Текст книги "Горькая сладость"
Автор книги: Лавейл Спенсер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 29 страниц)
Глава 2
Телефон задребезжал, когда Эрик Сиверсон крепко спал. Рядом с ним, забормотав, заворочалась Нэнси. Он потянулся к тумбочке и взял трубку.
– Ал... – Он откашлялся. – Алло?
– Алло? Это Эрик Сиверсон?
– Кто это? – спросил он нелюбезно, всматриваясь в красные цифры на электронных часах.
– Это Маргарет Стерн... ох, Пиерсон.
– Кто?
Нэнси резко повернулась и раздраженно дернула одеяло на себя.
– Кто же звонит в такой час?
– Это Мэгги, Эрик, – произнес женский голос в трубке. – Мэгги Пиерсон.
– Мэг? – Он старался вспомнить, кто такая Мэгги Пиерсон.
– Ох, я разбудила тебя, да? Прости, пожалуйста. Как это неразумно с моей стороны. Но я звоню из Сиэтла, а здесь только девять часов. Слушай, Эрик, я позвоню потом, днем, когда...
– Нет, все нормально. Кто... Мэгги? Значит, ты Мэгги Пиерсон из средней школы Гибралтара? Выпуска шестьдесят пятого года? – Он узнал ее смех и лег на спину, окончательно проснувшись. – Ну и идиот же я.
Нэнси заворочалась и спросила:
– Кто это?
Прикрывая микрофон, он ответил:
– Девочка, с которой я ходил в школу, Мэгги Пиерсон.
– О, замечательно, – проворчала Нэнси и опять отвернулась.
– С тобой рядом кто-то есть?
– Да, моя жена, – ответил он.
– Прости, Эрик. Это был импульсивный звонок, так случилось. Пожалуйста, извинись перед своей женой за то, что разбудила ее, и ложитесь спать.
– Подожди минутку! – Он сел и спустил ноги с кровати. – Мэгги?
– Да?
– Я перейду к другому телефону. Подожди минутку. – Он встал в темноте, поправил одеяло, наклонился над кроватью и поцеловал Нэнси в щеку. – Положи здесь трубку, когда я возьму внизу, хорошо, милая? Прости, что беспокою тебя.
– Что она хочет?
– Не знаю, – ответил он, выходя из комнаты. – Я расскажу тебе утром.
Другой аппарат стоял на первом этаже. Эрик вышел в темный холл, спустился по ступенькам, прошел по ковру комнаты и по холодному виниловому полу кухни, где включил лампу дневного света над раковиной. От внезапно вспыхнувшего освещения он прищурился и протянул руку к телефону, стоявшему на кухонном столе.
– Алло?
– Да, – ответила Мэгги.
– Ты слушаешь? Теперь мы можем поговорить. Я на первом этаже. Ну, Мэгги, какая приятная неожиданность услышать тебя.
– Я прошу простить меня, Эрик. Было глупо с моей стороны не учесть разницу во времени. Понимаешь, я только что говорила с Бруки. Это она дала мне твой телефон и посоветовала позвонить тебе. Мы очень долго разговаривали, и я даже не вспомнила о разнице во времени.
– Перестань извиняться.
– Но что подумает твоя жена?
– Она, вероятно, уже опять заснула.
Эрик слышал щелчок, когда Нэнси положила трубку телефона, стоявшего возле кровати. Одетый лишь в спортивные трусы, он осторожно уселся в кресло, взяв аппарат с собой.
– Она много ездит, и ей приходится спать в гостиницах и в самолетах, поэтому она везде страдает от бессонницы. А когда она здесь, в своей постели, то уснуть не составляет для нее проблемы, поверь мне.
– Бруки рассказала мне, что твоя жена – очень красивая женщина.
– Да, это так, спасибо. Ее зовут Нэнси.
– Она не из Дор-Каунти?
– Нет, она из Эстервиля, штат Айова. Я познакомился с ней в последний год учебы в колледже. А как ты? Живешь в Сиэтле и?..
Он замолчал, давая ей возможность продолжить.
– И я была замужем в течение восемнадцати лет. Он умер год назад.
– Прости, Мэгги... Я ведь читал об этом в «Адвокате». – После паузы он спросил: – А как дети?
– У меня дочь Кейти семнадцати лет. А у тебя?
