Текст книги "Любовь моя, Анайя"
Автор книги: Ксандер Миллер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)
3
Появившись на Черной горе со своей лопатой и сменными рубашками, Зо тут же вызвал недовольство тонтона Озьяса. Молодой человек быстро нашел работу в бригаде по расчистке территории, и Озьяс принялся наблюдать в бинокль, как рабочие решительно вырубают лес на его склоне.
– Как пить дать, освобождают место для очередных незаконных трущоб, – пробормотал старик себе под нос. А потом педантично подсчитал размеренные удары тупого мачете, которым Зо без роздыха расправлялся с молодым манго. – Если я не найду ему другого занятия, он уничтожит все деревья на острове.
Старик снял с крюка костыль и, обогнув холм, направился к месту новой незаконной стройки, где трудился Зо.
– Эй ты, siklòn[85]85
Ураган (гаитянск. креольск.).
[Закрыть], – сказал старик. – Что нужно сделать, чтобы заставить тебя остановиться?
Зо обдумал это предложение.
– Меня еще никто не просил остановиться, – сказал он. – Полагаю, мне нужна постоянная работа с гарантированной оплатой.
Так Озьяс предложил ему и то и другое плюс крышу над головой.
– Только затем, чтобы держать тебя подальше от деревьев, – заявил он.
На Озьясе были шорты, и Зо увидел, что перед ним калека. Правая нога ниже колена у того была ампутирована, и при разговоре он размахивал культей. Будучи одноногим, Озьяс тем не менее ловко управлялся с костылем, и Зо пришлось поторапливаться, чтобы не отстать. Он был поражен, увидев, как старик перемахнул через овраг в четыре фута шириной и двумя элегантными скачками одолел лестничный марш.
– До того как тут возникли bidonvil[86]86
Район трущоб (гаитянск. креольск.).
[Закрыть] и убежище для оборванцев и преступников, – сказал Озьяс, – до того как вы забросали мусором мой задний двор и стали мочиться в ручей, из которого мы пьем, это место было настоящим раем. С карибскими соснами выше пальм, – он указал вниз, на косогор, застроенный убогими бетонными коробками. – Там, у хижины, где живут дети без отца, находились померанцевая роща и заросли дикого маниока. В низине обитали клювачи и фламинго. Эти вот столбы изгороди увивал дикий виноград, с которым не было никакого сладу. А теперь в лесу не найти и пары деревьев, чтобы натянуть гамак.
Озьяс давно проживал на Мон-Нуа и отнюдь не бедствовал. Он владел первоклассной недвижимостью. К прекрасному виду на город и извилистую береговую линию прилагались лайм и взрослое дерево авокадо, приносившее огромные плоды. В тени деревьев обильно росли томаты. Но главное, на участке было два отдельных дома.
Тот, что поменьше, располагался на косогоре, ближе к морю. Озьяс сообщил, что построил эту холостяцкую берлогу пятьдесят лет назад. Домик был сооружен в традиционном стиле: опорные столбы из местных пород дерева, стены из клиса – переплетенных листьев кокосовой пальмы, покрытых легкой штукатуркой. Из-за того что почва на Мон-Нуа была красная, штукатурка приобрела ярко-розовую окраску и в ярких лучах послеполуденного солнца сверкала гипсовыми вкраплениями. Единственная дверь выходила на море, и Озьяс объяснил: это чтобы дышать морским бризом.
– Он будет гулять тут у тебя все лето.
Затем хозяин распахнул ставни, и мужчины осмотрели полутемный kay[87]87
Дом (гаитянск. креольск.).
[Закрыть] площадью двенадцать квадратных футов, с земляным полом и кухней, расположенной на улице, у стены дома, так чтобы во время готовки можно было любоваться морем, находившимся внизу, на расстоянии тысячи восьмисот футов. Зо обнял старика и сказал, что это все, что ему нужно, чтобы начать жизнь.
– А как насчет работы? – спросил Озьяс. – Ты даже не поинтересовался жалованьем.
– Ну и какое у меня будет жалованье?
– Нищенское, – ответил старик. – Разве только проявишь настоящее усердие.
Озьяс поведал Зо, что в прежние времена, когда вдоль бульвара Гарри Трумена швартовались американские корабли, он сколотил небольшое состояние, возя на рынок товары.
