Текст книги "Любовь моя, Анайя"
Автор книги: Ксандер Миллер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)
Книга третья
1
С моря пришел рокот, докатился до подножия гор и возвратился обратно, точно слух о самом себе. Цыплята Озьяса высунулись из травы; на стеблях затряслись стручки гороха. Из переполненных кварталов Карфура, где между национальной автострадой и побережьем, словно самодовлеющий город скорби, расположился длинный бордель, поднимались смог и тропическая жара.
Горизонт был туго натянут и дрожал, как стеклянная нить. Затем где-то вдали раздался удар молота, и из недр земли донеслось ужасающее гудение.
Десять тысяч птиц оторвались от острова, словно их спугнули с деревьев, это были не только морские обитательницы, но и гигантские крылатые создания цвета соли. Вспыхнули и погасли огни сварочных аппаратов. Повернулись вспять реки.
Архиепископ Порт-о-Пренса погиб на балконе папской нунциатуры.
Глава Миссии ООН по стабилизации в Гаити[111]111
Миссия была учреждена в 2004 году, после вооруженного мятежа в Гаити, упразднена в 2017 м.
[Закрыть] погиб в своем кабинете в отеле «Кристофер».
Надин Тессьер, одетая в школьную форму и евшая маниоковый пирог с арахисовым маслом, погибла на кухне своей квартиры на улице Монсеньора Гийу.
На терминале Варрё, когда кран «Панамакс» опрокинулся на трансформаторы, в нефтяном перевалочном хранилище, примыкавшем к электростанции, воспламенились сто тонн сырой нефти. Пламя горело жарче и ярче звезд. Студенты вечерних отделений на холмах подбегали к окнам и умирали, пытаясь что-нибудь разглядеть.
Десятиэтажное здание «Телеко» раскололось посередине и невозмутимо рухнуло у залива.
Было повреждено здание федеральной тюрьмы, и четыре тысячи самых опасных преступников в стране устремились наружу, вознося хвалы Господу за освобождение.
Это продолжалось тридцать восемь секунд. А потом все стихло. Солнце было в соли, и соль была в море. Померанцы дрожали посреди листвы.
* * *
Озьяс рухнул на грядку с мексиканским огурцом. Он вскрикнул и приложил ухо к земле, словно прислушивался, не появятся ли всходы. У Зо страшно закружилась голова, небо и море поменялись местами, и он дважды упал, выходя с биноклем из дома Озьяса.
– Что там? – спросил старик. – Что ты видишь?
Над заливом поднималась мелкая пыль и, мерцая, висела в предвечернем свете, такая густая, что заволокла всю нижнюю часть города. В дыму Зо разглядел покосившийся шпиль собора, а за ним – страшный нефтяной пожар на побережье.
– Ki sa w gade?[112]112
Что ты видишь? (гаитянск. креольск.).
[Закрыть] – взмолился Озьяс.
Облако пыли сместилось, открыв вид на Национальный дворец. Огромный купол президентской резиденции обрушился на нижерасположенные помещения. Проследовав взглядом по улице Монсеньора Гийу на запад от правительственной площади, Зо сумел отыскать медицинский городок, но не смог рассмотреть в густой пыли школу медсестер. Он попробовал найти ее с другой стороны, проследив улицу Освальда Дюрана до перекрестка с Гийу, но там, где должна была находиться школа, под пеленой дыма мелькали лишь развалины. Крыша, наклонившаяся вперед, резко уходила вверх, к горизонту. Сигарета выпала изо рта Зо, но когда он наклонился, чтобы поднять ее, то уже забыл, что искал.
– Тебя убьет то, что ты любишь, – заметил Озьяс. – Эти сигареты, которые ты куришь. Или море в солнечный день.
Зо зашнуровал рабочие ботинки.
– Мне пятьдесят семь лет, – сказал Озьяс, с трудом поднимаясь при помощи костыля, – и я никогда не видел катастрофы, подобной этой. Если ты сейчас спустишься туда, в этот ад, один, – он, словно против воли, окинул взглядом примыкавшую к горам долину внизу, – то никогда уже не вернешься.
Зо застегнул болтавшуюся лямку комбинезона и оставил удрученного старика одного в огороде.
– По дорогам сейчас не пройти! – крикнул ему в спину Озьяс. – Ты меня слышишь?
Зо вошел в хижину. Внутри было темно и невыносимо тяжело, потому что здесь витал аромат Анайи. Ее белье было сложено на стуле. Он оглядел убогий приют своего недолговечного, невероятного счастья. Скудная утварь, бразильская лопата, продавленная кровать, на которой он любил Анайю так, словно знал, что конец близок. Зо вытащил из-под матраса свои сбережения, взял лежавшую в углу лопату и вышел под опрокинувшееся предвечернее небо.
