Текст книги "Граница горных вил"

Автор книги: Ксения Тихомирова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 33 страниц)

– Прямо сейчас?

– Нет. И не с экрана. Давай я лучше распечатаю.

Я дал ей дискету, и через пару дней она принесла мою работу в таком виде, будто над ней трудились три-четыре вредных оппонента.

Мы разложили листы на галерее, прижимая их камушками (одни я собирал, другие ребятишки натащили – вот они и пригодились). Разговор шел куда менее курортный, чем на последней кафедре, где я бодро докладывал о своих успехах. Мне пришлось выложиться, чтобы не выглядеть на фоне Бет уж совсем бледно. Следовало бы, конечно, удивиться: откуда у этой малышки такой отточенный, могучий профессионализм, но было не до того. Я отбивался от нападок и придирок. (Зато позже с любопытством наблюдал, как после этой правки настоящие оппоненты примеривались, собираясь придраться к моей работе, и, ворча, отступали.)

– И все это великолепие тратится на школу? – спросил я.

– Не совсем. Еще я читаю в университете.

Бет назвала два курса, которые я тоже вел (чего я только не вел) – но я их не «читал»: читают профессора и доценты, а аспиранты ведут семинары.

– У нас в стране не так уж много математиков, – сказала Бет, будто извиняясь. – Я отдала бы эти курсы, но пока некому.

Кроме истории (моей) и математики мы занимались географией. Без всяких карт, прямо в полевых условиях. Несколько раз Бет брала меня в поездки по стране. Кроме нас, в них участвовали незнакомые мне люди. Моя бы воля, я бы никогда и близко не подошел к этой братии. В любой стране подобные персоны называются «официальные лица». Они объезжали страну с деловыми визитами, а нас с Бет, похоже, прихватывали за компанию. Командовал поездками господин советник. В крайнем случае, я согласился бы сыграть при них роль мальчика из охраны, невидимого и безгласного, но мне и в такой милости отказали. Во-первых, я не заметил никакой охраны. Во-вторых, Бет безжалостно представляла меня как гостя, математика, так сказать, представителя МГУ. Я пробовал отделаться от светского общения, изображая слабое знание языка, но эти инквизиторы перешли на английский, и мне пришлось обсуждать с ними проблемы европейских университетов и еще какой-то вздор.

К счастью, моя персона, как мне показалось, не особенно заинтересовала наших спутников. Меня скоро оставили в покое и не мешали мне смотреть по сторонам, так что я рассмотрел как минимум три интересные вещи.

Во-первых, страна во всех концах благополучно процветала. Это было понятно с первого взгляда на что и на кого угодно. Конечно, думал я, если начальство не ворует, энергия берется без затрат и разрушений и на работу всегда хватает сил и времени… Они еще скромно живут. Точнее, позволяют себе роскошь жить так, как им нравится, не глядя на стандарты соседей.

Эта картина вызвала у меня угрызения совести, хотя я отдавал себе отчет, что дело не в одной задаче.

– И вообще не в задаче, – сказала Бет, встревоженная моим настроением (но уже дома, без «официальных лиц»). – Задача, конечно, твоя: раз уж ты ее решил, можешь делать с ней все, что хочешь. Но своей стране ты этим не поможешь. Зато погибнешь сам, погубишь множество людей, а может быть, действительно, весь мир.

– Вот так примерно я и думал, когда сжигал свои бумажки. А теперь думаю – а вдруг?..

– Нет. Все зависит от самих людей: богатство, бедность, радость… Это не математическая проблема.

– И я не знаю, как ее решить. Не бойся. Я не буду выпускать задачу в большой мир. Врачи нашли фундаментальный принцип: «Не вреди» – как раз на такой случай.

– Да, как раз на такой, – согласилась Бет.

Второе мое наблюдение касалось по-настоящему загадочных вещей. Мы никогда не были в дороге больше часа и никогда не теряли из вида горный Круг, но страна везде оказалась разной. Менялся даже климат. В одних местах это была совсем Молдавия, в других – почти Карелия со мхами, валунами и озерами. В первый раз Бет посоветовала мне захватить в поездку куртку, и впредь напоминаний не потребовалось. Я хорошо усвоил резкий ветер и серенькие тучки, да не в горах, а на равнине, которой место где-нибудь под Вологдой.