– У тебя есть грузовик? – удивился Зо.
– Для грузовика нужен бензин, мой мальчик. На какие шиши я буду его покупать?
– Тогда осел?
– Перед тобой величайший бруэтье Порт-о-Пренса. То есть я был им до того, как пришлось уйти на покой.
И Озьяс потряс своей культей.
Бруэт[88]88
Бруэт (гаитянск. креольск. brouet от франц. brouette) – тачка, повозка.
[Закрыть] – простейший вид наземного транспорта: плоская тележка, балансирующая на двух грузовых колесах. Бруэтье назывался человек, тащивший эту повозку при помощи одной только грубой физической силы. Озьяс называл себя «гужевой силой» и жаловался, что все, что он заработал таким образом за годы труда, – катаракты на обоих глазах и мощная голень тяжелоатлета. В качестве доказательства он продемонстрировал Зо уцелевшую ногу и дал пощупать выпуклые мышцы.
– Как ты лишился ноги? – полюбопытствовал Зо.
– Самым нелепым образом, – ответил Озьяс. – Порезался, развозя гнилые kokoye[89]89
Кокосы (гаитянск. креольск.).
[Закрыть] по району Канапе-Вер. Я и не знал, что все так плохо. Перевязал ногу старой рубашкой, но воняло от нее адски. К тому времени, когда я добрался до клиники, было уже слишком поздно, показалась кость. Ногу отняли в благотворительной больнице, и я очнулся в палате для ампутантов, – старик прищелкнул языком. – Эта потеря положила конец моей карьере.
Озьяс всю жизнь работал на других, и кроме костыля, который достался ему в обмен на ногу, единственной его собственностью был деревянный бруэт, с которым он ездил по городу целых тридцать лет.
Тележка Озьяса десяток раз списывалась, разбиралась и переоснащалась. Неизменной ее частью оставалась железная рама, служившая каркасом. Озьяс позаимствовал ее из шасси потерпевшего аварию грузовика «форд». Потрепанные боковины кузова, соединенные на концах гвоздями, скрепляли тележку с трех сторон. Днище было сделано из толстых деревянных досок разных размеров и форм, тщательно подобранных, просверленных, стянутых латунными кольцами, а затем скрепленных вместе стальной планкой, и привинчено к колесной оси от того же аварийного грузовика ржавыми болтами, снятыми с грузового судна, десяток лет пролежавшего на мелководье.
Шасси – проходившая под днищем Н-образная рама из спаянной американской стали – было жемчужиной повозки. Днище крепилось к поперечной перекладине шасси. Перекладина была продолжена и служила колесной осью. Ширина тележки составляла шесть футов, длина – шестнадцать, площадь днища равнялась девяноста шести квадратным футам. Повозка приводилась в движение одним человеком, который тянул ее при помощи двух длинных оглобель, закрепленных у него под мышками.
Приступили к обсуждению арендной платы за прокат повозки Озьяса. Старик предложил, чтобы это был определенный процент дневной выручки, и Зо согласился. Он сказал: десять. Озьяс попросил двадцать. Сошлись на том, что первые три месяца Зо будет отдавать за аренду тележки двадцать процентов, следующие три – пятнадцать процентов, а впоследствии – десять процентов в течение всего срока действия соглашения.
Озьяс предоставил в пользование Зо несколько старых горшков и другую утварь, но тот ни разу ничего не приготовил. Кончилось тем, что оба бобыля обедали вдвоем в доме старика или устраивались на улице между двумя домами на пластиковых стульях, которые Озьяс приносил из своей столовой. Вечером, после ужина, они с Зо сидели во дворе и наблюдали, как город постепенно тает в сумерках, а в заливе загораются огоньками стоящие на якоре огромные длинные суда. И пили из жестяных кружек обжигающий черный кофе.
Озьяс фанатично относился к двум вещам: бруэту и кофе. Он покупал мешки с зелеными зернами у Дарлеза – посредника, имевшего эксклюзивный доступ на фермы в горах за Бель-Ансом, на южном побережье. Озьяс настаивал, что это лучший кофе в мире. Он бы не стал покупать сырье ни у кого другого. Старик сам обжаривал зерна в доставшемся ему по наследству медном ковшике – ровно до того момента, когда они почернеют и вспотеют. Задача Зо состояла в том, чтобы раздробить обжаренные бобы дном алюминиевой кружки, просеять получившийся порошок через москитную сетку и оставшиеся крупные частицы снова измельчить. После этого Озьяс принимался варить свой знаменитый ayisyèn bleu, гаитянский синий, – кофе черный, словно нефть.
