Текст книги "Осколки (СИ)"

Автор книги: Ксения Ангел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 32 страниц)

Он провел пальцем по лбу Ульрика, который тут же покрылся испариной.

– Виллард похитил Ча, – напомнил он исполненной негодования чародейке, поднялся, снова взял ее руку и прислонил ладонью к груди пленника. – Разве это не идеальное наказание для него?

На этот раз она не стала вырываться. Дышала только тяжело, прерывисто, и высокая аккуратная грудь вздымалась под дублетом. От нее пахло летней грозой, и запах этот дурманил. Кожу покалывало от прикосновений.

– Вы забываетесь, милорд! – раздался откуда-то издалека голос Роланда. Лаверн прикрыла глаза, но ничего не ответила, лишь сильнее прислонила руку к коже пленника.

– Не надо, прошу… – жалобно всхлипнул он. – Я виноват! Я предал тебя. Прости… прости меня!

Он разрыдался, как ребенок. Крупные слезы текли по исхудавшим щекам, но Лаверн даже не взглянула. Норберт возник у ее правого плеча, коснулся осторожно, будто боялся обжечься.

– Позволь судить его по закону.

– Законы слишком переоценили, Роланд, – сказала она, и в голосе ее Сверру почудилась усталость. – Очень часто они не работают.

С ладони ее соскользнуло заклятие, покрыло кожу Ульрика серебристым сиянием. Сам он побледнел и рот раскрыл, как рыба, выброшенная на берег. Колдун попытался вырваться, но мертвецы держали крепко.

– Осторожно, не убей, – шепнул Сверр Лаверн на ухо, касаясь губами мочки. – Медленнее… вот так… Слышишь, как он дышит? Не забывай о сердечном ритме.

Его собственное сердце билось быстро, в голове шумело от предвкушения. Он и не думал, что сможет в ближайшее время испробовать свое открытие на человеке. На живом человеке, с бьющимся сердцем… Во-первых, мало кто из магов обладал способностью убивать настолько медленно, как это выходило у Лаверн. Обычно подобное было под силу колдунам, но убийственное проклятье невозможно было остановить, насколько бы осторожно и прицельно оно не действовало. Его можно было лишь замедлить или полностью снять. Во-вторых, Капитул негативно относился ко всякого рода экспериментам: Атмунд, помнится, весьма категорично высказался об экспериментах Сверра с растениями. Что будет, когда он узнает об Ульрике, Сверр старался не думать.

Атмунд был закостенелым поклонником традиционных ценностей и считал, что дело некроманта – поднимать трупы. За отсутствие гибкости отец его и презирал…

– Довольно, – остановил он Лаверн, осторожно убирая ее руку от груди Ульрика, который уже потерял сознание и обмяк в руках конвоиров. Практически мертв. Идеально. – Теперь моя очередь.

Ритуальный клинок вышел из ножен легко. Сверр обнажил запястье, исчерченное вязью бледных шрамов, провел по нему лезвием, позволяя алым каплям бисером выступить на коже. Воскрешающие руны легли на лоб и щеки пленника. Лаверн отступила на шаг, и Сверр чувствовал спиной ее прожигающий взгляд. Сила откликнулась легко, и слова были произнесены. Он дал знак мертвецам, те выпустили Ульрика, и тот мешком рухнул на пол. По телу колдуна пошли судороги, его выгнуло дугой, из распахнутого рта вырывались хрипы, и кровь тонкой струйкой стекала на подбородок. На глазах выступили кровавые слезы.

– Прекратите это! – вскричал Норберт, опускаясь на колени рядом с Ульриком и придерживая его голову. – Именем короля я приказываю вам остановить ритуал. Вы убиваете его.

– Он же не мертв, – усмехнулся Сверр. – Когда все закончится, сердце снова будет биться, как обычно, а воздух – вдыхаться и выдыхаться. Единственное, что изменится: Ульрик станет послушен. Это ведь то, чего все мы хотели, правда?

– Уверен, Капитул с удовольствием рассмотрит мое обвинительное письмо, милорд, – прошипел змеиный лорд. – Ваши эксперименты незаконны!

– Пока незаконны, – поправил Сверр. – Скажите, лорд Норберт, на поле брани, о котором вы недавно упоминали, вам доводилось убивать?

