Текст книги "Горькая сладость"
Автор книги: Лавейл Спенсер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)
– Привет, Мэг. Как титьки? – приветствовала она подругу.
Мэгги взглянула и засмеялась, принимая дочку и бутылку с соской.
– Сейчас не так уж и плохо. Но через день-другой, когда появится молоко, они надуются, как две канистры. Посмотри сама, какие они.
– Эй, долгожданный детеныш!
Бруки положила цветы на тумбочку и подошла к кровати на место вышедшей из палаты сестры.
– Привет Сюзанна-Банана. Как ты себя чувствуешь в новом мире? О Боже, Мэг, как она смотрит! Косит глазками и все такое!
От смеха Мэгги ребенок качался на ее груди.
– Ты принесла цветы?
– Это для младенца, а не тебе.
– Тогда разверни пакет, чтобы малышка могла их увидеть.
– Хорошо, сейчас. – Бруки разорвала бордовую бумагу. – Смотри, Сюзанн, это глоксиния. Сможешь повторить: глокси-ни-я? Ну, пытайся: гло-кси-ни-я. Что, черт возьми, за дела, Мэгги, ребенок не может сказать слово «глоксиния». Кого ты здесь воспитываешь, слабоумную дуру?
Это был характерный для Бруки способ выражения любви, хамоватый и с юмором. Она обняла Мэгги и добавила:
– Все идет хорошо, малыш. Твоя дочка прекрасна.
Несколькими минутами позже в палату вошел Рой, неся в руках плюшевого мишку размером со стул и букет маргариток и хризантем, который он отложил в сторону, как только увидел внучку. Пока все тотошкались с малышкой, пришли новые посетители: сначала Тэйни, а еще через четверть часа – Элис Бичем, давняя соседка семьи Пиерсонов. В царящей суете и общении с новыми посетителями у Бруки не было возможности сообщить Мэгги о визите Эрика.
В общем, счастливое состояние Мэгги после рождения Сюзанн затуманивалось приступами тяжелой меланхолии. Ее самолюбие было сильно задето тем, что Вера ни разу не зашла к ней в больницу. Хотя она пыталась заранее подготовить себя к этому, осознание, что надежда, будто мать переменит свое отношение к ней, всего лишь самообман, давалось ей с трудом. Вот и теперь, когда Рой в очередной раз зашел к ней в палату, Мэгги не удержалась и спросила:
– А мать не придет ко мне?
Рой, чувствуя себя виноватым, ответил:
– Нет, дорогая. Боюсь, что нет.
Мэгги видела, как он всеми силами пытается загладить холодное безразличие Веры своей отцовской заботой, но ничто не могло утешить ее, отвергнутую собственной матерю в момент, когда они могли бы по-настоящему сблизиться.
К тому же ее удручало отношение Кейти. Рой звонил внучке и оставил сообщение, что родился ребенок, но ответного звонка не последовало. Никакого письма. Никаких цветов. Вспоминая прощальную реакцию Кейти, Мэгги не могла сдержать слез, думая о том, что две сестры будут совершенно чужими друг другу и что первая дочь, по-видимому, потеряна навсегда.
И конечно, она много думала об Эрике. Оплакивала его потерю примерно так же, как оплакивала смерть Филлипа. Она сочувствовала и ему – его утрате, представляя себе, как сильно он страдает, услышав о рождении Сюзанн. Несомненно, он уже знает об этом. Она размышляла, как сложатся его отношения с женой после появления незаконнорожденной дочери. На второй день своего пребывания в больнице она вдруг услышала незнакомый голос.
– Кто-то вас очень любит! – В комнате появилась пара ног, а все остальное было скрыто громадной вазой с цветами, завернутыми в зеленую оберточную бумагу.
– Миссис Стерн? – спросила добровольная помощница госпиталя в розовато-лиловом халате.
– Да.
– Вам цветы.
– Мне? – Мэгги села на кровати.
– Розы, не как-нибудь.
– Но все, кого я знаю, мне уже прислали цветы.
И действительно, она была окружена цветами. Букеты поступали из самых неожиданных мест: от Бруки, Фиш и Лайзы, которым позвонила Бруки, от Олти Манн, от владельца магазина, в котором работал Рой, от самого Роя и даже от Марка Броуди, от коммерческой палаты.