Озьяс не верил в электронику, у него ее почти не было. Он утверждал, что холод из холодильника вызывает рак, а рак – медленную смерть, он это точно знает, потому что от рака умерла его жена. Мадам Ти Клис пятнадцать лет торговала прохладительными напитками из холодильника, и Озьясу не требовалось других доказательств, чтобы навсегда осудить всю электронику.
– Ее прозвали госпожа Крупинка, потому что она была крошечная, – рассказывал Озьяс про свою жену. – Четыре фута ростом и легче односпальной кровати, – он раздвинул на дюйм большой и указательный пальцы. – Но, боже мой, ты бы не рискнул ввязываться с ней в драку, о нет.
И Озьяс поведал Зо, как мадам Ти Клис прославилась на всю гору тем, что повздорила со священником, когда тот принимал ванну, голый и весь в мыльной пене.
Озьяс с женой начали семейную жизнь в маленьком домике, где теперь обитал Зо.
– Но крыша протекала. Потом в опорных столбах завелись термиты. Мадам Ти Клис хотела большой каменный дом, хотела детей. Ей казалось, что, если мы построим несколько комнат, детишки станут появляться парами, чтобы занять свои места.
Был построен новый дом, именно такой, как описал Озьяс, из шлакоблоков. Он стоял вплотную к дороге. В доме было три комнаты, но дети так и не появились. Небольшая пристройка в передней части служила лавочкой, где мадам Ти Клис продавала напитки.
– Ей нравилось торчать у самой дороги, торговать прямо из окна гостиной и целый день сплетничать с мадам Зюлю.
Мадам Ти Клис умерла шесть лет назад, но Озьяс по-прежнему регулярно советовался с ней, утверждая, что все важные решения принимает жена.
– Кто, по-твоему, подал идею предложить тебе работу? – спрашивал старик. – И жилье в придачу! Думаешь, мне охота, чтобы ты тут околачивался? Нет, уважаемый. Так решила мадам Ти Клис.
* * *
На полуденной жаре Зо выполнял работу, которая под силу лишь упряжке из трех волов, возя по портовым переулкам на прибрежные рынки матрасы, металлолом и товары с нелегальных судов. Его стали уважать на перекрестках и пропускать в потоке машин. Им восхищались в горах. Его широкая грудь была рекламой, упорный труд – знаком качества, а неподъемность груза, вкатываемого в гору, – чудом.
Зо прибыл в Порт-о-Пренс в начале сентября и уже через две недели бегал с повозкой как профессионал. Доставку на бруэте предпочитали беднейшие торговцы, которые не могли позволить себе платить за топливо больших camions[90]90
Грузовиков (франц.).
[Закрыть]. Зо стал постоянным подрядчиком импортера, торговавшего зерном из гуманитарной помощи. Переправлял в обход таможни коробки с рере – секонд-хендом. Нанялся к фермеру с Мон-Нуа, собравшему хороший урожай, возить плантаны. Таким путем за две недели Зо увеличил заработки втрое.
Школа медсестер светила ему над горизонтом, точно Полярная звезда. Он научился распознавать ее среди всех других зданий в городе, однако неукоснительно обходил стороной. Наконец Озьяс поинтересовался у молодого человека, чего он боится.
– Я не хочу, чтобы она впервые увидела меня в городе с твоей тележкой, – объяснил Зо, – потного, как вол в упряжке.
– Рабочее животное не знает стыда.
– Не хочу быть ее ослом. Хочу стать ее мужем.
Озьяс так расхохотался, что кофе полился у него изо рта.
– Скажи скорей, mon konpè[91]91
Дружище (гаитянск. креольск.).
[Закрыть], потому что я умираю от любопытства, – и старик вытер губы тыльной стороной запястья, – за какого мужчину она хочет замуж?
Зо не ответил.
– Как пить дать, за богатого, – продолжал Озьяс. – Чтобы им стать, даже тебе пришлось бы пахать не одну жизнь.
