Текст книги "Граница горных вил"

Автор книги: Ксения Тихомирова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 33 страниц)

Глава 3
РАЗГОВОР С КЭТ

В полпятого утра мы с Дьюлой и доном Пабло сидели на явочной квартире, пили кофе и подводили итоги бурной ночи. Для горожан праздник кончился только что. Они решили, что пора отдохнуть. Для нас с доном Пабло – когда испуганная Иванка нашла нас на крыльце его палаццо и сообщила, что пропали Санька и Андре.

– На крышах посмотрели? – спросил дон Пабло. – Ну, или… э-э… где-нибудь еще?

Я понимал, что посмотрели везде, где можно и нельзя, и что не стали бы ребята именно в эту ночь устраивать нам глупый дивертисмент. Я еле удержался, чтобы не спрыгнуть с высокой галереи прямо в толпу танцующих людей. Хорошо, вспомнил, что у Дьюлы в штабе есть телефон и надо звонить, а не бежать. Дьюла потом ворчал, что ему пригодился бы не джип, а вертолет. Он несколько раз исколесил весь город, проезжал даже мимо злополучного дома, но умудрился ничего не заметить. Про то, что в подвале должен стоять гвардеец, Дьюла забыл (к счастью, наверно).

Гвардеец сумел рассказать по дороге в больницу, что появления охотников он не видел, поскольку делал плановый обход двора. Вернувшись в подвал, обнаружил трех амбалов, пытавшихся открыть снаружи тот самый криминальный люк. Этот сподвижник Ференца (любимчик своего начальника, не иначе) стал задавать амбалам глупые вопросы, не включив щит. Почему? Да кто ж его знает…

Люк у охотников, между прочим, так и не открылся (что подтвердило правоту Кроноса), но гвардейца они уложили.

Подтвердилось и другое наше смутное и фантастическое предположение. Ребята слышали язык, на котором переговаривались охотники. Это была смесь английских, немецких и французских слов, нанизанных на очень странную грамматику. Где-то эти языки долго варились вместе и начали смешиваться. Впрочем, для серьезных лингвистических выводов материала не хватало.

Был еще грузовик, которого никто не видел. Дьюла связался со своими пограничными постами, но у них грузовик не проезжал, да и не мог проезжать. Все посты располагались слишком далеко от города, в западной глуши. А охотники собирались пересечь границу на рассвете. Послать погоню – знать бы куда.

Саньку и Андре Дьюла расспрашивал долго, с пристрастием и получил от них пару свежих идей. Во-первых, ребятам пришло в голову, что охотники могли отсиживаться в пустых квартирах. Или даже не в пустых, а занятых кем-то из них. Подобную идею, кстати, давно высказывал дон Пабло, но ей не уделили должного внимания.

– У вас, конечно, нет бюрократических сведений, кто где живет, давно ли, откуда взялся? – спросил Дьюла.

– Конечно, нет, – сказал дон Пабло с достоинством, – зато на каждой улице наверняка живет пожилая синьора, и не одна, которая все это знает. Я распоряжусь, чтобы всех таких синьор подробно расспросили.

Вторую мысль Санька бросила нам на прощанье, царственно (Кэт бы позавидовала) повернув усталую головку с тяжелым узлом кос:

– Я до конца не понимаю, в чем тут дело, но пока они не поймают кого-нибудь из нас, мы тоже до них не доберемся.

И удалилась в Лэнд, оставив нас раздумывать о тонкостях симметрии или о том, что этой девочке отныне и на всю оставшуюся жизнь больше не потребуется никаких особенных нарядов, чтобы быть и чувствовать себя красавицей.

На рассвете граница открылась, через час – закрылась. После этого мы разошлись по домам. Я не рассчитывал увидеть Кэт, но она встретилась мне на перепутье всех дворцовых переходов, у стеклянных дверей в зимний сад. Она тоже не ожидала никого увидеть в этот час и бродила по дому в синем бархатном халате, похожая на звездочета.

– Братишка, это ты? Откуда? – спросила она легким тоном, в котором мне послышалась тревога.

– С праздника. Точнее, с городской квартиры. Поил последних гостей кофе.

– Какой ты молодец! А у меня все силы уже кончились. Пойду, пожалуй, спать.

И Кэт – тоже царственно – удалилась. Мне показалось, что она хотела поскорей удрать от моих возможных расспросов (что так поздно да почему в таком месте), но я не стал ее задерживать. Расспросы могли подождать.

Я лег спать в своем кабинете на «научном» диване, добыв в безотказном шкафу подушку и плед. Когда проснулся среди дня, увидел, что наступила осень. За окном было серо и мрачно, по стеклам барабанил и струился беспросветный дождь.