Такое безбрежное пространство не могло поместиться не то что на Балканах – во всей Центральной Европе. И уж никак не на пятачке радиусом в сотню километров. Сначала я подумал, что мы движемся в пространственных туннелях, сокращающих расстояния. Потом мне пришло в голову, что страна дискретна: каждая область существует сама по себе, а волшебный Круг каким-то образом связывает их воедино. То и другое было возможно с точки зрения нашей нетрадиционной математики, но находилось за пределами реальной географии. Страна существовала нигде, как я и думал в глубине души с самого начала.

Расспрашивать об этом я не стал. Вообще чем дальше шло мое «расследование», тем меньше я задавал вопросов. Самые серьезные откладывались на некоторое «потом», а незначительные как-то сами объяснялись или отпадали.

Третий ряд наблюдений касался Бет. Почти не разговаривая с ней при посторонних, я с интересом наблюдал систему взаимоотношений в нашем элитарном коллективе, просчитывал иерархию и субординацию и, наконец, пришел к печальным выводам.

Бет была дружелюбна и ласкова со всеми без оттенков. И все слушались ее не то чтобы беспрекословно – охотно, с радостью, бегом. Бет свою власть почти не замечала. На ее взгляд, по-видимому, все шло так, как и следовало. Конечно, я и сам с радостью позволил бы ей вить из себя веревки всех сортов, но это другой сюжет. И, кстати, на мою свободу и независимость Бет не посягала, а как раз наоборот. Я оставался подчеркнуто свободным – самым свободным человеком в ее окружении. Собственно, это можно сформулировать иначе: я не был ее подданным.

Глава 7
ОБЪЯСНЕНИЯ

Июль кончился неожиданно и быстро. В один прекрасный день я пригляделся к дате на часах и охнул. Если бы не верный будильник, я бы проспал и август, и сентябрь, и двадцать лет в придачу. Я сказал Бет, что мне пора звонить в Москву. К тому времени я уже понимал, что ни с какого Главпочтамта сам в «большой мир» не дозвонюсь. Бет моя затея не понравилась.

– Ты собираешься уехать? – спросила она, помолчав.

– Я обещал, что позвоню в конце июля. Иначе ребята станут меня разыскивать.

– Ну да, конечно. Пойдем в порт. Оттуда можно позвонить куда угодно.

Мы явились в главное здание порта – вполне современный офис. В тихой прохладной аппаратной у меня взяли номер приятеля, сидевшего в Москве на связи, и через две минуты я с ним уже говорил. Голос звучал близко и громко. Бет слышала весь наш разговор (я сам просил ее послушать – ради ее душевного покоя).

– Иван! Здорово! Ты куда пропал?

– На море загораю.

– Молодец, правильно делаешь.

– Ну, как народ? Собирается идти?

– Ты что, с луны свалился? Билеты теперь знаешь, сколько стоят? Дальше Клинско-Дмитровской гряды нам просто не уйти. И ты, кстати, подумай, как будешь выбираться.

– Как-нибудь выберусь. Я же один. Так, значит, что, отбой?

– А? Подожди (кто-то вмешался в разговор). Катя кричит, что ты нужен в байдарочном походе. Оказывается, мы уже почти точно плывем, только я еще ничего об этом не знаю.

– У меня нет байдарки.

– Ну и что? Главное не байдарки, а мужики, чтобы их таскать. (Бет рассмеялась.)

– А когда мы плывем?

– Когда, куда, кто, насколько – ничего не знаю. И, по-моему, никто еще не знает. Катя говорит, чтобы ты позвонил через два дня, тогда наверняка будет ясно, стоит ли тебе срываться с места. Но не пропадай.

– Хорошо. Через два дня позвоню. Передавай Кате привет.

– Договорились. Передам. Пока.

Мы с Бет вышли на улицу, вернулись к домику, спустились к морю – все молча. Откладывать главный разговор больше не имело смысла. Наконец мы остановились у края бухты, возле скального ребра. Глядя в море, Бет разрешила:

– Спрашивай.

К этому времени я уже все обдумал и знал, о чем спрошу «во-первых». Но мне не нравился отвлеченный взгляд, которым Бет смотрела в море.

