Текст книги "Граница горных вил"

Автор книги: Ксения Тихомирова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц)

– А что, на зверей колпак не действует? – спросил я.

– Да как тебе сказать? Колпак и щит мешают злым намерениям. Если к собаке привязать взрывчатку, собака здесь не пройдет. А просто так – пожалуйста.

Надо ли говорить, что у ворот не было и намека на забор? Впрочем, густой кустарник создавал в этом месте видимость преграды. Но вообще-то граница Лэнда, как и горная граница вил, оказалась вполне невидимой.

– Так куда мы идем? – спросил я, наконец.

Бет удивилась:

– Как – куда? Разве я не сказала? Мы идем домой. Только заглянем к Милице. Тут работает кастеляншей замечательная бабушка Милица, она мне кое-что объяснит. У нее нет предрассудков насчет того, что ябедничать нехорошо.

Домик кастелянши тоже стоял сам по себе, небольшой и уютный. Я был представлен почтенной Милице – круглой старушке с пышными серебряными волосами, – но при разговоре не присутствовал, чтобы не мешать. Посидел на крылечке, под навесом, поглядел вокруг себя. Пока они говорили, перепал короткий невесомый дождик. Он даже пыль не промочил, лишь оставил в ней отпечатки капель. И трава заблестела на солнце.

– А в дождь они тоже бегают из дома в дом? – спросил я у Бет, когда она вернулась ко мне.

– Еще бы! Их хлебом не корми – дай побегать в дождь, – кивнула Бет. – Вон видишь крышу в зарослях сирени? Это наш дом.

– Твой и Кэт?

– Нет. Наш с тобой. Кэт здесь подолгу не живет, но все равно у нее есть свои отдельные апартаменты.

Мы поднялись на крыльцо. Бет распахнула дверь, и я вошел в привычный мир – в свалку из книг, которые не помещались на стеллажах, и множества других вещей, пестрых, случайных, с первого взгляда даже непонятных. Здесь тоже, как и в городском доме, был низкий диван, и на нем тоже валялся плед.

– Вот так и живут дежурные воспитатели, – прокомментировала Бет. – Ну что? Берешься за эту работу?

– Я уже понял, что мне не отвертеться, – ответил я, оглядываясь по сторонам.

– Это мой главный дом, – сказала Бет серьезно. – И моя настоящая жизнь. Дело даже не в том, что мне страшно надолго оставлять ребят без присмотра. Я живу вместе с ними, понимаешь?

– Хорошо, – кивнул я. – Попробую и я так жить. Может быть, что-нибудь получится.

– Они ведь скоро вырастут, – сказала Бет, – и все изменится.

История с разбежавшимися воспитателями оказалась простой, но неприятной. Взрослых людей, все время живших в Лэнде, было немного, из них воспитателей – всего четверо, если не считать самих Бет и Кэт. Раньше их насчитывалось больше, но у всех своя жизнь. В Лэнде обычно работала молодежь, которая с годами остепенялась, обзаводилась семьями, младенцами и, наконец, искала себе более тихой жизни, чем жизнь «украденных детей». Из нынешних четверых воспитателей двое действительно круто поговорили с Кэт, которая устроила им разнос за самовольную вылазку великолепной четверки («Как будто она сама смогла бы их остановить», – возмутилась Бет). Педагоги – люди гордые. Они хлопнули дверью и ушли. Кэт заявила, что попросит у комиссии прислать взамен каких-то экстра-воспитателей (комиссия давно грозилась это сделать).

– Все понятно, – обрадовался я, обучаясь извлекать из шкафа те вещи, которые мне в данный момент нужны (например, носки).

– Что тебе понятно?

– То, что было дальше. Дети обиделись за своих воспитателей и поклялись сжить со свету этих пришельцев.

– Откуда ты знаешь? – рассмеялась Бет.

– Я бы тоже так сделал. И даже без «бы». Нашу школу однажды громили. То есть на моей памяти однажды, а вообще начальство громило ее регулярно.

– Почему? – удивилась Бет. – Тебя же хорошо учили в твоей школе?

– Очень хорошо. В нашей школе вообще было хорошо, гораздо лучше, чем в других. За это и громили.