– Подумать только, здесь, наверное, штук двадцать, – верещала помощница, устанавливая вазу на столик-каталку.
– А где карточка?
Со старческой суетливостью помощница исследовала зеленую обертку.
– Я не могу ее найти. Может, цветочник позабыл вложить. Порадуйтесь букету.
Когда она ушла, Мэгги сорвала обертку с цветов, а увидев, что внутри, расплакалась и прижала руку к губам.
Нет, цветочник не забыл про карточку. Ее не требовалось. Розы были розовыми. Конечно, он не пришел, но цветы рассказали ей, как трудно это ему далось, и каждый раз, бросая взгляд на цветы, она ощущала, как он страдает. Но появился еще один человек, которого она меньше всего ожидала увидеть. Это было поздно вечером, когда вернулся Рой – в его третье посещение – и принес ей пакет арахиса «М & М» и книжку под названием «Викторианские цветы» – подборку изящно иллюстрированных стихов на душистой бумаге. Мэгги принюхивалась к странице, вдыхая густой запах лаванды, когда вдруг почувствовала, что кто-то наблюдает за ней, и, подняв голову, увидела, что в дверях стоит Анна Сиверсон.
– О! – воскликнула она, ощутив внезапный приступ боли.
– Я не знаю, захочешь ли ты меня видеть, поэтому спрошу твоего разрешения, – сказала Анна.
Видимо, по столь важному случаю ее завитки были еще более странными, чем обычно, к тому же она надела стеганую нейлоновую куртку поверх полистероновых слаксов двойной вязки, которые были царственно голубого цвета, режущего глаз.
Рой перевел взгляд с дочери на Анну и решил, что Мэгги должна сама выпутываться из сложившейся ситуации. Когда голос вернулся к Мэгги, она сказала:
– Конечно, я рада вас видеть, Анна. Заходите.
– Здравствуй, Рой, – кивнула Анна, торжественно входя в комнату.
– Как дела, Анна?
– Ну-у, не могу сказать точно. Мои проклятые малыши считают меня круглой идиоткой, больной на голову, как будто я не могу сообразить, что происходит.
Здорово раздражает. Я пришла сюда не для того, чтобы смутить тебя, Мэгги. Но, мне кажется, у меня появилась новая внучка, причем внучка, которую я считаю особенным, даже личным счастьем для себя. Можно мне взглянуть на нее?
– О, Анна! – только и сумела сказать Мэгги, ощущая, как у нее закружилась голова.
Анна кинулась к ней, поддержала и успокаивающе приговаривала, поглаживая Мэгги по спине:
– Ладно... ладно...
Поддержка Роя была очень желанна, но женское участие – просто необходимо. Ощущая вокруг себя заботливые руки матери Эрика, Мэгги чувствовала, как заполняется мучившая ее пустота в груди.
– Я так рада, что вы пришли и знаете о ребенке.
– Я бы не пришла, если бы Барбара не сказала мне об этом. Мои два мальчика так бы и схоронили меня в неведении. Полные остолопы. Но Барбара решила, что я должна знать правду, и, когда я попросила привезти меня сюда, она с радостью согласилась.
Мэгги откинулась на подушку и поглядела на рассерженное лицо Анны.
– Значит, Эрик не знает, что вы здесь?
– Пока нет. Но узнает, когда я вернусь домой.
– Анна, не сердитесь на него. Я так же виновата, как и он. А в действительности, даже больше.
– У меня есть все основания сердиться на него. К тому же я в нем разочарована! Подумать только, ни для кого не было секретом, что мальчик хотел ребенка больше всего на свете. И теперь он его получил. И плевать на то, что он женат не на той женщине. Я понимаю, что сложилась неприятная ситуация. Скажи мне, что ты собираешься делать?
– Растить ее одна. Но сверх того я еще ничего не решила.
– Ты ей скажешь, кто ее настоящий отец?
– Каждый ребенок имеет право знать, кто его отец.
Анна одобрительно кивнула и обратилась к Рою:
– Как насчет того, чтобы поздравить друг друга с внучкой?
– Не знаю, Анна. Но думаю, что никому от этого худо не будет, как ты считаешь?
– Совершенно с тобой согласна. – Анна взглянула на Мэгги: – Забавно, как некоторые люди страдают из-за своего самолюбия. Мне же очень хочется поглядеть на свою новую внучку. Нет, Мэгги, пожалуйста, отдыхай. Рой, ты не проводишь меня до детского отделения?
