Текст книги "Граница горных вил"

Автор книги: Ксения Тихомирова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 33 страниц)

Дяденька оказался очень убедительным, а работа – очень сложной и действительно интересной. Санька ее сделала и почти не заметила того, что ей подсунули расписку о неразглашении – ну и все остальное, как положено. Ей показалось справедливым, что секрет не надо разглашать. А то, что за этим последует, она себе не представляла. Все ухищрения приезжих педагогов, жаждавших когда-то получить ее автограф, оказались воистину напрасными: Санька ничему не научилась. Даже досадно. Стоило ли всем тогда так мучиться?

Это произошло в начале осени. Ближе к зиме, когда мы уже вытащили Андре, и он хворал и хандрил в Лэнде, Санька затосковала так, что решила все бросить и вернуться к нам, невзирая ни на какой учебный год. И тут-то ей припомнили расписку и объяснили, что она теперь «невыездная» (подтвердив наши домыслы о том, что их интерес к Лэнду имел не мистическую подоплеку, а, так сказать, сугубо научную).

Санька была так ошарашена, что даже спорить не стала. Только пыталась связаться с нами, но безрезультатно. К счастью, ей случайно встретился в городе Витька, и она все ему рассказала. А Витька отправился якобы в Тверь, к родне жены за каким-то хозяйственным делом, а сам на попутках перебрался в Ярославль и сумел-таки подать нам сигнал бедствия.

– Сегодня я дежурю ночью, – закончила Санька свою грустную повесть, – а завтра вечером мы должны ехать в Питер. До конца каникул. На экскурсию со старшими классами.

– В Питер? – переспросил Андре. – Который Петербург? «Жемчужина архитектуры», как говорит дон Пабло? Ну и отлично. Поедем в Питер. Там есть море.

– Ты думаешь, получится?

– Я знаю, что «голландцев» попросили там подежурить. Давай, вари свои пельмени, а то я с голоду помру на радость вредным теткам.

Санька неуверенно предложила ему не ходить с ней на дежурство, а спокойно поспать в ее комнате. Андре отказался, и оба понимали, что он прав. Санька боялась, что без нее он исчезнет; Андре боялся, что Саньку стащат у него из-под носа, а спокойно спать в этой квартире все равно было бы невозможно: там уже начиналось гулянье, грозившее плавно перейти в большие неприятности.

Дежурство в интернате в ночь со второго на третье января – тоже одна большая неприятность, поскольку некая компания старших ребят наметила провести там свой сабантуй. Андре довольно скоро пришлось выйти из подполья и включиться в воспитательный процесс, то есть поизвлекать спиртное из различных тайников (в частности в мужском туалете). Батарея бутылок была заперта в кабинете директрисы, но передряги на этом не кончились.

Главный владелец изъятого арсенала и организатор сорванного мероприятия, некий Петя, начал качать права. Был этот юноша не по годам плечист и крепок, имел нахальную откормленную физиономию (что не совсем вязалось с образом несчастного интернатского ребенка), серьгу в ухе, рубаху навыпуск и нараспашку, под ней майку с черепом, а также двух юных поклонниц, повисших на его плечах. Одна была обесцвеченная блондинка, другая выкрасилась в ярко-рыжий цвет, и обе почему-то тоже отличались круглыми щеками, придававшими им несколько поросячий вид.

– А ты кто такой? – спросил Петя у Андре довольно агрессивно. – Чего тебе здесь надо?

Андре не стал представляться по всей форме, а сочинил себе легенду из обрывков русской классики и той информации, которая долетела до него из телевизионных новостей.

– Ты разве не слыхал, что мэр Москвы решил провести рейд по интернатам?

– Чего?

– Того! Послал повсюду ревизоров. А утром подведет итог: сколько кубометров спиртного удастся изъять.

Вокруг них собралась небольшая толпа, и при последней реплике началось гомерическое веселье – не в пользу Пети. Тот пошел в атаку:

– А документик предъявить ты можешь?

– Зачем? Я ревизор инкогнито.

Хохот усилился. Кто-то бросил:

– А Петя «Ревизора» не читал.

– Ну, ты! – Петя ринулся на обидчика, но был мгновенно обезврежен.

– Пусти! – буркнул поверженный герой. – Ты, блин, дерешься, как Александра Николавна.

