–1913 гг. польское население Правобережной Украины значительно пополнилось выходцами из Царства 120. Хотя их приток, по всей видимости, усилился после 1905 г., он имел место и в период действия запрета, что, в частности, нашло отражение в публицистике Ф. Ф.Орлова 1880–1890‑х гг.¹²¹.

Вытеснение поляков с государственной службы обеспечило их массовый приход в свободные профессии, прежде всего те, что были вызваны к жизни политическими и экономическими переменами в стране, начатыми в эпоху великих реформ. Польское присутствие было весьма ощутимо в конце века в среде присяжных поверенных и адвокатов. «В Польшу поляки на судебные должности не назначались по секретному распоряжению Министерства юстиции, – писал хорошо осведомленный Г. Б. Слиозберг. – В западных губерниях… поляков на государственную службу по судебному ведомству также не назначали. Оканчивающим юридический факультет… полякам оставалось лишь одно: избрать свободную профессию, т. е. вступить в адвокатуру»¹²². Современники отмечали их концентрацию и в ряде казенных учреждений, не исключая канцелярии Сената 123.

Продолжала ставить под сомнение эффективность принятых мер правая печать. Во второй половине 90‑х гг. на растущую полонизацию Смоленщины вновь указали Л. Волков и Н. Энгельгарт. «Смоленскую губернию прибирают к рукам евреи и поляки, – писал последний. – Польский элемент сильно чувствуется в Смоленске. Польская речь, польские лица, особый характер костюмов, какие–то особые желтые широкие тужурки на «привислинский» лад, дроги и фургоны (польская упряжь в Западном крае была запрещена особым распоряжением. – Л. Г.) – все говорит об усилении поляков в этой вечно боровшейся с ними древней русской области». Наряду со Смоленской, Л. Волков фиксировал рост польского землевладения «не по дням, а по часам» также в Черниговской, Херсонской, Екатеринославской и Бессарабской губерниях, «усиленный наплыв поляков в Псковскую губернию», захват ими «множества должностей», помимо уже названных мест, в Калужской и Казанской губерниях, в Сибири, на Кавказе и, конечно же, в столицах. Повсюду: в канцеляриях, столичных клубах, на заводах и железных дорогах – авторам правых изданий виделись «маленькие царства польские»¹²⁴.

«Говоря об узаконенном проценте польского элемента в русских учреждениях, – писало суворинское «Новое время», – необходимо отметить тот факт, что этот процент доводится (если пожелают, а то и так молено обойтись) простым набором русских в конторщики, сторожа и пр. и предоставлением других, высших, должностей полякам. Таким образом весьма быстро образуется царство польское»¹²⁵. Приведенное свидетельство, разумеется, нуждается в критическом к нему отношении. Установлено, однако, что польские предпринимате

ли и инженерно–административный персонал, обосновавшись в России, стремились подбирать рабочих из числа своих соотечественников. Хорошая, как правило, квалификация делала их желанными и на предприятиях, принадлежавших русским владельцам 126.

Когда в 1897 г. в «Новом времени» появились сведения о большой концентрации польских специалистов на строительстве магистралей в восточных частях Империи, дело докладывалось императору. Опечаленный Николай II развел руками: русских кадров было слишком мало, чтобы обеспечить нужды быстрого индустриального развития огромной страны 127. В 1898 г. на страницах «Русского вестника» сообщалось о том, что «постройка Пермско–котласской ж. д. всецело в польских руках, и служащие при постройке этой дороги русские жалуются на притеснение их поляками»¹²⁸.

С началом массовых крестьянских миграций в последние десятилетия прошлого века особое значение приобрела переселенческая политика. В привлечении части населения окраин во внутренние губернии Н. Х.Бунге видел действенное средство приглушения их национальных особенностей. Однако в проведении этого курса он призывал проявлять максимальную осторожность. В другой версии политического завещания Бунге его позиция изложена с полной определенностью. «Если усиление польского и католического элемента нисколько не желательно в пограничных с Польшею губерниях, то едва ли также можно советовать устройство польских поселений в юго–восточной России и в азиатских владениях. Уместно ли создать польско–католические поселения там, где русской стихии приходится бороться с инородцами и магометанами и где никак нельзя рассчитывать на слитие польско–католического населения с русским православным?…»¹²⁹. В середине 80‑х гг. администрации Радомской губернии «с большим трудом удалось остановить» местных крестьян, стремившихся перебраться в восточные части Империи 130. Правительство сочло, что, «с точки зрения целесообразности», включение в переселенческое движение жителей Царства Польского «ни в коем случае нельзя приветствовать». Вступившие в силу в 1889 г. нормы регулирования миграционных потоков к Привислинскому краю не применялись вообще. Вопрос оставался открытым и в 90‑е гг.¹³¹.

