Текст книги "Граница горных вил"

Автор книги: Ксения Тихомирова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 33 страниц)

Я был настроен согласиться с ним и поскорей покинуть это место, а уж потом обдумывать свой маневр. К сожалению, я опять не успел зажать Кэт рот.

– Напрасно вы думаете, что у нас такая короткая память, – сказала она с сарказмом. – Ведь там, под землей, остались люди, погребенные вами заживо.

– И что же? – настороженно спросил Альбер.

– А то, что я хочу передать вашим властям кое-какие документы. Вы знаете какие.

– Мадам, мы так не договаривались, – отвечал Альбер учтиво.

– Нет, мы договаривались именно так: жизнь за жизнь. И ваша жизнь при вас. А если власти заглянут в ваше подземелье – это их дело.

Тут Альбер вытащил из кармана предмет, который я сначала принял за мобильный телефон, сделал несколько быстрых шагов в сторону котлована, резко направил руку на дверь подземелья и нажал кнопку. Взрыв произошел почти в ту же секунду. Сначала первый – тот, на который рассчитывал Альбер. Он разрушил вход в подземелье, замуровал его. Тут же последовал второй и третий: от первого взрыва сдетонировало все, что заложили Ивор и Андре, да еще склад готового товара. Объяснить внятно, как произошло еще одно событие, я не смогу. Альбер отошел от нас всего на несколько шагов, но мы все были под щитом, а он – нет (то есть между нами прошла граница миров), и его подбросило взрывной волной, как мячик, а потом швырнуло вниз.

Я подхватил на руки Карин и подтолкнул Кэт в сторону границы. Умница Тонио сгреб Андре, а нам навстречу уже бежал Дьюла со своими ребятами. Они буквально втащили нас в другой мир, и Бет захлопнула границу.

Мы стояли на лесной поляне на склоне горы. Яркие рябины с гроздьями ягод. Темные траурные ели. Замшелые валуны. Чуть ниже и левее проходила дорога. Я видел кусок песчаного грунта в окошко из облетевших ветвей.

Бет тревожно оглядела нас, стоявших перед ней в ряд, будто нас построили. Карин сжалась комочком у меня на руках и все еще не поднимала головы.

– Что там случилось? – спросила Бет.

– Я… я опять сделала страшную глупость, – ответила Кэт. – Вернее, страшную вещь.

– Альбер взорвал подземелье, – пояснил Тонио.

Он явно не хотел затягивать эту сцену.

– Там остался папа, – отозвалась Карин, поворачиваясь к нам лицом.

– Там больше никого не осталось, – сказал Андре по-итальянски: они с Карин не занимались этим языком.

Сел на валун, вытащил из кармана пачку сигарет. Добавил:

– Это моих рук дело, Бетти. Я в этом виноват.

– При чем тут ты? – буркнула Кэт, не глядя на него. – Если бы я под конец промолчала…

– Он бы все взорвал после нашего ухода, – сказал Тонио. – Хотел я его утопить – и надо было! Чем совещаться без конца…

Бет продолжала смотреть на нас, не зная, видно, за что взяться. Карин тихо заплакала, стала дергаться и требовать:

– Пусти меня!

Я опустил ее на землю. Карин бросилась к Андре, взобралась на колени и разревелась по-настоящему. Теперь Бет, наконец, решила, что ей делать. Она подошла к ним, наклонилась, прижала к себе, гладила и целовала обоих – русую головку Карин и темную – Андре – и говорила что-то, может быть, бессвязное, но, наверно, единственно правильное:

– Дети, я вас никому не отдам… все кончилось… вы просто дети, мои дети… я вас люблю… я вас не отпущу никуда… вы будете со мной, и все пройдет.

Глава 8
РЕАБИЛИТАЦИЯ

Последствия катастрофы мы расхлебывали еще долго. По крайней мере, первые два месяца были очень тяжелы.

