Текст книги "Граница горных вил"

Автор книги: Ксения Тихомирова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 33 страниц)

Глава 5
КАНИКУЛЫ У МОРЯ

Я встал до солнца, как и обещал. Ежась от утреннего холода, спустился по террасам сада на берег, в небольшую бухту, наполовину засыпанную камнями, но с чистой полосой песка у самой воды. Море было теплее воздуха. Я долго плавал и недоумевал, как такое может быть: ни ларьков, ни навесов, ни бутылок, ни окурков и, главное, ни души на берегу. Только крупные белые чайки бродили вдоль прибоя и что-то вылавливали в пене. Пока я плавал, взошло солнце, а по тропинке вниз спустился Тонио. Он спросил, как у меня дела.

– Отлично, – сказал я. – Но почему здесь так пусто? Ведь рядом город.

Тонио беспечно махнул рукой:

– А, места много. Каждый найдет то, что ему нужно.

Потом добавил:

– Там, за портом, есть детский пляж с… э-э-э… игрушками.

Тонио рассказал, что у него сегодня выходной, и он решил меня проведать. Мы разобрались в холодильнике и в ящике с продуктами, наладили и съели завтрак, посуду сложили в мойку, а сами, взяв по кружке кофе, устроились снаружи.

Тонио стал рассказывать, какие у меня возможности, то есть какие ресторанчики следует посетить, какие блюда перепробовать и куда вечером пойти потанцевать, в чем он всегда готов составить мне компанию. А я рассеянно подумывал, как бы его помягче разочаровать: что-что, а танцевать я здесь не собирался.

За этим разговором нас и застала Бет. Я ждал ее все утро и первым увидел, как среди зелени мелькнуло что-то белое и золотое. Я перестал болтать ногой и спрыгнул с деревянных перил галереи. Через мгновение Тонио тоже оборвал себя на полуслове и выскочил из-за стола. Вид у него был слегка ошарашенный (а я-то думал, что они приятели или, по крайней мере, хорошие знакомые). Бет посмотрела на него и на меня. Глаза ее смеялись, и мне тоже стало весело. Я вдруг уверился, что все, с чем я вчера заснул – правда, и ощутил себя готовым к новой жизни.

– Sit down, – объявила Бет и снова усадила нас неуловимо профессиональным жестом.

Я пододвинул ей свой пустовавший стул и предложил выпить с нами кофе. Бет кивнула. Тонио посмотрел на меня с комическим ужасом и прошипел:

– Кружка! Возьми мою!

На кухне мы нашли всего две кружки (не там искали). Моя стояла на перилах, свою он протянул с такой патетикой, что я не удержался – устроил для Бет цирк.

– Не надо волноваться. Кружка будет, – заявил я. – Вчера синьорина объяснила мне, что если здесь кому-то что-то нужно, оно само найдется.

При слове «синьорина» Тонио вздохнул и забыл выдохнуть. Бет еще раз взглянула на него и на меня.

– Вот-вот, попробуйте, – кивнула она мне. – У вас получится.

А что тут было пробовать? Я перегнулся через подоконник и вытащил из клапана рюкзака пластмассовую кружку – мое походное имущество. Тонио посмотрел на нее так, будто я кролика из шляпы вытащил. Бет звонко рассмеялась, а когда я ушел на кухню варить кофе, что-то сказала Тонио по-итальянски. Он ответил тихо и серьезно. Их разговор звучал, как музыка, но я ни слова не понял. Когда я вернулся, Бет говорила уже по-английски:

– Иван волшебник. И профессор. Все это правда, Тонио. Но ему очень трудно жить на свете, особенно в чужой стране. Вам (для себя я предпочел переводить их разговор как официальный) поручается устроить так, чтобы он, во-первых, не умер с голоду.

– Но это невозможно! – возмутился Тонио.

– Что невозможно? – в тоне Бет звучало этакое начальственно-предупреждающее изумление.

– Умереть здесь с голоду!

Бет вздохнула и покачала головой:

– Вы его недооцениваете. В общем, теперь это ваша забота. Сделайте все, чтобы Иван жил здесь приятно и без проблем. Это ведь просто.