– К сожалению, у меня нет детей.
Последовала пауза. Чтобы заполнить ее, Мэгги заметила:
– Бруки сказала, что ты совершаешь чартерные рейсы на лодке отца.
– Да. От Гиллз-Рок вместе с моим братом Майком. Помнишь его? Он на два года старше нас.
– Конечно же, я помню Майка. Мы катались на его машине.
– Действительно, я забыл. У нас сейчас две лодки, а Ма обеспечивает нам радиосвязь и выполняет всю береговую работу: занимается билетами и продает лицензии.
– Твоя мама... Я улыбаюсь, когда вспоминаю о ней. Как она?
– Непреклонная. Выглядит так же, как и раньше – симбиоз гражданина Меридита и персидского овечьего жакета.
Мэгги рассмеялась. Этот голос, идущий по проводу, казалось, поворачивал время назад.
– Ма не меняется. Она все такая же дерзкая, – добавил Эрик, устраиваясь в кресле поудобнее.
– Твоя мама всегда была необыкновенной женщиной. Мне она нравилась. А твой отец... его уже нет, мне кажется, мама об этом писала.
– Да, он ушел шесть лет назад.
– Вы всегда были очень близки с ним. Я уверена, что ты скучаешь по нему.
– Мы все скучаем.
Это была правда. Даже после шести лет Эрик все еще чувствовал свою утрату. Полезные навыки, которыми Эрик владел, он получил от отца. Он начал свое дело, оберегаемый руками отца. Эти сильные руки защищали Эрика при работе с удочкой и помогали крутить катушку. Он помнил голос отца, дающий ему указания: «Никогда не дергай резко назад на ходу, сынок. Так держать!»
Более половины клиентов Эрика пользовались его услугами с давнего времени, ловили рыбу на «Мэри Диар» с первых дней чартеров Сиверсона. Голос Эрика прозвучал хрипло, когда он добавил:
– Он прожил чертовски хорошую жизнь, плавал на лодке до самого конца и умер дома, держа Ма за руку, и все четверо их детей находились возле его кровати.
– Это хорошо – я забыла, что у тебя есть еще один брат и сестра – где они?
– Рут живет в Тулуте, а Лари – в Милуоки. Я вижу твоих родных время от времени, главным образом твоего отца, когда прихожу в магазин. Он всегда спрашивает, как клюет рыба.
– Уверена, что он завидует тебе, потому что ты ловишь рыбу для того, чтобы жить.
Эрик фыркнул от смеха.
– Я был там приблизительно месяц назад и пригласил подъехать как-нибудь, чтобы взять его с собой.
– Думаю, он так и не пришел.
– Нет.
– По-видимому, мама не разрешила ему, – язвительно заключила Мэгги.
Мать Мэгги всю жизнь, сколько он ее знал, была старой каргой. Эрик помнил свой страх перед Верой Пиерсон, когда встречался с Мэгги, и то, что эта огромная женщина, в общем-то, не любила ее.
– Я тоже так думаю. Она не изменилась.
– По крайней мере, когда я приезжала домой в прошлый pаз вce оставалось по-прежнему. Это было... о, три года назад, мне кажется. Она до сих пор сует обручальное кольцо в нос отцу и любит повторять, как я на него похожа. Поэтому не очень часто бываю дома.
– Тебя не было на последней встрече нашего класса.
– Да... Мы с Филлипом жили тогда в Сиэтле... Слишком далеко. Мы почему-то никогда сюда не ездили. Мы много путешествовали, хотя... или... ну, как-то было, я думаю. – Ее промах вызвал мгновенную неловкость. – Извини, – промолвила она. – Я стараюсь этого не делать, но иногда вырывается само.
– Нет, все... все нормально, Мэгги.
Он помолчал, потом признался:
– Ты знаешь, я пытаюсь представить, как ты выглядишь. Оказывается, трудно представить человека старше, чем мы его помним.
В его памяти она все еще оставалась семнадцатилетней, худенькой, с рыжеватыми волосами, карими глазами, тонкими чертами лица и привлекательной ямочкой на подбородке. Жизнерадостной. И смешливой. Он в любой момент мог очень легко ее рассмешить.
– Я постарела. Разумеется, постарела.
– А мы все, разве нет?