Бет посмотрела на меня серьезно и внимательно, будто хотела понять что-то важное, но ничего больше про школу не спросила.

– Если хочешь, – сказала она, – можем устроить другой дом.

– Нет, не хочу. Мне этот нравится. Если, конечно, нам вдвоем не будет тесно.

Бет посмотрела на меня устало.

– Вообще-то в этом домике есть три самостоятельных жилья, даже с отдельными входами. Можно еще гостей поселить, все равно тесно не будет.

– Есть три отдельных входа, и ни одна дверь никогда не закрывается?

– Но зато и без стука никто никогда не входит. Хотя постучать могут в любое время.

Глава 3
НАЧАЛО КАРНИЗНОЙ ОХОТЫ

Бет потихоньку уладила педагогический скандал. Два воспитателя вернулись: молоденькая химичка (Кэт сказала ей что-то настолько обидное, что у нее были все еще красные глаза) и такой же юный астроном. Он, видимо, ушел из солидарности. Мое дежурство состоялось не так скоро, как пророчил Андре, – не раньше чем через неделю, уже после математического дебюта. К тому времени сама идея дежурства стала для меня пустой формальностью. Я запросто сидел с ребятами на их вечерних посиделках и, когда Андре передавал мне гитару, брал ее недрогнувшей рукой. Витькин репертуар меня очень выручил. Бет смотрела на это из-за ребячьих спин и чуть заметно улыбалась. К счастью, у ребят не было заведено сидеть до утра. Они уже знали, что бессонная ночь – штука не столько романтичная, сколько выматывающая. Да и пели не каждый вечер. Существовало много других занятий, поутонченней, поинтеллектуальней, повеселей – когда как. Перечислять все, что происходило в Лэнде, – никакого времени не хватит, тем более что все это не походило на «мероприятия». Если одни устраивали струнный квартет, то другим в это время не возбранялось сидеть дома с книжкой, купаться или печь пирог. Дети любили собираться вместе, но желание побыть в одиночестве здесь тоже считалось законным, и разница во вкусах никого не раздражала. Их в самом деле хорошо воспитали.

И стоял еще только апрель, а мы учились до середины июня. Трудно сказать, кто из нас больше учился. Я не заботился о сохранности своего педагогического авторитета, так как отлично понимал, что уступаю этим деткам практически во всем. Я бросился наверстывать упущенное, немилосердно эксплуатируя возможности местного времени.

Особенно серьезные занятия происходили на небольшом полигончике, где отрабатывались приемы карнизной охоты. Все там было: и деревья, и стены с карнизами, и всякая прочая «пересеченная местность». Мне это напомнило полигоны пожарников. Карнизные упражнения – это наука ускользать, удирать, выходить и выводить из-под удара. Но и врезать при случае ребята могли неслабо. Описывать подробности нет смысла (все равно никто в них не поверит), скажу разве что о самых экзотических.

Работали они обычно в паре: страховщик и ведущий. Страховщик движется в основном по земле, а ведущий – как Тарзан. Его с земли и не видно. Ведущим обычно идет девочка, оставаясь все время вне опасности. К тому же девочку легче подсадить или забросить – с земли и на второй этаж (так мне на полном серьезе объяснили).

– Почему легче? – удивился я.

– Потому что парень не захочет выходить из драки, – ответил кто-то с героической серьезностью.

Девочки делились на две неравные группы. Одних (их было больше) приходилось подсаживать и закидывать, и они не любили эти игры. Других забрасывать не требовалось. Они, как мальчишки, запрыгивали на карниз сами. Учили карнизным наукам всех без исключения, так что никто не жаловался, все тренировались. Ведущий должен был выводить своего страховщика на безопасный маршрут – желательно в пространственный тоннель или коридор.

Довольно часто тем и другим приходилось скакать вверх-вниз, подсаживать друг друга и показывать такое фигурное катание на карнизах, что даже смотреть страшно. Но когда сам все это делаешь, бояться уже некогда.

Ребят было чуть больше, и отношения между ними казались проще. Среди девочек всякие контрасты бросались в глаза. К примеру, миниатюрная, очень женственная Лиза терпела все это, насколько я сумел понять («Чего ж тут не понять!» – фыркала Кэт в подобных случаях), только потому, что ее страховщиком был Тим. Работала она чрезвычайно осторожно и в город выходила неохотно.