– Очень просто, – кивнул Тонио. – Немного подучиться языку…

– Я постараюсь, – сказал я смиренно.

– Правда? Хотите знать язык? – обрадовалась Бет. – Я вас научу. Это несложно: он славянский… южно-славянский. А с итальянцами (Бет покосилась на Тонио) можно договориться хоть на пальцах.

Затем они с Тонио поделили мое время вперед недели на три. Мне дали право голоса при утверждении программы, но я им не воспользовался. Мне оставили достаточно свободы и покоя, а в остальном им виднее.

Бет скоро ускользнула с нашего кофепития. Я проводил ее до калитки, чувствуя себя натянутой струной.

– Когда я вас увижу? – спросил я.

– Когда хотите. Завтра. Каждый день.

– Хорошо. Завтра.

– Слушайтесь Тонио и постарайтесь отдохнуть, – сказала Бет с теплым участием. – Я вам все расскажу и объясню, но чуть попозже. Договорились? До свидания!

И вмиг исчезла за углом.

По плану мне вначале следовало наслаждаться растительным существованием. Бет посоветовала:

– Лучше в первую неделю не трогайте свою работу. Только измучитесь или испортите. Потом все само получится. Времени хватит.

На другой день она действительно принесла книги и кассеты, позанималась со мной раза два (мне показалось мало), и вдруг языковой барьер исчез, а мир вокруг стал легким и понятным. С полдюжины окрестных ребятишек помогли мне закрепить разговорные навыки. Мы облазили с ними прибрежные скалы, поднялись вдоль горной реки по колючему южному лесу и пару раз устраивали ночную охоту на крабов. Родители почему-то сочли, что со мной дети будут в безопасности. К счастью, мне не пришлось никого спасать ни в горах, ни на море. Погода была очень тихая: за весь месяц ни разу не штормило по-настоящему.

Я невольно сравнивал эту страну с давно знакомым Крымом, который мне всегда казался раем. Но Крым в сравнении с Иллирией казался теперь сух, бесцветен и бесплоден – прямо-таки суровая страна, и впрямь место изгнания, как жаловался сосланный в те места Овидий. А здесь было много быстрых и прозрачных рек. По берегам росла всякая роскошь: магнолии, платаны, тополя, померанцы, инжир и абрикосы. Оливы с серебряной листвой чуть не звенели под ветром, трава не выгорала, и в ней сами собой росли цветы. Скалы оказывались то голубым кремнем, а то и настоящим мрамором. Довольно скоро я запретил себе собирать камушки: коллекция могла стать неподъемной.

У меня оставалось время, чтобы валяться в саду на походной «пенке» под грушами, яблонями и всем прочим и читать местные детские книжки, ленясь заглядывать в словарь. Или часами плавать и бродить вдоль прибоя. Я отоспался за весь год, сам стал коричневым, а волосы выгорели до белизны прибрежного песка. И я почти не замечал, чтобы все это длилось. Время здесь в самом деле находилось в согласии с человеком и слушалось, как ручное.

Я оценил его верную службу, когда дело дошло до диссертации. Едва я разложил работу и стал в нее вникать, время как бы спружинило, и я единым махом сделал большой трудный фрагмент. Что-то подобное со мной случилось в библиотеке в первый день. Меня так же закутал кокон тишины и собранности. Я успел тогда невероятно много прочитать. В Москве моя работа встала из-за того, что я не мог сидеть над ней, не отрываясь и не считая времени. То, что я сделал здесь в первый же день, дома длилось бы от обеда до рассвета, а то и дольше. А здесь прошло часа два-три, был еще светлый ранний вечер, за мной явился Тонио, чтобы взять меня на посиделки (о них чуть позже).

Успех придал мне сил. Следующим утром я снова сел за диссертацию и сделал еще больше. И как-то очень скоро все закончилось. Я набирал текст на компьютере и редактировал – все между делом, если считать делом мой образ жизни. Историю о диссертации я еще вспомню – но не сейчас. Пока речь идет только о каникулах.