– Серьезно? Ты дерешься с Александрой Николавной? (Отчество, недолго думая, позаимствовали у меня). И часто? Ладно, иди, остынь немного, – напутствовал его Андре.

– А с Александрой Николавной вы бы тоже не справились, – доброжелательно сообщил знаток «Ревизора».

Это был маленький очкарик из тех странных ребят, которые ходят за учителями по пятам и вечно что-нибудь рассказывают – бесконечное и в меру интересное. Видно, им очень нужно взрослое внимание. Андре улыбнулся:

– Я не буду драться с Александрой Николаевной. С дамами драться не положено.

– Может, и не положено, а только она умеет драться лучше всех.

– И часто ей приходится драться? Хоть с этим Петей? – обернулся Андре к Саньке.

– С Петей – нет. Он, в общем, теленок. Тут есть несколько настоящих бандитов. С теми посложнее. Но их сейчас здесь нет. Считается, что родители взяли их домой на каникулы. К счастью.

– Ничего себе работка у тебя.

– Да как сказать? Я разнимала драки. При этом приходилось иногда применять силу. Весь мой ничтожный авторитет лишь на том и держится. Остальное никого не интересует.

Когда дежурство кончилось, и они вышли в отступавший сумрак утра, Андре сказал:

– А ведь, наверно, ты сейчас и в самом деле сильней меня. Надо будет подраться с тобой, что ли… Вот вернемся домой…

– Подраться можно, но вряд ли я буду сильнее. Я здесь все время чувствую, как жизнь будто куда-то вытекает. Скоро я, наверно, тоже начну задыхаться.

Они не обратили внимания на микроавтобус с затемненными стеклами, который дежурил всю ночь возле интерната, а теперь медленно подъехал к ним. Их достаточно вежливо попросили подняться внутрь и провели краткую разъяснительную беседу, то есть еще раз напомнили, что Санька не может никуда уехать, а у Андре нет никаких прав возмущаться, поскольку брак их нигде и никаким образом не зарегистрирован. Но если он захочет присоединиться к Саньке и перебраться в Москву – пожалуйста. Хорошему специалисту работа везде найдется.

– Но мы… но я сегодня должна ехать со школьниками в Питер, – пробормотала Санька. – Я не могу не ехать. Это как раз и есть моя работа.

– В Питер? Ну, в Питер – пожалуйста. Мы там за вами присмотрим, – пообещали обитатели автобуса-лаборатории с выразительными улыбочками.

Глава 3
НОЧНОЙ ПОЕЗД

Лабораторию внутри автобуса подробно рассмотреть не удалось, но на всякий случай колпак решили пока больше не ставить, обойтись просто щитом.

В квартире было тихо. В сиреневом зимнем свете проступал кавардак на кухне: миски, тарелки, бутылки, объедки. Но никто не мешал плескаться в душе и спокойно попить чаю. Андре после дежурства и беседы в автобусе повеселел и в то же время подобрался в струнку. То ли близкая авантюра так его взбодрила, то ли какая-то новая мысль, которую он крутил то так, то этак, но Саньке до поры не высказывал, отделался абстрактным сообщением:

– Иван мне говорил, что чай по-настоящему можно попить лишь в Москве.

– Да, если, например, явиться в гости к Вите и Тане. Витя говорит: «Мой чай – моя крепость». Но мы сегодня уже не успеем. Надо не забыть им позвонить перед отъездом.

– Ты ложись спать, а я покараулю, – сказал Андре. – Тебе еще и следующую ночь работать.

– А ты?

– Я подремал, пока ты разбиралась с девчонками. И в поезде могу поспать. Я привык спать урывками.

– Ты только будь где-нибудь рядом.

– Конечно. Я тебе еще и сказку расскажу. Я стал большим специалистом по рассказыванию сказок.

– Под землей? Ну, вот про это и расскажи. Только не исчезни, пожалуйста.

– Хорошо. Есть один проверенный способ, как сделать, чтобы я не исчез. Нужно вцепиться в мою руку. Знаешь, я там, можно сказать, усыновил сиротку – так это называется, да? Она очень хотела тебя видеть.

– А где она сейчас?

– У Бет с Иваном. У них Николка есть, детям вдвоем веселее. Бет нам, наверно, ее не отдаст и будет, в общем-то, права, но все равно…

Санька вздохнула:

– Давай руку. Тебя я точно не отдам, даже сиротке. Ну, рассказывай.