Впрочем, не была чужда правительственным кругам и иная точка зрения, предельно четко выраженная историком и публицистом правого толка Ф. М.Уманцем. «Русские подданные из иностранцев, – считал он, – являются на Востоке такими же представителями европейско–христианской идеи, как и мы…, они в этом положении всегда будут искать опоры в том же русском государственном начале, на которое опираемся и мы… В результате получается тот практический вывод, что немцы, шведы, поляки, норвежцы и т. д. представляются на Уссури, Амуре, в Туркестане и т. д. таким же желательным элементом колонизации, как и уроженцы Тверской, Московской или Курской губернии»¹³².

Не исключал польскую крестьянскую колонизацию при обсуждении вопроса о Пермско–котласской железной дороге И. Л. Горемы–кин 133. В канун первой российской революции возник проект перемещения в Сибирь 43 тысяч шляхтичей Новгородского уезда Волынской губернии 134. Эта мера, будь она осуществлена, носила бы не карательный, а патерналистско–охранительный характер: ее не исключали и для поддержания терпящих нужду дворян «скудеющего» Центра. После революции на переселении малоземельных крестьян Царства Польского горячо настаивал близкий к П. А. Столыпину сенатор Д. Б. Нейдгарт. По его мнению, поляки вовсе не должны устраняться от несения тягот, связанных с переездом и хозяйственным освоением новых земель. Сенатор не видел никаких трудностей в преодолении ограничений 1889 г. («едва ли это норма, которую не перейти»). Есть основания полагать, что последние к концу революции фактически уже не действовали 135.

Общую ситуацию с секретным законодательством в отношении поляков точно и емко характеризует документ официального происхождения, датированный январем 1905 г. «В некоторых ведомствах, – гласит он, – принятие на службу и повышение по оной поляков или католиков ограничено известными процентами, в других доступ для них совсем закрыт. Закона в этом отношении нет, но существуют инструкции, циркуляры, правила, нигде и никогда не опубликованные, существуют подчас устные запрещения, так что о существовании ограничений и запрещений можно судить лишь по фактическому положению дел»¹³⁶.

Подготовка в развитие указа от 12 декабря 1904 г. правовых актов, отменяющих национальные ограничения по службе, надолго задержалась в министерских и думских инстанциях. Хотя в действиях правительства и прослеживается боязнь вызвать национальной дискриминацией недовольство общественности, оно явно не спешило порывать с прошлым. «В ряде важных правительственных актов последнего времени проводятся начала равноправия всех элементов населения государства без различия их по племени и вероисповеданию, – читаем в секретной записке военного министра А. Ф.Редигера конца 1906 г. о процентных нормах. – Однако полное практическое осуществление этих начал вероятно станет возможным лишь с наступлением более или менее полного успокоения умов… Такое успокоение едва ли может наступить в сравнительно короткий срок»¹³⁷.

Большой резонанс получило выступление в Государственной Думе И. Г.Щегловитова, занимавшего в 1906–1915 гг. пост министра юстиции 138. Накаленную атмосферу этого заседания, состоявшегося 2 марта 1909 г., сохранила его стенограмма. «С практической стороны, – говорил министр о судебных должностях Царства Польского, – было бы величайшей ошибкой (Пуришкевич, с места: несчастьем) раскрыть в настоящее время двери суда для лиц польского происхождения… Они засорят это дело своим сепаратистическим

направлением. (Голос слева: молодец министр; голос справа: великолепно; голос слева: ничего великолепного нет, стыдно). Двери суда в других частях Российской империи полякам открыты, ибо мы стоим на почве равноправия… Щиунелис, с места: в Сибири, в Туркестане? Голос из центра: нет, и в Харьковской губ.; Марков 2, с места: слушайте, слушайте)». Щегловитов ссылался на ограничения, введенные после восстания 1863–1864 гг., но, вызвав бурные рукоплескания справа, добавил, что и без правовых санкций «как представитель нынешнего правительства» придерживался бы дискриминационной практики 139. В унисон правому министру черносотенный «Мирный труд» писал в 1909 г. о «поляках, наводнивших у нас целые ведомства»¹⁴⁰. Антипольская политика самодержавия вызвала повышенный интерес комиссии Временного правительства, допрашивавшей Щегловитова в 1917 г. На вопрос, «на каком законе вы основывали соответственные мероприятия», последовал ответ экс–министра: «конечно, закона я бы вам не указал…». Членами комиссии Щегловитову были предъявлены факты национальных притеснений за пределами Царства Польского, которым тот в своих показаниях, как и в думском выступлении, стремился ограничить признание проводившейся дискриминации поляков 141.