Тонио, как и было велено, научил меня жить без хозяйственных проблем и отучил стесняться безденежья. Тут действительно редко пользовались наличными, да и кредитная карточка никого не интересовала. Время от времени, когда Тонио вспоминал, что я не должен умереть с голоду, он приводил меня к себе домой, и его матушка кормила нас обедом – для профилактики. После этого обеда приходилось три дня приходить в себя. Матушка Тонио оказалась для меня таким же легким человеком, как он сам. У них был домик в пригороде, в двух шагах от порта, и она несколько раз заговаривала о том, не переселиться ли мне к ним, чтобы каждый день кормить хоть кого-то до отвала. Но я ни за что не хотел расстаться с гостевым домиком и свободой. Тонио меня понимал.

Он не сумел заставить меня танцевать, но уговорил побывать там, где танцуют, – чаще не в городе, а где-нибудь в окрестностях. Тонио знали во множестве прибрежных рыбацких поселков, и он являлся как свой человек на вечерние собрания, которые я назвал про себя фольклорными посиделками. Где-нибудь на краю деревни обязательно стояла корчма, а рядом с ней навес для посиделок, настил для танцев и большое оборудованное костровище. Там собиралась не только молодежь и время проводили не только в танцах. По вечерам туда сходилась вся деревня, так как в стране не существовало телевидения, и европейские станции тоже никто не принимал (об этом я узнал в один из первых дней). Это был не запрет, а что-то вроде аномалии. Аппаратура просто не работала – и все.

На посиделках много пели – и хором, и соло. У нас прежде тоже так пели, и я мог бы чувствовать себя в гостях у родичей – если не замечать различий, а они оказались не в нашу пользу. Здешнее собранное многоголосье так же отличалось от визгливых «Хаз-Булатов», как эти дружеские посиделки (с вином, между прочим) от наших пьяных гульбищ. Я с удовольствием слушал песни и смотрел, как другие танцуют. Не знаю, что уж Тонио там обо мне рассказывал, но меня всюду принимали более чем дружелюбно. И пока Тонио отплясывал, я выслушал множество местных историй и легенд. Рассказывали их, как правило, пожилые люди, довольные тем, что нашелся свежий слушатель. И вот что странно: хотя мы с Тонио бродили по приморским селам, легенды главным образом касались гор.

Во время путешествий по этой загадочной стране – морского с Тонио и сухопутных с Бет (о них я еще тоже расскажу) – я обратил внимание на одну горную цепь. Мне показалось, что она каким-то образом находится на равном и не слишком большом расстоянии от всего в этой стране. Некий срединный хребет, кольцо из гор, плавно огибающее центр страны. (Долину? Озеро? Плато?) Мы видели его отовсюду и часто двигались вдоль этого хребта, но ни разу не достигли «обратной стороны». Горы казались невысокими – не выше Крымских – и очень старыми, но я не заметил ни одного ущелья или долины, уходящей в глубь айлы. Впрочем, я не особенно искал. Так вот, рассказывали, что там, «на Круге», в горной стране, живут прекрасные вилы (или вильи). От мира смертных их волшебная земля отделена как бы порогом – невысокой отвесной скалой, на которую человек не может подняться, если его не проведет вила. Живут вилы в пещерах (то есть в пещерных дворцах, не иначе), купаются в источниках вечной юности, и времени для них будто не существует, пока вила не встретит человека, который отберет у нее крылья (в тех вариантах, когда у вил есть крылья), или волшебный пояс, или еще каким-то магическим образом не привяжет ее к себе.

Иногда этот брак становился достаточно долгим, чтобы успели вырасти дети: девочки-вилы и мальчики-люди. Об их судьбе мне приходилось читать в сказках, а здесь опять добавили подробностей. Сыновья вил, как правило, были от природы непревзойденными врачами-травниками, и, кажется, некоторые из них умели переходить горную границу. Или, может быть, их там всегда кто-нибудь ждал. А чаще оба – человек и вила – погибали юными, не оставив на земле следа.

Еще печальней звучали истории о человеческой неверности. Одну такую сказку я помнил еще с детства. Речь шла о королевиче, который променял вилу на дочь турецкого султана. По мере того, как таяла его любовь, таяла и маленькая вила. Она сделалась сначала ростом с девочку, потом стала крохотной феей, затерялась в цветах и исчезла совсем. Королевич, конечно, раскаялся, долго искал и звал ее, но все напрасно.