С Кэт на сей раз никто особенно не возился и не нянчился. Тонио вернулся на «Дельфин» и ушел в море. Кэт дня два побродила по дворцу, поздним вечером пришла к нам, сказала нерешительно:

– Наверно, я пойду на Круг. Мне лучше там и остаться. Вы тут справитесь без меня.

– Не справимся. Мы без тебя не можем, – отозвалась Бет. – У нас рук не хватит. Но ты на Круг сходи. Во-первых, надо там рассказать, что все кончилось.

– Не знаю я, как рассказывать.

– Ну, не рассказывай. Я сама напишу Инге. Ты только передай письмо.

– Передам, – кивнула Кэт безжизненно. – Ты думаешь, я смогу потом вернуться? Из-за меня все так страшно кончилось.

– Боюсь, что по-другому там не могло кончиться. Не ты же все это затеяла.

– Ну, зато Тонио уж точно я… отвадила.

– Хочешь, я помогу тебе с ним помириться? – спросила Бет (а я бессовестно подслушивал из соседней комнаты, потому что не успел вовремя уйти).

– Он не помирится. Я его обидела. Оскорбила.

– Ну, и он в долгу не остался. Поэтому вы квиты. А ты в самом деле знала, что это он?

– И да, и нет. Он меня пригласил однажды танцевать… с такой нахальной улыбочкой – радуйся, мол, удача-то какая! Я сам явился, собственной персоной.

– Не без того, – вдруг рассмеялась Бет.

– Ну, я его и отшила как следует. И смотреть на него не стала… так только, искоса… Я не была уверена, что это он. И, главное, было очень обидно и завидно: тебе достался Ванька, а мне – этот нахал невоспитанный.

– А Ванька тоже нахал, – отозвалась Бет, – правда, воспитанный, но это сути не меняет. Я очень быстро поняла, что он лишь кажется застенчивым мальчиком, а на самом деле это настоящий пират. Недаром же они так подружились. Ваньку зовут белым королем, а Тонио будут звать черным, когда вы помиритесь. Ох, что же с вами делать? Ты поживи на Круге. А Тонио ведь, между прочим, знает, что виноват, и это хорошо. Я думаю, он соберется с силами и попросит у тебя прощения. А там просто начните все с начала. Ты только как-нибудь полегче с ним… Ну, скажи ему, что он нахал, в конце концов.

Я смоделировал про себя продолжение такого разговора и остался доволен результатом: с этим даже я бы справился, не то что Тонио.

Потом я, конечно, посплетничал с Бет по поводу этой истории (по моим наблюдениям, жанр сплетни не был тут в таком уж загоне, как Бет мне когда-то изобразила). Интересно, почему Бет так спокойно отнеслась к их ссоре и была уверена, что все уладится.

– Попробуй взглянуть на это с другой стороны, – сказала она мне. – Когда ты тут появился, тебя совершенно не интересовало королевство.

– Меня интересовала только ты.

– Это, конечно, было упоительно: смотреть, как ты витаешь в облаках и ничего, кроме меня, вокруг не замечаешь. Мне не верилось, что так бывает. Знаешь, наверно, я гораздо меньше, чем Кэт, верила в любовь. Но потом тебе все равно пришлось учиться быть королем. Я старалась тебя этим не мучить, дать время привыкнуть. А для Тонио королевство очень много значит. Он всю жизнь ему служит и считает это своим главным делом, понимаешь? Он был еще совсем мальчишкой, когда я дала ему задание, довольно трудное, которое требовалось – как бы сказать? – провернуть во внешнем мире. И он его не просто выполнил, а вник в суть дела и хотел помогать мне и дальше. Пока тебя не было, мне помогали дон Пабло и Тонио. С Тонио проще и, наверно, интересней. Мы с ним авантюристы… и ты, кстати сказать, тоже. Он ведь с вами поехал не ради Кэт и даже не ради тебя, мне кажется. Он просто считал себя ответственным за происходящее. И не мог упустить такое приключение.

– И ты считаешь, что эта… работа заменит им любовь?