– С большим удовольствием.
Минутой позже они стояли вместе, рассматривая спящую внучку через большое стеклянное окно детского отделения. На лице старика блуждала улыбка, у старухи поблескивали слезы на глазах.
– Да она красавица, – сказала Анна.
– И еще какая!
– Это моя тринадцатая внучка, но дорога мне, как самая первая.
– А мне она вторая, но я так много упустил с первой, будучи далеко от нее. А вот с этой...
Его растаявшие в шепоте слова выдали, как сильно он мечтал об этом ребенке.
– Я не боюсь сказать тебе, Рой, что мне никогда не нравилось, какую жену выбрал себе мой мальчик. Твоя дочка была бы ему по всем статьям гораздо лучшей женой. И у меня разрывается сердце от того, что они не могут сойтись и вместе растить ребенка. Но я не пытаюсь оправдать его.
Рой продолжал рассматривать малышку.
– Когда мы были молоды, такого не могло произойти, правда, Анна? – Они задумались, и Рой добавил: – Я скажу тебе, что изменилось к лучшему.
– Что же?
– Теперь стали допускать дедушек в родильное отделение. Я помогал Мэгги впустить это существо в большой мир. Можешь себе представить, Анна?
– О, пшшш! Ты? – Анна вытаращила на него глаза.
– Да. Я. Мясник. Стоял рядом с Мэгги, помогал ей восстановить дыхание и наблюдал, как рождается младенец. Это нечто! Можешь мне поверить!
– Представляю себе! Должно быть, здорово.
Изучая ребенка, они размышляли обо всех удачах и разочарованиях, которые случились и еще произойдут. Анна вернулась домой около девяти вечера и тут же позвала Эрика.
– Ты мне нужен. В печке сломалась горелка, и я никак не могу зажечь эту проклятую штуку.
– Мне прямо сейчас ею заняться?
– Ты хочешь, чтобы не только я, но и вся кухня взлетела на воздух?
– А почему Майк не может починить?
– Его нет дома.
– А где он? – спросил тот недоверчиво.
– А какого лешего я знаю? Его нету, вот и все. Ты собираешься препираться или нет?
– Хорошо, через полчаса приду.
Она шваркнула трубку и с суровой миной на лице стала ждать сына.
Эрик пришел через двадцать пять минут и направился прямо на кухню.
– Там все в порядке. Садись, – приказала она.
От неожиданности он остановился.
– Как, все в порядке?
– Там ничего не портилось. А теперь садись – мне надо поговорить с тобой.
– О чем?
– Я сегодня ходила в роддом и видела твою дочку.
– Ты что!
– Я видела и Мэгги. Меня Барбара отвезла.
Он беззвучно выругался.
– Мне пришлось попросить ее, потому что никто из моих мальчиков мне не предложил. Это ни в какие ворота не лезет, сынок.
– Мама, мне только не хватало, чтобы ты теребила мою душу.
– А Мэгги Пиерсон хватало ребенка без отца? Какого черта ты спутался с ней? Ты, женатый человек!
Он упрямо молчал.
– Нэнси знает об этом?
– Да, – огрызнулся он.
Анна закатила глаза и пробормотала что-то по-норвежски. Эрик взглянул на нее.
– Что за бардак ты сделал из своей супружеской жизни?
– Мать, не лезь не в свое дело.
– Когда на свет появляется одна из моих внучек, это становится и моим делом.
– Как ты не понимаешь, что мне сейчас плохо. Плохо!
– Я бы потратила минутку на сочувствие тебе, не будь ты мне так отвратителен. Мне наплевать, взойдет или сядет солнце для твой жены, но она пока еще твоя жена, и ты должен взять на себя всю ответственность.
– Я пытаюсь примириться с ней. Она меняется. Она сильно изменилась, потеряв ребенка.
– И что же это был за ребенок? У меня было четверо детей и еще двух я потеряла. Поверь мне, я знаю, как выглядит беременная женщина, особенно когда вижу ее своими глазами. Нэнси была не более беременна, чем теперь.
Рот Эрика открылся.
– Что ты говоришь, мама?
– Что слышал. Не знаю, в какую игру она играет, но она не была на пятом месяце. У нее не то что живота не было, но даже прыща на нем.