Эрик взял грушу из тикового дерева с деревянной вазы в центре стола и потер ее большим пальцем. Он никогда не понимал, зачем Нэнси кладет деревянные фрукты на стол, когда настоящие растут в Дор-Каунти повсюду.
– Ты часто скучаешь по мужу?
– Да. У нас был идеальный брак.
Он попытался придумать что-нибудь в ответ, но не смог.
– Прости, Мэгги, я боюсь, что сейчас не на высоте. Когда умер отец, состояние было такое же. И я не знал, какую чертовщину нужно говорить моей матери.
– Все нормально, Эрик. У многих людей это вызывает неловкость, даже у меня иногда.
– Мэгги, могу я спросить у тебя кое о чем?
– Конечно.
Он помолчал в нерешительности.
– Нет, пожалуй, лучше не надо.
– Нет, продолжай. Что?
– Мне любопытно, вот и все. Это... ну... – Пожалуй, это был грубый вопрос, но он не смог удержаться и задал его. – Почему ты позвонила?
Этот вопрос ее тоже встревожил, но после секундного молчания она смогла сказать то, что следовало.
– Не знаю. Только, чтобы сказать «привет».
После двадцати трех лет, только чтобы сказать «привет»? Это казалось странным, если нет другого разумного объяснения.
Она заторопилась.
– Ну... сейчас уже поздно, и, наверное, тебе нужно рано вставать. Суббота в Дор... Я хорошо это помню. Кругом множество туристов, и все они, вероятно, желают поехать на рыбалку за лососем, правда? Слушай, не обижайся на меня за то, что разбудила тебя, и, пожалуйста, извинись перед своей женой. Я знаю, что тоже ее разбудила.
– Нет проблем, Мэгги. Эй, я очень рад, я имею виду, что ты позвонила.
– И я тоже.
– Ну... – Эрик запнулся, чувствуя себя неловко из-за не слишком удачной фразы, которую собирался произнести, но в конце концов решился: – В следующий раз, когда приедешь, позвони нам. Я буду рад познакомить тебя с Нэнси.
– Обязательно. И передай от меня привет твоей маме и Майку.
– Хорошо.
– Ну, до свидания, Эрик.
– До свидания.
На линии сразу же раздался щелчок, но Эрик, озадаченный, долго еще сидел, уставившись на трубку.
Что за черт?
Он положил трубку и поставил телефон на кухонный стол. В одиннадцать часов ночи, через двадцать три года звонит Мэгги. Зачем?Онскользнул рукой под эластичный пояс трусов и почесал живот. Затем открыл холодильник и остановился, холодный воздух обдувал его обнаженные ноги. В голове вертелся вопрос «зачем?», и поселилось сомнение.
Только чтобы сказать «привет», объяснила она, но прозвучало это неубедительно.
Он вынул бутылку апельсинового сока, откупорил ее и жадно выпил половину прямо из бутылки. Вытерев рот тыльной стороной ладони, он продолжал стоять, сбитый с толку, в клине света, льющегося из открытого холодильника. Он, вероятно, никогда не узнает истинную причину. Одиночество, может быть. Больше ничего.
Он поставил сок назад, выключил на кухне свет и вернулся в спальню.
В комнате горел свет. Нэнси сидела, положив ногу на ногу, в атласном халате персикового цвета и маленьких трусиках. Ее стройные ноги блестели в свете лампы.
– Ну, это заняло порядочно времени, – заметила она сухо.
– Чертовски неожиданно для меня.
– Мэгги Пиерсон?
– Да.
– Что она хотела?
Он упал на кровать, обхватил ее бедра и поцеловал ее левую грудь над соблазнительным краем кружева персикового цвета.
– Моя родная, ну что ты?
– Эрик! – ухватив прядь волос, она приподняла его голову. – Что ей было нужно?
Он пожал плечами.
– Черт меня побери, если я знаю. Она сказала, что говорила с Бруки, та дала ей номер моего телефона и предложила позвонить. Я не понял зачем.
– Бруки?
– Гленда Кершнер. Ее девичья фамилия Холбрук.
– О, жена сборщика вишни?
– Да. Они с Мэгги были лучшими подругами в школе. Мы все были друзьями, целая компания.
– Это не ответ на мой вопрос. Как твоя старая приятельница может звонить тебе посреди ночи?