Сьюзен дружила с Ганкой. Они были похожи друг на друга так, как умеют быть похожими разные, но с детства дружные девчонки. Ганка была чуть повыше, чуть посветлее, с веснушками, с зеленовато-серыми глазами. У них обеих оказались очень крепкие руки, и они часто тренировались в паре, без ребят, хотя, конечно, в город их всегда сопровождали – и часто разные страховщики. Ребята относились к ним с товарищеским уважением.

Одна девушка – Джейн – была явно постарше остальных, покрупнее, даже поплотнее. Свои изумительные каштановые волосы она заплетала в две косы и укладывала в «корзиночку» (моя мама так ходила в школу – я помню фотографию). С Джейн работал Петер, и, по-моему, она забрасывала его на карниз легче, чем он ее. Она, впрочем, в помощи и не нуждалась. И вот уж у кого были действительно стальные нервы и феноменальный глазомер! Все девочки были достаточно хорошенькими, и Джейн в том числе, но эта матушка-командирша, как я понял, не вызывала у ребят никаких романтических эмоций. Тут требовался кто-нибудь постарше, посолиднее.

Про Саньку я услышал множество легенд. Их стоит пересказать. Когда-то, на заре карнизной охоты, Санькин стиль считался эталоном, своего рода классикой. Ее саму держали за инструктора и позволяли вмешиваться (ради пользы дела) в чужие тренировки. Она работала тогда с Тимом, и в королевстве все шло спокойно. Зато у Андре была репутация каскадера, клоуна и головореза, который все делал неправильно, рискуя, во-первых, своей талантливой головой, а во-вторых (он утверждал, что это клевета), головой своей «пары» Лизы (их тогда соединили в пару, учитывая рост), которая не выносила его лихих импровизаций. Однажды Лиза разревелась во время тренировки и заявила, что лучше никогда вообще больше не выйдет в город, чем еще хоть раз окажется в «связке» с этим ненормальным гастролером. Санька согнала Лизу с тренажера и попробовала поработать с Андре сама. Часа два (говорят, но я не очень верю: дети всегда преувеличивают время и расстояние) все стояли, раскрыв рты, и ждали (как болельщики в Москве), когда же они поломают себе шеи. Остановить их никому не пришло в голову.

Это еще не все. Естественно, пары сменились, и теперь у Саньки вместо классики был в голове один сплошной авангард. В ней тоже проснулся головорез, не уступавший в дерзости Андре, и они разработали «для внутреннего пользования» такую технику, что в дело вмешалась сама Кэт.

Мне объяснили, что Кэт приложила руку к первоначальной разработке этой диковинной и опасной самообороны и до поры до времени авторитетно диктовала, что можно и чего нельзя делать в этой игре. Увидев как-то раз, как эта парочка работает на полигоне, Кэт попыталась, говорят, исполнить партию Саньки. Вообще-то Кэт не пострадала, даже не потеряла равновесия. Андре сумел спустить ее с третьего этажа в рекордный срок и без потерь, но приземление сопровождалось, по словам очевидцев, сильной сценой. Кэт вперилась в упор в глаза растерянного парня (ему тогда было четырнадцать), международным жестом покрутила пальцем у виска и заявила:

– Ты рехнулся?

– Это же безопасно, Кэтти, – ответил Андре миролюбиво. – Хочешь, повторим еще раз медленно, а потом уже на скорости? У тебя все получится.

– Нет, с меня хватит, – отрезала Кэт, повернулась и ушла.

К этой яркой картине следует, конечно, добавить Саньку, сидевшую в сторонке на высоком гимнастическом бревне и болтавшую ногой.

Впоследствии их технику освоили все (до какой-то степени). Андре по доброте душевной научился, когда надо, действовать то ли медленнее, то ли отчетливей. Сумел же он провести без потерь такого «чайника», как я. Санька, по общему мнению, добротой душевной по отношению к «чайникам» не страдала. Андре был единственным страховщиком, который рисковал с нею работать. Я, конечно, сделал для себя логичный и циничный вывод о том, насколько интересно ей было бы в городе без него, но обсуждать это не стал – на всякий случай.

