Текст книги "Горькая сладость"

Автор книги: Лавейл Спенсер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

– Ты знаешь, какой потрясающий дом она купила?

Вера, стоявшая возле раковины, громко заметила:

– Я говорила ей, что она сошла с ума, раз покупает такой большой дом. Господи, к тому же он совсем старый. Но Мэгги меня не послушала. Одинокая женщина, которая покупает такой большой дом...

Вера продолжала говорить. Разглядывая макет, Кейти пыталась разобраться со своими чувствами. Рой намазал клеем миниатюрную оконную раму и приложил ее к макету. На что будет похож законченный дом? Как выглядит второй этаж? Какая у него крыша?

– ...даже нет никакой мебели, поэтому я не знаю, на чем ты будешь спать, если пойдешь туда, – наконец-то закончила Вера.

В кухне стоял запах клея. Вера чистила водопроводный кран. Не отрываясь от работы, Рой сказал внучке:

– Не удивлюсь, если окажется, что твоя мама уже ждет тебя, чтобы показать дом.

У Кейти защипало в носу. Она смотрела, как Рой мажет клеем еще одну деталь, ставит на нужное место, и слезы закапали у нее из глаз. Она подумала о Сиэтле и о доме, который так хорошо знала. Потом она подумала о доме, с которым у нее не было связано никаких воспоминаний. И она должна идти туда, негодовала Кейти, к матери, с которой поссорилась и по которой так скучает, что болит душа.

Она дождалась, когда Вера уйдет наверх, в ванную.

В кухне стало тихо. Рой продолжал клеить макет.

– Дедушка, – тихо позвала Кейти.

– Да? – Казалось, Рой целиком поглощен своим макетом.

– Объясни мне, как его найти.

Рой поднял глаза, улыбнулся, словно усталый Санта-Клаус, и потянулся к Кейти через стол, чтобы пожать ей руку.

– Ты хорошая девочка, – сказал он.

Дорога была крутой и извилистой. Кейти смутно помнила, как раньше они изредка приезжали сюда на летние каникулы и поднимались на гору, чтобы взглянуть на летние дома «богатых людей». Слева тянулись скалы, справа росли деревья. Дорога не освещалась фонарями, только за густыми зарослями мелькали огни домов. Фары выхватывали из темноты каменные стены и покрытые снегом щипцовые крыши гаражей. Кейти без труда узнала машину матери и остановилась рядом, возле высоких кипарисов. Она смотрела на эту машину, запорошенную снегом, на странный гараж, на ровную белую площадку теннисного корта и полуразрушенную беседку со скамьей, о которой мать столько рассказывала ей в письмах. Кейти ощутила, как далека она сама от всех этих вещей, которые для ее матери уже что-то значили. Кейти вновь охватило одиночество.

Справа находилась широкая изгородь, закрывающая обзор. Заставив себя выключить фары и мотор, Кейти вышла из машины.

Она немного постояла у дорожки, проложенной между колючими кустами, разглядывала дом, где свет лампочки на маленькой веранде приглашал ее зайти. Она разглядела дверь с окном, рядом – еще одно окно, высокое и узкое, бросающее на снег золотой рубец света. Кейти перевела взгляд на неясно очерченную линию крыши, но деталей в сумерках было не различить.

Кейти начала спускаться по ступеням.

Остановившись на веранде, она спрятала руки в карманы и уставилась на кружевные занавески, закрывающие окно, и на смутные очертания предметов за ними. Ощущения Кейти были такими же смутными, словно спрятанными за плотным кружевным занавесом. Она не хотела видеть мать, но разлука с ней причиняла боль. Ей не стоило приезжать сюда, но ехать одной в Сиэтл было бессмысленно. Кейти взглянула на связку маиса, на латунную табличку и дала себе слово, что этот дом, несмотря на все его очарование, оставит ее равнодушной.

Она постучалась и отошла назад. Ее сердце заколотилось от волнения, когда сквозь кружево она различила силуэт, движущийся в глубине комнаты. Дверь открылась. На пороге стояла улыбающаяся Мэгги, в модном комбинезоне из «варенки» и розовой рубашке, похожей на нижнее белье.

– Кейти!

– Привет, мама, – холодно поздоровалась Кейти.

– Ну, входи.