– Доводилось, и вам об этом известно, – огрызнулся он. – Но это, – он указал на постепенно затихающего колдуна, голова которого покоилась на его коленях, – не поединок. Не смерть в бою. И даже не казнь. Это… – Он перевел взгляд на Лаверн. – Помнишь, что ты сказала мне в саду в ночь Млекфейта? О моем дяде и его ферме рабов? Посмотри на него! Посмотри на Ульрика и скажи, в чем разница? Да, он предал тебя. Он предал своего короля, приведя степняков на землю континента и пытаясь похитить члена твоего клана. Ты под защитой Эридора, и он судил бы его по закону, клянусь честью! Но это… Разве этого ты хочешь? Превращать людей вокруг себя в послушных кукол, чтобы они тебе служили? Чем это лучше, чем просто надеть на него ошейник?

– Я не… – Лаверн побледнела и покачала головой. Отвела взгляд, и Сверр понял: пламенная речь Норберта достигла цели.

Чародейка развернулась и резко вышла из чертога, задев бедром подсвечник, удерживающий угол карты. Тот упал, и свечи, ломаясь, рассыпались по полу.

Сверр подумал, что ярость – не единственное, что делает Лаверн неуправляемой. Есть эмоция куда более опасная, смирить которую еще сложнее.

Страх.

Берта

– Ты должна следить за стежком, вот так, видишь?

Берта смотрела. И пыталась повторить. У тетушки Эдель стежки всегда выходили ровные, и вышивка казалась идеальной. Витиеватые узоры. Удачно подобранные цвета. Ловкие пальцы, удерживающие иглу, и она вовсе не пытается исколоть их, как в руках Берты. С полотна тетушки на Берту смотрел глаз черного ворона – символа рода Бриггов.

– Боюсь, у меня нет к этому способностей.

Она сдалась и отложила шитье. Вздохнула. Из окна лился непривычно для их краев солнечный день, и девочке хотелось на волю – в лес, на ту поляну, где навязчивый шепот не достанет ее. Матушка обещала, что после окончания работы отпустит ее с нянечкой немного погулять, но Берта знала, что не посмеет пойти туда не в одиночестве. Не откроет тайное место вечно недовольной Вирте, у которой каждая мысль непременно вырывается звуком.

– У тебя получится, – приободрила тетушка и улыбнулась. Улыбка ее была солнечной, открытой. – Мастерство требует усилий.

И Берта послушно взяла пяльцы снова. Ей хотелось понравиться Эдель, заслужить ее одобрение. Семья матушки всегда пугала девочку. Ее дед – высший лорд и хранитель запада – казался ей высеченным из камня. Холодные глаза, останавливаясь на Берте, пронзали взглядом насквозь, и она всегда робела в его присутствии. Его жена, леди Лингрид вообще делала вид, что Берты не существует, а тетушку Аврору, которую Берта искренне любила, считала чуть ли не мусором. С дядюшками она была мало знакома – они редко посещали Клык. Наследник ее лорда-деда всегда находился в разъездах и учился дипломатии у лучших преподавателей Капитула, младший брат матушки, Лорен, семи лет от роду готовился стать хорошим воином и защитником западных земель. Берта слышала, что он мечтает о вступлении в Орден, и мысль эта ей казалась скучной. Уехать из родного дома для того, чтобы служить верховным Капитула, не иметь ни жены, ни детей – слишком большая жертва.

Впрочем, каждый из них жертвовал чем-то, Берте ли не знать. Ее жертва выглядела так и вовсе непомерной, если не думать, к чему в итоге она приведет. Но все же, сколько Берта ни пыталась проникнуться родственными чувствами к семье матушки, у нее не выходило.

Иное дело Эдель.

В чертах тетушки отсутствовала холодная резкость, присущая ее роду. Лицо ее было слегка округлым, миловидным, а на щеках оживали ямочки, когда тетушка улыбалась. Улыбалась она часто. И говорила много, особенно когда знала, что ее лорда-отца нет в комнате. Она щебетала. И щебетала. И Берта невольно улыбалась тоже, а в груди становилось тепло от несущественных рассказов юной леди Бригг. Эдель рассказывала об искусстве врачевания. О том, как выходила целое семейство в призамковой деревне, заразившееся зеленой лихорадкой. Отца семейства, сорокалетнего торговца, привезшего болезнь с севера, спасти, увы, не удалось – слишком уж хворь укоренилась. Но его жену и четверых детей Эдель выходила самолично, сбегая из замка и готовя им целебное снадобье, которое в итоге одолело недуг.