О том, как покупать билеты на наших вокзалах (и как не покупать), я прочитал Андре отдельную лекцию. Заранее он с этим мучиться не стал, приехал на вокзал с интернатской группой, не спуская с Саньки глаз, и потом отправился в кассу. Билет ему продали безропотно, даже в нужный вагон, но без неприятностей не обошлось. Когда я говорил ему насчет наркотиков, я, в общем, не столько предупреждал о реальной угрозе, сколько хотел дать правильный настрой: чтобы не расслаблялся на воле. Андре воспринял мои слова всерьез, и это оказалось очень кстати. Ему таки попытались подложить эту свинью в карман, но ничего не получилось. Пакетик отлетел куда-то в сторону, а Андре исчез буквально на глазах у изумленных деятелей. В толпе и толчее вокзала это выглядело очень убедительно. Пока сотрудники не знаю уж какой службы метались в поисках пропавшего клиента, он спокойно вошел в свой вагон; невидимкой подергал Саньку за руку (чтобы не волновалась) и невидимкой устроился у окошка на своем законном боковом месте. Его почти не задевали, и проводник не очень удивился, увидев в тронувшемся поезде пассажира, который вроде бы не заходил в вагон. Когда везешь команду интернатских старшеклассников, трудно сосредоточиться на тихом одиноком пассажире. «Приглядывающие» лица тоже появились в этом вагоне, но позже, когда Андре уже сидел в купе, со всех сторон окруженный школьниками. На него покосились, но больше ничего предпринимать пока не стали.

Встреча Андре с ребятами из интерната была забавной и простой. На сей раз Санька представила его по всей форме – не только ребятам, но и трем дамам, командовавшим поездкой, а также физкультурнику, жизнерадостному парню, не поминавшему ей зла.

– Ты же говорил, что ты ревизор? – недоверчиво прищурился Петя.

– Да что ты, в самом деле, шуток не понимаешь? – миролюбиво улыбнулся ему Андре.

Петя шуток не понимал, но решил не связываться с этим непонятным противником.

Рассадка интерната по местам – задача очень непростая, математически-психологическая по сути. Санька довольно ловко рассовывала и перетасовывала по купе своих шумных детей, и в одном из них, ближайшем к Андре, отфильтровалась целая компания ребят, разительно непохожих на весь остальной коллектив. Стайка белых ворон: четыре девочки (как раз последнее купе) и трое ребят. Среди них маленький прилипчивый очкарик.

Они были тише других и, пожалуй, удрученней. Наверно, все они росли читающими детьми, и всем им тяжко жилось в диком интернатском окружении. Как потом объяснила Санька, это были дети из благополучных семей, по разным причинам оставшиеся без родителей. К их горю добавился кошмар интернатской жизни, где выжить почти так же непросто, как в подземелье у Альбера.

– Посиди с ними, посмотри, чтобы их не обижали, – бросила на бегу Санька, задержавшись на секунду возле Андре, – и скажи, чтобы дали тебе гитару. У них есть.

Из остальных купе слышался буйный гвалт, не умолкавший до ночи.

– Может, помочь? – спросил Андре. – Уложить, успокоить?

Санька махнула рукой:

– Не надо. Там есть кому с ними разобраться.

Детям, отданным под присмотр Андре, было лет по четырнадцать-пятнадцать; все выглядели не особенно здоровыми: у кого непрошеная полнота, у кого, наоборот, птичьи косточки астеника. Проблемы с зубами, проблемы с кожей и, наверно, еще много разных проблем. О, королева Бет! Хоть бы раз кто сказал тебе спасибо за то, что твои приемыши выросли абсолютно здоровыми, не знающими проблем такого рода. Эту естественную норму как будто не замечали, хотя она сама по себе была чудом. Но глаза у этих ребят смотрели ясно и требовательно, заставляя принимать их всерьез, даже когда они говорили вполне детские вещи.

Прилипчивый Сережа, самый маленький из всех, начал с того, что взял назад свое ночное утверждение:

– Наверно, если вы умеете драться, как Александра Николаевна, вы все-таки окажетесь сильнее. А где вы служили? В каких войсках?