Обнимая дочь, которая нехотя позволила ей это сделать, Мэгги подумала: «Кейти, не будь похожей на мою мать. Пожалуйста, не вырасти такой». Высвободившись из объятий, Кейти, не вынимая рук из карманов, продолжала стоять как каменная, предоставив Мэгги самой подыскивать тему, чтобы поддержать разговор.

– Как доехала?

– Отлично.

– Я думала, ты приедешь раньше.

– Я заезжала к бабушке с дедушкой и там поужинала.

– А-а. – Мэгги скрыла досаду. Она приготовила спагетти с фрикадельками, сырные хлебцы и хрустящий картофель – самые любимые блюда Кейти. – Я уверена, они были рады. Они очень готовились к твоему приезду.

Снимая с шеи шерстяной шарф, Кейти взглянула на кухню.

– Значит, вот он, этот твой дом.

В кухне было тепло и уютно, но не так, как в доме, где она выросла. Куда девался их старый кухонный стол? Откуда этот новый? И с каких это пор ее мать стала одеваться словно студентка? Сколько перемен! У Кейти появилось ощущение, что они не виделись много лет, а не несколько недель и что ее мать без нее совсем не скучала.

– Да, вот он, этот дом. Кухню я отремонтировала в первую очередь. Вот старый дедушкин стол, полки новые, а полы такие и были. Хочешь посмотреть комнаты?

– Пожалуй.

– Снимай куртку и пойдем.

Проходя по пустым комнатам, Кейти спросила:

– А где вся наша мебель?

– В гараже. Когда ее привезли, полы еще не были покрыты лаком.

Мэгги водила дочь по дому, и Кейти поняла, что ее мать решила не копаться в прошлом, а собирается обставить дом какими-то странными предметами. Обида кольнула Кейти еще раз, хотя она вынуждена была признать, что их прежняя мебель смотрелась бы жалко в этом доме с десятифутовыми потолками и огромными комнатами. Здесь требовались большие особенные вещи, у которых своя долгая история.

Они дошли до «Бельведера», и там наконец Кейти увидела хорошо знакомые вещи: свою кровать и туалетный столик, выглядевший до смешного маленьким в огромной комнате. На кровати лежало ее выцветшее голубое покрывало с маргаритками. Оно плохо смотрелось, поэтому Мэгги достала несколько больших набивных игрушек и посадила их на кровать. На туалетном столике стояла шкатулка, которую Кейти подарили на Рождество, когда ей было девять лет, и корзинка со всякими мелочами: бусами, флаконами из-под духов и ремешками от роликовых коньков.

Увидев все это, Кейти почувствовала комок в горле. Как странно выглядит детство!

Стоя у нее за спиной, Мэгги тихо произнесла:

– Я не знала, что лучше достать.

Голубые маргаритки поплыли у Кейти перед глазами, и она ощутила, как на нее навалилась ужасная тяжесть. Кейти захотелось, чтобы ей снова было двенадцать лет, чтобы отец был жив, чтобы ничего в ее жизни не изменилось. Но одновременно ей хотелось быть первокурсницей, делать первые самостоятельные шаги в этом мире и освободиться от родительской опеки. Неожиданно для себя Кейти повернулась и бросилась в объятия Мэгги.

– Мама! Как... как трудно... быть взрослой.

Сердце Мэгги переполнилось любовью.

– Я знаю, милая, я знаю. Мне тоже трудно.

– Прости.

– И ты меня.

– Но я так скучаю по нашему старому дому и по Сиэтлу!

– Я знаю. – Мэгги погладила Кейти по спине. – Но и дом, и все, что с ним связано, остались в прошлом. Я попрощалась с ним, а теперь пытаюсь создать что-то новое в моей жизни, иначе я погибну. Как ты не понимаешь?

– Понимаю, правда, понимаю.

– Это вовсе не значит, что я забыла твоего отца. Я любила его, Кейти, и мы прожили замечательную жизнь, какую я могу пожелать тебе с твоим мужем, который появится в один прекрасный день. Но когда твой отец умер, я поняла, что тоже умерла. Я замкнулась в себе, оплакивала его и перестала думать о таких вещах, не думать о которых нельзя. А с тех пор как я приехала сюда, я чувствую себя такой... такой живой!У меня есть цель, понимаешь? У меня есть этот дом, чтобы работать, и весна, чтобы смотреть вперед, и дело, которое надо поднимать.