– Скажи, пожалуйста, – спросил я осторожно, – почему, едва дело доходит до серьезных разговоров, ты не хочешь на меня смотреть?

– Я обещала отвечать на все вопросы? – проговорила Бет, все так же глядя в море.

– Если не хочешь, не отвечай. Но посмотри на меня прямо.

Она медленно повернула голову и подняла глаза. Лицо у нее было встревоженное, очень юное и очень бледное.

– Ну что ты, в самом деле, – начал я как можно мягче и спокойней. – Я ведь только хотел сказать, что люблю тебя, и спросить, можешь ли ты выйти за меня замуж… и хочешь ли.

Бет коротко вздохнула и зажмурилась.

– Ты… ты хоть понимаешь, что ты сделал? – спросила она шепотом. – Кто тебя научил?

– Мне кажется, я сделал предложение руки и сердца. Или как там оно называется? Я не уверен, что меня кто-нибудь этому учил, так что прошу прощения за форму, если что не так. Значит, все-таки «нет»?

Глаза у Бет широко раскрылись, и уж теперь они были по-настоящему испуганными.

– Ты же знаешь… давно знаешь, что «да». Разве я стала бы тебя просто так морочить? Если я выйду замуж, то лишь за тебя. Но ты не знаешь, что тебя ждет. Я не смогу с тобой уехать. Если ты меня любишь, тебе придется остаться здесь.

– Это я как раз понял. Ты в самом деле королева?

– Я в самом деле королева, – вздохнула Бет. – Это как раз нестрашно. У нас тут сказочное королевство. Ты сам видел: никто не мешает мне жить по-человечески. А уж тебе и подавно мешать не будут…

Она говорила, будто думая о другом.

– Тебе можно совсем не заниматься королевскими делами. Вот, например, заменишь меня в университете. Мое ли дело – учить студентов?

– Какой-то день сегодня странный, – пожаловался я. – Шел объясняться с девушкой, попал на заседание кафедры… Студенты, между прочим, будут крайне недовольны. Мало того, что их лишат возможности на тебя любоваться, ты же и в математике сильней меня…

– Да не сильнее я, – ответила она с отчаяньем в глазах и голосе, – а старше! Неужели ты не видишь? Сильней-то как раз ты.

– Это какой-то бред, – сказал я честно. – Ну и намного ли ты меня старше?

И вдруг понял, что намного. Так сразу все и понял, хотя, наверно, сам себе сначала не поверил, что говорю даже не просто с королевой – с бессмертной вечно юной вилой.

– Нет, ненамного. Лет на пятьдесят, – ответила она сердито, закрыла лицо руками и заплакала.

В таких случаях разговоры бесполезны. И бессмысленны. О чем тут говорить? Без лишних слов я сгреб ее в охапку и попытался успокоить. Все было напрасно. Бет продолжала плакать, так что моя рубашка вымокла от слез и на губах осталась соль, как будто я утешал море. Я начал ее уговаривать:

– Ну, пять лет, пятьдесят или пятьсот – какая разница? Для тебя это время все равно не существует, разве нет?

– Так ведь и для тебя оно больше не будет существовать. Время уйдет, а ты останешься. И все люди вокруг тебя уйдут… Для человека это очень трудный дар… Лучше бы я сразу тебе рассказала…

– Но я же не спросил. А мог бы не поверить… И все равно уже поздно отступать. За долгую жизнь, конечно, всякое может случиться – жить вообще очень трудно. Но раз все так сложилось, я постараюсь, чтобы тебе было со мною хорошо.

– А мне не может быть с тобой плохо, – ответила Бет с торжествующей уверенностью. – Как и тебе со мной. Нам это на роду написано.

– Ну и чего ты тогда плачешь?

– Не знаю… не могу остановиться. Не обращай внимания.

– Угу. Не буду, – согласился я.

В конце концов, Бет все же успокоилась. Из пустой каменистой бухты мы перебрались в следующую, более живую. Там тек ручей, вдоль него росла всякая зелень. Нашлось уютно устроенное костровище (мы там с ребятами крабов варили) и лежала перевернутая лодка, но никто, кроме нас, в тот вечер туда не забрел. Бет умылась, и мы пристроились возле потухших угольков лицом к закату, который только начинался: солнце еще не докатилось до моря.