Слегка коснувшись ее коленей, он самодовольно улыбнулся, глядя ей в лицо.
– Ревнуешь?
– Просто любопытно.
– Ну, я не знаю. – Он поцеловал ее в губы. – У нее муж умер. – Он поцеловал ее в шею. – Она одинока. Вот и все, что я смог понять. – Он поцеловал ее грудь. – Она просила, чтобы я извинился от ее имени за то, что она разбудила тебя. – Он куснул ее сосок, через шелковую ткань.
– Где она живет?
– В Сиэтле. – Слово прозвучало невнятно, заглушённое шелком.
– О... в таком случае... – Нэнси плавно опустилась на спину и потянула его на себя, сцепив свои руки и лодыжки у него за спиной. Они целовались, долго и лениво, покачиваясь, не разжимая объятий. Когда он поднял голову, она посмотрела в его глаза и сказала: – Я скучаю по тебе, когда уезжаю, Эрик.
– Тогда перестань ездить.
– И что делать?
– Веди для меня деловые книги, открой модную лавку и продавай все ваши фантастические косметические средства туристам здесь, в Рыбачьей бухте... – Он замолчал, потом добавил: – ...Веди домашнее хозяйство и нарожай кучу детенышей. – «Или хотя бы одного». Но он знал, что с этим лучше не приставать.
– Эй, – окликнула она его, – у нас здесь начинается кое-что интересное. Давай не будем портить это старым разговором.
Она притянула его голову, привлекла его язык в свой рот и превратилась в агрессора, срывающего с него трусы, переворачивающего его на спину и выскальзывающего из своего немногочисленного белья. Она была искусна, очень искусна и, безусловно, соблазнительна. Она воспринимала свою соблазнительность как некий жизненный уклад, так некоторые жены воспринимают ежедневную домашнюю работу, отдавая ей много времени и энергии, выделяя на это определенное время в своем графике.
Боже, Нэнси была прекрасным созданием! Когда она оставляла свои служебные обязанности и соблазняла его, он восхищался ею – ее смуглой тонкой кожей, неправдоподобно молодой для женщины тридцати восьми лет, кожей, за которой она ухаживала дважды в день с помощью дорогостоящего французского косметического препарата, который сама и рекламировала; ее ногтями, профессионально ухоженными и искусственно удлиненными, покрытыми блестящим малиновым лаком; ее волосами, которые сейчас были цвета темного красного дерева и блестели благодаря специальным добавкам, полученным ею от очень дорогой косметички в одном далеком городе, где Нэнси была на прошлой неделе. «Орлэйн» оплачивала лицензии на продажу своих товаров и бесплатно выдавала их ей в неограниченном количестве с условием, что Нэнси отработает их стоимость как ходячая реклама. Ее компания получала приличные деньги с помощью Нэнси Макэффи. Она была самой красивой женщиной из всех, кого он знал. Нэнси провела длинным ногтем по его губам и запустила палец ему в рот. Он слегка укусил его, затем, все еще лежа под ней, потянулся, чтобы погладить по волосам.
– Мне нравится новый цвет, – пробормотал он, запустив пальцы в ее волосы, собрал их, поднял вверх и отпустил. Ее волосы были жесткими, как лошадиный хвост, толстыми и здоровыми. Днем она и впрямь стягивала их на затылке в хвост, закрепляя его на голове с помощью шестидолларовой заколки-пряжки. Вечером они прядями обрамляли ее широкие скулы, делая похожей на Клеопатру.
Она села на его живот, стройная, обнаженная, потряхивая головой, пока волосы не упали на глаза, и сжимая свои пальцы в волосах на его груди, как дремлющая кошка.
– Морис сделал это... в Чикаго.
– Морис, гм?
Она тряхнула головой еще раз и дразняще улыбнулась, лаская его с закрытыми глазами.
– Мм-гмм...
Его руки опять коснулись ее бедер.
– Ты знаешь, что это неправдоподобно.
– Почему?
Она прочертила едва различимую белую линию на его теле, от горла вниз, к талии, и наблюдала, как восстанавливается естественный цвет.
– Ты просыпаешься посреди ночи, а выглядишь так, будто только что поднялась с кресла Мориса.