Такой поворот совершенно не устраивал Андре. Он почуял (и Санька потом подтвердила), что Сережа о каких угодно войсках и о каком угодно оружии мог вести бесконечный и, главное, достаточно компетентный разговор. Андре подумал и сказал:

– Давай закроем эту тему. Я столько всего не должен разглашать, что лучше и не заговаривать.

Сергей согласился. Одна из девочек вытащила из чехла гитару, и вечер пошел по вполне приемлемому пути. К ним в купе подсаживались, потом от них уходили: репертуар был недостаточно веселым. Незадолго до отбоя пение иссякло, и начался разговор. К этому времени в купе остался только один мальчик, по имени Костя, постарше остальных, гитарист этой компании, а одна из девчушек благополучно заснула на верхней полке, зато к ним, наконец, присоединилась Санька. Она, правда, присела с краю, чтобы снова уходить, заслышав шум и гам.

Как часто бывает у подростков, разговор пошел резче, чем они, может быть, и хотели. И, как водится, с юношеской страстью к безнадежности, трагизму и обличениям.

– Когда Александра Николаевна нам рассказывала про ваш детский дом, где вы росли, да? («Да», – кивнул Андре), это походило на сказку, – сказала девочка, чем-то напоминавшая Сьюзен. Может быть, сочетанием карих глаз и русых волос, остриженных до плеч, а может быть, почти учительским суровым тоном. – Мне иногда казалось, что нам лучше было бы этого не знать.

– Почему?

– Потому что всем хочется жить в сказке, а у нас это невозможно.

– Ну да, – вступила другая девочка, сероглазая и пухленькая, напоминавшая портреты XVIII века еще неосознанной округлой грацией, – послушаешь, потом посмотришь вокруг, и жить не хочется.

– Александра Николаевна говорила, что хотела бы нас украсть, – вступила третья, темненькая, тоненькая и высокая девчушка. – Она вам рассказывала, что нас вроде бы пригласили летом пожить на какой-то морской станции?

– Нет, еще не рассказывала. Я только вчера приехал, – отозвался Андре. – Что, в самом деле?

– Да, – кивнула Санька. – И как будто это получалось. Но теперь не знаю…

– Детей украсть трудно, – заметил Костя. – Это уголовное дело. Хотя в пятнадцать лет мы могли бы и сами за себя решать.

– Но я, может быть, не хочу никуда уезжать. По крайней мере, навсегда, – сказала девочка с портрета. – Я лишь не понимаю, почему у нас нельзя сделать так, чтобы жизнь была… другой.

– Сказочной, – подсказал Костя.

– Нормальной, – сказала первая девочка, строгая Аня. – Когда я слушала эти рассказы, мне приходило в голову, что там у вас люди просто живут так, как должны жить. И потому счастливы.

Андре кивнул:

– Да, только вы ведь правы: наш мир не совсем обычный, он действительно немного сказочный. Сейчас даже мне трудно поверить, что где-то все это есть: веселый город, золотые померанцы, павлины в садиках…

– Главное, дело ведь не в том, что у нас чего-то нет, – вступила кругленькая девочка с портрета – Маша. – Нет – и не надо! Конечно, хорошо, когда есть море, ласковое солнышко, но ведь для счастья это все необязательно. Понимаете? Дело не в этом.

– А в чем? – спросила темненькая Таня.

– Наверно, в людях.

– Да уж, – мрачно кивнула Аня. – Люди умеют устраивать из жизни кошмар. Можно подумать, им доставляет удовольствие травить друг друга, грызться, сплетничать, скандалить.

– Все так живут, – сказала Таня. – Хуже зверей. Может, и есть исключения, но мы их не видали.

– Все эти люди – тоже люди, как и вы, – сказал Андре. – Это я точно знаю.

– Вон Александра Николаевна тоже пытается во всех видеть людей, – ответила Таня, – а нам это не помогает.

– Откуда ты знаешь? – вдруг не согласилась Аня. – Без нее будет очень плохо.

– Без нее? – вскинулась Маша. – Она уедет?

Андре молча посмотрел на них. Потом сказал:

– Ей нельзя здесь оставаться. Я приехал, чтобы ее увезти. И увезу при первой же возможности. Лучше мы вас потом действительно попробуем украсть. Вы подготовьте как-нибудь своих родных, что вас возьмут учиться за границу. Так ведь бывает даже здесь?