– Теперь ты можешь рассказать, при чем тут глаза? – задал я вопрос, с которого уже пытался начать разговор.

– Теперь могу. А ты действительно не знаешь? Ты объяснялся очень… грамотно. Даже не верится, что без подсказки. По глазам сразу видно, кто ты мне: суженый или просто человек – как все. Если бы мы встретились на Круге, тебе даже не пришлось бы ничего говорить – лишь поймать и удержать мой взгляд. А здесь, внизу, считается, что нужно, глядя в глаза, сказать то, что ты мне сказал. Только я думаю теперь, что это формальность. Ты и здесь удержал меня первым же взглядом. Если б ты знал, какой ты синеглазый…

– Что ж тут поделаешь?.. Но это очень страшно: вот так живешь себе, и вдруг является какой-то неизвестный человек – и все? И у тебя нет права выбора?

– А зачем оно мне?

– Но если бы я оказался, например, каким-нибудь уж совершенно отвратительным мерзавцем?

– Ты? Нет, исключено. Ты очень хороший, это сразу видно.

– В меру хороший, Бет, не обольщайся.

– Очень хороший. Я разбираюсь в людях. У меня большой жизненный опыт.

– Ну, пусть я хороший. Но мог же быть и плохой?

– Нет, не мог. Так не бывает. Ты знаешь хоть одну сказку, где бы вила досталась мерзавцу?

– А сказки – это достоверно?

– Более чем. Вилам везет на суженых.

– Но если ты просто меня не любишь?

– То есть как – не люблю? Ты серьезно так думаешь?

– Ну… я допускал, что такой вариант возможен.

– Совершенно невозможен. Если бы я тебя не любила, я бы не стала привязывать тебя к себе. А я вообще-то очень постаралась…

– Бет, я не о том. Ты тоже все сделала грамотно и очень красиво. Но я не понимаю, как можно полюбить без права выбора.

– Можешь считать, что это, наоборот, очень точный выбор. Люди, к примеру, часто ошибаются: думают, что встретился любимый и единственный, потом оказывается, что все не так. А мы не ошибаемся, мы ясно видим, кто для нас любимый и единственный.

– С другой стороны, мне ведь тоже было достаточно тебя увидеть… Да, но почему же ты тогда не захотела меня сразу выслушать? Да еще столько слез и страха? Чего было тянуть, если мы оба знали, чем дело кончится?

Бет покачала головой.

– Ты должен был выбрать свободно, чтобы потом не раскаяться. Свободно и осмысленно.

– Как я могу раскаяться, если ты моя судьба?

– У людей нет судьбы, – вздохнула Бет, – есть только свобода. Я могла оказаться для тебя не главным. Ты мог быть связан каким-то долгом (я очень этого боялась: ты как раз из тех, на кого долг прямо-таки охотится). Или вдруг тебе надо жить именно там, где ты родился. Твой народ не умирает на чужой земле?

– Нет, мы живучие. А твой?

– Мой умирает, – тихо согласилась Бет. – Лет пять мы еще можем как-то выдержать, а потом задыхаемся. У вас действительно очень трудно жить. Все это еще полбеды. Но если тебе покажется, что выбора нет, тебя загнали в угол и ты разлюбишь меня, я умру с горя. Поэтому я и хотела, чтобы ты решал свою судьбу с открытыми глазами.

– А ты напрасно думаешь, что я решал вслепую. Мне почти все было понятно, кроме некоторых деталей. Хочешь послушать нашу сказку в моем изложении?

– Хочу.

– Ну, слушай. В сказке два сюжета: один про задачу, другой про любовь. Ваша задача прилетела, как стрела, и выбила меня из «большого мира». Причем стрела на редкость точная. Нашла того, кто задачу решил, промолчал о ней, рискнул к вам приехать и может легко перебраться сюда насовсем. То есть чья-то рука использовала меня как щит. Задача не принадлежит «большому миру», там она в самом деле станет катастрофой – я теперь в этом уверен. Вот я ее оттуда и убрал. Зато я сам стал представлять опасность, и меня тоже потребовалось убрать. Надо сказать, что эту партию играет очень добрая рука. Во-первых, есть простейший способ кого-нибудь «убрать»: нет человека – нет проблем. Во-вторых, если бы я встретил здесь не тебя, а старичка-отшельника, который объяснил бы мне правила игры, я бы и спорить не стал: оставил бы все свое на другом берегу. Я, в общем, был готов к такому повороту – что надо будет отдать все. Очень опасная игра с этой задачкой. Но добрая рука, взяв все, дала взамен тебя. Это уже второй сюжет, про любовь. Он тоже построен, как полет стрелы: к тебе явился тот единственный, кого ты ждешь. Так?