Линии ее бровей чуть поднимались вверх, а ресницы вокруг темно-карих глаз были густыми и черными. Давно, когда она только училась своему ремеслу, она рассказала ему интересную вещь: большинство людей рождается с одним рядом ресниц, и лишь некоторых природа награждает двумя. У Нэнси были удивительные глаза. Губы тоже.
– Иди сюда! – потребовал он, грубо схватил ее под мышки и наклонил вниз. – У нас в запасе пять дней, чтобы наверстать упущенное.
Эрик аккуратно перевернул ее и, скользнув рукой между ног, коснулся ее влажной и набухшей от желания плоти. Он ощутил прикосновение ее холодной руки, обхватившей его, и, наконец, задрожал от ее первого толчка. Они знали присущий друг другу сексуальный темперамент, знали, в чем каждый из них нуждается, чего хочет и что любит больше всего.
Но в тот момент, когда он вытянулся, чтобы войти в нее, она отодвинула его, прошептав:
– Подожди, любимый.
– Неужели ты не можешь забыть об этом даже сейчас?
– Не могу. Это очень рискованно.
– Ну и что? – Он продолжал вовлекать ее в игру, слегка поглаживая и осыпая поцелуями лицо. – Используй возможность, – бормотал он около ее губ. – По-твоему, наступит конец света, если ты забеременеешь?
Она фыркнула, куснула его за подбородок и повторила:
– Я сейчас.
Затем высвободилась и направилась по ковру к ванной.
Он вздохнул, перевернулся на спину и закрыл глаза. Когда!Однако он знал ответ. Никогда. Она баловала свое тело не столько для блага косметической фирмы «Орлэйн», не столько для него, сколько для себя. Она боялась подвергать риску это совершенство. Сегодня ночью он воспользовался случаем, чтобы затронуть эту тему. Чаще всего, когда он упоминал о том, чтобы завести ребенка, она возмущенно вставала и находила в комнате нечто, что занимало ее внимание. Потом, в оставшиеся дни их совместных уик-эндов отношения бывали натянутыми. Поэтому он научился не приставать к ней с этим. Но годы шли. В октябре ему исполнился сорок один; еще года два, и он будет слишком стар, чтобы хотеть обзавестись детьми. Ребенку нужен не старый отец, вялый и слабый, а такой, который мог бы принять участие в потасовке или борьбе.
Эрик отдался давним воспоминаниям, когда парил над головой отца, сидя на его широкой ладони, сложенной в форме чаши, и чайки кружили над их головами.
– Видишь тех птичек, сынок? Следуй за ними, и они расскажут тебе, где найти рыбу.
И, словно по контрасту вспомнилось, как он, его братья и сестра стояли вокруг кровати, когда отец умер, и слезы текли по их лицам, когда один за другим они целовали его безжизненную щеку, затем щеку мамы, перед тем как оставить ее с ним наедине.
Больше всего на свете он любил семью.
Матрац прогнулся, и Эрик открыл глаза.
Нэнси возвышалась над ним, стоя на коленях.
– Привет, я вернулась.
Они занялись любовью, умело, как по книге. Были изобретательны и подвижны. Испробовали три различных позы. Выражали словами свои желания. Эрик испытал один оргазм, Нэнси – два. Но когда все закончилось и мрак окутал комнату, он лежал, глядя в потолок, и размышлял о том, каким же пустым может быть этот акт, когда не используется по своему прямому назначению.
Нэнси устроилась рядом, забросила на него руку и ногу и попыталась искусно завлечь его в объятия. Она взяла его руку и положила на свою талию.
Но он не захотел обнять ее.
Утром Нэнси встала в пять тридцать, а Эрик – без четверти шесть, в то время, когда ванна уже освободилась. Он подумал, что Нэнси, должно быть, последняя женщина в Америке, которая до сих пор пользуется туалетным столиком. Ей никогда не нравился их дом, построенный еще в 1919 году. Она въехала в него под давлением, недовольная тем, что кухня мала, штепсельные розетки устарели, а ванная просто смешна. Поэтому в спальне появился туалетный столик.
С круглым зеркалом, окруженным лампами, он стоял между окнами.