Сбор министрами и главноуправляющими сведений о существующих ограничениях побудил перейти в наступление местные власти. По отзыву варшавского генерал–губернатора Г. А.Скалона, «замечаемый ныне сильный подъем сепаратических стремлений в польском обществе исключает возможность передачи в настоящее время и в ближайшем будущем лицам польского происхождения руководящей роли по управлению как целым краем, так и отдельными его составными частями»¹⁴². Вплоть до самой оккупации немцами Царства Польского в 1915 г. продолжалось начатое еще перед революцией обсуждение вопроса о службе поляков на железных дорогах и в почтово–телеграфных учреждениях. Планку требований к ним власти подняли невиданно высоко: от железнодорожников добивались «не только безусловной преданности России, но и полного самоотвержения»¹⁴³.

Уже на втором году мировой войны депутат Думы от Виленской губернии Л. С.Путткамер обращал внимание на то, что к западным губерниям применяется «специальная политика по традиции». «Этой политики розни и недоверия, – продолжал он, – не переменила ни война, властно требующая единения, и не оказали на нее влияния исторические акты, говорящие о примирении двух братских народов… В политике Министерства внутренних дел по отношению к нам личность министра играет второстепенную роль. Основа зла лежит всецело в ограничительных законах, которые дают администрации возможность проявлять свое антипольское усердие л бесконечной веренице циркуляров»¹⁴⁴.

Два краеугольных камня политики Николая I – рассеяние поляков за пределами исторического ареала их обитания и побуждение их к государственной службе – в связи с новым восстанием дали серьезную трещину. Утверждаются тенденции к сосредоточению польских подданных Империи на бывших землях Речи Посполитой (или одного Царства Польского) и отчуждению их от государственной службы. На место детальному, стремившемуся все предусмотреть и в точности регламентировать законодательству приходит инициатива отдельных ведомств и рвение местных властей. Курс на «затирание» границы 1772 г. и борьба с ее нарушениями со стороны поляков – вот тот круг, в котором вращалась правительственная мысль последней трети XIX в.

Этот круг идей не мог не реагировать на перемены в реальной жизни, объективные процессы социального, демографического и хозяйственного развития. Особое значение для политики в польском вопросе имело разложение многочисленного шляхетского сословия. Стремление избежать социальной деградации побуждало выходцев из шляхты к получению образования и часто к поступлению на государственную службу. Это определило массовость притока поляков именно в те сферы, которые правительство желало от них оградить. Ограничения антипольского законодательства, наряду с характерным для переходного периода отставанием спроса на работников умственного труда, приводили к тому, что невостребованными оставались лица с высоким образовательным цензом. Е. Едлицкий писал в этой связи о перепроизводстве интеллигенции, фиксируя качественный рост напряженности в Царстве Польском около 1870 г.¹⁴⁵. Важная роль принадлежала также динамичному промышленному развитию польских земель.

В сущности, в конце XIX в. как в европейской, так и в азиатской частях Империи власти пожинали плоды собственных усилий по дискриминации поляков в Царстве Польском и Западном крае. Каждый «успех» там сторонников жесткой линии рано или поздно оборачивался неблагоприятными, с точки зрения самих же властей, последствиями за сотни и тысячи верст от Варшавы и Вильны, делая необходимой борьбу с «польским засилием» практически на всей территории государства.

В разное время против ущемления прав поляков выступил целый ряд крупных государственных деятелей России. П. А.Валуев высказывался за их широкое привлечение на государственную службу и до конца своей политической карьеры преследовался лагерем Победоносцева как изменник «русскому делу». С возвышением С. Ю.Витте продолжатели Каткова связывали польскую экспансию 90‑х гг.¹⁴⁶. Вразрез с преобладавшим в высшей бюрократии мнением, вызывая яростную критику справа, П. Д.Святополк – Мир–ский считал, что «поляк, идущий… на дело, руководимое русским правительством, так или иначе отторгается от той сферы польского общества, которая желает оставаться оппозиционною»¹⁴⁷. В 1905 г. Комитет министров указал на вредность закрытия должностей для поляков, «прошедших курс русской школы»: в чем же тогда ее интеграционная миссия?¹⁴⁸. Известно противостояние большинству членов кабинета в польском вопросе министра иностранных дел С. Д.Сазонова 149. Однако разраставшийся революционный пожар был на руку приверженцам дискриминационных мер, и решительного отказа от наследия XIX в. так и не произошло.