– Нет, почему заменит? Я думаю, они со временем научатся любить друг друга. Я даже думаю, что они друг другу очень нравятся, но из гордости… выпендриваются. И потом, Кэт, конечно, задела ему самую больную точку.

– У Тонио? Больную точку?

– Да. У тебя, в самом деле, воспитание… королевское. Тут ничего не скажешь. Тебя сразу можно представлять ко двору, и ты никакими глупыми самодовольными ухмылками ничего не испортишь. А Тонио избалован своей… деревенской свободой. Да и матушкой тоже. Тебя-то отец драил, это сразу видно. Тонио о себе все знает и, наверно, как-то справится с собой. Он человек серьезный. Даже очень.

– И как ты собираешься их мирить?

– Да очень просто. Вот будет большой праздник – Рождество. Потом будет большой рождественский бал. Я скажу Тонио, чтобы он помирился с Кэт – хотя бы для порядка в королевстве. Ради приличия, по всем законам этикета. Пусть попросит прощения и смиренно пригласит ее потанцевать – в знак примирения. Я думаю, этого им хватит.

И Кэт отправилась на Круг, даже не думая еще о том, что впереди у нее не только объяснения с Тонио, но и такая сложная проблема, как свекровь.

Карин мы взяли к себе. Я боялся, что ее невозможно будет оторвать от Андре ни на минуту, ни на шаг, но все пошло по-другому. Выплакав первые слезы, Карин подняла голову, увидела Бет и послушно пошла за ней. И потом могла подолгу смотреть на Бет завороженным взглядом, и в это время у нее как будто ничего в душе не болело. Она не то чтобы забывала о случившемся, а словно уходила от кошмара через границу в другой мир. Бет ее от себя сначала почти не отпускала. Даже когда делала что-то, все время оглядывалась на Карин. К тому же у детей почти в любой беде есть такая отдушина, как внешние впечатления, а у Карин их оказалось множество. Поздние розы в дворцовом саду. В них можно было заблудиться, как в лесу, или играть с кем-нибудь в прятки (Карин это не возбранялось). Рыжий, который соглашался хоть по сто раз подряд бегать за брошенной палкой, размахивая роскошным хвостом и радостно лая. Бабушка Милица с какими-нибудь сладостями в кармане. Горы фруктов на столе – ешь не хочу. Николка – младший братик, в которого Карин пыталась играть, как в живую куклу (игрушечные куклы у нее тоже были, но живая, конечно, интереснее). Николка, правда, оказался строптивой куклой, и наши детские комнаты стали более шумными, чем раньше, и все этому радовались. «Ребенку лучше расти в компании», – сказал кто-то из наших старших детей со знанием дела.

От другого брата – старшего и любимого без меры – Карин тоже не отставала, и это было хорошо для обоих. Андре во дворце жить не стал (я еще расскажу об этом чуть попозже), но Карин почти каждый вечер тащила его в гости, заставляла читать книги (сказок он больше не рассказывал) и рисовать. По ее просьбе он нарисовал новую Бет и спящую головку Саньки, которые должны были висеть на прежнем месте – над кроватью. (Их, правда, пришлось поднять повыше – от любопытных лап Николки). Андре выполнил заказ и добавил к этим рисункам портрет Ивора. Большой, но не цветной, сделанный углем. Портрет доминировал над старыми сюжетами и отличался жестковатой силой. Каждый раз, входя в детскую, я не мог отвести глаз от этого лица и чувствовал странную пустоту. Как будто между Ивором и мной остался какой-то незаконченный (или только обещанный) разговор.

С Карин Андре тоже занимался рисованием. Я хорошо запомнил один такой урок. Все началось с того, что Арве и его юные биологи решили подарить Карин павлина. Это было не так уж сложно. Они отправились в Павлиний скверик – то есть на Птичий рынок, какой, наверно, есть в любом приличном городе, – выбрали парочку-другую павлинов (чтобы они не грустили) и принесли во дворец. А что, в конце концов? Парой павлинов больше, парой меньше… И что за дворец без павлинов, в самом деле? Павлиний хвост, конечно, произвел на Карин огромное впечатление, причем именно художественное. И я случайно присутствовал при попытке нарисовать портрет одной из птиц гуашью. На мой взгляд, образ павлина в итоге был запечатлен не столько на бумаге, сколько на одежде Карин, а также на лице, руках и окружающих предметах. Андре смотрел на это философски и, пожалуй, с одобрением.