Ее, конечно же, наказали. И лорд-отец ругался громко, что было ему совсем несвойственно. А леди Лингрид так вообще лишилась чувств – об этом тетушка рассказывала Берте шепотом, прикрывая рот ладошкой, чтобы скрыть лукавую улыбку. Старший брат и наследник отчитал сестру за беспечность: она мол могла погубить весь их род, принеся заразу в дом. И никто не поверил, что Эдель соблюдала все меры предосторожности, даже костюм защитный надевала, который покрывал все тело, а лицо так и вовсе скрывал причудливой маской с десятком фильтров, пропитанных эликсирами, чтобы не допустить скверну внутрь.

А затем ее сговорили за Ивара Киртена, главу клана Серого ястреба. Его источник ожил, а род требовал развития. И детей, которых Эдель должна была рожать мужу.

– Я видела его однажды, – решила приободрить любимую тетушку Берта. – Мы были представлены друг другу, когда он приезжал с отчетом к отцу. Он молод и хорош собой.

– И влюблен, – прошептала Эдель, распахивая большие светлые глаза. – В другую.

Берта мало знала о любви, потому возразить было нечего.

– Несправедливо выходить замуж за того, чье сердце несвободно, – вздохнула Эдель. В этом Берта с ней согласилась, и души, назойливо шепчущие девочке на ухо, на время смолкли – видать, тоже жалели юную леди Бригг.

Эдель мечтала о любви, которую воспевали менестрели. О двух сердцах, сливающихся в одно, о подвигах в честь своей дамы, совершаемых мужчинами с горящим взглядом. О муже, который будет смотреть на нее с обожанием. Однако, несмотря на романтичность, Эдель была дочерью своего отца и понимала, как в этом мире все устроено. И умела отделять грезы от реальности.

– Если уж мне не суждено полюбить взаимно, я предпочитаю и вовсе не выходить замуж, – говаривала она, когда в комнате оставались лишь они с Бертой. – В Капитуле, я слышала, нужны сильные целители, а талантливейшая Ирана Бейт находится в постоянном поиске. И если получится убедить отца…

Матушка Берты считала стремления сестрицы блажью. И говорила, как важно выйти замуж за лорда из рода с сильным источником, чтобы помочь этот род прославить. Она читала Эдель лекции о долге женщины и важности долгу этому покориться. И еще много чего говорила, и Берте слышался за всеми этими словами голос Волтара Бригга.

Матушка сполна исполнила свой долг, но счастья ей это не принесло. Она злилась. Сжимала кулаки. Срывалась на прислуге, которая в последнее время боялась показаться хозяйке на глаза. А в разговорах с отцом была столь холодна, что у Берты порой болело в груди.

Она знала, что отец покорился долгу, женившись на матушке. Души, преследующие Берту, поведали о женщине, что жила тут до ее рождения – эта женщина была сильна, красива и тронула сердце отца. Так чего стоит долг, если он делает людей несчастными? И если во всех семьях магов происходит так, то пусть тетушке повезет, она снищет благословение Тринадцати, попадет в Капитул и исполнит свою мечту. Возможно, тогда ее будущее сложится не так трагично, как у родителей Берты. Она чувствовала приближение беды нутром и никак не могла беду эту предотвратить.

Все случится, как должно – в этом ее уверил Огненный дух, приходивший к Берте во сне. Он обжигал кожу горячим дыханием, и кожа эта пузырилась, покрываясь болезненной коркой ожогов. “Огонь очищает”, – говорил он, на его лице расцветала безумная улыбка, и жар сдавливал грудь Берты узким кольцом. Она смотрела на чернеющие свои ладони и плакала, жалея себя. Кусочки, хранящие в себе древнюю магию, вплавлялись в плоть Берты, составляя вместе нечто цельное, настолько могущественное, что даже представить страшно. Но даже осознание этого не помогало унять боль…

Среброволосая леди наблюдала за мучениями Берты молча и бесстрастно. Берта знала, что матушка обидела красивую леди в прошлом, и мучения Берты виделись платой за ту обиду.