Нашелся в этом обществе еще один головорез, который не побоялся бы работать с Санькой, – мой давний знакомый Дени, мальчик, немного похожий на ежика. Он не боялся вообще ничего – такая о нем шла молва. Но зато он стеснялся девчонок, избегал их общества и ни за что не хотел работать с ними в паре, даже с отчаянной Санькой. На полигоне он любил попрыгать вместе с Андре – хоть ведущим, хоть страховщиком. Эти жуткие игры могла спокойно наблюдать одна лишь Санька («Должен же кто-то их подстраховать?»). В город Дени любил уходить в одиночку – ведущим без страховщика. Водился за ним такой грех, и все про это знали.

Пока я был сторонним наблюдателем карнизной охоты, я негодовал и говорил, что это не решение проблемы, а вопиющая глупость. Надо же додуматься: скакать по крышам и карнизам, вместо того, чтобы выследить этих охотников и обезвредить! Но едва я сам оказался на полигоне, меня втянуло в этот странный спорт как сверхмощным пылесосом. Со мной работали Тим и Андре, а когда я научился сам взлетать на карниз, бывало, что меня «водила» и Санька – хрупкая девочка с железной хваткой.

Бет до поры до времени моих упражнений вроде бы не замечала. Она зашла на полигон как раз тогда, когда я выдержал последний тест на выживание и рухнул мокрой спиной в теплый спружинивший вереск, раскинув руки и закрыв глаза от яркого прямого солнца. Бет встала надо мной так, чтобы своей тенью прикрыть мою разгоряченную физиономию. Я открыл глаза, улыбнулся ей до ушей и заявил:

– Завтра я пойду в город.

– По карнизам? – уточнила Бет.

– Разве тебе не нравится?

– Ну, понимаешь… вообще-то я тоже умею все это делать. Но если я пройдусь немного по карнизу, боюсь, народ этого не поймет. Такого даже Кэт себе не позволяет. Ты вообще-то кем себя считаешь?

– Дежурным воспитателем. А что?

– Нет, – улыбнулась она, присаживаясь рядом, – жалко тебя расстраивать, малыш, но ты король.

Она достала из кармана свежайший платок, вытерла с моей королевской физиономии пот и грязь (оба мы при этом хохотали), потом вскочила на ноги, взяла мою протянутую руку и подбросила меня вверх, как пушинку.

Я отсмеялся и смирился с тем, что по карнизам в городе мне не гулять. Незадолго перед тем у меня уже был повод задуматься о своем статусе в этой стране. Бет, как и обещала, вскоре после нашего возвращения с Круга представила меня народу, устроив во дворце большой прием. Накануне приема она собрала свою детвору и сурово объявила, что с ними нужно в очередной раз проводить инструктаж о правилах приличного поведения.

– Да, кстати, и со мной тоже, – сказал я озабоченно.

– С тобой – это отдельный разговор. Ты же не спрыгнешь в толпу гостей с галереи второго этажа, чтобы тебя не осалили? И не выхватишь заодно из-под носа у старой фрейлины конфетку?

– Что, неужели все так скверно? Вроде большие ребята…

– Большие! С тех пор как они стали большими, я вообще не знаю, чего от них ждать.

Но, в общем, церемония представления взрослому народу прошла для меня гораздо легче, чем знакомство с «украденными детьми». Прием не оказался ни трудным, ни длинным, ни даже скучным.

Бет провела-таки со мной предварительный инструктаж, рассказала вкратце, кто есть кто. Мы даже обсудили, с кем мне обязательно следует потанцевать – «по протоколу». Я честно выполнил программу и удостоился удивленного комплимента Кэт:

– Ничего себе, братишка! Да ты танцуешь, как Казанова! Теперь хоть понятно, за что сестра в тебя так по-черному влюбилась.

– Влюбляются ни за что, – ответил я, не собираясь сказать нечто оригинальное, – это непредсказуемый процесс.

Кэт посмотрела на меня с недоверием.

– Ну, ты-то в нее влюбился, потому что она редкостная красавица.