– Все правильно, – сказал он мне. – Пока не искупаешься в краске, художником не станешь.

Он тратил на Карин много времени и уверял, что в этом вполне серьезный профессиональный смысл.

Другими науками с нею потихоньку стали заниматься Сьюзен и Ганка. Мы сделали хороший постоянный коридор между дворцом и школой, и Карин стала бегать туда каждый день. Сначала в сад к Милошу и в зверинец Арве. Детей она еще долго побаивалась, но потихоньку привыкла и к ним, перестала дичиться, и ее посадили в класс. Ганка и Сьюзен были, в общем, довольны ее знаниями, то есть работой, проделанной Андре. Но говорили, что кое-какие вещи она видит чересчур своеобразно.

– Это вы об орфографии? – спросил он. – Обижаете. Я каждый раз сверялся со словарем.

– Нет, о геометрии, – ответила Ганка. – У нёе все фигуры всегда во что-то превращаются.

Но с языком у Карин не оказалось проблем, и остальное потихоньку утряслось.

Хуже всего обстояли дела с Андре. И труднее всего, потому что он мягко, но упрямо делал только то, что считал нужным.

Андре стал задыхаться почти сразу. От респиратора с газом он отказался наотрез, но курить не бросил, а наоборот. «Боролся с астмой с помощью никотина», как выразился возмущенный Петер – его главный лечащий врач. Жить во дворце под присмотром Бет он, как уже говорилось, тоже отказался. На следующий день после своего освобождения он отправился в Лэнд. Почти как Санька, обошел все – где постоял, где посидел, – наконец забрался на восьмой пост и угнездился там. Всякий пост – место, где можно жить, восьмой в том числе. Там и тепло, и удобно, и еду легко раздобыть, и даже душ имеется. Когда-то на восьмом посту собиралось все население Лэнда, так что места там хватало. Андре набил себе сеном матрас (Петер и это не одобрил, но пациент его не слушал), притащил пару спальных мешков – не тех ли самых, что лежали в «схроне» на заброшенной квартире? – и сидел там почти безвылазно. Он объяснял это так:

– Раз я один тут живу, значит, я всегда дежурю. Стучитесь, я открою.

Я подозревал, что он выбрал этот пост, кроме всего, потому, что он был блиндажом, то есть своего рода подземельем, без окон, с одной дверью наружу.

К Андре стучались часто. До тех пор как его удалось вытащить, мы с Бет завели некий порядок, чтобы раз в неделю, в воскресенье вечером, все дети собирались у нас.

Конечно, все не приходили: и Джейн жила далеко, и Дени с Мартином шлялись по границам, и Тим иногда уходил в море, и еще что-то случалось. Но они собирались, причем даже чаще, чем раз в неделю. Наш дворец стал второй явочной квартирой: туда все время кто-то являлся. А теперь являться стали на восьмой пост.

Снорри завел привычку иной раз целыми днями пилить у Андре над головой свои штудии. Андре не возражал. Они почти не говорили, но Снорри, кажется, был наиболее полезным из гостей. По крайней мере, они с Андре никогда ни о чем не спорили.

Петер, наоборот, ворчал и пререкался со своим подопечным. (Бет, между прочим, Петеру настолько доверяла, что не стала искать другого врача.) Петер убеждал Андре, что сено может усугубить болезнь дыхательных путей и что тот, кто не расстается с сигаретой, рискует однажды учинить пожар. Особенно если он спит на сене. Впрочем, Петеру хватило такта, раз затронув тему пожара, больше ее не развивать. А Тонио невозмутимо привозил блоки сигарет – по-моему, все время разных. И зажигалки он чуть ли не коллекционировал.