Редкая сказка кончалась так, как следует кончаться сказкам: «И стали они жить-поживать…» Я спрашивал:

– Что, и сейчас живут?

– Навряд ли, – отвечали мне со вздохом. – Человек что-нибудь да вытворит. Но больше о них ничего не рассказывают.

По мнению рыбаков, вилы никогда не причиняли людям зла, наоборот. Это необычайно добрые создания. Они не в силах пройти мимо чужой беды и не помочь. Особенно невыносимо для них детское горе. Рассказывали, что бывали случаи, когда вилы подбирали сирот и растили их как собственных детей.

Вилы очень смелы – то есть они вообще не умеют бояться, – но, как правило, не воинственны. На них напасть в принципе невозможно, но если задирают их соседей, вилы могут вмешаться, и врагам непоздоровится.

– А что будет?

– Ну что? Топнет ногой – с горы сойдет лавина. Или течет тоненький ручеек – и вдруг станет огромным водопадом и всех смоет.

Я спрашивал, есть ли у вил душа и кто их сотворил. В том, кто их создал, ни у кого сомнений не было: кто мог создать красивое и доброе? О душе мнения сложились разные. Одна версия приблизительно повторяла андерсеновскую «Русалочку»: своей души у вилы нет, но человек может с нею поделиться. Потому вила и умирает, потеряв любимого. Другая версия оказалась сложнее и тянула на апокриф. По этой версии вила была каким-то пробным вариантом Евы, который оказался чересчур удачным для Адама. Будучи воплощенной верностью, вила не участвовала в грехопадении, потому и смерть над ней не властна, пока она – из верности же – не разделит с человеком его смерть. В таком варианте у вилы есть своя душа. Беда лишь в том, что жить для себя, никого не любя, виле несвойственно. Рано или поздно она все равно встретит себе на погибель человека. И чтобы хоть немного облегчить судьбу добрых вил, им дарована страна, где люди лучше, чем все остальное человечество. Надежнее, честнее, порядочнее. С ними хоть как-то можно иметь дело.

Рассказчики не относили себя к этим особенным людям. Считалось, что такое племя живет где-то в горах, чуть ниже, чем проходит граница вил.

Я не стал спрашивать, как относится к этим историям местное духовенство. Какой смысл придираться к фольклору? Рассказчики, однако, как мне показалось, верили, что это не фольклор, а жизнь. Как-то я спросил седого рыбака, поведавшего мне про вилу и про юношу, который вздумал прикрывать чей-то отход за перевал:

– Когда это произошло?

– Да в прошлую войну. Вторую мировую.

– Что, на самом деле?

Рыбак уставился на меня в упор.

– Ну да! На самом деле. А иначе зачем, парень, я тебе это рассказывал? Да ты бы сам попробовал подняться на Круг! Тонио говорит, ты ходишь в горы.

– Хожу.

– Ну вот. Сходи, попробуй.

– Глядишь, и вилу встретишь, – добавил кто-то молодой.

Тут все, конечно, засмеялись. Идея подняться на Круг меня заинтересовала, но не было ни снаряжения, ни компании для такой экспедиции. А значит, по теории Бет, мне не следовало туда соваться. В возможность встретить вилу я, конечно, не поверил.

Глава 6
ПРОГУЛКИ С БЕТ

Все, о чем я только что рассказывал с научной добросовестностью, меня тогда почти не занимало, поскольку я по-настоящему увлекся одной Бет.

У нее был талант являться вовремя и куда следует. Мне кажется, мы с ней даже не договаривались о встречах, а просто знали, где и когда оказаться.

Мы начали с академических мероприятий. Бет учила меня языку и показывала город. Мы долезли до самой маковки горы, на которой он расположен, до собора с понятной золотой главой, и, остановившись у его ограды, взглянули сверху на деревья, крыши и фонтаны. Однажды вечером мы забрели на концерт струнной музыки прямо на одной из площадей.

Это была короткая эпоха первого знакомства. Встречаясь, мы обменивались быстрым взглядом, взаимно подтверждая, что у нас все в порядке, то есть мы держимся друг друга, хотя и не говорим об этом вслух. Вслух мы выдерживали этикетный тон на «вы».