– Да.

– Но ведь не ты меня вызвала сюда?

– Нет, мне такое не по силам. Странно. Я думала, у вас там все неверующие.

– А у вас?

– У нас наоборот – у нас неверующих нет. Так ты еще в Москве это обдумывал?

– Ну, как один из вариантов.

– И решил принять все это как судьбу?

– Да. Как ты меня принимаешь.

– Но я действительно тебя люблю.

– Так ведь и я тебя люблю. И менять ничего не собираюсь. Знаешь, мне сейчас в голову пришло, что ни один Иванушка ни разу не задумался, на сколько сотен лет он младше своей Василисы. И ни один об этом не пожалел. И королевством их не запугать, и к вечной молодости они относились философски. Все-таки мы, люди, мельчаем.

– Те Иванушки особенно хороши были тем, – сказала Бет серьезно, – что свободно считали в пределах трех. А дальше – на пальцах. Сто лет для них – просто абстракция, непостижимая уму.

– И правильно. Провались они, эти абстракции, куда-нибудь подальше.

Бет рассмеялась. К тому времени солнце уже село и почти стемнело. Поднялся ветер. Он дул настойчиво и ровно, будто куда-то шел.

– Может быть, на сегодня уже хватит думать? – спросил я и вдруг замер, застигнутый непрошеной идеей.

– Вот-вот, – кивнула Бет. – О чем же ты еще подумал?

– Когда я уезжал сюда, я все-таки предполагал вернуться. Если я вдруг исчезну…

– Это будет очень плохо, – подтвердила Бет.

– Есть несколько серьезных дел, которые касаются других людей. Я бы не хотел никого подводить, а чтобы все уладить, я должен вернуться не меньше чем месяца на три. Это возможно?

– Не меньше чем на полгода. У вас никакие дела быстро не улаживаются, а исчезать нужно плавно. Заодно еще раз подумаешь, правильно ли ты выбрал.

– У тебя превратное представление о человеческой свободе.

– Почему?

– Потому что человеку свойственно однажды выбрать, что ему нужнее: жена или свобода. Тут уж кому что больше нравится. Но если брак заключен, то свобода отменяется. Я правильно понял, что он заключен?

– Да. Ты сегодня привязал меня к себе навсегда. Считается, что такой брак не только по закону, а по сути заключен. Но – не обижайся, пожалуйста, – если мы сейчас поженимся… по-человечески, то я тебя никуда не отпущу. Да ты и сам не уедешь. Потом когда-нибудь, когда твой сын тебя запомнит…

Я оценил мужество Бет, решившейся на этот монолог, и закрыл тему:

– Ладно. Я понял. Ты права. Свадьбы всегда откладывают для какого-то порядка. Наверно, в этом что-то есть.

Я встал с остывшего песка и протянул Бет руку, чтобы помочь подняться.

– Поздно уже, – сказал я. – Пойдем домой, поставим чайник.

Глава 8
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

Это было почти московское чаепитие на кухне с приступами беспричинного смеха и мирно выкипавшим чайником. Я задавал легкомысленные вопросы. Серьезных с нас уже довольно. Спросил, к примеру, как ее подданные смотрят на такое нарушение этикета и всех правил, как наше чаепитие (не говоря о других приключениях).

– Никак не смотрят, – удивилась Бет. – А зачем им смотреть?

– Чтобы посплетничать, как водится.

– Нет. Так не водится. Сплетничать о чужой семейной жизни – это свинство на грани уголовного преступления. Так ведь и сглазить можно.

Я расхохотался, а Бет добавила серьезно:

– О вилах никогда не сплетничают, только рассказывают сказки. Сплетня для нас неподходящий жанр.