Кейти вдруг открыла в своей матери какую-то новую грань. Оказалось, что у этой женщины потрясающая воля к жизни: она смогла преодолеть тяжесть своего вдовства и опять расцвести, обретя другие интересы. Эта женщина с эклектическими вкусами, которая могла бы жить в обычном доме, обставленном обыкновенной мебелью, не моргнув глазом, занялась поисками старинных вещей и с поразительной уверенностью в своих силах взялась за новое дело. Ее мать оказалась способной изменить свою жизнь. Признать это означало признать свою вину, но Кейти понимала, что обязана поступить именно так.

Она слегка отодвинулась, все еще продолжая шмыгать носом.

– Мне понравился дом, ма. Я хотела, чтобы он мне не понравился, но ничего не смогла с собой поделать.

Мэгги улыбнулась.

– Ты хотела, чтобы он тебе не понравился?

Вытирая глаза, Кейти объяснила:

– Да, черт побери, я ненавижу антиквариат! Я всегда ненавидела антиквариат! А ты писала мне о каких-то шкафах и кроватях, и я даже начала испытывать любопытство. И вот я здесь, смотрю на них и восхищаюсь!

Хохоча, Мэгги опять обняла Кейти, и они обе затряслись от смеха.

– Это называется – повзрослеть. Ты взрослеешь, дорогая, раз способна принимать новое.

Кейти отстранилась.

– А как называется это... – Она подергала Мэгги за рукав. – Моя сорокалетняя мать одевается словно какой-нибудь подросток. Значит, она тоже взрослеет?

Мэгги глубоко засунула руки в карманы комбинезона, развернулась на каблуках и оглядела себя.

– Тебе нравится?

– Нет. Да. – Кейти всплеснула руками. – Господи, я не знаю! Ты больше не выглядишь как мама. Ты выглядишь как девчонка из студенческого общежития! Безумие какое-то.

– То, что я мать, совсем не означает, что мне нужно одеваться, как Гарриет Нельсон.

– Кто такая Гарриет Нельсон?

– Гарриет Оззи. И, кстати, я довольна, что мне сорок лет.

– О, мама... – Кейти улыбнулась и, взяв Мэгги под руку, направилась к лестнице. – Я рада за тебя, правда. Сомневаюсь, что когда-нибудь я начну считать его своимдомом, но если ты счастлива, то, думаю, я должна радоваться за тебя.

Позже, устраиваясь в «Бельведере», Кейти заметила:

– Бабушка недовольна, что ты купила этот дом, да?

– А бабушка когда-нибудь бывала довольна?

– Очень редко, насколько я помню. И как тебе удалось ее переубедить?

– С огромным трудом, – ответила Мэгги. – Иной раз мне бывает ее жаль, но обычно она меня просто бесит. С тех пор как я переехала от родителей сюда, я бываю там лишь раз в неделю, и только так мы можем общаться.

– Зато дедушка очень добрый.

– Да, и мне не хотелось с ним расставаться. Но он довольно часто бывает здесь. Ему тоже нравится этот дом.

– А бабушке?

– Она его не видела.

Кейти замерла от удивления.

– Что?

– Она его не видела.

– Ты что, даже не пригласила ее?

– Я приглашала, но бабушка всегда находит какой-нибудь предлог, чтобы не прийти. Я тебе уже говорила, она меня бесит.

– Но почему она не хочет? Не понимаю.

– Я тоже. Мы не можем находиться вместе. Последнее время я пыталась разобраться в этом. У меня такое впечатление, будто она не хочет, чтобы другие были счастливы... Неважно, о чем идет речь, но если она видит, что кому-то хорошо, то либо пытается унизить, либо начинает ругаться.

– Она отругала меня, как только я вошла, за мои ботинки.

– Я об этом и говорю. Почему она такая? Может быть, завидует? Смешно так думать, но иногда мне кажется, что дело именно в этом. Что касается меня, возможно, она завидует моим отношениям с папой – мы очень дружим. Возможно, она завидует, что, несмотря на смерть твоего отца, я могубыть счастлива. И, конечно, ее раздражает, что я купила этот дом.

– А я, выходит, с ней согласна, раз осталась у нее ужинать.

– Да.

– Ты обиделась?

Мэгги улыбнулась.