¹ С. Шинкевич, И. Ю.Заринов. Поляки Российской империи и СССР…, с. 8.

² А. С.Пушкин. Поли. собр. соч. в 16-ти томах, т. 14. М.; Л., 1941, с. 179; Pamiet–niki Fryderyka hrabiego Skarbka. Poznari, 1878, s. 176–177; W. Bortnowski. Pow–stanie listopadowe w oczach Rosjan; А. П. Щербатов. Генерал–фельдмаршал князь Паскевич… СПб., 1894, т.4, с. 174–175.

³ Столетие Военного министерства. 1802–1902. Главный штаб. Исторический очерк. Комплектование войск в царствование Николая I, т. 4, часть II, книга I, отдел И. СПб., 1907. Приложения № 2–4.

⁴ А. П. Щербатов. Генерал–фельдмаршал князь Паскевич… Приложения к т. 5, с. 9.

⁵ Столетие Военного министерства…, с. 70.

⁶ Przemiany spoleczne w Krolestwie Polskim…, s. 226.

⁷ См.: A. Chodubski. Aktywnosc kulturalna Polakow w Azerbejdzanie…, s. 91.

⁸ Emigracja z ziem polskich…, s. 85.

⁹ J. Jedlicki. Klejnot i bariery spoleczne…

п

12

¹⁰ ПСЗ. 2‑е собрание, т. XI, отд. 2, 2.12.1836, № 9752. СПб., 1837, с. 242–243; Росписание сухопутных войск. Исправлено на 25 апреля 1837 г., часть I. СПб., 1837.

13

14 15

Русско–польские революционные связи, т. 1. М., 1963, с. 379. ГА РФ, ф.728, оп.1, д.2271, раздел XXXII, л.47 об‑48, 108; Ю. Бардах. Курсы польского права в Санкт – Петербургском и Московском университетах в 18401860 годах / Польские профессора и студенты…

Столетие Военного министерства…, с. 144; L. Zasztowt. Koniec przywilejow– de–gradacja drobnej szlachty polskiej na Litwie historycznej i Prawobrzeznej Ukrainie w latach 1831–1868 / Przeglad Wschodni, 1991, № 3, s. 629–631. D. Beauvois. Polacy na Ukrainie 1831–1863…, s. 94–101; L. Zasztowt. Koniec przywilejow…, s.632–634.

20

21 22 23

16 17 18 19

ПСЗ. 2‑е собрание, t. XVI, отд.1, 2.06.1841, № 14601. СПб., 1842, с.428; Извлечение из отчета министра государственных имуществ за 1843 год. СПб., 1844, с. 30; Белоруссия в эпоху феодализма…, т. 4, с. 133. Исторический обзор деятельности Комитета министров, т. 2, часть 1, с. 233–235. И. А.Гончаров. На родине/Собр. соч. в 8-и томах, т. 7. М., 1954, с.278. W. Staniszewski. Pamietniki wieznia stanu i zestanca. Warszawa, 1994, s. 282. См., например: Г. С. Сапаргалиев, В. А. Дьяков. Общественно–политическая деятельность ссыльных поляков в дореволюционном Казахстане. Алма – Ата, 1971, с. 137.

А. П. Щербатов. Генерал–фельдмаршал князь Паскевич… Приложения к т. 5, с. 13–14; Pamietniki Fryderyka hrabiego Skarbka, s. 175. Белоруссия в эпоху феодализма…, т. 4, с. 86. Записки Иосифа, митрополита Литовского, т. 1, с. 599. ГА РФ, ф. 728, on. 1, д.2271, раздел IV, л. 13.

²⁴ РГВИА, ф.801, оп.64/5. 1831 г., связка 6, д.2, л.1; ГА РФ, ф. 728, оп.1,

д. 2271, раздел III, т.1, л. 129 об‑130, 150.

²⁵ РГВИА, ф.801, оп.64/5. 1831 г., связка 6, д.2, л. З-4 об.

²⁶ ГА РФ, ф.728, оп.1, д.2271, раздел III, т. III, л. 49.

²⁷ ПСЗ. 2‑е собрание, т. ХИ, отд.1, 23.01.1837, № 9894; 13.07.1837, № 10452.