Пока Эрик принимал душ и одевался, Нэнси проделала утреннюю процедуру сохранения красоты: баночки, тюбики, бутылочки, палочки; желе и лосьоны, аэрозоли для волос и кремы; фен и бигуди, различные щетки для волос и зажимы. Хотя он никогда не понимал, как подобное занятие может отнимать у нее час с четвертью, он достаточно часто наблюдал за ней, чтобы знать это. Для Нэнси данный косметический ритуал был столь же глубоко укоренившимся, как и диета; и то и другое она выполняла механически, считая совершенно немыслимым появиться даже в собственном доме за завтраком без того, чтобы выглядеть столь же безупречно, как если бы она летела в Нью-Йорк для встречи с руководством «Орлэйна».
Пока Нэнси сидела перед зеркалом, Эрик прошелся по спальне, слушая по радио прогноз погоды, надел белые джинсы, белые носки и небесно-голубой пуловер с эмблемой компании, корабельным штурвалом и ее названием, вышитыми на нагрудном кармане. Зашнуровывая кроссовки, он спросил:
– Принести тебе чего-нибудь из булочной?
Она подкрашивала тонким золотисто-каштановым карандашом ресницы на нижних веках.
– Ты ешь слишком много мучного. Тебе нужно заменить хлеб пшеничными зернами.
– Это моя единственная слабость.
Наблюдая, как он выходит из комнаты, она испытывала чувство удовлетворения. Он сохранил худобу и привлекающую внимание красоту. Он был недоволен тем, как прошла ночь, и это беспокоило ее. Она желала удовлетворения и для него, и для себя. И она никак не могла понять, что еще ему нужно.
На кухне он включил кофеварку и задержался у окна, разглядывая город и воду. Внизу Мэйн-стрит, дальше, на расстоянии приблизительно квартала, вырисовывался контур береговой линии гавани Рыбачьей бухты, которая в это утро была окутана розоватой дымкой, отчего парк, расположенный дальше, к северу, плохо просматривался. У городских доков неподвижно стояли виндсерферы. Их мачты прокалывали густой туман, висевший над верхушками деревьев и крышами учреждений вдоль Мэйн-стрит. Он знал эту улицу и здания, стоявшие на ней, так же хорошо, как и воды бухты, которая простиралась от величественной старинной гостиницы «Белая чайка» на западном конце до бойкого Топа Хилл Шопса на восточном. Ему были знакомы и люди, которые приветливо махали, увидев его проезжающий мимо пикап. Еще он знал время, в которое ежедневно прибывала на почту корреспонденция (между одиннадцатью и двенадцатью), и сколько церквей в городе, и кто к какому приходу принадлежит. Эти несколько первых минут на улице были самыми лучшими; пытаясь угадать, какая будет погода, он бросил взгляд на воду и на восточную часть неба над деревьями, теснившими город, прислушиваясь, как воркует черный голубь на проводе неподалеку, вдохнул запах гигантского кедра за домом и аромата свежего хлеба, поднимавшийся от пекарни у подножия холма.
Почему Мэгги Пиерсон позвонила мне через двадцать три года?
Эта мысль возникла неизвестно откуда. Пугаясь ее, Эрик трусцой спустился с холма, поприветствовал Пита Нельсона через заднюю дверь пекарни, когда пробегал мимо, и обошел здание. Это было прелестное местечко в глубине улицы. Перед булочной раскинулась лужайка с зеленой травой, возле крыльца с белыми перилами были разбиты клумбы с яркими цветами. Войдя, Эрик кивнул двум ранним туристам, поздоровался с очаровательной молоденькой дочкой Хокинса, стоявшей за прилавком и спросил ее о матери, которая перенесла операцию на желчном пузыре. Затем обменялся шутками с Питом, высунувшим голову из задней комнаты, и с Сэмом Эллерби, который набирал в специальный лоток разные булочки и хлеб для ресторана «Летний сезон», расположенного на Спрюс-стрит, двумя кварталами дальше.
Эрик любил этот ритуальный поход в булочную так же, как Пит Нельсон свои кондитерские изделия. Он вернулся на холм в веселом настроении, неся белый пакет из вощеной бумаги, быстро вбежал в дом и налил две чашки кофе, как раз тогда, когда Нэнси входила на кухню.
– Доброе утро, – сказала она впервые в этот день. (Для Нэнси утро никогда не бывало добрым, пока она не завершала свой косметический ритуал.)
– Доброе утро.