– Мать, ты бредишь. Она была беременна.
– Я сильно сомневаюсь, но не в этом дело. Если она знала, что ты уходишь к Мэгги, то вполне могла наврать тебе с три короба, чтобы удержать при себе. Но я хочу, чтобы ты был мужем, мне безразлично, какой из этих баб. Но только для одной из них, Эрик Сиверсон.
– Мама, но ты не понимаешь! Прошлой зимой, когда я начал встречаться с Мэгги, я был готов уйти от Нэнси.
– И ты думаешь, это тебя извиняет? Хм. А теперь слушай, сыночек. Насколько я тебя знаю, ты все время думаешь о своей дочке и, если не ошибаюсь, будешь все время крутиться вокруг Мэгги, стараясь поглядеть на дочь и немножко поиграть в отца. Ну что ж, займись этим, коли хочешь. Но знай, если ты так поступишь, то все начнется сначала. Я не дура и видела розовые розы у нее в палате. Я видела, как менялось ее лицо, когда она смотрела на них. Если люди испытывают такие чувства друг к другу и в придачу имеют ребенка, то ситуацию очень трудно держать под контролем. Ну что ж, иди и смотри на свою дочку и ее мать. Только сначала освободись от этой бабы, с которой ты связан. Отец и я учили тебя тому, что хорошо и что плохо, а жить с двумя бабами плохо во всех отношениях.
Со сведенными скулами он процедил:
– Все ясно.
– Можешь мне обещать, что не сунешь свой нос в двери к Мэгги, пока не получишь на руки бумаги о разводе? – Поскольку он ничего не отвечал, она переспросила: – Можешь?
– Да! – рявкнул он и, хлопнув дверью, выскочил из дома.
Глава 20
Эрику потребовались невероятные усилия, чтобы сразу не наброситься на Нэнси и не высказать ей все подозрения матери по поводу ее беременности. Но нервы были слишком растрепаны, и он еще не свыкся с мыслью, что это может оказаться правдой. К счастью, Нэнси уже спала.
Он размышлял, действительно ли права мать, и старался поточнее припомнить сроки событий. Впервые Нэнси сообщила ему о своей четырехмесячной беременности в начале июля. И он заметил ей тогда, что по ее виду этого не скажешь. А что ответила она? Что-то несущественное, мимоходом брошенное предложение рассмотреть ее голой. Это он сделал. Тогда его удивила ее стройность. Но Нэнси объяснила это тем, что регулярно занимается физическими упражнениями, очень точно подобранными в сочетании с диетой, и еще тем, что доктор сообщил ей, что у нее маленький эмбрион. В конце августа, когда она сообщила о выкидыше, ребенку было пять месяцев. Он попытался припомнить, как выглядела на пятом месяце Барб, но, во-первых, Барб была более крупной женщиной, а во-вторых, кто из мужчин, кроме мужа, может точно знать, на каком месяце беременная. А что насчет Мэгги? Та со скандалом ушла от него под грозой, как раз на пятом месяце. Она тоже не носила одежду для беременных. Может, мать все-таки ошибается?
Утром под предлогом заполнения платежных квитанций по счетам, которые, на самом деле, он оплатил три дня назад, Эрик зашел в кабинет к Нэнси и остановился у открытого ящика высокого металлического шкафа для бумаг. Когда жена прошла мимо него в холл, Эрик позвал:
– Эй, Нэнси. – Он постарался говорить обычным тоном. – Почему мы не получили счет из роддома в Омахе?
Безукоризненно и шикарно одетая в серые брюки и плотный ирландский шерстяной свитер Нэнси появилась в дверях:
– Я уже позаботилась об этом, – ответила она и прошла мимо.
– Постой минутку.
Нэнси вернулась и нетерпеливо спросила:
– В чем дело? Я опаздываю, к десяти часам мне надо быть в салоне красоты.
– Ты оплатила счета? А что, разве страховки не хватило?
У нее была замечательная страховка в «Орлэйн».
– Да нет, хватило. Я получу ее, когда отошлю туда заполненную форму.
– Как, ты им до сих пор не послала счета на оплату страховки?
Нэнси была самым образцовым канцеляристом из всех, кого он знал. Задержка отправления деловых бумаг на три месяца очень не похожа на нее.