На этой первой стадии влюбленной лихорадки я еще смог легкомысленно отчалить на «Дельфине» и два дня плавал с Тонио и его командой вдоль берегов Иллирии (это мероприятие «стояло в плане»). Плавалось нам приятно. Я оказался совершенно равнодушным к качке, да ее почти не оказалось. «Дельфин» – почтовый катер. Он деловито брел от одного рыбацкого поселка до другого, кого-то подвозил, что-то сгружал, где-то действительно брал почту. Я помогал, чем мог, но больше сидел на палубе, смотрел, как проплывали берега и облака, и радовался ветру, бежавшему навстречу «Дельфину». Кажется, в глубине души я поверил, что, когда мы приплывем обратно, Бет вот так же прибежит встречать меня на пристань. Но Бет в порт не пришла.

Мы возвратились к концу дня. Я зашел в домик, потоптался в нем без смысла и цели. Собрался и ушел в город. Один. Как в первый день. Не то чтобы я не знал, как найти Бет по телефону, но это было совсем не то, чего я хотел.

В городе начинался вечер. Каждый раз это напоминало пролог блестящей оперы вроде «Севильского цирюльника» или веселого балета. Увертюру я просидел в кафе: что-то жевал и смотрел, как улица наполнялась людьми. По вечерам здесь, кажется, никто не оставался дома. Вся жизнь происходила под открытым небом. Наконец я решился стать из зрителя статистом. Мой вид вполне годился, чтобы слиться с местным кордебалетом: все белые рубашки так мерцали в полутьме, будто их кто-то подсвечивал.

Этот театр меня развеселил. Я даже попытался поймать ритм, в котором двигался наш авангардный хоровод, – чтобы не испортить свою «партию».

Когда-то в детстве меня записали в хореографическую студию. Не то чтобы в серьезную, а так, слегка – «ради осанки и манер». Бабушка настояла. Конечно, я сбежал оттуда сразу, едва перешел из английской школы в математическую (то есть занялся самоутверждением). И от избытка манер тоже яростно избавился. Но навык остался, и теперь музыка и движение втягивали меня в непредсказуемую авантюру.

Музыка звучала как будто за углом. Не очень громкая, «живая», традиционно танцевальная. Я поворачивал за угол – там не было ни танцев, ни оркестра, а музыка опять звучала рядом и заманивала на праздник, близкий, но ускользающий.

Так я кружил по городу, пока течение не вынесло меня на маленькую площадь, где мы с Бет стояли в первый вечер. Тогда площадь была пустой и тихой, теперь здесь оказался самый центр вечернего веселья. Это тут играла музыка, мерцали огни и танцевала целая толпа народа. Вся площадь стала бальным залом, а тротуары – уличным кафе.

Пока я шел к далекой музыке, я был почти готов пригласить любую барышню и танцевать, как Тонио на посиделках, – только не здесь. Здесь, как из-за угла, на меня разом накинулись тоска по Бет, острое одиночество и ощущение потери.

Я посмотрел на окна дома, который мне показывала Бет. Они оставались темными и все так же наглухо закрытыми – будто там никто и не жил. Подошел к деревцу под балконом, встал под его кроной. И тут случилось чудо.

Волна танцующих вдруг выплеснулась на тротуар, нас всех встряхнуло, как в автобусе. Кто-то стал падать, кто-то засмеялся, кто-то пытался пронести над головой стакан с вином, и оно взлетело вверх, как мокрый фейерверк, а я поймал и удержал за плечи девушку, которую выбросило прямо на нас – на дерево и на меня. Волна тут же отхлынула, а я остался со своим уловом, то есть с Бет.

– Это ты… вы? – спросила она изумленно.

– Лучше «ты», – подсказал я.

Она кивнула.

– Как хорошо, что я тебя нашла! Ты собирался танцевать?

– Нет. Да. Пойдем?

Мы проскользнули в небыстрое круженье пар. Вести Бет – все равно что танцевать с солнечным зайчиком. Мы продолжали говорить, почти не замечая своих движений, Я спросил:

– Ты действительно искала меня?

– Да. Не нашла и испугалась. Мне показалось, что я тебя больше не увижу.