На ней была льняная юбка цвета слоновой кости и свободного покроя блузка с опущенными плечами, огромными рукавами и воротником-стойкой, расписанная крошечными зелеными и пурпурными кошками. Кто, кроме Нэнси, мог надеть на себя пурпурных и зеленых кошек и тем не менее выглядеть элегантно? Даже ее красный плетеный пояс с пряжкой размером с колпак автомобильного колеса на ком-то другом выглядел бы просто по-дурацки. Но у его жены было чувство стиля, а также доступ в залы большинства модных магазинов Америки, торгующие со скидкой. Любая комната, куда входила Нэнси Макэффи, тускнела при ее появлении.
Наблюдая, как она идет по кухне в красных туфлях, рассматривая ее волосы, собранные в низкий хвост, глаза, подведенные тушью и тенями, ее губы, накрашенные одним цветом, с контуром другого оттенка, Эрик прихлебывал свой кофе и ухмылялся.
– Спасибо, – Она приняла чашку, которую он ей протянул, и осторожно глотнула. – Ммм... ты выглядишь так, будто у тебя хорошее настроение.
– Да.
– Что означает эта улыбка?
Прислонившись к буфету, он ел жирный глазированный пирожок, время от времени делая глоток кофе.
– Просто пытаюсь представить, как бы ты выглядела с силиконовой грудью, в слаксах и бигуди по утрам.
– Не подавись. – Она подняла одну бровь и самодовольно улыбнулась. – Видел кого-нибудь в булочной?
– Двух туристов, Сэма Эллерби, дочку Хокинса и Пита, высунувшего голову из кухни.
– Есть еще новости?
– Не-а.
Он облизал пальцы и допил кофе.
– Что ты собираешься сегодня делать?
– Еженедельные отчеты о торговых сделках, что же еще? Замечательное занятие, если бы не жуткое количество бумажной работы.
«И поездок», – подумала он. После целых пяти дней, проведенных в дороге, она тратит шестой, а часто и половину седьмого дня, выполняя бумажную работу – она была дьявольски усердным работником, тут ничего не возразишь. Но она любила шик, который ассоциировался у нее с такими магазинами, как «Боуит Теллер», «Неймэн-Маркус» и «Россо Альто-белли» – все это были ее клиенты. А если из-за работы поездка затягивалась, она воспринимала это спокойно.
Нэнси получила работу в «Орлэйн», когда они вернулись в Дор-Каунти, и Эрик думал, что она откажется от предложения, останется дома и будет рожать детей. Но вместо этого она стала тратить больше времени, чтобы сохранить эту работу.
– Как ты? – поинтересовалась она, надев очки и просматривая газету.
– У нас с Майком весь день заполнен. Выводим три группы.
Он сполоснул чашку, поставил ее в мойку и надел белую шкиперскую фуражку с блестящим черным козырьком.
– Значит, ты будешь дома не раньше семи?
– Вероятно, да.
Она взглянула на него сквозь стекла огромных очков в роговой оправе.
– Постарайся вернуться пораньше.
– Я не могу обещать.
– Просто постарайся, ладно?
Он кивнул.
– Ну, мне лучше приняться за работу, – сказала Нэнси, складывая газету.
– Мне тоже.
С чашкой кофе и стаканом сока в руках она коснулась своей щекой щеки Эрика.
– До вечера.
Она направилась в свой кабинет на первом этаже, а Эрик вышел из дома и, пройдя короткий отрезок тротуара, остановился у гаража, обшитого вагонкой. Он поднял дверь рукой, мельком взглянул на респектабельную «ауру» серо-стального цвета и забрался в ржавый «форд»-пикап, который двадцать лет назад был белым и не нуждался в проводе для закрепления выхлопной трубы. Это устройство приводило Нэнси в смятение, но Эрик все больше любил свою Старую Суку, как он шутливо ее называл. Двигатель был все еще надежен; название компании и номер телефона на дверях до сих пор оставались четкими; а кресло водителя – по прошествии стольких лет – приобрело такую же форму, как и его задница.
Повернув ключ, Эрик пробормотал себе под нос:
– Ну, Старая Сука, вперед!
Она обнадеживающе отреагировала, и не прошло и минуты, как старый шестицилиндровый двигатель, загромыхав, ожил.