Я внутренне опешил. От Кэт я никак не ожидал наивности в таких вопросах.

– Вряд ли, – ответил я небрежно. – Она так испугалась меня, что на ней буквально не было лица. Поэтому я влюбился просто в очень испуганную девочку, а уже потом увидел, что она редкостная красавица.

Кэт выслушала меня, кажется, не поверила и задала другой вопрос:

– А это правда, что ты не хотел становиться королем?

– Правда.

– Почему?

– Боюсь ответственности.

– Но все-таки согласился?

– Разве? Мне кажется, я пока еще частное лицо.

– Пока что, может быть, и частное, но все равно ты будешь королем, – сказала тогда Кэт как будто даже мстительно.

И вот теперь Бет напомнила мне об этой угрозе, а заодно и о многом другом. Лежа на жестком и упругом вереске, я подумал, что до короля еще не дорос. А может, и до воспитателя не дорос. Но у меня все равно накопилось изрядное количество наблюдений и соображений, которые, на мой взгляд, пора было пускать в ход.

Глава 4
ПРОБЛЕМЫ ПЕДАГОГИКИ И ВНУТРЕННЕЙ ПОЛИТИКИ

Придя домой, смыв грязь и убедившись, что никуда спешить не надо, я растянулся на диване. И стал выкладывать Бет то, что, на мой взгляд, требовало вмешательства или, по крайней мере, внимания. Ход моих мыслей для меня самого был еще смутен, поэтому я начал с дальнего конца:

– Скажи, а как комиссии относятся к карнизной охоте? Или вы им ее не показываете?

– Мы, разумеется, стараемся не показывать, но они все равно до нее добрались. Устроили скандал, причем какой-то очень глупый и ненужный.

– А что, бывали нужные скандалы?

– Конечно, нет. Но я-то думала, они начнут скандалить о том, что дети свернут себе шеи. Они нам без конца высылали бумаги о детском травматизме. Мы им на это отвечали, что травматизм у нас бывает редко. И вдруг они пришли на полигон в разгар занятий.

– Ну, понятно. И вместо травматизма вам вменили аморалку.

– Что? – Бет посмотрела на меня с недоумением. Она замерла посреди комнаты, держа в руках вазу с цветами.

В комнате было прохладно и даже чуть сумрачно, но Бет всегда казалась мне освещенной лучом солнца. Или наоборот, смотрела она так, что в свете ее глаз я себя чувствовал, словно в луче солнца. Мне не хотелось ее огорчать.

– Ты замечательно смотришься с этими пионами, – пошел я на попятный, решив, что чересчур шокировал ее нежную душу. – Скандал касался совсем другого? Вам посоветовали всех построить и заорать: «Физкульт-привет!»? Или велели форму завести одного цвета?

– Нет. Я не знаю того слова, которое ты сказал сначала. Что такое «аморалка»?

– Это самое что ни на есть педагогическое слово: аморальное поведение, разврат.

– Да, – Бет поставила пионы на письменный стол и пристроилась рядом со мной. – Они так и сказали, что мы провоцируем разврат. Сначала устраиваем эти тренировки, а потом учим детей целоваться по углам.

Я пошлым образом расхохотался.

– Нашли учителя! Не умеешь сам – научи другого!

– Ванька!

– Да ладно, чего там! А то я не знаю, какое у тебя образование в этой области.

– Образование?

– Ну да. Верней, его отсутствие. Зато способности блестящие.

– Тебя побить?

– Как хочешь. Я не против. Вообще-то даже странно, что я угадал. У педагогов это, как мне кажется, давно уже вчерашний день. Сейчас никто как будто и не ратует за строгость нравов. До вас добрались ископаемые экземпляры. Но, в общем, эти вредные тетки не то чтобы совсем были неправы.

– Ты тоже считаешь, что у нас по углам происходит всякое безобразие?

– Ни в коем случае. Ребята у нас очень строгие и по углам не целуются. Даже эти две кокетки, по-моему, никого не подбили попробовать.

– Какие кокетки?

– Ну, эта черненькая – Лора. И Стефани, которая ходит в соломенной шляпке и воображает себя парижанкой.

– Почему ты решил, что они кокетки?