– Я работы не боюсь.
– Будь работа так хороша, богачи давно бы захапали ее себе без остатка, – возразил Озьяс. Это была его любимая пословица, и он частенько ее повторял.
Зо допил кофе и выбросил гущу в траву.
– Я думал, мы с тобой будем сажать зимние овощи, – сказал молодой человек и скрылся в вечернем саду. Он уже пропалывал дыни, когда появился Озьяс с женской сумочкой, в которой он хранил все памятные вещи. Старик уже демонстрировал старый ночной комплект своей жены, и Зо надеялся, что больше тот не станет этого делать.
– Вижу, ты настроен серьезно, – сказал Озьяс. – Взгляни-ка на это.
Он протянул Зо кольцо, сделанное из красной пуговицы, в которой продолбили дырку.
– Это обручальное кольцо мадам Ти Клис. В те времена было принято, чтобы будущий жених изготавливал кольцо сам. Это свидетельствовало о серьезности его намерений. Я взял пуговицу, потому что мой старший брат был портным. Но я слыхал, что за неимением подходящего материала используют даже хлопковую вату.
Зо хотел вернуть кольцо, но Озьяс не взял.
– Это тебе, – сказал он. – Подаришь девушке.
Настала очередь Зо смеяться. Он поднялся над грядкой с дынями.
– Дедушка, – начал он, – может, ты и умеешь управлять бруэтом, может, до несчастного случая ты и был величайшим бруэтье в Порт-о-Пренсе. Но ты ничего не смыслишь в современных женщинах. На всем белом свете не отыщется такой, что пойдет за человека, подарившего ей кольцо из ваты или красной пуговицы.
Озьяс отмел возражения Зо очередной пословицей:
– Женщина как цыпленок: увидит лакомое зернышко и спешит за ним. – Старик присел на корточки среди грядки, не торопясь выбрал твердую молодую дыню размером с испанский лайм. – Это старый крестьянский прием, – сказал он. – Надежное средство от нерешительности.
Штопором Озьяс просверлил в кожуре дырку и вытащил кусочек размером с пробку. Потом с величайшей осторожностью вложил внутрь дыни кольцо, снова заткнул отверстие «пробкой» и замазал разрез коричневым кремом для обуви.
– У тебя есть восемь недель, прежде чем она дозреет. Ну, десять, если ты любитель очень мягких и приторных дынь (судя по твоему виду, так оно и есть). Но дыня в конце концов созреет независимо от того, созреешь ты сам или нет.
– И что мне с ней делать? – спросил Зо.
Озьяс жалостливо покосился на Зо.
– Мальчик мой, отдай дыню девушке. Когда она ее разрежет, предложение будет сделано. Вы разделите на двоих сладкую мякоть, а потом и жизнь.
Но даже через две недели после того, как Озьяс вложил красную пуговицу в зимнюю дыню, Зо по-прежнему чувствовал, что ему нечего предъявить. У него ныла спина, а ботинки совсем сносились.
– Даже если она согласится уйти со мной, – сказал он Озьясу, – мне некуда ее привести.
– А что не так с твоим домом?
– Там земляной пол, – напомнил Зо.
– Я спал на земляном полу пятьдесят семь лет!
Но Зо не мог забыть слова Венсана Леконта о том, что Анайя не будет счастлива без определенных удобств, таких как водопровод, электричество, а возможно, даже фаянсовый унитаз. Поэтому он нанялся на ночную работу в цементную бригаду и попросил, чтобы ему заплатили натурой. За три ночи работы ему выдали полмеры песка, две меры речной гальки и мешок цементной смеси «Национальный бренд».
В ту ночь Зо почти не спал и под конец оставил попытки заснуть. В три часа ночи он уже стоял, овеваемый морским бризом, и выкладывал свои материалы: щебень, песок, цементную смесь, воду. Вспомнил, какие пропорции использовал Босс Поль: четыре лопаты гальки, две песка и одна цементной смеси. Затем влил воду и размешивал лопатой, пока не получил желаемую консистенцию.
Пол был залит еще до восхода солнца, и Озьясу осталось только наблюдать, как Зо водит гладилкой по неровностям, представляя босые ножки Анайи. В то утро Зо объявил, что он созрел.