– Здесь всегда так бывает, – объяснила Бет, зашедшая узнать, когда же я проснусь. – Проходит праздник, и приходит осень.

– Странно, что ночь оказалась довольно теплой, – сказал я, хлопая глазами.

– Ночь праздника? Она всегда такая. Это как раз к дождю. Будешь вставать?

– Нет. Буду лежать дальше, пока не впаду в спячку.

– Это, конечно, правильно, – сказала Бет задумчиво, – но мне кажется, что скоро ты захочешь есть.

Я смотрел на нее, улыбался до ушей и понимал, что не смогу рассказать о наших похождениях и подозрениях, по крайней мере, пока не попытаюсь поговорить с Кэт. Та как чувствовала: пришла к нам в ранних сумерках, устроилась в глубоком мягком кресле, стала перебирать детали праздника. Я уже начал подумывать, что поговорить с ней будет не так-то просто и мне придется изворачиваться и строить козни, чтобы поймать ее наедине, без Бет. Но все вдруг повернулось по-другому. Из Лэнда позвонила Иванка и попросила Бет прийти взглянуть на руку Андре – надо или не надо показывать ее хирургу. (Формулировка, за которой мы услышали до боли знакомые препирательства: зачем мне врач, да что со мной случится-то и так далее.) Бет поступила радикально и толково: вызвала хирурга и отправилась смотреть на руку вместе с ним. Мне же (какая умница!) доверила развлекать Кэт, о чем и заявила вслух.

– Что у него с рукой? – хмуро спросила Кэт.

– Порезался стеклом.

– Сильно?

– Похоже, да. Я рану не видал, только повязку.

– Как его угораздило?

– Уходил от охотников.

– Опять?

– А что ты удивляешься? Ведь границу открывала ты?

Кэт опустила веки, помолчала. Я ждал.

– Ну, я, – ответила она наконец.

– Зачем?

Кэт покачала головой.

– Хорошо, – сказал я. – Ты можешь просто обещать, что больше не откроешь горную границу?

Она вздохнула, приподняла ресницы – так, чтобы их тень легла на пол-лица, взглянула на меня, как бы прикидывая, стоит ли со мной говорить, и, наконец, решилась:

– Если не открывать границу, как я буду видеться со своим другом? Бет ведь открыла для тебя границу, когда ты ехал сюда с целой бандой.

– Да, морскую. И вам было известно, где, когда и как нас нужно встречать. Почему бы твоему другу не приехать морем?

– Долго и сложно. Он человек занятый. У него крупный бизнес, он не может неделями болтаться неизвестно где. Мы с ним заранее условились, что я открою для него границу, и он приедет на праздник, чтобы потанцевать со мной.

– Ты знаешь, где именно он пересекает границу?

– Где ему удобно, там и пересекает.

– Он не расспрашивал тебя про дорогу в город?

– Нет, но у нас есть перевалы, с которых и город, и дорогу хорошо видно. Он здесь не в первый раз.

– Откуда он?

– Из Франции.

– И он легко находит в горах дорогу к нашей границе?

– Наверно, он поставил себе знаки. Это не так уж сложно, правда? Не надо быть гением, чтобы додуматься, а он уж точно не глупей тебя.

– Экая невидаль! Глупей меня – это уже идиотизм в тяжелой форме. А вы давно знакомы?

– Да. Дольше, чем вы с Бет.

– Так, может быть, ты познакомишь нас с этим… братишкой?

– Он вам, может быть, и не братишка. А может, и братишка. Я не знаю.

– Ты не уверена?

– Я не проверяла. Хотела показать его Бет, но как-то все откладывала. А теперь ее нельзя волновать.

– Зато меня можно – сколько угодно. Давай, братишка, расскажи все с самого начала. Может быть, я тебе чем-нибудь и пригожусь.

– Может быть. Иногда мне кажется, что ты единственный, кто меня терпит и не злится. Действительно братишка…

Кэт еще помолчала (прикинула, достаточно ли такой обработки, – подумал я цинично), спросила:

– Скажи, а ты смог бы ради меня, как ради Бет, бросить всю свою жизнь? Ну, если б ты в меня, а не в нее влюбился?