– А красть детей нехорошо, – вдруг вылез откуда-то Сережка.

– Не уверен, – парировал Андре. – Меня когда-то тоже украли, но я не жалуюсь.

– А вы в курсе, что у вас шрамы на руках? – продолжал приставать Сережа (он, похоже, пропустил весь предыдущий разговор). – Это очень запоминающаяся примета. Вам нельзя работать шпионом.

Все рассмеялись.

– Но если вы все-таки захотите стать шпионом, – гнул свою линию Сергей, – вам придется сделать пластическую операцию.

Андре ответил, что профессия шпиона его не привлекает.

– А кем вы будете работать? – не унимался любознательный ребенок.

– Я художник. Кстати, что же я сижу, если давно надо вас всех нарисовать?

Он потянулся к своей куртке – за альбомом и карандашами – и вдруг осекся, опустил руки.

– Что, мы не подходим для того, чтобы нас нарисовать? – усмехнулась Таня.

– Я суеверный, – объяснил Андре. – Боюсь, что если сейчас нарисую вас, то больше не увижу.

– А вы хотите нас еще когда-нибудь увидеть? – спросила Аня так сурово, что все тихонько фыркнули.

– Хочу.

– Значит, увидите.

– Вы лучше нарисуйте нам Александру Николаевну. И себя, – предложила Маша.

– Себя может не получиться, – отвечал Андре, – а Саньку – хоть с закрытыми глазами.

– Ах, вот как ее надо было звать, – прокомментировала Таня с удовлетворением.

Тут откуда-то из недр вагона появился физкультурник; взбалмошно, с развеселым наигрышем (видно было, что он привык к роли любимца публики) стал предлагать всем немедленно улечься и затихнуть. Андре выбрался из купе «белых ворон» и сел на свое боковое место. Оно было почти напротив купе проводников – по всем меркам плохое место, потому и билет, наверно, нашелся. Некоторое время еще толпилась небольшая очередь у туалета. Сережка норовил снова прилипнуть – на этот раз с длинной историей о своих летних впечатлениях. Андре слушал его внимательно, но проходивший мимо физкультурник увел рассказчика за шиворот. Тот еще вывернулся в мощных лапах атлета и успел бросить на прощанье: «Продолжение следует». Наконец все как будто стихло, но Санька еще не вернулась с ночного педсовета. Андре начал подумывать о том, чтобы выйти в тамбур покурить, как вдруг рядом с ним появился Костя. Неслышной тенью он скользнул на противоположное сиденье, тихо спросил:

– Там, в тамбуре и у проводника, ребята в штатском – они вас пасут?

– Похоже, что нас. Здесь вроде больше некого. Разве что вас охраняют.

Костя тихо фыркнул и продолжал:

– Если вы можете увезти Александру Николаевну, увезите. Не слушайте девчонок. Мы все равно в этом году уже уйдем из интерната. Ради нас ей не стоит оставаться.

– А ты смог бы уехать с нами?

– Сейчас – нет, а потом – не знаю. Это не только от меня зависит. Но я бы смог решиться.

– Боюсь я тебе что-нибудь обещать, – сказал Андре, – но я бы очень хотел помочь вам выбраться к нам в гости. Здесь очень трудно жить, да?

– Не знаю. А в вашей армии было легко?

– Нет. Тоже трудно. Там тоже приходилось бороться за выживание.

– Александра Николаевна пыталась изменить мир вокруг себя. Чего бы ей это ни стоило. Вы тоже, да?

– Трудно сказать. Не знаю, вряд ли. Сильный человек, наверно, всегда что-то меняет вокруг себя. Но я другое дело, мне было проще: я же не должен был никого воспитывать. Самому бы как-то удержаться, не скатиться в какую-нибудь… яму. И вообще я, наверно, пацифист. Кстати, Александра Николаевна учила тебя драться?

– Учила немного, – улыбнулся Костя (высокий, светленький, похожий в профиль на птицу). – Что, это помогает в общении с людьми?

– Очень. Давай завтра, если получится, поработаем с тобой немного… А вообще, если окажешься на берегу моря, значит, у тебя есть шанс до нас добраться.

– Слишком уж похоже на сказку, – усмехнулся Костя.

– Ты, может быть, и сам увидишь, как это бывает. Только, пожалуйста, не суйся под пули.

– Под пули?