– В следующем году мы устроим праздничный ужин здесь. Договорились?

– Договорились. Я обещаю не доставлять тебе неприятностей.

Мэгги выбросила из головы мысли о матери.

– А летом, если ты захочешь, можешь помочь мне убирать комнаты. Здесь есть пляж, и к тому же я знаю некоторых молодых людей, с которыми могу тебя познакомить. Ну как?

– Думаю, подойдет, – улыбнулась Кейти.

– Хорошо. Как насчет хрустящего картофеля?

Кейти усмехнулась.

– Здесь так вкусно пахло, когда я вошла.

Мэгги обняла дочь. Их противостояние длилось три месяца, и примирение было единственным, в чем так нуждалась Мэгги, чтобы чувствовать себя счастливой в День благодарения. Рука об руку они медленно пошли на кухню.

Глава 9

День благодарения они провели вместе с Верой. Кейти пробыла дома четыре дня и обещала вернуться погостить у матери снова, по крайней мере на первую половину зимних каникул, чтобы потом съездить в Сиэтл к Смитти.

Декабрь принес с собой еще больше снега, но не привлек туристов, которые приедут в Дор-Каунти только после праздников, когда начнется лыжный сезон и появится интерес к поездкам на снегоходах. Все вокруг изменило цвета: по укрытой снегом земле распластались голубые тени, тут и там мелькали черная паутина крапчатого болиголова или усыпанные алыми ягодами кусты сумаха, полыхающие огнем на снегу. Птицы улетели в теплые края, остались только сойки и корольки, поползни головой вниз перебирались по стволам деревьев в поисках корма. Озеро стало затягиваться льдом.

В один из зимних дней Мэгги поехала в город забрать почту. На стоянке все места были заняты, и ей пришлось припарковаться у края тротуара между почтовым отделением и универсальным магазином. Она уже собралась выйти из машины, как кто-то окликнул ее:

– Мэгги! Эй, Мэгги!

Она огляделась по сторонам, но никого не заметила.

– Я здесь, наверху!

Мэгги задрала голову и, прикрывая глаза от слепящего полуденного солнца, посмотрела вверх. Ее звал человек, стоявший в люльке подъемного крана.

– Мэгги, привет!

На нем была штормовка с капюшоном. Одной рукой он удерживал гигантский красный рождественский колокол, а другой размахивал, чтобы привлечь к себе внимание Мэгги. Солнце играло на блестящих гирляндах из зеленых веток, каскадом протянувшихся от края люльки к тонкой мачте на другой стороне улицы.

– Эрик, ты?

– Привет! Как дела?

– Нормально. А что ты там делаешь?

– Вешаю рождественские украшения. Я каждый год добровольно подряжаюсь на эту работу.

Мэгги щурилась, улыбаясь, чувствуя прилив бурной радости от встречи с ним.

– Здорово смотрится! – крикнула она, оглядывая гирлянды с красными колокольчиками, прикрепленные к шеренге шестов, вытянувшейся вдоль улицы. – Впечатляющее зрелище. Городские власти могут тобой гордиться.

– У меня просто много свободного времени, к тому же мне нравится эта работа. Настроение поднимается, на душе весело и празднично.

– У меня тоже.

Они улыбнулись друг другу.

– Как провела День благодарения? – спросил Эрик.

– Хорошо, а ты?

– Нормально. Дочка приезжала?

– Да.

С противоположной стороны улицы раздался мужской голос:

– Эй, Сиверсон, ты собираешься когда-нибудь повесить эту штуковину, или мне пойти позавтракать, пока ты решишь, что с ней делать?

– О, прости, Датч. Ты знаком с Мэгги?

Человек, стоявший на другой стороне улицы, уставился на Мэгги.

– Боюсь, что нет.

– Это Мэгги Стерн, она купила дом Хардинга. Мэгги, это Датч Уинклер, рыбак.

– Привет, Датч, – махнула ему рукой Мэгги.

И прежде чем какой-то «форд», пытаясь объехать преградивший ему путь подъемный кран, загородил Датча, Мэгги заметила, что тот махнул ей рукой в ответ. Водитель «форда» тоже приветствовал Датча, не только взмахом руки, но и гудком.

Машина проехала, и Мэгги снова крикнула Эрику:

– У тебя не кружится голова на такой высоте?