– В том, что ты сейчас сказала, есть две ошибки, – ответил я со всем своим математическим занудством, – или одна и та же, сделанная дважды. Я не влюблялся в Бет и не бросал свою жизнь. Я увидел Бет и понял, что это и есть моя жизнь. Моя возможность быть самим собой. И если я не решусь ради этого (то есть ради Бет) бросить все остальное, я просто трус, пустышка, и вообще я сам себе не нужен, а уж другим – и подавно. В каком-то смысле Бет – это я. Может быть, душа моя, если уж очень сильно выражаться. Хотя, конечно, нагло думать, что моя душа может быть так прекрасна.

– Нет, почему? – сказала Кэт авторитетно и заинтересованно. – Душа не может быть уродкой, если ее не уродовать нарочно.

– Так что же, твой друг никак не выберет между тобой и бизнесом? – спросил я нахально.

– Не смей так говорить! – вспыхнула Кэт.

– А почему? Можешь расценивать это как родственную ревность. Не хочется мне отдавать тебя какому-то капиталисту, который к тому же слишком долго думает.

– Капиталисту? – Кэт расхохоталась. – Ты действительно мыслишь такими категориями?

– У нас теперь так принято шутить, – отмахнулся я нетерпеливо. – Так что у вас с ним за история? Рассказывай, не мучай. Я же умру от любопытства.

История была такая. Лет пять тому назад, во время фестиваля в Каннах, Кэт стало очень скучно на какой-то вечеринке – или приеме? (Для меня разница между этими мероприятиями несущественна.) И вдруг к ней ловко присоединился приличный незаметный молодой человек лет двадцати пяти. Он утверждал, что уже имел честь однажды быть ей представленным, что их знакомила некая герцогиня в некоем замке. Кэт знала герцогиню, знала замок, но молодого человека припомнить не смогла. Однако он действительно знал имя, под которым Кэт обычно куролесила в Европе, напомнил ей свое – Альбер де Шамбор (вот так! Что называется: хотите верьте…).

А главное, развлек ее каскадом умных, острых и неизбитых замечаний по поводу происходившего вокруг. Кэт поболтала с ним, получила от беседы удовольствие, как от американских горок. Было в нем что-то завораживающе опасное, но это ей больше всего и понравилось.

Альбер стал следовать за ней как тень и скоро начал не столько говорить, сколько расспрашивать, причем давал понять, что ему кое-что о ней известно.

– Но что он мог обо мне знать? – беспечно заявила Кэт. – Я морочила ему голову, сочиняла небылицы о своей родословной, о дедушкиных копях и бабушкиных поклонниках. Он ахал и всему как будто верил. Или не верил, а показывал мне, что понимает: это у нас игра, и он от нее в восторге.

И вот однажды Кэт начала рассказывать ему сказки про волшебную страну Иллирию и про бессмертных вил (я едва не застонал, услышав это).

– Он сказал, что фольклор южных славян ему чрезвычайно интересен, и даже стал записывать мои рассказы. Сказал, что хочет их опубликовать, спрашивал, как звали нянюшку, которая мне все это рассказывала, и сколько ей было лет.

Кэт надолго исчезала из поля зрения родовитого бизнесмена, и он стал уговариваться с ней о встречах.

– Вот, собственно, и все, – сказала Кэт растерянно.

– Положим, самое интересное ты мне не рассказала.

– Спрашивай. Я не знаю, что тебе еще рассказывать.

– Он как-то изменился за пять лет?

– Да, постарел, пожалуй. На лбу появились залысины. Он много работает.

– А твоим возрастом он не интересовался?

– Нет. Это же неприлично! И потом, дамы в обществе умеют выглядеть отлично и в сорок лет, и в пятьдесят.

– Отлично – да. Но девочкой… Хотя, конечно, я тут не специалист. Скажи, но если вы давно знакомы, почему ты не знаешь, кто он тебе? Он делал предложение?

– Нет. Не совсем. Он предлагал взглянуть ему в глаза.

– А ты ему и про глаза рассказывала?

Кэт смутилась и стала оправдываться:

– Ну, а что тут такого? У нас везде рассказывают эти сказки.

– Нет, не везде. Я выслушал тут сотни сказок, когда болтался с Тонио по посиделкам, но про глаза мне никто не сказал. По-моему, это секретная информация.

– Да все равно! Если он суженый, то уж так тому и быть, а если нет, то он не опасен.

– Я в этом не уверен. Вилы поддаются гипнозу, ты не знаешь?

– Никогда не слышала.

– Но ты не захотела посмотреть ему в глаза?

– Нет.

– Почему?

– Он очень настаивал, а я не люблю, когда на меня давят. И потом… я не хочу, чтобы он был моим суженым.

– Ну и пошли его подальше!

– Легко тебе говорить! А если это все-таки он?