– Что такое? Ты решил устроить мне допрос? – с вызовом спросила Нэнси.
– Нет, просто удивляюсь. И что же ты сделала? Оплатила больничный счет чеком?
– Мы, кажется, однажды договорились с тобой: ты оплачиваешь свои счета, а я – свои. Не лезь не в свое дело, – сказала она и поспешила уйти.
И тогда Эрик стал просматривать бумаги более внимательно. В свое время они решили, что из-за ее частых разъездов будет разумно завести отдельные чековые счета. А поскольку ее деловые расчеты были очень громоздки, то он согласился отслеживать оплату по дому на своем счету. Страховка была той промежуточной областью, которая перекрывала оба чека, поскольку его счет был на ее полисе. Поэтому страховые бумаги они заполняли вместе. Эрик пролистал подшивку счетов, но обнаружил только платежи от зубных врачей за несколько лет, требования двухлетней давности за лечение горла и ежегодные выплаты за ее косметику. Он просмотрел все подшивки в четырех ящиках шкафа, затем повернулся к ее письменному столу. Это был внушительный дубовый стол, возможно, восьмидесятилетней давности. Она купила его на банковском аукционе несколько лет назад. Эрик никогда раньше не заглядывал в него, кроме как в поисках листка чистой бумаги или карандаша.
Открыв первый ящик, он почувствовал себя взломщиком. Эрик сразу наткнулся на стопку оплаченных счетов, которые были аккуратно подшиты и проиндексированы. Последний оплаченный счет помечен октябрем. Пролистав подшивку обратно до августа, Эрик нашел итоговый месячный счет и развернул бланк на столе. Никаких выплат в «Сент-Джозеф Хоспитал», никаких счетов неизвестным ему врачам. Для пущей уверенности он просмотрел все счета за август еще раз.
Ничего. Он проверил сентябрьские выплаты. Тоже ничего.
Эрик снял очки и положил их на промокательную бумагу.
Опершись широко расставленными локтями на крышку стола, Эрик прикрыл рот руками и задумался.
Почему он был таким легковерным? Неужели она врала ему, чтобы удержать от Мэгги, и подозрения матери действительно обоснованы? С нарастающим чувством вины он продолжил инспекцию бумаг Нэнси.
Счета из «Орлэйн». Платежи из магазинов, о которых он никогда не слыхал. Папка с деловой перепиской с нью-йоркским обратным адресом и копиями ответов под копирку. Счета за бензин с заправочных станций. Талон техобслуживания на ее машину. А внутри одной из папок с названием «Профили спроса» он обнаружил пластиковый пакет на застежке, внутри которого счета за недвижимость, о которой он никогда не слышал – «Собственность Швонна».
Эрик открыл конверт и сразу же увидел компьютерную распечатку больничного счета, еще даже не вытащив ее полностью из пакета. Вынув распечатку, Эрик глянул на почтовый код, который разжег его подозрения – Палс Оксиметр, авиакомпания Дисп Орл. Раскрепив четыре листка распечатки, на первом же из них Эрик обнаружил адрес госпиталя.
Постой, минутку. Это не омаховский «Сент-Джозеф», это – миннеаполисский муниципальный центр. Дата приема-выдачи значилась не августом 1989, а маем 1986.
Три года назад? Что за черт! Эрик внимательно просмотрел врачебное предписание, но почти ничего из него не понял:
Успокоительные таб 0,5 МГ
Oxito3 внутреннее 10 U 1C3
Ceftiaxone инъекции 2 ГР
Он задумался – от чего эти лекарства? – и нахмурился.
Chux, пачка из 5 шт.
Питательная среда
Обычная палата родильного отделения
РиВ Post Delivery
«РиВ»? Он не понимал значения многих слов, но смысл этого сокращения вряд ли относился к доставкам «почтовым отделением РиВ». Неужели она делала аборт в мае 1986 года?