Потом я спросил, какие нас ждут церемониальные мытарства.

– Никаких, – сказала Бет. – В нашем королевстве свадьба – не повод для народных развлечений. Но я должна буду тебя представить… И есть еще одно условие: по всем законам жанра мы с тобой должны были встретиться на Круге. Ты там охотился, к примеру, на оленя.

– Белого с золотыми рогами? Который от меня удрал?

– Вот-вот. На Круг нам надо будет подняться, и это как раз не формальность.

– Вот как? А почему?

– Это моя земля. Там я могу быть вполне собой – больше, чем здесь.

– А я?

– Мне кажется, и ты. Ведь ты же ходишь в горы, чтобы быть собой?

Я поразился точности формулировки и не нашелся, что ответить. Уже перед тем как идти провожать Бет, я спросил:

– А где твоя охрана? Почему ее никогда не видно?

Бет очень удивилась:

– Охрана? У меня?! Ты шутишь?

– Я не шучу. Кого же охранять, как не тебя?

– Меня не нужно охранять. У меня есть щит. Я не показывала?

– Нет.

– Ну, значит, надо показать. Брось в меня чем-нибудь.

Я скатал хлебный шарик, запустил им в Бет, и шарик отскочил, как от невидимой стены. Протянул руку и наткнулся как бы на твердый воздух.

– А если «стрингером» запустить? – спросил я.

– Да хоть атомной бомбой. В каком-то смысле между нами сейчас граница двух миров.

– Это техника или твое свойство?

– И так, и так. Для меня это свойство, мне ничего не нужно, чтобы поставить щит. Махну рукой – и готово. Но можно сделать щит или даже «колпак» искусственно. Он защитит не хуже, но будет брать энергию, а это значит, что его сумеют поймать приборами – если, конечно, знать, куда и как смотреть.

– А тебя приборы не фиксируют?

– Нет. Я вполне невидима. Могу закрыть хоть дом, хоть город, хоть всю страну. И, думаю, никто ничего не заметит. Сейчас страна как раз закрыта по всем границам: и в горах, и в море.

– А пограничники спокойно отдыхают…

– У нас нет пограничников в обычном смысле.

– То-то я удивился, что нам никто не мешал ловить ночью крабов! И если мы с тобой сейчас пойдем по берегу, а не по улице, то нам никто не будет светить в лицо фонариком и требовать документы?

– Фонариком в лицо? Но это оскорбление! Никому в голову такое не придет.

– А документов у вас не бывает, – закончил я.

– Ну, если кому-то зачем-то очень нужен документ, его, конечно, сделают. Только я не припомню, кому он тут в последний раз понадобился. Разве что когда приходится иметь дело с внешним миром. Дон Пабло – господин советник – умеет их сочинять и даже как-то облагораживать.

Бет задумалась.

– Мне пришло в голову, что хорошо бы сделать для тебя щит в дорогу. Совсем небольшой – например, кольцо. Ребятам больше нравятся ремни, но это уже целый арсенал.

– А что, здесь тоже есть от кого защищаться?

– Есть. Границы редко перекрыты. Но это долгий разговор.

– Потом расскажешь, – согласился я. – Но, знаешь, мне лучше ничего с собой не брать. Украсть колечко легче легкого. И кто-нибудь поймет, как оно устроено.

– А если это будет колечко для ключей?

– Не стоит рисковать. Ключи при аресте все равно отберут. И кольцо отберут, и ремень. А на серьгу в ухе я не согласен.

– Зря, – улыбнулась Бет. – Это так стильно.

– Что, твои детки носят?

– Нет, не додумались еще… А знаешь, давай действительно пойдем по берегу.

– Куда?

– А вот в тот самый домик в старом городе. Сколько можно держать его закрытым?

– Не знаю. Тебе виднее, но ты уверена, что мы дойдем туда по берегу? Мы не упремся в порт?

– Зачем нам сейчас порт? – Бет легко рассмеялась. – Мы пойдем той дорогой, которая нам больше нравится, и придем туда, куда нам надо.

– Вот и вся география, – подвел я для себя итог. – Я представлял себе несколько более громоздкую систему: что-то вроде пространственных тоннелей.

– Ты строишь очень точные модели, – кивнула Бет. – Конечно, и тоннели тоже есть, но мне они не нужны. Я просто иду, где хочу.