– Что же изменилось? – поинтересовался Озьяс.
– У меня тележка, постоянный доход и дом с цементным полом, – задумчиво перечислил Зо. – Теперь мне есть что предъявить.
* * *
И вот наконец он отправился в город, чтобы найти Анайю. В течение недели Зо каждый день сидел возле университета, ожидая завершения занятий, одетый в свои лучшие джинсы и синюю джинсовую рубашку, расшитую на груди яркими цветами. Он был так прекрасен в этом наряде, надушенный, терпеливо поджидающий Анайю, что торговки солнечными очками, обувью и желтыми кукурузными лепешками одна за другой начали влюбляться в его постоянство. Они делали ему маленькие подарки – пирожные и сосиски.
Зо провел в столице полтора месяца, прежде чем нашел Анайю, прогуливавшуюся с несколькими девушками со своего курса. Он не стал звать ее по имени, а смешался с толпой студентов и остановился посреди них, как скала посреди реки. Все торговки бросили свои прилавки и выстроились вдоль улицы, чтобы поглазеть, что будет. Молодой человек встал прямо на пути Анайи, и она приблизилась к нему так же уверенно, как лист, подхваченный течением, стремится в водоворот. Зо не мог поверить, что забыл, как изящны форма ее рта и длинная горделивая шея. Он взял ее руки в свои, и девушка подняла к нему лицо.
– Почему ты так долго? – спросила она.
Тот первый день был словно сон. Они целовались, жадно приникнув друг к другу лихорадочными губами и гудящими, точно пчелиные ульи, сердцами. С гор налетал ветер, принося аромат кокосовых пальм и сахарного тростника из долин. Город на фоне залива казался ослепительно белым.
– Я жду тебя с августа, – сказала Анайя.
– Я не был уверен, что ты меня ждешь.
– Идиот, – проговорила девушка, беря его за руку. – Разве я не объяснила, где меня искать?
Влюбленные отправились к причалу, и гайанские матросы, собравшиеся на палубе, принялись улюлюкать и кричать на плохом креольском. Они осведомились у Зо, где он подцепил такую красотку, а тот подначивал их сойти с судна и выяснить отношения на кулаках. Из всех рассказов Зо о его мытарствах, почти непереносимом горе и попытках забыться с помощью тяжелого труда Анайю больше всего поразило, что он действительно ходил в дом ее отца требовать свои деньги.
– И он их тебе отдал?
– Он направил меня к тебе.
– Я не ответственна за долги отца. А кроме того, что я могу тебе дать?
Зо устремил на нее пристальный взгляд. Она поднесла руку к его губам, и он поцеловал костяшки ее пальцев.
– Этого достаточно?
– Да, – ответил он. – А еще?
Анайя протянула ему ладонь, и он поцеловал ее. Потом снова поднял глаза и сказал:
– А еще?
– Ты голоден.
– Прямо умираю.
– Разве тебя не кормили в школе?
Зо завел девушку в тень списанного морского контейнера и взял ее лицо в свои ладони.
– Держали впроголодь, – сказал он. Они принялись целоваться и, начав, уже не могли остановиться. Поцелуи продолжались до тех пор, пока на улице не начали замедлять ход пешеходы и машины, чтобы поглазеть на любовников. Молодые люди жадно ласкали друг друга, а с моря их овевал теплый ветерок.
Зо купил бутылку холодного пива, и они выпили ее вместе, прогуливаясь по холмам, точно супружеская пара по бульвару. Анайя взяла Зо под руку и стала рассказывать о своей жизни в столице. Без него дни казались бледными и унылыми. Недоставало живого общения.
– У меня было ощущение, что я чего-то жду.
– Чего же?
Девушка повернулась и крепко поцеловала возлюбленного в губы прямо посреди улицы.
Когда у нее заныли ноги, Зо предложил понести ее на спине, но Анайя постеснялась прилюдно ехать верхом. Кончилось тем, что они сели в таптап и отправились в Петьонвиль. Зо усадил Анайю в круглом скверике перед полицейским участком и вручил четыре маленьких белых цветка, которые сорвал в мангровых зарослях Барадерского залива. Он положил их под пресс, а потом носил в кармане комбинезона те несколько недель, что провел без нее.
– Почему ты не пришел ко мне раньше? – спросила Анайя.