За лечением присматривали и Арве с Машей, но и они признавали ведущую роль Петера. Тот, правда, «дышащего корня» не нашел, но заставлял Андре пить всякие отвары и настойки. Что касается лекарств, тут Андре был безропотным больным. Покорно пил любую гадость, если лекарь считал это необходимым. Но сам о своей болезни, кажется, думал мало. Была у него другая забота. Он днями напролет на память восстанавливал свою сгоревшую портретную галерею – единственное, что осталось от погибших в подземелье людей. В этот процесс никто не смел вмешиваться. На обороте каждого рисунка он записывал все, что мог вспомнить об этом человеке. Было понятно, что, пока он не закончит, ни о какой другой жизни не может быть и речи. Он будет рисовать этих людей, сколько бы времени ему ни потребовалось. Мы боялись, что работа затянется очень надолго, но когда она вдруг кончилась, легче от этого не стало.

– Все. Остальных не помню, – сказал он подвернувшемуся в эту тяжкую минуту Снорри и уставился в потолок. Даже закурить забыл.

Снорри ответил просто:

– Ну, тогда я тебе поиграю.

И играл часа три. Уж не знаю что – это осталось между ними. Снорри сказал нам потом:

– Мне хотелось, чтобы он понял, что музыка может хотя бы отчасти заменить имена и лица. Но я не знаю, что у меня получилось.

Судьба этих рисунков – отдельный разговор. Бет считала, что их нужно опубликовать, чтобы родные пропавших людей смогли хоть что-нибудь о них узнать. Мы с доном Пабло согласились, но просили немного с этим подождать. У нас обоих было опасение, что после такой публикации во внешнем мире разорвется большая скандальная бомба и художнику носу нельзя будет высунуть из-за границы. За ним начнут гоняться и журналисты, и спецслужбы. У тех и других возникнет гора вопросов, на которые будет очень трудно ответить. А ему пока что нужна была безвестность и развязанные руки.

Андре, и кончив рисовать, как будто не пришел в себя. Нас всех тревожило не только его дыхание, но какое-то сумеречное, безнадежное состояние души. Бет предлагала полечить его на Круге. Наверно, можно даже не говорить, что он от этого наотрез отказался.

– Вы не испортите ему характер? – спросила нас Милица. – Вон с Кэт носились и испортили. Потом жалеть будем, да поздно. Такой был мальчик золотой: покладистый, не упрямый. Он и спорить-то раньше не любил.

Бет улыбнулась чуть насмешливо:

– Ну, это так казалось. Мальчик всегда знал, чего он хочет, и добивался своего. Скандалов он, конечно, не закатывал, но характер у него поупрямей, чем у многих.

– У него был хороший характер, – не сдавалась Милица.

– Хороший, – согласилась Бет, – только мужской. Это все равно со временем бы проявилось.

Тревожнее всего в этой истории была проблема Саньки. Вот где его упрямство проявилось во всей красе. Андре категорически запретил нам сообщать ей о его возвращении и о катастрофе в подземелье. Об этом, между прочим, нигде не объявлялось – мы специально проследили. Франция эту историю постаралась замять. Андре настаивал на той идее, которую я когда-то ему подкинул:

– Я поеду и заберу ее. И сам все расскажу.

Сначала о том, чтобы он куда-то ехал, вопрос, конечно, не поднимался. Никто не знал, сколько может продлиться его мучительное состояние, но мы терпеливо ждали и действительно не пытались возвращать Саньку своими силами (с этим тоже были сложности, я о них еще расскажу). Через месяц Андре стало лучше. Однажды он спокойно продышал целый день и вечер, а ночью хоть и раскашлялся, но все его доктора в один голос сказали: кризис прошел, теперь начнется выздоровление. Зелья ли Петера сыграли тут свою роль, или запах сена и сигаретный дым, а может, воздух Лэнда, но после первого улучшения Андре стал выздоравливать довольно быстро. Однажды у нас выпал снег, и Снорри изловчился залепить в Андре снежком. И тот великолепным образом догнал обидчика (обежав чей-то дом чуть ли не десять раз) и, смеясь громче Снорри, засунул ему за шиворот горсть снега – к восторгу Карин и других немногочисленных свидетелей. Да тут же и осекся – будто ему кто-то ножку подставил. Залез обратно в свой блиндаж.