– У меня? Это у меня-то, рыбака, который целыми днями стоит на палубе и привык к качке, закружится голова? Шутишь, что ли?

– А, да, конечно. Очень хорошо, что ты вызвался помочь украсить город к празднику.

– Мне эта работа нравится еще и потому, что отсюда видны все красивые девушки нашего города, которые к тому же не замечают, что за ними подсматривают, – поддразнил Эрик.

Если бы он не орал так, что его можно было услышать на соседней улице, Мэгги подумала бы, что он заигрывает. Она почувствовала, как краснеет, и решила, что разговор слишком затянулся.

– Эрик! Рада была тебя встретить, но мне надо забрать почту и купить молока. Пока!

– Пока! – ответил Эрик, глядя на нее сверху, на ее темноволосую голову и розовую куртку.

Розоваякуртка!

Его вдруг поразило постоянство, с которым Мэгги предпочитала розовый цвет всем остальным. Да, теперь он вспомнил, как часто дразнил ее, подсовывая ей мелкие розовые безделушки. Один раз это был розовый плюшевый мишка, которого он выиграл на карнавале. В другой раз он положил ей в парту розовый пион, который сорвал с клумбы у матери. А однажды он подсунул ей розовые шнурки с кисточками для ее коньков. Но больше всего ему запомнилась та весна, когда они учились в последнем классе. Сады уже были в полном цвету, он позаимствовал машину Майка, чтобы свозить Мэгги на кинопросмотр. По дороге он остановился в какой-то деревне, наломал целую охапку цветущих ветвей яблони и завалил ими всю машину, засунув усыпанные розовым цветом ветки за наружное зеркальце, за «дворники», в ручки дверей, за стекла. Ему пришлось оставить машину за пару домов от ее дома. Он опасался, что если все это увидит ее мать (а она всегда выглядывала в окно, когда он заезжал за Мэгги), то подумает, что парень совсем спятил. Когда же Мэгги увидела машину, она ахнула, прикрыла рот двумя руками и зарделась от смущения. Он вспомнил, как обнял ее – или это она обняла его? – прямо на улице, перед тем как он сел в машину и завел мотор, вспомнил запах яблоневого цвета, бледные весенние сумерки, сгущающиеся за окном, и свою первую в жизни, удивительно прекрасную влюбленность. В ту ночь они так и не доехали до кинотеатра. Вместо этого они остановились в саду старого Истли, прямо под деревьями, распахнули дверцы машины, чтобы аромат цветущего сада смешался с запахом яблоневых ветвей, и здесь, первый раз в жизни, они дошли в любви до конца.

И вот теперь, стоя в люльке подъемного крана, на высоте двадцать футов, над проезжей частью, Эрик смотрел на розовую куртку Мэгги и вспоминал прошлое.

Мэгги скрылась из виду, и Эрик опять принялся за дело, но работал рассеянно, не сводя глаз с двери почты. Вскоре Мэгги появилась вновь и, на ходу просматривая полученную корреспонденцию, направилась к универсаму, находившемуся через несколько домов от почты. Дойдя до того места, где стоял подъемный кран, Мэгги помахала Эрику, и он в ответ молча поднял руку в рабочей рукавице. Мэгги скрылась за дверьми магазина, а он в конце концов повесил пластмассовый колокол, затем перегнулся через перила люльки и крикнул:

– Эй, Датч, не проголодался еще?

Датч посмотрел на часы.

– Ого! Уже почти двенадцать. Пора делать обеденный перерыв.

– Я готов.

Спускаясь, Эрик не сводил глаз с дверей магазина.

Ты преследуешь ее, Сиверсон!

Что ты имеешь в виду? Разве я не имею права поесть?

В магазине было полно народу, так много, насколько это возможно в Рыбачьей бухте в декабре. Все в городе знали, когда приходит свежая почта – от одиннадцати до двенадцати. А поскольку в пределах города почту на дом не доставляли, то обычно к полудню толпы людей направлялись в центр, чтобы забрать корреспонденцию и заодно купить что-нибудь в ближайшем магазине. Если в Рыбачьей бухте и была светская жизнь, то именно здесь, на почте, когда привозили свежую корреспонденцию.

Большинство покупателей толпилось в передней части магазина. Мясной отдел находился дальше, и там сейчас никого не было. Мэгги прошла туда и перегнулась через прилавок.