– Да. И Сережку не пускай. Мне показалось, что ты из тех, кто бросится прикрывать, а сейчас этого делать не надо. Нам это лишь осложнит побег.

– Скажи… те, сколько вам лет?

– Двадцать. Или около того. Меня вполне можно звать на «ты».

– Тогда до завтра, да?

– До завтра.

Костя ушел. Примерно через полчаса поезд остановился в Бологом. К этому времени педагогический коллектив сумел добиться почти невозможного: никто из ребят не попытался выпрыгнуть на ночную станцию, на свежий, тоненький, искрящийся под фонарями снежок. Сами педагоги тоже не высыпали из вагона. Физкультурник встал покурить в тамбуре на одном конце вагона, Андре – на другом. К нему, наконец, подошла Санька в накинутой на плечи куртке, молча посмотрела на небольшое здание вокзала, на снег, на звезды в черном небе, потом спросила:

– О чем ты думаешь?

– Об Иворе. И о других. Ты правильно меня сегодня усадила с этой компанией.

– Правильно?

– Да. Как будто ко мне вернулись те люди. Что-то в них было такое… родственное с твоими ребятами. Наверно, безнадежность. И глаза такие же… А еще я понял, какая разница между тоской по живому человеку и по мертвому. Я два года разговаривал с тобой – почти непрерывно. Рассказывал тебе все подряд. Мне теперь не верится, что ты чего-то про меня не знаешь. А встретились – будто и не расставались никогда. Да? («Да», – кивнула Санька.) Иногда хотелось в голос взвыть от тоски по тебе, но никогда не было ощущения пустоты. А Ивора нет, и я не могу до него докричаться.

Андре взглянул на сигарету в своей руке:

– Курить я стал с его подачи. Он говорил, что никотин мешает тому газу входить в обменные процессы. Там все курили, хотя это никому бы не помогло. Не знаю, помогло ли мне. Теперь уже нет никакого газа, и я бы бросил это дело… а мне все кажется, что тогда я оттолкну от себя Ивора – насовсем. Это, наверно, глупо. Я набрался там суеверий. Вот побоялся рисовать твоих детей – чтобы они не сгорели, как все, кого я рисовал эти два года.

– Значит, когда ты куришь, ты разговариваешь с Ивором?

– Наверно, да. Но он не отвечает.

– Дай-ка мне сигарету.

– Сань! Зачем?

– Чтобы быть с вами. С тобой и с Ивором. Давай! Не дашь – я все равно достану. Дети дадут.

Андре посмотрел на нее. Выбросил окурок. Вытащил из кармана пачку, уже на треть пустую, и тоже бросил в открытую дверь вагона.

– Все! Нечего потакать предрассудкам, – сказал он, повернувшись к Саньке. – Пусть Ивор не обижается, но мы с тобой не будем курить. Расскажи лучше, о чем думаешь ты.

– О том, как украсть своих детей. Но сейчас это не получится.

– Сейчас вообще неизвестно, что получится. Лучше не рисковать.

– Да. А еще я думаю, что из меня выйдет очень плохая жена.

– Почему?

– За эти два года я, конечно, осознала глубину своей бесхозяйственности, но не исправилась. Я забыла, что в дорогу надо взять еды. И ты теперь умираешь с голоду.

– А ты?

– Я тоже… в какой-то мере.

– Значит, будем умирать вместе.

– Нет. Добрые люди сначала обругали меня: сказали, что мужика надо кормить, а потом поделились припасами. Так что… пошли?

– Сейчас. Подождем, пока поезд тронется, хорошо?

– Да, если хочешь…

– На самом деле я не умираю с голоду. Твои дети поили меня чаем с сушками и этими… сухарями. Я заказывал чай, а они выкладывали припасы. И, кстати, прямо на твоих глазах.

– Ну, так я тоже не совсем умираю. Дорожный педсовет тоже без чая не бывает.

– Вот видишь? Еще неизвестно, кто из нас плохой. Ты не моришь меня голодом, зато я держу тебя на морозе.

– Разве это мороз?

– А что же ты тогда дрожишь?

– Не знаю. Так просто…

Когда поезд тихонько тронулся, на него не обратили внимания. Осталось неизвестным, когда проводник закрыл двери и что при этом делали ребята в штатском. Но пожертвованные припасы в конце концов были съедены.