СПб., 1838, с. 59–60, 648–649.

²⁸ М. Ф. Владимирский – Буданов. История императорского университета св. Вла-

димира, т. 1. Киев, 1884, с. 77.

29 _{ГА рф ф 728}, _оп>i_t д.2271, раздел IV, л. 35 об‑36.

³⁰ ПСЗ. 2‑е собрание, т. XVI, отд.1, 11.01.1841, № 14182. СПб., 1842, с. 51–52;

ГА РФ, ф. 728, оп.1, д.2271, раздел III, т. III, л. 117 об.

32

зз

34

³¹ ПСЗ. 2‑е собрание, т. XV, отд. 1, 4.01.1840, № 13047. СПб., 1841, с.3–4; т. XVI,

отд.1, 12.08.1841, № 14802. СПб., 1842.

Федор Яковлевич Миркович… Приложения, с. 115; [Основной текст], с. 282. Обозрение Киевской, Подольской и Волынской губернии с 1838 по 1850 год / Русский архив. 1884, № 5, с. 39.

Исторический очерк деятельности Комитета министров, т. 2, ч.1, с. 240241; Белоруссия в эпоху феодализма…, т. 4, с. 86.

³⁵ ПСЗ. 2‑е собрание, t. XXVII, отд.1, 3.05.1852, № 26190; № 26340. СПб.,

1853, с. 285–286, 389–391.

³⁶ А. П. Щербатов. Генерал–фельдмаршал князь Паскевич… Приложения к т. 5,

с. 390.

³⁷ РГВИА, ф. 405, оп. 10, д.1772, л. 19 об.

³⁸ ПСЗ. 2‑е собрание, t. XXVII, отд. 1, 10.06.1852, № 26360. СПб., 1853, с. 401-

404.

³⁹ Там же, 14.11.1852, № 26776, с. 667–669.

⁴⁰ Записки Иосифа, митрополита Литовского, т. 2, с. 543–547.

⁴¹ Исторический обзор деятельности Комитета министров, т. 3, ч. 1, с. 160.

42 _{ГА рф} ф.728, оп.1, д.2271, раздел III, т. IV, л. 77 об‑79 об.

⁴³ ПСЗ. 2‑е собрание, t. XXVII, отд.1, 20.08.1852, № 26538. СПб., 1853, с.530.

⁴⁴ НГАРБ, ф. 1, воп. 22, спр. 220, арк. 100.

45 _{ГА рф ф 728j оп> lf}  д.2271, раздел XXXII, л.81–81 об.

⁴⁶ РГИА, ф.1170, д.49, л. 420.

⁴⁷ РГИА, ф. 1270, on. 1, д.1488.

⁴⁸ РГИА, ф.1409, оп.2, д.6829, 4.621, л. 5–6.

⁴⁹ T. Padalica. Listy z podrozy, 1.1. Wilno, 1859, s. 84–85.

⁵⁰ Московские ведомости, 30.08.1856 (№ 104), c.910; П. А.Валуев. Дневник / Рус-

ская старина. 1891, № 6, с.611–612; НГАРБ, ф.1, воп.22, спр.801, арк.1 ад;

Исторический обзор деятельности Комитета министров, т. З, ч.1, с. 161.

⁵¹ НГАРБ, ф. 1, воп. 22, спр. 220, арк. 135, 263, 296.

⁵² W. Bortnowski. Powstanie listopadowe w oczach Rosjan, s. 11, 18, 53, 115, 156.

⁵³ РГВИА, ВУА, д.1302, л. 2–7.

⁵⁴ OP РГБ, ф. 169, к. 14, д.2, л. 60.

⁵⁵ М. И.Венюков. Из воспоминаний, с.340–342; В. А.Дьяков, И. С.Миллер. Рево-

люционное движение в русской армии и восстание 1863 г. М., 1964.

⁵⁶ П. А.Валуев. Дневник министра внутренних дел. М., 1961, т.2, с.69–70.

Ср.: Г. С.Сапаргалиев, В. А.Дьяков. Общественно–политическая деятельность

ссыльных поляков…, с. 170.

⁵⁸ ГА РФ, ф. 728, on. 1, д.2499, л. 65; Я. Я. Родзевич. Отставка Е. П. Ковалевского.

(По документам архива департамента народного просвещения) / Исторический

вестник, 1905, № 1, с. 122–124; П. А.Валуев. Дневник министра…, т.1, с.97.

⁵⁹ Славянское обозрение. 1892, № 7–8, с. 318.