Сердце у меня дрогнуло. Так сразу? Ну и пусть. Зачем тянуть? Я начал подбираться к сути.

– Я почему-то ждал, что мы встретимся прямо на берегу. Но ты не пришла, и я подумал, что нам не нужно больше расставаться… никогда. Бет, я…

Бет резко сжала мое плечо и так же резко опустила голову.

– Не надо! Ничего не говори.

– Почему?

– Подожди. Просто подожди…

– Какой смысл? Все равно ничего уже не изменится.

– Ну и хорошо, если не изменится.

– Тогда чего нам ждать?

– Я не хочу, чтобы ты потом жалел, – сказала Бет, не поднимая головы. – Не хочу поймать тебя на слове. Лучше ничего пока не говори, что бы ни значили для тебя слова.

– Слово есть слово, оно очень много значит. Я все равно его скажу – сейчас, через два дня, через неделю. Какая разница?

– Но ты… ты ничего сейчас не понимаешь. Нельзя же так – вслепую! У тебя еще есть время, чтобы подумать… Иванушка.

– Не жги мою лягушечью шкурку?

Бет кивнула.

– Скажи, – попросил я, – у меня есть хоть один шанс?

– Да, есть. Все зависит от тебя.

– Что я должен делать?

– Думать.

На этой ноте музыка вдруг кончилась. Мне только и осталось, что легонько поклониться и отвести Бет к деревцу – как будто именно оно опекало на балу мою испуганную даму.

– Я постараюсь действовать осмысленно, – сказал я, пытаясь немного ее успокоить. – И вообще я не авантюрист. Хоть этого ты можешь не бояться.

Бет посмотрела на меня искоса, что-то обдумала и спросила:

– Ваня, сколько тебе лет?

– Двадцать четыре. Это важно?

– Важно. Сначала я подумала, что ты школьник. Тоненький беленький домашний мальчик («А я-то думал – я большой и сильный», – прокомментировал я «в сторону»). Но ты ведь все решаешь за себя сам?

– Да, и уже не один год. Я взрослый, Бет.

– Я поняла, – кивнула Бет. – А уж танцуешь ты как в прошлом веке, когда все танцевали на балах.

– Ты думаешь, я настолько взрослый? Нет, тех балов я не застал.

– Дело не в возрасте. Ты движешься и держишься, как принц, который путешествует инкогнито.

– Нехорошо смеяться над провинциалом.

– Это ты-то провинциал? Ну, нет! Россия не провинция, и ты для провинциала слишком уверенный. Не напоказ, а в глубине души. Разве не так?

– Наверно, так. Не знаю. Тебе виднее, какой я.

Вокруг нас двигалось, шумело и смеялось множество людей, и я почувствовал, что устал быть среди толпы. Взглянул на темный бельэтаж, подумал вслух:

– Если б мы не стояли под твоими окнами, я мог бы долго провожать тебя домой.

– Ты в самом деле можешь провожать, – вдруг согласилась Бет. – Здесь сейчас никто не живет. Да и вообще тут в некотором роде явочная квартира. Сюда являются все, кому не лень. Проходной двор. Но сейчас некому толпиться: сестра уехала, ребята тоже. Пойдем?

Мы пробрались сквозь толпу и вышли на бульвар, под сень больших деревьев. Свет проникал туда довольно слабо, шум затих, и Бет сказала, продолжая разговор:

– Ты действительно не авантюрист. Почти. Но ты попал в иррациональные обстоятельства. И будет лучше, если ты сам в них разберешься.

– Это правила игры?

– Нет. Но мне кажется, что ты поверишь только себе самому, особенно когда столкнешься с этим иррациональным.

– Почему-то я до сих пор ни с чем таким особенным не сталкивался.

– Сталкивался, просто не обращал внимания.

Далеко впереди показался свет: бульвар упирался в перекресток или уже в набережную. Я остановился.

– Ты устал? – спросила Бет.

– Устал от шума, света и толпы. Мы можем постоять тут три минуты?

– Конечно, можем.

Бет больше не казалась испуганной девочкой. Это был вполне взрослый и вполне уверенный человек, с которым можно было, не дрогнув, обсуждать все, что угодно. Я сказал:

– У меня есть один вопрос, и он мешает мне думать о другом. А нам ведь важно, чтобы я думал?