На рассвете, просыпаясь вся мокрая от собственного пота, Берта зажмуривалась и считала про себя дни. Близилась Эостра, и Берта знала: она в последний раз встретит весну…

Огненный дух набирался сил на юге. На западе расцветала смута и лилась кровь. На востоке готовилась проснуться огненная жила, и когда она проснется – Берта знала – наступит конец мира. Двери в иные миры готовы были раскрыться…

Задумавшись, Берта снова уколола палец и ойкнула, роняя вышивку. Красная капля выступила на коже, и девочка заворожено смотрела на нее, не в силах оторвать взгляд.

– Ничего, – успокаивающе улыбнулась тетушка, поднимая шитье и аккуратно складывая в сундук, – всего лишь кровь.

Она не чувствовала в крови Берты угрозы. Не знала, насколько опасной субстанцией может стать эта кровь в руках того, кто задумал перекроить весь мир. Подобное тянется к подобному, рано или поздно среброволосая леди соберет все части головоломки, и огненный дух принесет самую большую жертву из тех, которые когда-либо приносились духам.

Треснут небеса, и обжигающий дождь прольется на землю. Горящие реки выйдут из берегов и затопят мир, а жернова духов перемелют страждущие души. И Берта наконец обретет покой…

Души, обступившие ее кресло, благостно вздохнули, соглашаясь. Их нетерпение Берта ощущалась кожей.

– Ты что это вся дрожишь? – всполошилась Эдель, сжимая руки девочки в своих теплых ладонях. – Замерзла? Подать тебе шаль?

Берта ответить не успела – с шумом распахнулась дверь, и в комнату буквально влетела разъяренная матушка. Бледная, с горящими глазами и растрепанными волосами она была похожа на посланника велла, которыми пугают непослушных детей строгие нянюшки. В дрожащих пальцах Матильда сжимала бумажное послание, свернутое в трубочку.

– Вирта, выйди, – велела она резко, и незаметно сидящая до того в углу нянюшка Берты поднялась. Изобразила поклон. Зашуршали юбки, и молчаливая бесстрастная Вирта закрыла за собой дверь.

Матушка подошла к окну, и Берта смотрела на ее напряженную спину, не моргая.

– Что случилось, сестрица? – осторожно спросила тетушка Эдель, поднимаясь.

– Мой муж, – ответила Матильда, разворачиваясь и сверкая глазами, – этот веллов бастард, сын какой-то портовой шлюхи…

– Матильда! – возмутилась Эдель и покосилась на Берту, явно не одобряя слова, вырвавшиеся из красивого рта ее матери. – Не при ребенке.

– Во имя Тринадцати, Делла, она имеет право знать, что ее отец потерял остатки совести и тащит в мой дом эту… эту…

– Уверена, что бы ни делал лорд Морелл, он делает это ради вашей семьи.

– Он делает это ради собственного удовольствия! – взорвалась Матильда, смяла послание, и бумага с тихим шелестом упала на пол. – И ради того, чтобы меня унизить. Меня! Знаешь, кем он был до женитьбы на мне? Конченым человеком – вот кем. До союза с отцом Сверр был на волосок от смерти – его собственные вассалы готовы были его четвертовать. Я подняла его из грязи, возвеличила, а он готов наплевать на все это и сделать ей сына! А потом потеснить законную дочь и отдать источник ее выродку!

– Берта, сходи-ка на кухню. – Эдель говорила тихо, но в голосе ее прорезались стальные нотки – такие же, какие часто звучали в голосе деда Берты. – Твоя матушка устала, потому попроси кухарку приготовить ромашковый чай. И пусть добавит шепотку валерьяны.

– Да, тетушка.

Берта послушно поднялась и, отвернувшись к двери, сунула в рот палец, слизывая остатки крови – ее успокаивал солоноватый вкус. Аккуратно прикрыв за собой дверь, она слышала, как матушка что-то ответила сестре, и голос ее не выдержал, сорвался. Берта не разобрала слов, но ей и не нужно было.

Близилась Эостра. Как только закончатся гуляния, а в лесах из-под прошлогодней листвы пробьются на свет ростки весноцветов, серебряная леди появится в их доме. Гомон чужих людей наполнит чертоги, за стенами замка разобьют военные лагеря, и стяги будут трепетать на ветру. Матушка станет злиться, а серебряная леди пройдет по узкой тропке к сердцу Кэтленда.