Страх сжал его горло, пока он дочитывал до конца остальные листы. А когда закончил, все внутренности сковал спазм. Эрик уставился на угол алюминиевой рамки картины, висевшей на противоположной стене комнаты, и у него задрожали руки и ноги. Он стиснул зубы. В горле – ком. Напряжение нарастало, грозя настоящим удушьем. Это состояние подавленности длилось не менее минуты, после чего Эрик вскочил со стула так резко, что тот откатился назад. Он вылетел из комнаты, не выпуская из рук врачебное заключение. Подбежал к машине. Судорожно завел мотор. Подал задний ход. Трава на газоне клочьями вылетала из-под колес. Спускаясь с холма на огромной скорости, машина с ревом обогнула угол, жалобно визжа сцеплением. Казалось, через секунду мотор взорвется от перегрузки, и Эрик сбросил скорость, затем – вырвавшись на проспект – понесся по нему, как бомбардировщик Второй мировой войны, улетающий от преследования истребителей.
Через пятнадцать минут он уже штурмовал контору доктора Нейла Ланга в Эфраиме. Нет, никаких задержек он не потерпит!
– Я хочу видеть доктора Ланга, – объявил он в окно регистратуры, отбивая пальцами по конторке барабанную дробь.
Патриция Карпетнер подняла голову и посмотрела на него с улыбкой. Это была полненькая и неглупая женщина, которая еще в девятом классе школы помогала ему решать задачи по алгебре.
– Привет, Эрик. Не помню, чтобы ты записывался на прием.
– Нет, не записывался, но мое дело не займет более шестидесяти секунд.
Патриция проглядела список зарегистрированных на прием посетителей.
– Он на самом деле перегружен сегодня. Боюсь, что самое раннее будет... в четыре часа вечера.
Эрик вспылил.
– Пэт, не пытайся мне нагадить! – крикнул он. – Это займет у него лишь несколько секунд. Вижу, что до обеденного перерыва у него назначен прием только одного больного. Нечего заливать, что он не успеет меня принять. Можешь оштрафовать меня за то, что я ворвался в кабинет, но мне срочно надо его видеть!
От удивления и обиды Патриция открыла рот и покраснела. Она взглянула на сидящую у противоположной стены престарелую посетительницу, которая с любопытством наблюдала за вспышкой нетерпения Эрика из-за развернутой обложки журнала.
– Хорошо, я посмотрю, что можно сделать, – сказала Патриция, откатываясь на стуле от регистрационного окошка.
Пока Пэт отсутствовала, Эрик нетерпеливо вышагивал по приемной, припоминая, как они ссорились с ней в школе. Постукивая по бедру свернутыми в трубочку бумагами, Эрик кивнул седовласой женщине, которая время от времени поглядывала на него.
Через несколько секунд вернулась Патриция Карпетнер, а за ее спиной показался худой великан в развевающемся белом халате, который указал пальцем на мечущегося у окна регистратуры Эрика и сказал:
– Пройдите сюда, Сиверсон.
Эрик вошел в регистрационное отделение приемной Нейла Ланга и услышал, как захлопнулась за ним дверь.
– Какого черта вы врываетесь сюда и кричите на Пэт? У меня сильное желание вышвырнуть вас пинком под зад!
Эрик обернулся и увидел Нейла, стоящего уперев руки в бока, с поджатыми губами и расширенными зрачками за стеклами очков в тяжелой роговой оправе. Он был доктором Лангом второго поколения, и лишь ненамного старше Эрика. Это он принимал роды всех детей Майка и Барб, он же определил повышенное кровяное давление у матери и даже однажды назначил свидание Рут.
Пытаясь усилием воли успокоить себя, Эрик глубоко вздохнул.
– Извините, Нейл. Вы правы. Она тоже. Я извинюсь перед ней перед уходом. Но мне необходимо, чтобы вы мне кое-что объяснили.
– Что?
– Это. – Эрик раскатал компьютерную распечатку и передал бумаги Нейлу.
– Объясните мне, за какие врачебные услуги пришел этот счет.
Нейл очень внимательно и обстоятельно начал читать документ сверху вниз. Дочитав до половины, он взглянул на Эрика, и, ничего не сказав, продолжил чтение дальше, закончив читать, Нейл сложил листки в папку в том порядке, в котором они должны лежать, и поглядел в лицо Эрику.
– Вы знаете, кому выписан этот счет?
– Моей жене.
– Понимаю.
– И это из какой-то Богом проклятой больницы в Миннеаполисе!
– Понимаю.
Мужчины стояли и молча смотрели друг на друга в упор.
– Вы догадываетесь, что я хочу узнать, Нейл, и нечего на меня так смотреть. Что означает «РиВ»?
– Это означает «расширение и выскабливание».