Когда мы вышли, было уже очень поздно. Пригород угомонился, и даже ветер утих, зато на небе разгорелись звезды. Море едва плескалось возле берега, и звезды в нем горели так же ярко, как на небе: вверху золотые, внизу – серебряные.

– Это тоже твоя работа? – спросил я у Бет.

– Нет. Это август. Как странно: я сто лет не видела ночного моря. Мне кажется, я в самом деле проспала сто лет и лишь сейчас проснулась. Как хорошо, что ты пришел!

Сказку про спящую красавицу я пересказывать не буду. Я вообще плохо помню, как и где мы шли и как нам удалось добраться до старинного особнячка на площади. Домой я брел в сером рассветном сумраке и чувствовал себя мальчишкой, впервые провожавшим девушку.

Дома я даже не подумал наводить порядок после ночного чаепития. Устроил себе лежбище в саду и под утренний шелест деревьев заснул блаженным сном.

В таком же радужном и безмятежном настроении я провел несколько оставшихся от сна дневных часов и, как условились, отправился к пяти на «явочную квартиру». Я был готов встретить хоть полк придворных и лакеев – мне было все равно.

И вот я в первый раз открыл дверь парадного входа и поднялся по пологой лестнице с широкими ступеньками. Это оказался просто дом, нисколько не дворец. Ни ковров, ни цветов – только цветные стекла в окнах лестничных пролетов, угловатый и мрачноватый модерн. Одна-единственная дверь на площадке, массивный пожилой звонок.

Бет встретила меня сама и провела в небольшой зал, смотревший окнами на площадь. Первое впечатление от явочной квартиры (то есть от зала: вся квартира, как я потом узнал, состояла из множества разных миров) казалось настолько ясным и живым, но при этом неуловимым, что я встал на пороге и почти принюхивался к ощущению другого времени, которое витало в звонком кубике пространства.

Наверно, дело в том, что я привык видеть такие интерьеры уже состарившимися, поблекшими и потемневшими, а вещи – сбившимися в неповоротливые кучи. А тут я вдруг шагнул в раннее утро века, по-девичьи собранное и строгое, свежее, умытое, с глубокомысленными шкафами, качалками, крахмальной скатертью и розами в простой прозрачной вазе. Возможно, то, что мне сначала показалось то ли призвуком, то ли запахом времени, было запахом этих белых некрупных роз.

Дверь на балкон осталась распахнутой, ветер шевелил светлые шторы. За ними я узнал балконные перила и макушку деревца. Я чувствовал, что Бет настороженно ждет моей реакции. Она смотрела исподлобья взглядом смущенного подростка – девочки лет шестнадцати; в свободном и недлинном платье с квадратным вырезом («каре», как говорила бабушка), приводившем на память детские фотографии из семейных альбомов. С двумя тяжелыми косами она и выглядела, как подросток.

– Какая молодая комната, – попробовал я описать в двух словах все то, что можно объяснять долго и невнятно.

– Она всегда была такой. Только раньше здесь было сумрачно, потому что под окнами росло большое дерево. Его сломало ветром, и тогда мы посадили это… Оно тоже когда-нибудь закроет свет…

– Ты опять думаешь о времени?

– Что я могу с этим поделать? Здесь оно слишком бросается в глаза, ты же сам видишь.

– Ну да. Вот комната, в которой живет время. Живет себе и никого не трогает. По крайней мере, между нами не встревает. Разве не так?

– Не знаю. Я к нему привыкла, мне оно никогда не мешало.

Я спросил:

– У вас там, среди вил, тебя случайно не считают еще подростком?

– Ты думаешь, так может быть? Однажды кто-то сказал про Кэт, что у нее тяжелый переходный возраст, но я подумала, что это просто плохая шутка.

– Ну и зря. Это хорошая идея. Она все объясняет.

– Что – все?

– То, что я старше тебя, Бетти, – заявил я нахально (тогда я действительно вдруг в это поверил). – Тут ничего не сделаешь, уж ты не обижайся. Что есть, то есть. Иногда лет на восемь (если считать по-человечески), иногда года на три. Но почему-то я взрослее. И, наверно, всегда буду взрослее. Ты уж извини.