Он, кстати, не взял у Карин свой маленький шедевр – Санькину головку – и будто не хотел на нее больше смотреть. И для самой Карин тут крылось разочарование. Приехав к нам, она ждала, что вот сейчас появится и эта фея – как появилась Бет. Но Саньки не было.

– Она только в сказке, да? – спросила Карин у Бет как раз в тот снежный вечер.

Бет как-то успокоила Карин (мол, потерпи чуть-чуть, она еще вернется), а потом сказала мне:

– Иди и поговори с ним.

– А у тебя не лучше получится?

– Если у кого и получится, то у тебя. Не нравится мне все это.

И я отправился на восьмой пост, подгадав так, чтобы там никого не было. У меня имелся в кармане один козырь весьма сомнительного свойства, но не хотелось изворачиваться. Я спросил в лоб:

– Когда ты поедешь за Санькой?

– Знаешь, боюсь, что никогда, – сказал он, глядя в потолок.

– Почему?

– А что я ей скажу? «Здравствуй, давай с тобой радоваться: вот я жив. А то, что где-то там из-за меня сгорели люди, – это ничего, это уже неважно. Можно будет со временем забыть». Так, что ли?

– Радоваться по такому поводу она не будет, но и рыдать над тобой тоже – если ты этого боишься.

– Я не то чтобы боюсь… хотя пускай будет «боюсь», какая разница? Я каждый день лежу и думаю: что же я ей скажу? И как мне быть потом? Сам по себе я как-то могу с этим жить. А при Саньке – не знаю. Помнишь, ты говорил про зеркало, про отражение?

– Про зеркало?

– Да, про глаза. Я действительно боюсь Саньки. Я не знаю, что увижу в себе, когда посмотрю на нее.

– Так что же ей теперь, так там и оставаться?

– Зачем? Нет. Ее надо вернуть, я понимаю. И я должен с ней поговорить. А потом в «голландцы», что ли, податься? На мне слишком много крови. А еще слишком много всякой грязи. Я не могу представить себя рядом с Санькой.

– Как знаешь, – сказал я. – Дело, собственно, вот в чем. У нас сейчас нет с нею связи. Санька не пишет нам с октября. И телефон не отвечает. Я вообще не могу пробиться в Москву: все время какие-то помехи. У меня есть там друг – тот, что живет в моей квартире. Он позвонил мне тут не так давно, на той неделе, не из Москвы, а из Твери или Ярославля. Он что-то объяснял, но слышно было плохо. Он мне сказал, что Санька очень беспокоится: к ней не доходят письма, и она не может к нам дозвониться. И еще он сказал (если я правильно расслышал), что она хотела уехать, а ее не выпускают. Я стал кричать и переспрашивать, но нас тут же разъединили. Больше он мне не позвонил. Я знаю нравы родной страны, и мне это все очень не нравится. В общем, если не принимать в расчет то, что ты мне сказал, я бы просто отправил тебя за ней завтра с утра, а так – что же? Она твоя невеста, ты и решай.

– Завтра с утра? – спросил он вдруг спокойно.

– Завтра с утра надо начать готовить эту поездку. Это, знаешь ли, очень непросто. И, пожалуйста, если ты все-таки поедешь, не заикайся там ни о каких «голландцах». Привези ее сюда, здесь и будете выяснять отношения.

– Да, – сказал он, – давно бы так. Ты мне потом еще разочек врежь! Перед отъездом. А то ведь у меня в запасе есть еще пара идей, почему мне не надо с ней видеться.