– Значит – аборт, так?
Ланг помедлил, но ответил:
– Похоже на то.
Эрик отступил на шаг и чуть не рухнул на стол Ланга. Он оперся двумя руками на столешницу и низко опустил голову. Ланг расправил складку счета ногтем большого пальца и спросил уже более мягким голосом:
– Ты впервые узнал об этом?
Эрик утвердительно кивнул коричневому узору на густом берберском половом коврике.
– Извини меня, Эрик. – Ланг обнял его за плечо.
– Можно по-другому объяснить появление счета у Нэнси?
–Боюсь, что нет. Лабораторный анализ сыворотки диагностирует беременность и хирургическую ткань второго рода, что всегда означает аборт. К тому же анализ сделан в муниципальной больнице – обычное место, где делают аборты, а не в частной клинике или в госпитале с церковной опекой.
Эрику потребовалось несколько минут, прежде чем он смог справиться с приступом душевной боли, наконец, он вздохнул и поднялся на ноги.
– Теперь я знаю правду. – И он устало потянулся за счетом. – Спасибо, Нейл.
– Если в следующий раз захочешь поговорить со мной, зарегистрируйся у Пэт, а не вваливайся, как сегодня.
Выпятив вперед подбородок, Эрик махнул рукой.
– Постой, Эрик, – продолжил Ланг, – мы живем в маленьком городке. Ходят всякие разговорчики, и, на мой взгляд, тебе стоит как-то упорядочить свою жизнь. Мне бы хотелось поговорить с тобой об этом, но не на работе, а там, где нас не смогли бы прервать. Если хочешь, забудь про Пэт и звони прямо мне. Просто позвони, договорились?
Эрик поднял голову, посмотрел на него в растерянности отчаяния и вышел из регистратуры. Проходя мимо окошка Пэт, он притормозил.
– Послушай, Пэт, извини меня за... – Он взмахнул свернутыми в трубочку бумагами в сторону окна. – Иногда я веду себя как настоящий сукин сын.
– Да что ты, все в порядке.
– Нет, совсем не все. Ты любишь лосося? Копченого? Жареного?
– Конечно люблю.
– Какого?
– Эрик, ты не должен...
– Какого?
– Хорошо, жареного.
– Ты его получишь, я занесу завтра. В качестве извинения.
Домой он ехал очень медленно и был угрюм, как ноябрьский день. За ним собиралась пробка, поскольку на узких поворотах объехать его было невозможно, но Эрик этого не замечал. Завершение. Как печальны всякие завершения. Особенно конец восемнадцати лет супружеской жизни, да еще таким ударом. Его ребенок... о, Боже! Она выбросила его, как одно из своих вышедших из моды платьев.
Он смотрел на дорогу впереди себя и гадал, был ребенок мальчиком или девочкой, белокурым или брюнетом, похож ли немного на мать или же весь в отца. Черт, сейчас он уже ездил бы на трехколесном велосипеде, начал читать сказки, катался бы на шее отца и умел разбираться в чайках.
Белая разделительная полоса расплылась под навернувшимися на глаза слезами. Его ребенок, ее ребенок! Он мог бы стать рыбаком, президентом, отцом или матерью... Да, Нэнси была женой, но она плевала на его взгляды на совместную жизнь, относилась к ним как к досадной помехе, которую не следует держать в голове. Восемнадцать лет он надеялся на создание нормальной семьи. Больше половины этого времени он умолял ее завести ребенка. А когда это наконец произошло, Нэнси убила его.
К его приезду Нэнси еще не вернулась домой, он смог спокойно прибрать в кабинете, и его подавленное состояние постепенно переросло в озлобленность. Он собрал ее чемоданы, распаковал их и собрал свои вещи (он не собирался предоставлять ей ни малейшей возможности прицепиться к нему по мелочам), загрузил чемоданы в пикап и сел за кухонный стол ждать жену.
В начале второго она объявилась. Обвешанная пакетами с покупками, Нэнси боком вошла в комнату. Свежевыкрашенные волосы чернели, как вороново крыло.
– Посмотри, что я купила! – воскликнула она, шурша пакетами, которые потащила к себе в кабинет. – Я нашла маленький магазинчик рядом с...
– Закрой дверь, – приказал Эрик ледяным тоном.