Его тележка стояла на лужайке между дорогой и домом. Зо бросил лопату к прочим необходимым вещам – банке смазки, домкрату, куску брезента и веревке – и без дальнейших церемоний впрягся в бруэт. Зажал оглобли под мышками, приподнял кузов и выехал на дорогу.
Начав возить бруэт, Зо сразу же выработал собственный уникальный стиль. В основе его были шаг средней длины и твердая, но притом столь изящная и легкая поступь, что Озьяс обожал наблюдать за тем, как работает парень. «Посмотрите, какая тяга! – восхищался он. – Какой полет!» Зо сохранял точно выверенное положение тела, плавно подстраиваясь под меняющийся уклон дороги. На ровной местности держался почти перпендикулярно, идя в гору или с горы, наклонялся соответственно вперед или назад, стараясь беречь колени, которые, по словам Озьяса, всегда страдали первыми, а восстанавливались последними. И даже теперь, когда наступил конец света и это уже не имело никакого значения, Зо демонстрировал великолепную точность движений и стиль.
Половина обитателей Мон-Нуа находилась на улице. Мадам Зюлю выскочила из дома в ночной рубашке, зовя внучку. Женника Пьер и пятеро ее детей наблюдали за происходящим с крыльца, недвижные, словно соляные столпы, а позади них дымился их рухнувший дом. Марвине, молодой парень, торговавший всякого рода осветительными приборами, остановил Зо и снабдил его фонариком на батарейках, пучком свечей и тремя спичечными коробка́ми. Аптекарь из «Лаборатуар иммакюле» дал дюжину бинтов, набор для наложения швов и пузырек йода. Даже жалкий местный пьянчужка, ни с кем никогда не делившийся выпивкой, сунул Зо бутылку однозвездочного рома «Бакара», буркнув: «Пригодится».
К тому времени как Зо взял курс на столицу, чтобы найти жену, у него в запасе имелись банка леденцов и жевательной резинки, которые продаются на каждом углу за гурд, два ведра питьевой воды с крышками, кусок мыла «Фитсо», пробник духов и добрые напутствия всех жителей Мон-Нуа.
Первый, кого встретил Зо, оказавшись на петьонвильской равнине, оказался последним, кого он оставил на Черной горе. Дядюшка Озьяс уже стоял в конце Кенскофф-роуд, отдуваясь в белый носовой платок и поглаживая царапину на левой щеке. Старик спустился со склона на одной ноге и костыле, коротким, но опасным путем через заросли кустарника. Одежда его была порвана, в волосах застряли листья.
– Эй, бруэтье! – крикнул он, завидев Зо, словно обычный пассажир на пыльной обочине. – Бруэтье!
Зо на ходу покосился на старика.
– У тебя такой вид, будто ты свалился с косогора, – заметил он.
– Подыми спину, – велел Озьяс. – Ты чересчур низко пригнулся к земле.
– Ты проделал такой путь, чтобы поучить меня работать?
– Я проработал в этих местах тридцать лет, – сказал Озьяс, ковыляя за тележкой. – Так ты никогда не доберешься до Канапе-Вер.
– А кто говорил про Канапе-Вер?
– Это единственная дорога в город.
– Если хочешь со мной, садись в мою тележку и не проси меня остановиться, – сказал Зо.
– В твою тележку? – усмехнулся Озьяс.
– Это ведь я на ней работаю, – отозвался Зо. – Сдается мне, она поедет туда, куда отправлюсь я.
Озьяс положил руку на тележку.
– Если я что и знаю в этом мире, так это дороги Потопренса. Через Дельма будет не пройти, я увидел это еще из дома.
– Я не пойду через Дельма.
Озьяс начертил костылем на земле карту города, начав с залива Гонав. Нацарапал береговые линии, идущие на запад и на север. Наметил холмы, затем обозначил пригороды: Канапе-Вер в долине, Фрер на холмах.
– Есть три основных пути, которые приведут тебя к цели, – сказал старик, поставив крестик в центре города. – Пронумерованные улицы Дельма прорезают все сто восемь окраинных кварталов.
Он прочертил извилистый маршрут.
– Я уже выбрал авеню Ламартиньер, – заявил Зо, взяв костыль и нарисовав собственную трассу. – Это самый быстрый путь.
– Нет, – возразил Озьяс. – Это самый крутой путь, а значит, совсем другое дело, – он стер маршрут Зо ногой. – Что толку стартовать первым, если не знаешь дороги. Авеню Ламартиньер извивается и сбегает вниз по склону крутого холма. Повсюду будут оползни. Но есть и средний путь, – он прочертил еще одну линию. – Единственный верный. Авеню Джона Брауна.
Зо велел старику занять место в повозке.