– М-м, как тебе сказать? У меня весьма университетское образование, и вообще, по-моему, это очевидно.

– А мне казалось, что ты тоже строгий, – сказала Бет сердито. – По крайней мере, с посторонними.

– Ну, в общем, правильно казалось. И, кроме того, кокетство – по-моему, дурной тон. Скажи мне лучше, эта строгость – лично ваше педагогическое достижение или местный обычай?

– Обычай, то есть норма. Там, где любая девушка может оказаться вилой, в любовь играть не принято. Это вопрос жизни и смерти.

– Логично. Хотя внешняя строгость всех проблем все равно не решает. Можно вести себя вполне корректно, а страсти все равно будут кипеть, – вздохнул я и решился, наконец, спросить о том главном, ради чего затеял этот трудный разговор:

– Так ты все еще не знаешь, что Кэт не поделила с Санькой?

Бет замерла, и глаза у нее стали такими же испуганными, как при нашей первой встрече.

– Не может этого быть, – сказала она шепотом.

– Почему не может?

– При чем тут Кэт? Он ей никто… С чего ты взял?

– Например, наблюдал несколько раз, как он не хотел смотреть не то что в глаза – просто на Кэт. В упор не видел. Отвернулся в сторону – и все.

– Где ты это наблюдал? Кэт в Лэнде не бывает.

– Зря ты так думаешь. Бывает, и довольно часто, но почему-то исключительно на полигоне. Может быть, потому, что туда не ходишь ты? Посмотри как-нибудь сама.

– Я посмотрю, но этого не может быть. Они сто раз смотрели друг на друга, ругались, спорили. Нет, он не тот…

– А если Кэт просто захотелось влюбиться? По своему желанию и выбору?

– Но почему в него?

– А почему бы нет? В кого же, если не в него?

– Да хоть в тебя! Ты все-таки постарше. И тоже там крутился без конца, на этом полигоне.

– В меня неинтересно: я обыкновенный. Такой, как все.

Бет покосилась на меня совсем сердито.

– Когда ты в первый раз это сказал, я подумала, что ты рисуешься.

– Разве я говорил такое?

– Да. Ты мне сразу заявил, что не ты самый умный на свете.

– Конечно, не я. И я не художник, и волосы у меня не до плеч, и вообще рядом с этим героем я скучен, как осенний дождь. Кстати, Кэт на приеме интересовалась, за что ты меня любишь.

– Час от часу не легче! Что, так прямо и спросила?

– Совсем не прямо, но спросила.

– И что ты ей сказал?

– Да ничего. Как-то проехали. Зато она уверена, что я тебя люблю за красоту.

– Ты – меня?

– Да. Я пытался ей внушить, что я тебя люблю исключительно ни за что, люблю – и все тут! И что всякий нормальный человек на моем месте поступает так же, но Кэт мне не поверила. А уж потом я вспомнил, что для Кэт красота – больной вопрос. Знаешь, как у Пушкина мачеха пытает зеркальце:

 
Я ль на свете всех милее.
Всех румяней и белее?
 

– Мачеха… – сказала Бет, припоминая. Но не сказку. – А я все не могла понять, почему Санька считает себя чуть ли не уродиной, а Кэт эту легенду всячески поддерживает.

– Да, лихая у вас педагогика, – сказал я легкомысленно и тут же пожалел об этом. У Бет в глазах стояли слезы, а на лице было отчаяние.

– Это катастрофа, а не педагогика, – сказана она мрачно. – Мы же взялись вырастить детей. Бедная Санька!.. И вообще он еще мальчик.

– Бедная Кэт, – ответил я. – У Саньки, как я понимаю, все в порядке. А Кэт, возможно, изначально хотела восстановить справедливость, как она ее понимает: художник должен любить красоту, а не какую-то невзрачную девчонку. Ну и влипла.

– Ты тоже считаешь, что невзрачную? По-моему, нормальная девочка.

– По-моему, тоже. Это я просто модели строю. А мальчик, может быть, и сейчас уже старше меня. Слишком многое он понимает, когда рисует.

– Все равно с этим надо что-то делать. Я попробую поговорить с Кэт.