Зо опустил голову – крепкую, крупную, с блестящей, опаленной солнцем кожей. Он рассказал Анайе, как сильно ему хотелось прийти в самый первый день, как только он сошел со шлюпки Бостона.
– Но у меня в кармане было всего несколько тысяч гурдов. И я не мог забыть, что сказал мне твой отец, когда я ходил к нему.
– И что же он сказал?
– Что ты привыкла к определенным удобствам.
– К каким, например?
– К электричеству. И водопроводу. У меня ничего этого нет. Правда, есть маленький домик на Черной горе, – он махнул рукой в сторону Мон-Нуа. – Он небольшой, Анайя, зато наш, твой и мой.
Анайя признала, что росла в комфортных условиях. Автомобиль с шофером, ежегодные поездки в Доминикану. Она стала расспрашивать Зо про домик.
– Сколько там окон?
– Одно окно и одна дверь, – ответил он.
– И как ты его освещаешь, если нет электричества?
– Керосиновой лампой. И свечами.
– А где готовишь? Что ешь?
Зо описал уличную кухню с видом на остров Гонав.
– Там хорошо ждать, пока закипит рис, – и рассказал про огород Озьяса: – Он славится своими толстыми баклажанами.
– Как насчет мебели? Где мы будем есть, после того как приготовим обед?
Зо замялся. Сказал, что стола нет, а стул всего один.
– Но мы часто едим вместе со стариком, а у него есть все необходимое.
– А спишь ты хотя бы на кровати, Зо?
Молодой человек удрученно признался, что кровати у него нет.
– Я от многого могу отказаться ради тебя, – сказала Анайя. – От электрического света и от водопровода. Но не думаешь же ты, что я стану спать на полу?
Зо помотал головой.
– Я приду на Мон-Нуа, когда у тебя будет нормальная кровать, – твердо произнесла девушка. – С матрасом.
Зо поднялся и сказал, что сейчас же пойдет и добудет ее.
– Нет, – Анайя взяла его за руку и потянула вниз. – Я хочу выбрать сама.
* * *
Так началась их любовь в городе: Анайя попросила кровать, и Зо отправился на работу, чтобы купить ее. Он всю неделю ездил со своей тележкой по улицам с усердием, подобающим священной цели, долгими часами перевозя тяжеленные грузы. Каждый заработанный гурд отправлялся в фиолетовый бархатный мешочек на завязках. Когда наступили выходные, молодой человек проснулся спозаранок, сварил крепкий черный кофе из свежеобжаренных зерен и подал его дядюшке Озьясу в любимой кружке.
Озьяс взял кофе и встал с кровати. Ухватился за костыль и неторопливо вышел во двор, где встал на единственной босой ноге, поднеся кружку ко рту.
– Чего ты хочешь? – осведомился он.
– Денег.
– Сколько процентов?
– Все.
– Сто процентов?
Зо промолчал.
– Мы так не договаривались, – сказал Озьяс. – Сорвал большой куш?
– Громадный, какого еще не было.
– Ты долго тянул, потому что знал, что приберегаешь его для себя. – Старик не спрашивал. Он сделал глоток горячего кофе. – Зачем тебе деньги? Или это глупый вопрос? Ясное дело, на девушку.
– Покупаю кровать, – объяснил Зо. – Анайя согласилась спать здесь, если у меня будет настоящая кровать.
– Toujou[92]92
Как всегда (гаитянск. креольск.).
[Закрыть], – глаза старика загорелись. – Вы, молодежь, ради постели готовы на все. Душу продадите.
– Требуются определенные вещи, чтобы начать жить с женщиной, – заметил Зо.
– Так рассуждают глупцы. Холостяки. У меня был друг, который считал, что прежде девушки он должен обзавестись домом. Потом ему понадобилась мебель. Потом посуда и машина. Он умер в доме, забитом всяким хламом, а девушка у него так и не появилась. Ты тоже так хочешь?
– Я же тебе сказал. Нужна кровать. Пять тысяч на счету в банке тоже было бы неплохо.
– Тогда забудь про матрасы и купи дробовик. Это единственный способ для бедного гаитянина вроде тебя разжиться такими деньжищами.
Озьяс еще поупрямился, но деньги в конце концов дал.