– Поедем по Джона Брауна, – решил он. – Но возьмем его приступом. Если после этого мне уже до конца жизни не суждено управлять бруэтом, так тому и быть. А сегодня будем носиться, как Дамбалла[113]113
Дамбалла – один из могущественнейших духов в религии вуду.
[Закрыть] в Африке.
* * *
Ти Папа Пикан и его боевой петух Ти-Зом вынырнули из пыли и руин, точно два могильщика, с ужасными новостями. Пикан был в соломенной шляпе, какие носили во время революции, с мешком-макутом на плече и в длинной черной майке, доходившей ему до колен.
– Мы пошли на петушиный бой, – проговорил старик, – но увидели кое-что совсем другое.
Пестрый черно-белый боевой петух с медными колокольчиками у шпор вел Ти Папа на веревочке, привязанной к лапке.
– Что вы увидели? – спросил Зо.
Пикан снял головной убор, чтобы вытереть лоб, но не от пота. Кожа на макушке была сорвана, и с волос струилась кровь.
– Мы отправились на петушиный бой. Красный Голиаф… – Пикан рыгнул, точно неизлечимый больной, страдающий несварением желудка, и вытер губы тыльной стороной ладони. – Красный Голиаф против прекрасного Доминиканца.
– Он был на стадионе, – прошептал Озьяс на ухо Зо. – И, видимо, свалился с трибуны.
Из живота Пикана, на два дюйма правее пупка, то есть оттуда, где расположены все жизненно важные органы, торчал шестидюймовый кусок алюминиевой арматуры. Зо видел анатомические схемы в медицинских учебниках Анайи и сразу представил себе красную почку, жирную багровую печень и розовые кишки.
– Мы не можем оставить его здесь, – воскликнул Озьяс, – в компании одного лишь петуха.
– Этот петух – единственная компания, которая у него когда-либо была, – ответил Зо, беря оглобли под мышки.
– Не торопись, погоди! – Озьяс снял крышку с одного из ведер и зачерпнул полную кружку воды. – По крайней мере, дадим ему попить.
Зо опустил оглобли.
– Я же не медсестра, – сказал он, однако взял кружку и отнес ее Пикану. При его приближении петух забеспокоился, хотя Пикан по-прежнему безмолвствовал. Он не протянул руки к кружке и, казалось, даже не заметил ее, так что Зо пришлось поднести питье к его запекшимся губам. Но старик так задрожал, что половина воды вытекла у него изо рта. Он поперхнулся и выплюнул воду в лицо молодому человеку.
– Черт побери, Папа! – воскликнул Зо. – Где ты учился пить?
Пикан вытер лицо.
– Ты не мог бы напоить птицу? – попросил он. – Когда Ти-Зом нервничает, его начинает мучить сильная жажда.
Изо рта у старика исходило зловоние, и Зо представил, как в его темной утробе желудочный сок смешивается с кровью и к горлу подступает страшная горечь. Озьяс зачерпнул воды и для Ти-Зома, и молодой возчик неохотно поставил на дорогу миску для петуха.
– Пожалуйста, – взмолился Пикан. – Не оставляйте меня.
– Здесь нет места, – ответил Зо.
Пикан переводил оцепенелый взгляд с Зо на Озьяса.
– Куда вы? – спросил он.
– В медицинский городок, – сказал Озьяс.
– Лопиталь Женераль?
Зо сунул оглобли под мышки и приготовился бежать.
– Держись, старик, – сказал он Пикану. – Просто сиди и жди здесь, как делал всю свою жизнь, и ты увидишь, что не все еще погибли.
– Я всегда жил среди людей. – На губах Пикана вскипела розовая пена, и он вытер ее. – Боюсь помереть в одиночестве.
Зо взглянул на Пикана, потом на Озьяса и понял, что они не смогут оставить его одного. Ему ужасно не хотелось перегружать повозку, но в конце концов он помог Пикану забраться в кузов. Старика осторожно уложили среди пожертвований от жителей Мон-Нуа, и он неловко завозился, подзывая петуха, точно уродливая курица цыплят.
– Зом, – кудахтал Пикан. – Ти, Ти, Ти, Ти-Зом.
– Ему нужен петух, – сообщил Озьяс.
Зо забросил хлопающего крыльями петуха в кузов.
– Опасная тварь, – заметил он, вытирая руки о рубашку.
– Я думал, вы поймете друг друга, – пробормотал Пикан. – В конце концов, он тоже боец и так зарабатывает свой хлеб.
– Я работаю не за птичий корм, – сказал Зо.
– Я поставил свой последний доллар, – сообщил Пикан. И предложил Зо самокрутку, ароматизированную гвоздикой и сдобренную бозом[114]114
Боз – марихуана.