– Эй, что случилось? – спросила она насмешливо. Рой поднял голову и расплылся в улыбке.

– Вот сейчас случилась самая приятная вещь за весь день. Как себя чувствуешь, мой ангел?

Рой отошел от колоды для разделки мяса и обнял дочь.

– Хорошо. – Мэгги поцеловала отца в щеку. – Я подумала, что раз уж я здесь, то почему бы не попросить тебя приготовить мне сандвичи?

– С чем?

– С пастромой. И сделай их потолще, потому что я голодная, как медведь.

– С белым хлебом?

– Нет, с ржаным.

Пока Мэгги рассматривала витрину, Рой достал буханку ржаного хлеба.

– Что еще хорошего у тебя есть сегодня? О, разделанная селедка! – Она откатила в сторону тяжелую стеклянную дверцу витрины и, взяв пальцами кусочек селедки, запихнула его себе в рот.

– Мм... Вот теперь я понимаю, что Рождество уже на носу, – прокомментировала Мэгги с набитым ртом.

– Ты хочешь, чтобы меня уволили за то, что я разрешаю тебе хватать руками продукты? – проворчал Рой.

– Они у меня чистые, – заявила Мэгги, облизывая пальцы. – Я лишь немного почесалась под мышкой.

Рой засмеялся и шутливо замахнулся на нее громадным разделочным ножом.

– Вольности, которые ты себе позволяешь, могут стоить тебе жизни, моя дорогая.

Мэгги подпрыгнула, чтобы дотянуться до отца, и умудрилась поцеловать его в лоб, а затем, приняв картинную позу, оперлась на колоду для разделки мяса.

– Тебя никто не уволит. Ты такой славный, – заявила она.

По другую сторону прилавка кто-то бесстрастно произнес:

– Я хотелкупить селедку.

Услышав голос Эрика, Мэгги резко обернулась.

– Привет, Эрик! – поздоровался Рой.

– Что, шаловливые пальчики так и лезут сами в бочку с селедкой?

– Да я уже сказал ей: она доиграется, что меня уволят.

– Не знаю, что вы сейчас делаете, но мне приготовьте то же самое, – попросил Эрик.

– Я делаю сандвичи с пастромой и ржаным хлебом.

– Замечательно.

Мэгги вышла из-за прилавка и, поманив Эрика пальцем, заговорщически прошептала:

– Пойди-ка сюда.

Бросив воровато-озорной взгляд в глубь магазина, она стащила еще один кусочек селедки и, перегнувшись через крышку старомодного холодильника, протянула Эрику.

– Только никому не рассказывай!

Эрик, смакуя, съел кусок селедки и облизал соленые пальцы.

– Эй, вы двое, держите свои сандвичи и убирайтесь отсюда, да поскорее, – сердитым, но в то же время добродушным тоном обругал их Рой, как раз в тот момент, когда к прилавку подошла Элси Чайлдс, работающая в городской библиотеке.

– Привет, Элси! – хором поздоровались Мэгги и Эрик.

Они быстро забрали свои сандвичи и поспешно удалились. По дороге Мэгги прихватила пакет молока, потом они вместе расплатились на выходе за покупки и наконец выбрались на улицу. Оглядевшись по сторонам, Эрик спросил:

– Ну и где же ты собираешься все это съесть?

Мэгги посмотрела на длинную деревянную скамейку возле стены магазина. Летом туристы едят здесь мороженое.

– Может, прямо тут? – предложила она.

– Ты не против, если я тоже сяду?

– Садись, пожалуйста, места хватит.

Они сели на обледеневшую скамейку, спинкой которой служила белая деревянная стена магазина, и принялись за сандвичи, подставив лица ласковым лучам зимнего солнца. Разворачивать упаковку в плотных зимних перчатках оказалось непростым делом, так же непросто было засунуть в рот огромный сандвич с толстым куском мяса и откусить.

– Мм... – промычала Мэгги с набитым ртом.

– Мм... – ответил Эрик.

Проглотив, Мэгги спросила:

– А где Датч?

– Он пошел домой, ему жена приготовила обед.

Они продолжали уплетать сандвичи, болтая, когда удавалось прожевать очередной кусок.

– Значит, ты все-таки помирилась с дочерью?

– В общем, да. Ей понравился дом, и она обещала летом, когда откроется гостиница, приехать и поработать.