Тогда путь, подготовленный духами, окончательно оформится, и свернуть с него Берта уже не сможет.

Она лишь надеялась, что дух Матери будет рядом, чтобы облегчить боль, Берта каждую неделю жгла благовония у ее алтаря. И кровью делилась щедро. Мертвецы перешептывались, что смерть от огня наиболее мучительна, и Берта боялась, что не выдержит. Сорвется. И будет выглядеть недостойной той великой жертвы, для которой Огненный дух ее избрал.

Лаверн

Она не сбежала, нет.

Просто думать всегда легче, когда стены не обступают с четырех сторон, когда небо – высокое, яркое, бесконечное – раскидывается над головой куполом. И куда ни глянь – снег. Белое полотно, сверкающее на солнце, слепящее глаза, отчего по щекам текут слезы. Именно от этого, а не из-за слов, которые…

Роланд говорил о чести, но сколько ее осталось в мире? А в людях? Где были эти честные люди, когда головорезы Йорана Осторожного напали на их деревню, убили мать Лаверн, а ее саму, брыкающуюся и бьющуюся в истерике, бросили в клетку? Где они были, когда ее продали, будто племенную кобылу, старому лорду, поившему ее настойками, сводящими с ума? Когда он, обезумевший от похоти, разложил ее прямо на столе в своей лаборатории и, раздвинув ноги, насадил на свой член? А ведь она тогда даже не представляла, что вообще происходит между мужчиной и женщиной за закрытыми дверями спальни… Помнится, когда все закончилось, и Фредрек велел ей одеваться, она смотрела на кровь, оставшуюся на внутренней стороне бедер, и думала, что умирает…

Где были эти честные воины, защитники, поборники закона, когда Фредрек мучил Ча? Или когда отвел ее, Лаверн, к источнику Кэтленда и пустил ей кровь, привязав к склизким ветвям подземника? Белые, похожие на червей отростки тянулись к порезам, оплетали запястья и колени, заползали под кожу и пили силу. Боль была такой, что от крика Лаверн потом еще неделю не могла говорить. А когда голос вернулся, первое смертельное слово выскользнуло из ее рта…

Где были все эти люди, когда ее изуродовали, сделав тем, что она есть?

Лаверн сжала кулаки и несколько раз глубоко вдохнула, призывая себя успокоиться. Короли, верховные, высшие маги, император степняков – все это лишь велловы препятствия на пути к цели. Она шла к ней слишком долго, чтобы просто сдаться. У нее есть ради чего бороться.

– Лаверн! – звонко позвали ее, и она развернулась.

Ча бежал к ней, утопая ногами в сугробах. Раскрасневшийся, радостный, с широкой улыбкой, обнажающей желтые зубы – степные дети редко следят за здоровьем зубов, а болезнь и пытки лишь усугубили его. Капюшон его плаща упал на спину, и седые волосы рассыпались по плечам. Мальчик прижался к ее животу, крепко обнимая за талию.

– Ты не должен выходить за ворота, – пожурила его Лаверн. – Плохие люди все еще могут быть поблизости.

– У меня есть вот это. – Он вытащил из-за ворота предупреждающий амулет. Камень мерцал спокойным голубым цветом. – Мария и Кэлвин со мной, но я быстрее бегаю.

– Ты самый быстрый, да? – улыбнулась Лаверн.

– А еще Сэм обещала научить меня стрелять из лука! – похвастался Ча. – Уолдер говорит, у меня не получится из-за глаза.

– Уолдер?

– Сын рябой Бет, – пояснил Ча. – Он старше всех и задирает младшеньких.

– Уолдер ошибается, – уверила его Лаверн. – Ты обязательно научишься стрелять и получше какого-то там зазнайки.

– А я научу тебя владеть мечом, – поддержал ее Кэлвин, появляясь из-за раскидистой сосны. За его плечом маячила Мария, укутанная в темный плащ с лисьим воротником. – Я уже попросил местного кузнеца выковать тебе по руке, а пока можно взять один из тренировочных.

– И я смогу защищать тебя! – Глаз мальчика засиял предвкушением. Он смотрел на Лаверн, и в животе у нее оживали горячие змеи. Они шевелились, и жар поднимался выше – к сердцу. – Ты ведь не уйдешь?