– Вот из-за чего мне не хотелось быть ни королем, ни воспитателем. Тот и другой вмешиваются в чужую жизнь, когда их об этом не просят. А нельзя ли ребят на лето куда-нибудь упрятать? Что они у вас летом делают?

– Обычно где-нибудь работают. Прошлым летом жемчуг собирали на японских плантациях. Ну, знаешь, там в моллюсков специально закладывают кусочки раковин – чтобы жемчуг нарастал. А потом собирают урожай. И в большом мире, и у нас тоже так делают. Вот мы ребят туда и отвезли – на такую плантацию. Им понравилось. Но чаще они где-нибудь поближе. Некоторые любят пасти в горах коз, другие – с рыбаками плавать. И на фермах они отлично уживаются.

– Да? Кто бы мог подумать…

– Почему? Джейн, например, хочет выйти замуж за фермера и командовать большим хозяйством.

– Так ты найди ей хорошего парня с большим хозяйством.

– Сама найдет. К ней уже двое сватались.

– И оба не понравились?

– По-моему, наоборот: оба понравились. Но Джейн пока не хочет расставаться с ребятами.

– Это опасный образ мыслей. Она не боится остаться вообще без жениха?

– Нет, не боится. У нас тут женихов на всех хватает. И невест тоже.

Я рассмеялся.

– Да, все время забываю. А это не опасно: отпускать ребят малыми партиями?

– Когда мы отпускаем их «малыми партиями», как ты говоришь, страну приходится закрывать. Но этим летом не получится их никуда отправить. Комиссия собирается прислать к нам каких-то своих воспитателей, чтобы устроить летний лагерь.

– Скаутский или пионерский?

– Не знаю. Только лагеря нам не хватало…

– Зачем же вы согласились?

– Кэт согласилась. Ей показалось, что это довольно безобидный способ познакомить ребят поближе с внешним миром и его обычаями. Они собираются поставить палатки где-нибудь в лесу. Велели заготовить два горна и четыре барабана.

– Ох, чует мое сердце, лето у нас будет веселое! Хоть, впрочем, веселее всех придется этим воспитателям, но все равно обидно. Я тут поймал себя на том, что мне не хватает прошлого лета. Тишины, одиночества, ожидания, песочка, камушков, моря… Устройте, что ли, этот лагерь где-нибудь на морском берегу.

– Зачем? У бедных воспитателей и так жизнь будет тяжелая, а тут еще придется заводить войну против ночных купаний, штормовых купаний, серфинга, лодок… И потом, неужели ты хочешь во всем этом участвовать? Это же, как ты говоришь, не королевское дело. Давай лучше мы поживем с тобой вдвоем где-нибудь у моря.

– Но как-то все-таки нехорошо бросать друзей в беде.

– Во-первых, они сумеют за себя постоять. Ты помнишь, как тебя встречали? А это была легкая разведка. И потом, кто нам мешает навещать друзей хоть каждый день? Я думала недавно, что, может быть, напрасно затащила тебя жить в Лэнд. Ты, наверно, хотел жить в городе. Или у моря. Или в горах.

– Я думал, мы будем жить в том старом доме. Он меня чем-то приворожил.

– Правильно. И университет оттуда в двух шагах.

– Про университет я забыл. А что там, кстати, происходит?

– Да ничего. Просто те курсы, которые должен читать кто-то из нас, перенесли на следующий семестр. От этого никто не пострадал.

Я был рад, что разговор постепенно отошел от педагогических неурядиц и карнизной охоты, хотя о последней у меня имелись еще кое-какие соображения. Наш разговор их только подтвердил. Точнее сказать, я лелеял лишь одну очень простую мысль: так жить нельзя. Что делать Джейн, если на нее станут охотиться? Бегать по крышам своей фермы с младенцем на руках? Но донимать Бет разговорами на эту тему я не стал. Все уже не один раз проговорено и с ней, и с Кэт, и с доном Пабло, и с господином Ференцем Эстергази – главарем местной гвардии, потомком венгерских аристократов и истинным головорезом лет тридцати пяти. Какой-то из отчаянных младших сыновей этого знаменитого рода сбежал в Иллирию на поиски романтических приключений еще во времена наполеоновских войн. Родные, видимо, сочли его погибшим, а он был живехонек и основал в волшебной стране династию гвардейских капитанов.