* * *
В тот же день Зо и Анайя впервые в жизни вместе отправились по делам: они собирались купить кровать на уличной барахолке в центре города. Анайя выбрала кованый железный каркас, выкрашенный в белый цвет, и после долгого торга пара приобрела его по рыночной цене – триста гурдов. Зо погрузил кровать на тележку и предложил Анайе сесть сзади, но та отказалась. Она шагала рядом с ним по центральным улицам; уже вечерело, солнце клонилось к закату.
В нижнем Дельма Зо купил ей бутылку холодной апельсиновой содовой, и девушка выпила ее через соломинку. Когда он второй раз предложил ей сесть на тележку, Анайя согласилась. Она забралась наверх, уселась на кровать, и Зо назвал ее королевой Карибского моря. Девушка наблюдала, как работают под жарким солнцем мышцы его широкой спины и плеч, когда он без отдыха вышагивал по многокилометровому проспекту Джона Брауна. Люди, видевшие, как он тащит вверх по склону холма кровать с девушкой, кричали вслед о тех безумствах, на которые способен человек ради любви.
– Только взгляните! Он везет и девушку, и кровать разом!
– Нужно быть готовым, – крикнул мужчина с огромной вязанкой тростника на спине, показав Зо большой палец, – везти свою кровать и свою женщину, куда бы ты ни направлялся.
Лавочник средних лет посоветовал Зо поставить кровать у дороги и не откладывая приступать к делу.
– Теряешь время.
Какая-то старуха некоторое время шла рядом с ними и разговаривала с Анайей.
– Мне кажется, кое-кто желает заняться с тобой любовью. И для этого усердно трудится. Он берет тебя с твоей кроватью, cheri doudou? На твоем месте я бы держалась за этого мужчину.
Они добрались до дома на Мон-Нуа, и Анайя познакомилась с тонтоном Озьясом.
– Скажи мне, ti fi[93]93
Девушка (гаитянск. креольск.).
[Закрыть], – спросил Озьяс, – ты любишь зимние дыни?
Анайя ответила утвердительно.
– Так уж случилось, что у меня в огороде растет самая сладкая дыня в городе, – Озьяс показал на грядку. – Та, что изменит твою жизнь.
Зо хотел было увести Анайю, но Озьяс попросил девушку осмотреть его ногу.
– С ней что-то не так? – спросила Анайя.
– Она у меня единственная, – проворчал Озьяс. – Я вынужден над ней дрожать.
– Не беспокойся о старике, – вмешался Зо. – У него шкура, как у аллигатора.
И он повел ее вниз по склону к пустому двору перед домиком.
– Закрой глаза, – сказал Зо. Затем он перенес Анайю через порог, как муж вносит молодую жену в их первый дом, и снова опустил на землю. Зажег керосиновую лампу с толстым фитилем, и девушка ощутила запах дыма. – Открывай.
Анайя увидела непритязательный холостяцкий домик: плетеное соломенное кресло, голые серые стены, лопату в углу, календарь на стене.
– Пол новый, – сообщил Зо. – Я залил его для тебя.
Девушка поцеловала его в полутемной комнате и сказала, что ей очень нравится. Анайя полюбила и домик, и старого дядюшку Озьяса. Она любила Зо за то, что он сделал ради нее.
– Я и не знала, что мужчина может быть таким верным.
Они вышли на улицу и стояли босиком на траве, прильнув друг к другу, в последних лучах солнца. Ветер шевелил цветы на косогоре, и Зо чуть не расплакался. Он упал на колени и прижался лицом к ее телу, целовал ее живот и бедра и благодарил Бога. Потом поставил кровать на середину комнаты, положил сверху матрас, и они два часа занимались любовью и еще два часа спали в объятиях друг друга, как муж и жена.
Влюбленные проснулись от того, что старик, гремя кастрюлями и сковородками, звал их ужинать. Он принял их в своем доме и угостил сос пуа. Пили сладкий сок папайи с консервированным молоком и ванильным экстрактом. Затем Зо пешком пошел провожать Анайю на холмы Петьонвиля, где она на выходные оставалась у своего дяди, Дезмонда Тессьера, судьи федерального суда в Порт-о-Пренсе.