– Не уйду, – прошептала она, прижимая его к себе и утыкаясь лицом в седую макушку. – Никогда…

Весь ее хрупкий мир – здесь, в относительной безопасности, окруженный острыми зубцами гор. Мир, пахнущий рыбной похлебкой и мокрой шерстью, лишенный интриг и заговоров, пропитанный теплом и любовью. Только здесь она на время забывает о том, чем стала. Во что превратили ее бесконечные поиски мифического источника, что пришлось отдать, чтобы найти то малое, что у нее есть.

Мир, в котором так хочется остаться, но который придется покинуть очень скоро.

– Думаю, вам с Кэлвином следует начать заниматься незамедлительно, – отстранив Ча, серьезно сказала Лаверн. – Очень скоро мне понадобится помощь и защита.

– Идем, – сказал Кэлвин и приглашающим жестом поманил Ча. – Выберешь рукоять своего будущего оружия.

Мальчик отлип от Лаверн и с радостью пошел с Кэлом. Мария осталась. Она присела на ствол сваленной сосны и сложила руки на коленях. Солнечный луч запутался у нее в волосах, мазнул светлым пятном по щеке. Она опустила глаза, но Лаверн видела: провидица явно пришла говорить, а не молчать.

– Ну? – подстегнула ее Лаверн. – Смелей. Скажи, что собиралась.

– Он искал тебя.

Голос Марии дрогнул, и Лаверн криво усмехнулась.

– Прошло столько лет, а ты до сих пор боишься назвать его по имени.

– Я не боюсь, – сдавленно ответила провидица. – Я только… – Она подняла на Лаверн взгляд, и в глазах ее стояли слезы. – Эти видения пугают меня, мийнэ. Что-то грядет. Что-то очень страшное, и ты в опасности, а он…

– Что? Защитит? – Лаверн сжала кулаки, и кожа на перчатках затрещала. – Привезет в свой дом, и его жена встретит меня с распростертыми объятиями. Ты, должно быть, забыла, что она сделала?!

– Ты должна сказать ему. Если бы он знал…

– Она чуть не убила меня однажды. И Сверр знал.

– Теперь она не посмеет. Ты – леди, а не его рабыня. К тому же у него есть то, что тебе нужно. Он хранит это в замке, я знаю. Я видела их во сне: десятки накопительных кристаллов с бушующей внутри магией.

Лаверн отвернулась и обняла себя за плечи. Ее все еще слегка трясло от ритуала, проведенного Сверром, и она пыталась хоть как-то скрыть дрожь. После его прихода тогда, в Очаге, она перестала ощущать твердую почву под ногами. И чем дальше, тем больше та уходила из-под ног.

– Ты все еще верна мне? – спросила она, не оборачиваясь. Вопрос, который она боялась задать и на который Кэлвин знал ответ. До прихода Сверра Лаверн была уверена, что он ошибается…

– Почему ты спрашиваешь?

– Почему ты не можешь ответить?

– Да, мийнэ. – Мария встала и подошла к ней, касаясь плеча. Рука ее скользнула ниже, перетекая на талию, и провидица прижалась к ее спине. – Я всегда буду верна тебе. Просто… мне страшно.

Лаверн выдохнула, прикрыла глаза, а затем развернулась к подруге.

– Знаю. Мне тоже. – Она стерла слезу с бледной щеки, заправила за ухо волнистую прядь. – Но у меня есть цель, и я должна дойти. Ради всех нас. Ради Ча.

Мария кивнула.

– Но если ты хочешь вернуться, я не стану удерживать, – твердо произнесла Лаверн, поднимая ее подбородок и заглядывая в глаза. Она очень хотела увидеть там ту отважную девушку, которая помогла ей выбраться из кошмара. Ту, которую Мария в себе подавила. – Сверр наверняка говорил с тобой об этом, предлагал вернуться. Если хочешь, иди с ним.

– Все, что ему нужно здесь – ты. И я вовсе не хочу уйти, ты знаешь, я люблю тебя. Ближе у меня никого нет. Больно видеть, как ты мучаешься.

– Довольно, – отрезала чародейка и отстранилась. – Ты знаешь, где Сверр их хранит? Осколки? Твои видения показали это?