С доном Пабло капитана Эстергази роднили невероятно изощренные манеры, но при этом их версии карнизной охоты оказались противоположны.

Охотники ни разу не попались, хотя их, разумеется, пытались выследить. Они вбегали в дверь жилого дома (каждый раз это вроде бы в другой) и исчезали.

Капитан Ференц считал, что у охотников есть свои коридоры и держат их профессионалы высочайшего класса, вроде Саньки, которые захлопывают коридор сразу за спиной своих «десантников». Так что коридор даже приборы не успевают засечь.

Нам с доном Пабло эта версия не нравилась. Во всех смыслах. Если у них есть коридоры, значит, им известна и заповедная формула – и плохо наше дело. Однако в этом случае наши щиты и колпаки от них бы не спасали, а все пока выглядело не так уж скверно.

Дон Пабло мрачно подозревал, что охотникам помогает кто-то внутри страны, причем, возможно, не по злому умыслу, а по доброте душевной – как бабушка с крыжовником помогала моему «полковнику».

Кэт слушала нас с раздражением, особенно капитана Ференца. Этот рыжий вояка был кудряв, ловок, храбр, силен, метко стрелял, ловко скакал, и гвардейцы его чуть ли не боготворили. Но у него нашлись недостатки, причем, с точки зрения Кэт, совершенно непростительные. После первого же совещания с его участием я понял, что готов встать на ее сторону. Во-первых, пламенный Ференц не воспринимал чужих идей – он мог только с горящими глазами до бесконечности излагать свои. Во-вторых, он точно так же не воспринимал никакой критики в свой адрес. Он так и не понял, почему ни Кэт, ни я, ни дон Пабло не захотели согласиться с его версией.

Когда-то, в первый день нашего знакомства, Кэт заявила, что не выносит глупых мужиков. Тогда я не очень вник в ее слова – не до того было. Теперь я мог воочию увидеть, какую бурю гнева и презрения вызывал в ней разглагольствовавший Ференц. Даже величие королевы не спасало от избытка отрицательных эмоций. Кэт высочайшим образом разгневалась на капитана, и он не мог этого не заметить.

В душе Ференц очень на нее обиделся (это было заметно), но не позволил себе никаких непочтительных выпадов – не то воспитание. И все равно не понял, чем он вызвал монарший гнев, причем явно не в первый раз.

– Кэтти, – сказал я, когда все посторонние ушли, и нас осталось трое: Кэт, Бет и я, – неужели ты так сердишься на всех мужиков, которые глупей тебя?

– А что, разве я не имею права разгневаться на идиота? – ответила она, сверкнув глазами и даже раздувая ноздри, как сердитая лошадка.

– Насчет прав я не специалист, но мне тебя жалко. У тебя, знаешь ли, недюжинная голова. Если мерить тобой, то три четверти мужского населения придется казнить за идиотизм.

– Нет, не придется! И вообще таких болванов стоеросовых, как этот, еще надо поискать, а уж потом казнить.

В душе я с нею согласился и осторожно спросил:

– А нельзя ли поставить в начальники гвардии кого-нибудь поумнее?

– К сожалению, нельзя, – ответила, вздохнув, Кэт. – Это у них наследственная привилегия, они к ней очень серьезно относятся. И дурь тоже наследственная – я теперь припоминаю. Наверно, к нам сбежал какой-то неудачный отпрыск. А может, он вообще самозванец? Раньше наша гвардия не сталкивалась с серьезным противником, поэтому никто не обращал внимания на капитанскую дурь.

– Что же с ним делать? – спросил я.

– Да что тут сделаешь? Есть одна слабая надежда: Ференц все еще не женат и, кажется, не рвется заводить семью. А если все же заведет, то, может, девочка родится?

Я подумал и предложил запасной вариант:

– Если все станет очень плохо, я могу симулировать больное честолюбие и назначить себя генералиссимусом. Не потерплю, мол, чтобы кто-нибудь командовал в обход меня. А я, по крайней мере, умею слушать, что мне говорят. Такой вариант пройдет?