* * *
Государственный медицинский комплекс занимал длинный квартал в центре города, с севера ограниченный авеню Ламартиньер, а с юга – перекрестком улиц Освальда Дюрана и Монсеньора Гийу. Улица Сент-Оноре разделяла территорию комплекса пополам, пролегая через ухоженный парк прямо под стенами главного госпиталя, Лопиталь Женераль.
Помимо главного госпиталя – крупнейшей медицинской клиники в стране – в городке располагались здания специализированных отделений: ортопедического, педиатрического, офтальмологического, стоматологической хирургии. Территория городка с выкрашенными в белый и зеленый цвета строениями, увитыми розовыми бугенвиллеями, и ухоженными карибскими садами была настоящим оазисом тишины в центре густонаселенного города. Помимо других учреждений здесь также находились медицинский институт, школа медсестер, единственный в стране фармацевтический колледж и училище техников-лаборантов.
Зо выстраивал маршрут дневных перевозок так, чтобы тот заканчивался в центре города, рядом со школой медсестер. Он вставал со своей тележкой на тенистой стороне улицы Освальда Дюрана и ждал Анайю. Однажды днем девушка застала его лежащим на дне повозки и предложила показать классы. Проведя Зо через ворота улицы Сент-Оноре, она кивнула на белое здание в момбиновой[94]94
Момбин – род тропических деревьев семейства Сумаховых; плоды некоторых видов являются съедобными фруктами.
[Закрыть] роще.
– Это училище. Каждый день мы ходим отсюда в госпиталь на занятия, – девушка взяла Зо за руку и повела по тропинке. – У них есть все специальности, какие только можно придумать.
– И какую ты выберешь?
Анайя сказала, что на Гаити самый высокий уровень детской смертности в Западном полушарии.
– Я бы хотела что-нибудь изменить, если бы могла.
Их прервала студентка школы медсестер, сообщившая Анайе, что та еще застанет мисс Какетт в родильном отделении, если поспешит.
Легендарной мисс Какетт исполнилось пятьдесят два года, и она уже была опытной fanmsaj[95]95
Акушеркой (гаитянск. креольск.).
[Закрыть], когда ее пригласили в школу медсестер внештатным преподавателем – вести авторский спецкурс. Такова была кульминация выдающейся карьеры, начавшейся несколько десятилетий назад в трущобах Бисантенера.
На преподавательскую должность Какетт выдвинул факультетский врач, украдкой следивший за ее работой в переполненном родильном отделении в центре города. Он видел, как эта женщина за один день приняла двенадцать новорожденных, привлекая в качестве ассистентов мужей и сестер рожениц. В рекомендательном заключении этот доктор писал, что Какетт «за две недели без посторонней помощи увеличила население Бисантенера на один процент» и что он собственными глазами наблюдал, как младенца вывели из состояния клинической смерти с помощью кубика льда и дыхания медсестры.
Какетт вела спецфакультатив – углубленный курс акушерства, считавшийся важным этапом обучения для тех, кто специализировался в области родовспоможения. Анайе, которая перевелась из другого города, для прохождения этого спецкурса требовалось разрешение Какетт. Молодые люди бегом помчались в родильное отделение; там Анайя оставила Зо на улице, рядом с будущими отцами. Он наблюдал, как они меряют шагами газон. Когда Анайя вышла, Зо бросился к ней и схватил за руку.
– Они думали, я жду, пока ты родишь нашего ребенка.
– Мальчика или девочку? – спросила Анайя.
Зо задумался.
– Девочку, – ответил он наконец. – Она будет похожа на тебя.
Анайя взяла его за руку.
– Весной мисс Какетт дала мне место в своем классе.
Мы начинаем в январе.
* * *
Когда Анайя сообщила кузине, что Зо приехал в Порто-Пренс, Надин настояла, чтобы молодого человека пригласили к ним домой – познакомиться. Анайя стала возражать, заявляя, что ее отец, Клод Жюст и даже дядя Тессьер следят за ними, но это только рассмешило Надин.
– Дезмонд Тессьер и Венсан Леконт – не Национальная полиция.
Договорились, что Надин познакомится с Зо в среду после обеда, при свете дня. Он должен был привезти заказ Надин – мини-холодильник, который она только что купила в магазине бытовой техники на улице Деренонкур.
– Самое забавное, – заметила Надин, – что твой парень получит работу, которую оплатит мой отец.