– Но если ты не хочешь, чтобы это был он, значит, ты его не любишь, он тебе чем-то неприятен, и это точно не твой суженый.

– Да ничего это не значит! – сказала Кэт с усталой горечью. – Я же люблю чужого суженого, значит, вполне могу не любить своего. А потом меня, очевидно, отпустит это безумие. С чем я тогда останусь?

– Бедный мой братишка, – сказал я, – что-то тут не так…

– Тут все не так, – кивнула она безучастно. – Когда я вижу эти его лысины, да еще вспоминаю, что у других растет на голове… (Она покосилась на меня, то ли оценивая шевелюру, то ли ища сочувствия).

– Пять лет для человека очень много, – решил я чуть переместить акценты. – Его бы тоже надо пожалеть и отпустить на все четыре стороны, если он точно ни при чем. Ведь он совсем состарится, пока ты будешь сомневаться.

– И облысеет, – вздохнула Кэт. – Богатый человек, мог бы и полечиться как-то.

– Если ты ему скажешь что-нибудь подобное, он никогда тебе этого не простит. Знаешь, что надо сделать? Пригласи его приехать морем. Официально, по всем правилам, письменно, чинно. Пусть пройдет морскую границу, а «летучие голландцы» скажут нам, друг он или враг. У тебя есть его адрес?

– Есть.

– А ты не проверяла, что это за дом?

– Дон Пабло для меня однажды проверял. Сказал, что это частное владение в горах – поместье и какое-то очень секретное предприятие. Все охраняется так, что не подступишься. Но Альбер мне так и говорил, что у него имение в горах и что он занят сверхсекретным производством.

– Его поместье далеко от нашей границы?

– Любые горы близко от нашей границы. Ты же знаешь. Так думаешь, мне нужно посмотреть ему в глаза?

– Наоборот. Думаю, это опасно. Похоже, он нашел какой-то способ морочить тебе голову.

– С чего ты взял? – вскинулась Кэт. – Может быть, он просто любит меня преданно и верно?

– Он согласится приехать морем?

– Вряд ли. Он знает про «голландцев».

– Ох, Кэтти! Впрочем, ты сама себе ответила. Он же небось внушал тебе, что пора решиться да пора влюбиться, – сказал я наобум и угадал.

– Конечно! Он мне всегда это твердит.

– Причем вполне успешно. Пока, правда, не в свою пользу, но это он еще исправит. Он тебе, кстати, не твердил чего-нибудь насчет превосходства французской расы?

– Ты никогда его не видел, а уже уверен, что Альбер – злодей. Это что, тоже родственная ревность?

– Я все лето пытался выследить охотников…

– Ах да, канализация!

– …и узнал много интересного. Их кто-то предупредил заранее, что граница будет наглухо перекрыта. Альбер об этом знал?

– Знал, – согласилась Кэт.

– В день моего приезда открывались обе границы?

– Да. Мы тогда не делали различий.

– Альберу известно об этом дне?

– Да. Я в шутку пригласила его – к сестре на свадьбу.

– Про этот праздник я уж не говорю. На чем он приезжал-то? На «Роллс-Ройсе»?

– Зачем спрашиваешь, если знаешь?

– А я не знаю. Я модели строю. Вот видишь, угадал.

Кэт помолчала и спросила как-то неуверенно:

– Ты думаешь, я совсем дура, раз со мной можно так играть? А какая-то девчонка уводит у меня любимого… даже если я неправильно его люблю.

– Я думаю… А что я думаю? Нам это в самом деле интересно? Какая разница, в конце концов, что думаю я или кто-нибудь другой?

– Лучше знать худшее, – буркнула Кэт.

Я оценил ее мужество, и у меня появились две идеи: одна жестокая, другая интересная.

– Я думаю, во-первых, что эта твоя неправильная любовь – защитная реакция и показывает, что у тебя великолепный механизм обороны, – начал я развивать интересную идею.

Кэт собиралась расплакаться, но была так удивлена этим заявлением, что даже забыла про истерику.

– Как это? – спросила она, хмурясь.

– А так! Альбер внушает тебе: мол, давай, влюбляйся, что ты, хуже других? Да сколько можно прозябать, глупо быть старой девой и вообще…

Кэт недоверчиво на меня покосилась.

– Откуда ты знаешь? Ты сам, что ли, такое говорил?