Бет рассмеялась.

– Ну и будь. Мне это нравится.

– Договорились. И все, забудь об этом.

Мы ударили по рукам и чинно плюхнулись в качалки – лицом к окнам и розам. Переглянулись, рассмеялись.

– Ты как мои ребята, – сказала Бет. – Они меня все время смешат. Вот, кстати, хорошо, что вспомнила. Ты с голоду не умираешь?

Я снова рассмеялся.

– Нет, – попыталась она объяснить, – это логично.

– Да, я понимаю. Ребят все время надо кормить.

– Их можно даже не кормить. Они сами найдут, что съесть. Я из-за них совсем разучилась принимать взрослых гостей. Весь месяц с завистью смотрела, как ты ловко с этим управлялся.

– Разве я управлялся? Просто гости приходили легкие. И у тебя со мной проблем не будет. Когда начну умирать с голоду, сразу тебе скажу, но пока что я хочу услышать твою историю. Знаешь, я подумал и решил, что мне незачем идти в байдарочный поход. Я обещал, что пойду в горы, а перед этим плаваньем у меня нет моральных обязательств. Надо лишь предупредить ребят, и у нас будет еще целый август.

Бет мельком взглянула на меня и как-то сжалась.

– Ты так решил? Позвонить можно прямо сейчас, отсюда. Ну что, испытаем судьбу?

Я кивнул, не понимая, что ее встревожило.

Бет быстро передвинула свою качалку и вытащила из какого-то бюро телефонную трубку. Нажала кнопки, поговорила с оператором и протянула мне ее резким, отчаянным жестом.

– Номер сам набирай. Москва на связи.

Через минуту я говорил с тем же приятелем.

– Как хорошо, что ты позвонил прямо сегодня! – обрадовался он. – Вчера мне почти сразу за тобой звонил твой Пашка.

– Ему-то что понадобилось?

– Ты ему понадобился. Вернее, не ему, а твоему руководителю.

– Что-то случилось?

– Пашка говорит, тебе сдвинули срок защиты.

– Летом? В июле?

– Представь себе. Кто-то уехал за границу, и тебя хотят поставить на защиту раньше. Руководитель нервничает, не знает, где тебя искать.

– Понятно. Ну, тогда плывите без меня.

– Ты позвони ему.

– Конечно. Спасибо тебе, всем привет. До встречи.

В первое мгновение я, кажется, вздохнул с облегчением: какой отличный повод плюнуть на защиту (на что она мне сдалась, в конце-то концов?), да и нырнуть в свою новую жизнь без всяких проволочек! Но тут же вспомнил, что упомянутый научный руководитель как раз из тех людей, кого я ни в коем случае не должен подводить, иначе мир рухнет, а я буду виноват. Он свято верит в то, что я, как и он сам, ходячий долг. Вся кафедра над нами ехидно умилялась – какое, мол, единодушие – да что тут говорить.

Бет мужественно улыбнулась, когда я пересказал ей разговор.

– Так я и думала, что августа не будет. Просто не может быть. Ты помнишь телефон руководителя?

– Помню. Постой… Если я уеду на полгода, с тобой ничего плохого не случится?

– Да что со мной может случиться?

– Не знаю, потому и спрашиваю. Я тут наслушался разных историй…

– Пока ты жив и не забыл меня, со мною ничего плохого не случится. А я постараюсь сделать так, чтобы ничего плохого не случилось с тобой. У меня появилось несколько дипломатических идей. Потом расскажу. Звони, пока у нас прямая связь с Москвой.

Я набрал номер своего руководителя.

Да, он разыскивал меня. Он очень рад, что я, наконец, закончил работу, но сейчас для меня начнется самое трудное: надо оформить миллион бумаг, причем в кратчайший срок. Лето? Конечно, лето осложняет дело, но надо как-то постараться… В общем, я должен быть в Москве, и чем скорей, тем лучше.

Бет посмотрела на меня задумчиво.

– А я еще хотела рассердиться на сестру за то, что она слишком долго путешествует.

– Сестра-то тут при чем?

– Мы с ней не можем уезжать из страны одновременно. Если бы она вернулась, а ты остался, мы бы поехали с тобой к ребятам. Теперь ты их даже не увидишь.