Эрик нажал на газ, улыбнулся, дал задний ход и выехал из гаража. Дорога из Рыбачьей бухты к Гиллз-Рок занимала девятнадцать красивейших, как считал Эрик, миль мироздания, вместе с Зеленой бухтой, периодически возникающей слева, фермами, фруктовыми садами и лесами справа. За Рыбачьей бухтой после Мэйн-стрит, обрамленной с обеих сторон цветами, дорога поднималась вверх, затем делала поворот и ныряла в коридор между стенами густого леса, далее, мимо частных коттеджей и мест для отдыха, шла на северо-восток, время от времени петляя к берегу: У живописного поселка Эфрейм с двумя белыми церковными колокольнями, отражающимися в зеркальной поверхности Орлиной гавани; у Сестринского залива, где на крыше ресторана Эла Джонсона уже паслись его любимые козы; у залива Эллисон с панорамным видом, открывающимся с холма за гостиницей «Великолепный Вид» и, наконец, у Гиллз-Рок, где воды озера Мичиган встречались с водами Зеленой бухты и создавали опасные течения, из-за которых эта зона получила свое название – Край Могилы.
Эрик часто задавал себе вопрос, почему город и скала названы по имени давно забытого Илайеса Гилла, тогда как Сиверсоны поселились там раньше, и жили дольше, и обитают до сих пор. Почему, черт возьми, если имя Гилл исчезло из налоговых ведомостей района и из телефонной книги? А недвижимость Сиверсонов продолжает жить. Дед Эрика построил ферму на утесе над заливом, а отец построил дом, скрытый под кедрами близ гавани Хеджихог, а они с Майком занимались лодочным чартерным бизнесом, чтобы обеспечить достойную жизнь двум семьям, а точнее – трем, если считать Ма.
Гиллз-Рок можно было вообще не называть городом. Он представлял собой лишь небольшую кучку поврежденных бурями строений, протянувшихся вдоль юго-восточной стороны гавани, делая ее похожей на щербатую улыбку. Ресторан, магазин сувениров, лодочная пристань и дом Ма являлись основной преградой для деревьев, не дающей им расти у самой кромки воды. Среди деревьев были разбросаны более мелкие постройки и обычное имущество рыболовной общины – лодочные трейлеры, лебедки, бензиновые насосы и спусковые салазки, в которых большие лодки ставят в сухой док на зиму.
Свернув на подъездную аллею, машина поехала вниз по крутому склону и затряслась на каменистой земле. Между участками гравия, среди скопления хижин около дока беспорядочно росли клены и кедры. За крышей домика, где чистили рыбу, уже виднелись чайки, которые, падая, расчерчивали зеленые берега белыми полосками. В воздухе висел дым, тянувшийся из домика, где коптили рыбу. Все вокруг пропитывали вездесущие запахи гнилого дерева и рыбы. Остановившись под своим любимым сахарным кленом, Эрик заметил, что сыновья Майка, Джерри Джо и Николас, были уже на борту «Мэри Диар» и «Голубки»: чистили палубы, замораживали холодильники для рыбы и размещали продовольствие. Так же, как он и Майк, мальчики выросли у воды и начали выходить в плаванье, как только их руки достаточно окрепли, чтобы держаться за перила. В свои восемнадцать и шестнадцать лет Джерри Джо и Николас были ответственными знающими помощниками.
Захлопнув дверцу грузовика, Эрик помахал мальчикам и направился к дому.
Он вырос в этом доме и не задумывался над тем, что тот стал еще и офисом. Входная дверь могла быть в это время закрыта, хотя ее никогда не запирали; уже без пяти семь Эрик увидел, что она раскрыта настежь и подперта упаковкой из шести банок кока-колы. На стенах офиса, обитых панелями из сучковатой сосны, висели искусственные приманки, блесны, репелленты для отпугивания насекомых, приемно-передающая радиоустановка, бланки разрешения на рыбную ловлю, карты Дор-Каунти, рыболовные сачки, два чучела лосося и дюжина фотографий туристов с призовыми уловами. На одной вешалке болтались желтые непромокаемые плащи для продажи, на другой – радуга спортивных хлопчатобумажных маек с надписью «ЧАРТЕРНОЕ РЫБОЛОВСТВО СИВЕРСОНОВ, ГИЛЛЗ-РОК». На полу стояли упаковки с прохладительными напитками, а на карточном столике в углу – кофейник на двадцать пять чашек для клиентов.