– Важно, – согласилась Бет.

– Ну, так вот. Правильно ли мне показалось, что ты – ты сама! – не скажешь мне «нет»? Или вопрос не решен?

– Вопрос решен, – ответила Бет твердо. – Ты все правильно понял. Только дело сейчас не в том, что решу «я сама»…

– Нам предстоит встреча с Кащеем?

– Нет, Кащея я уже переиграла. И ты переиграл – когда решил задачу. Встретиться с ним, конечно, можно… Но ты уверен, что готов жить в сказке?

Я осторожно взял ее за плечи и попытался заглянуть в глаза, но было слишком темно.

– Ну конечно, ты бываешь лишь в сказках, – сказал я тихо.

– Я не бываю, я есть, – сказала Бет все так же твердо. – А ты и сам Иванушка…

Дальше все оказалось просто, легко и удивительно по-детски. Вот так бы я, наверно, целовал в макушку свою младшую сестренку – если б она у меня когда-нибудь была. Не буду, впрочем, врать, что дело так и кончилось макушкой.

Над нами, наверху, в кронах деревьев, шумел ветер. А нам какое дело?

– Разбойник ты, Иванушка, – сказала Бет. – Ты же теперь совсем не сможешь думать.

– Смогу. Теперь как раз смогу. А во-вторых, я не разбойник и даже не совсем дурак. Я умею слушаться. Сделаю все, как ты скажешь – раз уж я ничего не понимаю в иррациональных обстоятельствах.

– Тогда… не надо больше так… Все-таки подожди.

– Да, хорошо. Слово даю, что до решения всех проблем буду вести себя, как дипломат на королевском приеме. И думать тоже обещаю.

Положим, от обещания до исполнения могло пройти сколько угодно времени, если бы ветер не переменился. Ровный шум перешел в резкие порывы.

– Дождь будет, – сказала Бет как-то отстраненно.

Вдали как будто громыхнуло. Следующий порыв ветра плеснул в нас холодом и влагой.

– И очень сильный, – сказал я. – Бежим куда-нибудь.

Мы побежали вниз по бульвару, к свету и людям.

На перекрестке, в строгом соответствии с теорией «вседостаточности», стояло несколько машин. Таксист болтал с другим шофером. Увидев Бет, он бросился навстречу, распахнул дверцу машины и просиял всем существом.

– Вот хорошо, – сказала Бет. – Сначала отвезем тебя, потом – меня. Мне дальше.

Но у меня сложился другой план.

– Для тебя безопасно ехать одной в такси? – спросил я.

– Для меня? – она словно удивилась. – Да. Абсолютно.

– Ты уверена?

– Вполне. Не беспокойся об этом.

– Хорошо. Тогда пусть он везет тебя, а я дойду пешком. Здесь близко.

– Сейчас ливень начнется.

– Я успею. Садись.

Бет послушалась. Водитель захлопнул дверцы и уехал, а я, не торопясь, спустился к порту. Дождь накрыл меня на финишной прямой. С меня текли ручьи, по улице неслась река, а в море, вниз, летели водопады. И все это гремело и сверкало.

Войдя в свой домик, я не стал даже щелкать выключателем. Сказалась давняя привычка – в Крыму в грозу никогда не бывает света. Свечка и спички лежали на кухне. Неверный теплый огонек освещал ванную, пока я отмокал в горячей воде. Потом я нашел в шкафу бутылку местного вина (очень хорошего – здесь, кажется, из принципа не делали ничего «так себе» и хуже), сел для профилактики пьянствовать и думать. Раз обещал – куда же денешься?

Дождь шумел усыпляюще, и я чувствовал легкую качку – будто опять сидел на палубе «Дельфина», но голова оставалась довольно-таки ясной. Одна проблема стала очевидной сразу. Россия не провинция – конечно, кто бы спорил. Нет над нами Рима и никакого кесаря. (Об этом можно даже отчасти пожалеть: у римлян сроду не было проблем с порядком, вот уж кто наши антиподы по менталитету.) Так вот, Россия не провинция, но разделить мое столичное житье – по-моему, я этого не стоил. И даже если Бет согласилась бы на такое, я все равно не имел права везти ее в Москву. Я мог только догадываться, какая сила охраняла границы этой страны, но за ее границами мы станем «абсолютно уязвимы», как сказала Бет в первый вечер. Из этого следовало лишь одно реальное решение, и я не был к нему готов. За первой мыслью потянулись и другие… Нет смысла все их пересказывать.