Медленно обернувшись, Нэнси посмотрела на него и спросила:
– В чем дело?
– Закрой дверь и сядь.
Нэнси не спеша прикрыла дверь и так же неспешно подошла к столу, стягивая перчатки.
– Ого-го, ты и в самом деле взъелся на что-то. Не принести ли тебе хлыст для порки? – поддразнила она его.
– Я кое-что обнаружил сегодня. – И, холодно глядя на нее, он швырнул ей больничный счет.
– Что скажешь на это?
Она взглянула на бумаги, и ее руки застыли, так и не закончив стягивать перчатки. На ее лице удивление отразилось лишь в чуть заметной нахмуренности лба, и это выражение тотчас же сменилось надменностью.
– Ты обшарил мой стол? – оскорбленно спросила Нэнси.
– Да, я обшарил твой стол! – повторил он, повышая голос и оскалясь, как пес, на последнем слове.
– Как ты смеешь! – Нэнси швырнула перчатки на стол. – Это моя личная папка, и, когда я ухожу из дома, я считаю, что никто...
– Не строй из себя праведницу, лживая сука, – Эрик вскочил на ноги,– когда перед твоим носом лежат доказательства твоего преступления.
Эрик ткнул пальцем в счет.
– Преступление? – Она прижала руку к груди и приняла вид оскорбленной невинности. – Я ухожу в парикмахерскую уложить волосы, а ты копаешься в моих личных бумагах – и я же еще и преступник! – Она придвинула свой вздернутый носик к его лицу. – Пожалуй, оскорбленной должна быть я, а не ты, дорогой муженек!
– Ты убийца моего ребенка, дорогая женушка, и мне ровным счетом наплевать, что говорится по этому поводу в уголовном кодексе, в моем кодексе – это убийство!
– Убила твоего ребенка! Не валяй дурака!
– В 1986 году. Так на счете.
– Эрик, у тебя мания на младенцев. Ты параноик!
– И как же ты объяснишь счет?
– У меня нарушились менструальные циклы, и я проделала обычную в таких случаях операцию, – объяснила Нэнси безразличным тоном.
– При этом тайно, в одной из больниц Миннеаполиса?
– Мне не хотелось беспокоить тебя, вот и все. Это заняло всего один день.
– Хватит врать, Нэнси. От этого ты становишься только отвратительнее.
– Я не вру!
– Я показал счет доктору Лангу. Он говорит, что это счет за аборт.
Она вытянула шею, как гусак, и разве что не шипела.
– Как ты могла?
– Я не хочу говорить с тобой и выслушивать твои обвинения, – сказала Нэнси и отвернулась.
Дернув ее за руку, он развернул жену лицом к себе.
– Нет, ты так просто не уйдешь! – закричал Эрик. – Ты забеременела и не сочла нужным сообщить мне об этом. Ты решилась прикончить жизнь нашего ребенка в зародыше, ребенка, о котором я просил тебя многие годы! И что – пф! – Он оголил руку и протянул к ней: – Выскреби ее, как ты выскребла из себя... какую-то помойку! Убила, наплевав на мои чувства – а теперь не желаешь слушать об этом? – Он схватил ее за лацканы кофточки и приподнял так, что ей пришлось стать на цыпочки. – И что же ты за баба после этого!
– Отпусти меня!
Он приподнял ее еще выше.
– Можешь себе представить, что я передумал, найдя этот счет? Что я чувствовал? Тебя хоть когда-нибудь интересовало, что я думаю, чувствую или хочу?
– Ты, ты! – закричала Нэнси, отталкивая его от себя и, спотыкаясь, отступила назад. – Всегда только ты! Ты делаешь только то, что хочешь, – и тогда, когда мы решаем, где будем жить, в каком доме, что делать, когда забираемся в постель на ночь! А что я хочу – наплевать!
Показав ей кукиш, Эрик ответил:
– С этого момента чихать я хотел на то, что ты хочешь или не хочешь.
– Не понимаешь? И никогда не понимал.
– Я не понимаю? – Он еле удержался от того, чтобы от ярости не заехать кулаком по этому красивому лицу. – А что я должен понимать? Что ты сделала аборт, не сообщив мне об этом? Господи! Женщина, чем я был для тебя все эти годы – постельной принадлежностью? Единственное, что требовалось, – дойти до оргазма, и этого достаточно?