⁶⁰ Исторический обзор деятельности Комитета министров, т. 3, ч. 1, с. 171.

⁶¹ Славянское обозрение. 1892, № 7–8, с. 303.

⁶² Русская старина. 1884, № 6, с. 578–581.

⁶³ F. Nowinski. Polacy na Uniwersytecie Petersburskim w latach 1832–1884. Wro-

claw iin., 1986, s. 192–193; I. T.JIiceeu4. Духовно cnparai…, c.47.

⁶⁴ Г. С.Сапаргалиев, В. А.Дьяков. Общественно–политическая деятельность

ссыльных поляков…, с. 173–176.

⁶⁵ А. Е.Иванов. Варшавский университет в конце XIX – начале XX века / Поль-

ские профессора и студенты…, с. 201–202.

66

П. Кулаковский. По вопросу о Варшавском университете / Новое время, 29.02.1908 (№ 11482).

⁶⁷ В. В.Шульгин. «Что нам в них не нравится…». Об антисемитизме в России.

М., 1992, с. 166.

⁶⁸ Z. Lukawski. Ludnosc polska w Rosji…, s. 123.

⁶⁹ А. А. Половцов. Дневник…, т.1, с. 143.

⁷⁰ Обзор деятельности Министерства народного просвещения за время царст-

вования императора Александра III. СПб., 1901, с. 451.

⁷¹ A. Karbowiak. Dzieje edukacyjne Polakow na obczyznie. Lwow, 1910, s. 194.

72 _{ГА рф>}ф₁₀₉, _{on 36 x эксп, 1861 г, д}252, л. 22 об.

⁷³ Восстание в Литве и Белоруссии 1863–1864 гг. М., 1965, с. 18.

⁷⁴ РГИА, ф. 1267, оп.1, д.25, л. 37 об‑38 об, 46 об‑47 об, 50; Русская старина.

1884, № 6, с. 578.

⁷⁵ РГИА, ф. 1267, on. 1, д.25, л. 47–47 об.

⁷⁶ Т. Ф. Федосова. Польские революционные организации в Москве. 60‑е годы

XIX века. М., 1974, с. 126.

⁷⁷ РГИА, ф.1267, оп.1, д.25, л. 49, 50 об‑51, 58–60, 63, ббоб, 83 об‑84 об, 103,

112 об, 114–114 об; Из дневных записок Владимира Алексеевича Муханова /

Русский архив. 1897, № 1, с. 77.

⁷⁸ Л. С.Клер, Б. С.Шостакович. Второе комендантское управление на Нерчинских

заводах (1864–1874) / Ссыльные революционеры в Сибири (XIX в. – февраль

1917 г.), вып. 10. Иркутск, 1987.

⁷⁹ W. Djakow. Polacy na Syberii – do 1918 roku. Stan badari i perspektywy /

Przeglad Wschodni, 1993, № 4, s. 835–836.

⁸⁰ Л. Ф.Пантелеев. Воспоминания. M., 1958, с. 565, 570–571.

⁸¹ Политическая ссылка в Сибири. Нерчинская каторга, т.1. Новосибирск,

1993, с. 226–228.

83 84

⁸² Я. Т. О. Из Томска / Московские ведомости, 25.01.1886 (№ 25), с. 3; А. А. Полов-

цов. Дневник…, т.1, с. 380–382.

ГА РФ, ф. 109, секретный архив, оп. 2, д.586.

J. Jacyna. 30 lat w stolicy Rosji (1888–1918). Wspomnienia. Warszawa, 1926, s.8; Idem. Zagtada caratu. Warszawa, 1930, s. 180.

Л. E. Горизонтов. Славянофильство и политика самодержавия в Польше в первой половине 60‑х гг. XIX в. / Россия и славяне: политика и дипломатия. (Балканские исследования. Вып. 15.) М., 1992. В основу публикации положены материалы фонда В. П. Платонова в Бахметьевском архиве (Нью – Йорк).

⁸⁶ М. П.Погодин. Польский вопрос…, с.40, 57, 101, 159.

⁸⁷ А. В.Никитенко. Дневник…, т.1. М., 1955, с. 380–381.

⁸⁸ 1881–1894 гг. Записка, найденная в бумагах Н. Х.Бунге. Б. м., б. д., с. 48.

⁸⁹ Historia paristwa i prawa Polski, t. Ill, s.835; N. iW. Kabuzanowie. liczebnosc i

rozsiedlenie Polakow w Imperium Rosyjskim w XIX i poczatkach XX wieku / Studia