– Нет, не успел. Это обычно говорят пошляки, которым за тридцать, молоденьким наивным девочкам. За такую тебя, видно, и держат. А ты говоришь – старуха… Ну ладно. А твой защитный механизм, во-первых, не дает тебе влюбиться в плохого человека – только в хорошего. Вот он и подставляет тебе парня, которого любят все без исключения: и Бет, и я, и даже Кронос. Почему бы его не любить? Хороший парень. Добрый, симпатичный, талантливый. Но при этом твой защитный механизм подсовывает тебе заведомо неподходящего парня, чтобы ты не выскочила замуж не за того. Пока нужный не нашелся. Это первое, о чем я подумал.

– Надо же… Ну ладно. А второе?

– Второе? После этой дикой ночи я вспомнил про настоящую войну, которая идет на моей родине. Там про порез стеклом не разговаривают. Там пленным руки могут отрубить, а глаза – выколоть. И это еще не самое страшное, что могут сделать.

– Ты нарочно это говоришь? – гневно спросила Кэт.

– Как тебе сказать? Я всю ночь ждал, чем кончится эта охота: все опять обойдется, или утром найдут изувеченный труп. Или не найдут, и мы никогда не узнаем, где и как пытали наших ребят.

– Прекрати!

– Я не могу это прекратить. Ведь не я открываю границу.

– Чего ты хочешь? Чтобы я стала считать Альбера врагом?

– По крайней мере, чтобы ты учитывала, что он может оказаться врагом. Ты королева, Кэтти, от тебя зависит жизнь многих людей! Что ты все-таки знаешь об Альбере?

Кэт долго думала и, наконец, честно сказала:

– Ничего.

– У него есть друзья в том обществе, где вы встречаетесь?

– По-моему, нет. Мне нравилось, что он такой же одинокий и загадочный, как я.

– А ты рассказывала ему про задачу, про щит, колпак и прочие штуки?

– Нет, – Кэт слабо улыбнулась. – Я хвалилась своим могуществом, а это как раз та область, где я потерпела поражение.

– Я тебя очень прошу, Кэтти, не говори ему об этом ничего.

– Хорошо, – кивнула Кэт, прищурясь, – о чем еще ты хочешь попросить?

– Я попросил бы, чтобы ты его отставила и выбросила из головы. Сходила бы на Круг, пока мы тут, потом поцарствовала бы в свое удовольствие. А там, глядишь, все как-нибудь уладилось бы.

– Ну да! Небось мечтаешь выдать меня за своего приятеля безродного?

– Какого? – изумился я.

– Да этого шкипера… Он имел наглость в меня влюбиться. Смотрит какими-то ополоумевшими глазами.

Я чуть не начал ржать и биться от такого поворота. С трудом сдержался и спросил невинным голосом:

– Но разве вам, вилам, мы все не кажемся одинаково безродными? Что шкипер, что бизнесмен, что математик? (Об украденном неведомо где художнике я промолчал: а вдруг Кэт тешит себя надеждой, что его украли в семье каких-то королей в изгнании?)

– В каком-то смысле ты, конечно, прав, – важно кивнула Кэт, – но все равно с его стороны это наглость.

– А ты уверена, что он влюблен? Может, у него это так – патриотический восторг? Вообще-то мне такая мысль в голову не приходила – сватать тебя за Тонио. Хотя, знаешь, у него есть одно очень важное достоинство – он замечательно танцует (на тему шевелюры я решил не выступать в интересах собственной безопасности. У Кэт горячий нрав, так легко и своих волос лишиться). Говорят, он отплясывает просто лучше всех.

– Кто говорит? – фыркнула Кэт. – Сестра считает, что ты танцуешь лучше.

– Ну, мало ли что… Бет пристрастна. В суде ее показания не приняли бы в расчет. А что, она не погнушалась танцевать с каким-то шкипером?

– Для нее все равны. Она не делает различий.

– Конечно, раз она королева, да еще вила, – повторил я свою мысль, стараясь издали поддеть и опустить Альбера, – ей все равно никто не равен.

– С другой стороны, в королеву на самом деле может влюбиться кто угодно, – сказала Кэт миролюбиво. – Даже шкипер. Это еще не значит, что он суженый.

– А знаешь, даже жаль. Он парень умный и надежный, красивый да еще веселый. Столько достоинств сразу редко у кого найдешь. Впрочем, тебе видней.

– Да я и не смотрела на него, – сказала Кэт с досадой. – При чем тут он?

– Не знаю. Что касается Альбера, ты все же не выскакивай за него сразу. Если он вдруг посватается. Даже если тебе покажется, что он твой суженый. Что-то тут все-таки не так.

– Нет, – Кэт устало откинулась в кресле. – Я за него не выйду, пока не разлюблю другого. Альбер, между прочим, это знает и согласен ждать. Потому, вероятно, и молчит, не лезет с предложением.