– Там темно. И пахнет… странно. А еще там много книг и сосуды из стекла, бумага, чернила и перья. На стене нарисовано что-то. Трупы. Много трупов. Война.

Лаборатория. Темное подземелье, опутанное мелкими отростками магической жилы. В темноте они светятся бледно-зеленым, и в каждом из них живет частичка магии Кэтленда. Сорок две ступени вниз, запах тлена и гнили, обволакивающее спокойствие, мнимое, как и все в Клыке. Свечи, горящие в тяжелых медных подсвечниках, покрывшихся зеленым налетом от времени. Пламя факелов на стенах.

– Хорошо. Я знаю, где искать.

– Он отдаст тебе их, ты знаешь. – Голос Марии убаюкивал, убирал злость. Еще одна из особенностей ее дара, опасного для Лаверн, как оказалось.

– Цена слишком велика.

Обратный путь к деревне они преодолели в молчании. Вряд ли Мария отказалась от мысли переубедить Лаверн, но больше не сказала ни слова, за что Лаверн была ей благодарна. Возможно, она зря не прислушивалась к Кэлвину. Во многом. Ее анимаг оказался прозорливее ее самой.

В деревне вовсю готовились к Эостре: мужчины рубили дрова, женщины таскали воду и украшали дома сухоцветами, собранными в прошлом году. Через три дня Старый Эдд соберет всех жителей на площади, бортник окурит первый улей душистым дымом, на главный алтарь выставят угощения для диких зверей, а староста предъявит первый молодой росток в глиняном горшке. Его высадили в ночь Млекфейта, и, если тот взошел, людей ожидает богатый урожай. В храме возложат дары к лику Невинной, девственницы наденут лучшие свои одежды, украсят волосы лентами и будут плясать всю ночь до утра.

Никто не вспомнит о войне, что стоит на пороге. Никто не обнажит оружия.

Роланд нашел Лаверн у ратного двора, где Кэлвин учил Ча держать меч. Все деревенские мальчишки собрались у ограды и посмеивались над неловкими движениями мальчика, но тут же перестали, когда Лестор, зачерпнув горсть слежавшегося снега, дунул в их сторону, и пятеро из них неуклюже рухнули в сугроб от локального снежного вихря. Виноватые и потупленные, они неуклюже поднимались и вытряхивали снег из-за шиворота. Лестор усмехнулся и облокотился о плетенный заборчик.

– Стань немного боком, – велел Кэл Ча. – Вот так. Сожми меч крепко, ты должен держать его так, будто он часть тебя самого. Главное правило – не дать выбить его из руки. Понял? Вот так…

Лаверн заметила Лио, наблюдающую за занятиями этих двоих. Она крепко сжимала в длинных пальцах пучки трав, и часть сухоцветов осыпалась на землю, но целительница будто и не замечала этого. Мария прятала ладони под плащом и бросала на Роланда взгляды из-под ресниц. Он некоторое время стоял молча и наблюдал за Ча, лицо его было непроницаемым, взгляд – ледяным, и Лаверн мысленно усмехнулась. Такой человек, как он, принципиальный и честный, никогда не поймет ее мотивов. И, хоть и велик был соблазн довериться змеиному лорду, делать этого не стоит. Он – еще один мужчина на пути, желающий ее подчинить.

– Могу я поговорить с вами наедине? – спросил он спустя некоторое время.

Лаверн кивком велела Марии и Лестору оставить их.

– Мальчик болен, – заметил Роланд, сцепив руки в замок и по-прежнему не глядя ей в глаза. Лаверн промолчала, признавая очевидное. – Давно?

– Сколько я его знаю.

Ча все же выронил меч, чем вызвал новые смешки деревенских мальчишек. Громче всех хохотал крупный мальчишка дет десяти, но, напоровшись на строгий взгляд Лаверн, тут же прекратил.

– Сколько знаешь? – удивился змеиный лорд. – Он… не твой сын?

– Нет. Он больше, чем сын. Он – мое все.

– Поэтому ты так обошлась с Ульриком?

Лаверн отвернулась и поймала насмешливые взгляды, которые бросали на них знаменосцы Сверра. Они столпились у оружейной, и временами оттуда доносились похабные шуточки и смех. Лаверн привыкла к такому – солдаты редко сдерживают себя на войне. Война пробуждает худшее в людях…

– Некромант опасен, – продолжил Роланд. – Не знаю, что вас связывает, но ему нельзя верить.