– Ну и прекрасно!

Мэгги достала пакет молока, открыла его и сделала глоток.

– Хочешь? – Она протянула пакет Эрику.

– Спасибо.

Он пил, запрокинув голову, и Мэгги видела, как при каждом глотке ходит вверх-вниз его кадык. Опустив пакет, Эрик вытер рот перчаткой и сказал:

– Вкусно!

Они обменялись улыбками, и Мэгги подвинулась, чтобы Эрик смог поставить пакет на скамейку.

Откинувшись назад, опираясь спинами о стену дома и вытянув ноги в зимних ботинках, они продолжали болтать, уплетая сандвичи. Когда из магазина вышла Элси Чайлдс, Эрику пришлось подобрать ноги, чтобы освободить библиотекарше проход.

– Привет! – снова поздоровался он.

– Вы уютно устроились, – заметила Элси.

Мэгги и Эрик ответили одновременно:

– На солнце теплее.

– Да, уютно.

– Рада за вас, – сказала Элси и направилась в сторону почты.

Не обращая внимания на снующих мимо людей, они наконец доели сандвичи и сделали по последнему глотку молока. Мэгги сунула полупустой пакет в сумку.

– Мне пора.

– Мне тоже. Датч скоро вернется, нам надо повесить еще шесть гирлянд.

Но ни Мэгги, ни Эрик не тронулись с места, а продолжали сидеть, откинувшись к стене, впитывая в себя лучи зимнего солнца, словно две ящерицы, пригревшиеся на горячем камне. На голой акации, растущей на противоположной стороне улицы, парочка снегирей пела свои песенки. Время от времени мимо проезжали машины. Деревянное сиденье скамейки становилось таким же теплым, как солнечные лучи.

– Слушай, Мэгги, – пробормотал Эрик задумчиво, – скажи мне вот что...

– Что?

Но он замолчал и молчал так долго, что Мэгги даже заглянула ему в лицо, чтобы проверить, не задремал ли он на солнце. Но он скосил глаза, рассматривая что-то на противоположной стороне улицы, и барабанил пальцами по животу.

– У нас с Нэнси так никогда не было, – наконец сказал он, оборачиваясь, чтобы взглянуть на Мэгги. – Она никогда бы не стала сидеть на обледенелой лавке и есть сандвичи, как не стала бы носить кроссовки «Рибок» на босу ногу. Это не в ее характере.

Какое-то время они изучающе смотрели друг на друга под слепящим солнцем, от которого их ресницы казались выгоревшими и неестественно светлыми.

– А у тебя с твоим мужем так было? – спросил Эрик.

– И очень часто. Мы вообще часто делали то, что со стороны кажется глупым, но нам нравилось.

– Я завидую тебе, – признался Эрик, прикрыв глаза и снова подставляя лицо солнечным лучам. – Думаю, мать с отцом тоже часто сбегали из дома, чтобы вот так же провести время. Я помню, по вечерам, когда уже совсем стемнеет, они куда-то уплывали на лодке. И никогда не брали с собой детей. – Он открыл глаза и стал наблюдать за снегирями. – Когда они возвращались, волосы у них были мокрые, и мы с Майком хихикали, зная, что мать никогда не надевает купальник. А теперь, подозреваю, примерно так же и у Майка с Барб. Интересно, почему одним людям удается найти секрет счастья, а другим нет?

Мэгги ответила не сразу.

– Знаешь, что я думаю?

– Что? – спросил Эрик, снова взглянув на нее.

Она еще раз помедлила, прежде чем ответить.

– Мне кажется, ты просто из-за одной неприятности создаешь другие. Порой мы все этим грешим. Например, мы недовольны кем-то по какому-то конкретному поводу, а зацикливаемся на множестве досадных мелочей, в которых виноваты другие. И это недовольство вырастает до чудовищных размеров. Но даже если ты страдаешь, надо всегда помнить, что на свете еще много хорошего. Я уверена, что у Нэнси есть достоинства, о которых ты просто предпочитаешь не думать.

Эрик вздохнул, наклонился, широко расставил ноги и, уперевшись локтями в колени, уставился в землю.

– Да, ты, наверное, права, – произнес он после короткого размышления.

– Хочешь совет?

Не меняя позы, Эрик повернул голову и посмотрел на нее.

– Давай.