Наконец моя свечка оплыла, а кружка опустела, и я решил, отставив ее в сторону, что думать можно в темноте и лежа. А едва лег, как тотчас заснул и спал по-московски – полдня. К счастью, никто не зашел навестить меня с утра пораньше, не полюбовался на этот натюрморт с бутылкой.

Бет появилась позже, на закате. Взглянула на меня исподлобья, кивнула.

– Ты начал думать.

– Да, я уже вменяемый, со мною можно иметь дело.

С этого началась новая эпоха нашей жизни. Мы часами бродили вдоль моря. То по камням, то по песку, то прямо по воде, из бухты в бухту, а потом обратно. Мы никогда никого не встречали, и я подозревал трюки с пространством, но вел себя, как обещал, дипломатически корректно, без экзальтации. Мы просто разговаривали. Отвечали на вопросы.

Бет первая начала спрашивать и слушала меня так, что я выложил ей всю мою жизнь во множестве деталей. Эффект был поразительный. Сначала жизнь слилась с накатом волн и вкрадчивым шипеньем пены, с нее смыло тяжесть и боль, и осталась почти сказка. Потом мне начало казаться, что Бет всегда находилась со мной. Маленький вдумчивый свидетель, сопереживающий мне шаг за шагом. Я рассказал ей даже про свою почти женитьбу (в общих чертах – по ходу сюжета). Бет выслушала спокойно и сказала:

– Теперь понятно, почему тебя так легко отпустили из Москвы. Вы поссорились?

– Нет. Просто она нашла себе другого парня, который ей больше подходит.

– Значит, прогадала, – кивнула Бет с уверенным и удовлетворенным видом. – Так всегда бывает.

Мои расспросы оказались менее удачны, как и ответы Бет. Из них не складывалось цельной картины. К тому же иногда Бет смотрела на меня, будто просила пощады, и говорила:

– Можно, я расскажу об этом позже?

Я не настаивал. Мне хотелось самому разгадать логику ее ответов и отказов, но ничего не получилось. К примеру, Бет охотно обсудила со мной решение задачи. Я показал свое, она – свое. Мое было короче, и Бет обрадовалась несказанно, даже захлопала в ладоши:

– Вот оно что! А я-то мучилась. Здесь и запнуться негде. Какой ты молодец!

Зато она не любила вспоминать детство, да я и сам вскоре перестал ее об этом спрашивать. В детских воспоминаниях Бет всегда присутствовала ее сестра, Кэт, которая мне, надо сказать, сразу не понравилась. Все началось с того, что я спросил у Бет, почему на нее не оборачиваются в толпе. На мой взгляд, Бет на любом фоне смотрелась, как жар-птица, от которой невозможно отвести глаз.

– Люди хорошие, – сказала Бет. – Они понимают, что я тоже хочу жить. Вот на сестру иногда оборачиваются: она красивее меня. По крайней мере, ярче.

Значит, нахалка, решил я для себя и закрыл тему. Все же Бет между прочим рассказала мне, что они с сестрой даже не помнят своих родителей. Их воспитывали под присмотром опекуна (вроде дедушки, но не родственник), который и сейчас здравствует, но в жизнь сестер больше не вмешивается.

– Мне кажется, в детстве мы только и делали, что учились, – сказала Бет, глядя куда-то в море.

В это легко верилось. Бет знала очень много и знала в совершенстве. Она свободно говорила едва ли не на всех европейских языках. Почему-то я принял это как должное, зато был потрясен, когда она прошлась по моей диссертации. Это вышло как-то само собой.

Однажды Бет застала меня за работой. Я занимался неполезным делом: вычитывал с экрана большой готовый фрагмент. Бет тихо села рядом и смотрела на экран без комментариев. В конце сказала:

– Да, красиво. А можно посмотреть все с самого начала?