Он коснулся ее руки, и она ощутила тепло даже через перчатку.

– Знаю, – ответила она и вздохнула.

Роланд протянул ей небольшой свиток, скрепленный королевской печатью.

– Птица принесла полчаса назад. Один для тебя, второй – для меня. Король призывает нас, Лаверн. Незамедлительно. Мы идем на север и в этот раз не сворачиваем с пути.

– На север…

– Мы причалим в Кошачьей бухте, соберемся с силами в сердце Кэтленда, затем перебазируемся в Красной стене и пойдем на Страж Запада.

Лаверн вскрыла воск, пробежала глазами по строкам, выведенным королевским писарем.

– Здесь сказано иное.

– Я не оставлю тебя в Клыке! – отрезал Роланд. – С ним.

– Тогда ты пойдешь против своего короля. К тому же, – Лаверн убрала послание в тайный карман плаща, – ты сам сказал, север в большей опасности из-за мощи двуречьенского флота. Если Август возьмет Клык, он возьмет север, и треть государства окажется в его руках.

– У Морелла хватит людей, чтобы защитить свои владения, мы же с тобой возьмем Страж Запада и отбросим войска Августа далеко в Двуречье. Насчет остального: у лорда есть право не оставлять свою жену под защитой другого лорда.

– Я не твоя жена, – напомнила Лаверн. – И мне не нужна защита.

– Понимаю, возможно, ты хотела другого мужа…

– Я вовсе не хотела мужа, – перебила она. Положила ладонь поверх его руки и слегка сжала. Заглянула ему в лицо. – Но, если бы хотела, ты был бы идеальным кандидатом.

– Я отыщу для тебя все осколки и сам веллов источник, клянусь!

– Знаю. Ты будешь пытаться. И погибнешь, а потому… – Она вздохнула. – Отправляйся на войну и сделай то, в чем силен.

– Возможно, вы недооцениваете меня, леди Мэлори.

– Или вы меня, – улыбнулась она. – У нас есть шанс друг друга удивить.

Ча с криком ринулся в атаку, повалил Кэлвина в снег, и они покатились по земле, дико хохоча. Если и существовал в мире звук, олицетворяющий счастье, то это детский смех. Лаверн невольно коснулась живота и тут же убрала руку: нет смысла мечтать о несбыточном.

За ужином было необычайно шумно.

В чертоге старосты собралось как никогда много людей. Потрескивали угли в жаровне, до рези в глазах чадил воздух. Играла музыка. Столы ломились от яств. Громко хохотали солдаты Сверра, попивая эль и щипая крестьянок за круглые зады. Знаменосцы Роланда хвалились быстрым исходом схватки в лесу. Кэлвин о чем-то азартно спорил с Рыбой, а Мартин с Лио обсуждали особенности врачевания вблизи разлома. Даже Мария, казалось, расслабилась, и Лаверн ловила ее робкие улыбки.

Лестор и Бэтчетт выплясывали с деревенскими девушками, Сэм мерялась силой с Тривором, неизменно проигрывала и, слегка захмелев, вызвала его на поединок на ратном дворе. Мальчишки, радостно гомоня, бросились за ними – поглазеть на то, как щуплая девчонка попытается одолеть потомка великанов. Ча попросил позволения пойти с ними, и Лаверн не смогла отказать.

Старый Эдд зычно расхваливал таланты Сверра, который упокоил троих мертвяков, поднятых заезжим некромантом на сельском кладбище и изводивших крестьян, совершая набеги на конюшни и портя лошадей.

Роланду явно было чуждо деревенское веселье. Он хмурился. Бросал настороженные взгляды в сторону Сверра, на вопросы Лаверн отвечал коротко и односложно, и она в итоге решила оставить его со своими мыслями наедине. В конце концов у нее своих забот хватает, и задуманное отнимет немало моральных сил.

Когда ужин закончился, и участники постепенно разбредались по спальням, она поднялась со своего места и дала знак Кэлвину не следовать за ней. Пересекла двор, охраняемый по периметру ее людьми, и вошла в дом, отведенный некроманту и его свите.