– Пригласи ее, – очень серьезно сказала Мэгги, тоже наклоняясь вперед, так что теперь они снова оказались сидящими плечо к плечу. – Покажи ей, что тебе нравится быть вместе с нею. Возьми самую теплую куртку, закутай ее в эту куртку, закажи лишнюю пару сандвичей у папы и возьми Нэнси с собой туда, куда тебе нравится. Покажи ей, что ты получаешь удовольствие от пикника на снегу не только из-за новизны ощущений, но и оттого, что она рядом с тобой и тоже радуется.

И снова какое-то время Эрик молча изучал ее лицо, лицо женщины, которая вдруг стала для него так много значить. Часто по ночам, засыпая, он как будто видел в темноте это лицо.

– Откуда ты все это знаешь? – спросил он.

– Я много читаю. У меня был замечательный муж, который охотно пробовал претворить в жизнь все новое, что мне приходило в голову, а кроме того, я преподавала курс семейной жизни, а для этого требовалось самой пройти неплохой курс по психологии.

– Но моя мать почти ничего не читает и уж точно не изучала психологию.

– Да, но я готова спорить, что и твоя мать, выйдя замуж, видела множество недостатков твоего отца, к которым ей пришлось приспосабливаться.

Эрик отвернулся и произнес раздраженно:

– Когда тебе говорят, что не хотят иметь детей, это уже не мелкий недостаток, Мэгги, – это фундаментальное расхождение во взглядах.

– А вы разве не обсуждали этот вопрос до женитьбы?

– Нет.

– Почему?

– Я просто считал само собой разумеющимся, что со временем появятся дети и у нас будет хорошая полноценная семья.

– Но если ты не говорил с Нэнси об этом тогда, то в чем теперь ты ее обвиняешь?

– Да знаю я все, знаю! – Эрик вскочил, подошел к краю тротуара и замер, уставившись невидящими глазами на пустую улицу. Своими вопросами Мэгги задела его самое больное место.

Мэгги продолжала сидеть, глядя ему в спину. Потом встала со скамейки, взяла сумку с пакетом молока и подошла к Эрику.

– Мне кажется, вам стоит проконсультироваться у специалистов по вопросам семьи, – сказала она.

– Я это уже предлагал, но Нэнси отказывается.

Каким несчастным он выглядел! Это было видно даже со спины. Мэгги никогда не думала, что можно так страдать молча.

– У тебя есть друзья, которым ты мог бы рассказать о своих трудностях и которые придут к тебе на помощь? В такой ситуации посредник между тобой и Нэнси очень пригодился бы.

– Да, я об этом тоже подумал. Но у нас нет друзей. Нет ни одной пары, с которой мы находились бы в дружеских отношениях. Да и откуда, черт побери, возьмутся друзья, если мы друг с другом едва успеваем общаться. Лично у меня друзья есть, и я всегда могу поделиться своими заботами с Майком, что, собственно, я уже и сделал. Но Нэнси никогда не доверится и не раскроется ни перед ним, ни перед кем другим из моей семьи. Она мало их знает и, возможно, даже недолюбливает.

– Тогда не знаю, что тебе еще посоветовать.

Эрик обернулся.

– Веселенький у нас разговор, да? Насколько я помню, всякий раз, когда мы оказываемся вместе, я так или иначе порчу тебе настроение.

– Не глупи. Мне не так-то легко испортить настроение. А вот как насчет твоего?

– У меня все нормально. Не беспокойся.

– И все-таки я за тебя немного беспокоюсь, как беспокоилась за любого своего ученика, который приходил ко мне обсудить возникшие в его семье неурядицы.

Они направились к машине.

– Могу поспорить, ты была прекрасной учительницей, Мэгги. Точно?

– Я очень старалась, и мои ученики чувствовали это, – подумав, ответила она.

Эрику нравилась ее скромность, но он был уверен, что правильно оценил ее способности. Она была сообразительной, уравновешенной и обладала хорошей интуицией. Такие люди, как Мэгги, могут многому научить других, иногда сами того не сознавая.

Они подошли к машине.

– В любом случае, завтрак удался на славу, – сказал Эрик, пытаясь придать голосу веселый тон.

– Мне тоже так кажется.

Эрик открыл перед ней дверцу машины, и Мэгги поставила пакет с молоком на сиденье.