[Закрыть].
Зо сунул сигарету в рот, ощутив вкус табачного листа с примесью марихуаны. У него были спички, подаренные Марвинсом, и он закурил. Косяк был слабенький и горячий даже на такой жаре; он выжег пыль из легких и выветрил из головы отрешенность. Когда Зо выдохнул, изо рта у него вырвался пряный голубой дымок, и он передал косяк по кругу. Озьяс наскоро курнул, Пикан же сделал большую затяжку и оставил сигарету себе.
– En ale, – произнес он, выпуская дым. – Я готов.
Потом на каждой выбоине он хватал ртом воздух, рыгал, кашлял и умолял бежать потише, но Зо не замедлял шаг. Он выпрямил спину и потащил повозку против движения, направляясь к руинам в центре города, откуда бежали все остальные. А за ним вздымались клубы белой пыли и уносились вверх по косогору.
2
Зо не осталось ничего иного, как превратить свою грузовую тележку в карету скорой помощи. Все началось с Ти Папа Пикана и его петуха, но вскоре клади прибавилось. В Морн-Эркюле Зо подобрал братьев Венса и Экзандье Ноэлей, учеников школы Нувель Энститю Эмманюэль, чуть не погребенных под ее развалинами. Венс вытащил младшего братишку из разрушенного класса, и выглядел тот плоховато. Когда Озьяс увидел держащихся за руки, залитых собственной кровью ребят на обочине, он не мог оставить их одних.
– Чего ты от меня хочешь? – воскликнул Зо.
– Отвези их к больнице.
– Это слишком далеко.
Пикан поднял голову с пола повозки.
– Тут недалеко клиника Обина, – сказал старик, показывая, где именно. – Он знает, что делать.
– Господи Иисусе! – крикнул Зо. – Надо было оставить вас двоих на дороге.
– Ра di sa, – ответил Пикан. – Не говори так.
– Я не скорая помощь и не таптап, – огрызнулся Зо. – Я поехал, чтобы забрать Анайю из училища и привезти домой. И взял с собой этот чертов бруэт только для того, чтобы было на чем ее довезти!
Усадьба Обина была истинным городским чудом: она занимала целый квартал на склоне холма в нижнем Неретте. Он завладел этим местом, незаконно обосновавшись здесь двадцать семь лет назад. Отсюда открывался обширный вид на город, от аэропорта до трущоб Сите-л’Этернель и горящих мусорных свалок на побережье. Зеленый двор зарос высоким просом, красиво серебрившимся, когда с залива налетал ветер. Тут были высажены кешью и розовое дерево, кора которого благоухала корицей, антильский дуб с приземистой кроной и карибская сосна, обычно произрастающая на более возвышенных участках. Главный дом стоял в роще из лаймов и помело, которые той зимой плодоносили дважды. Ветви сгибались под тяжестью зеленых и розовых цитрусов.
Из фруктов и трав, росших в его саду, Обин изготовлял всевозможные зелья. Одно снадобье замедляло рост зоба, вызванного увеличением щитовидной железы. Другое помогало при старческом недержании. Обин однажды отправился в долгое путешествие и вернулся с редкого сорта кофейным кустом, который посадил в тени. Каждую неделю он собирал и жарил ягоды в латунном тазу. Особенно восхищала людей его настойка из обжаренного кофе и эвкалипта, которая, как считалось, при ежеутреннем употреблении излечивала от зависти.
Сам Обин был шести футов ростом, широким в плечах и заядлым курильщиком, верившим в чудодейственную тонизирующую силу западноафриканской горькой настойки. Он был признанным специалистом по вправлению закрытых переломов и лечению хронического артрита, читал на медицинском факультете лекции по ортопедической хирургии. Его познания в области воспалений и вправления костей были настолько обширны и уникальны, что когда-то на факультете ходили толки о создании кафедры народной медицины – специально под Обина.
Обин сидел на траве с сигаретой в зубах и работал. На нем был длинный поварской фартук с надписью «Поцелуйте повара» на груди, заляпанный смесью крови и гипса. Юный ученик Обина в белом лабораторном халате перемещался вслед за ним по всему двору со столярным ящиком, в котором лежали лубки, гипс, марля, ватные тампоны и ювелирный угломер – с его помощью костоправ измерял сломанные и восстановленные конечности.
Было не похоже, что лекарь завален работой, но даже издали стало заметно, что глаза у него покраснели. Возможно, причиной тому было спиртное, которое он потягивал из кружки.
Обин пересек лужайку, стягивая с рук хозяйственные перчатки. Зо вывез тележку на траву и опустил оглобли. Мужчины обменялись рукопожатием. Костоправ отпил своей горькой настойки и предложил глоток Зо.
– После нее руки становятся на удивление крепкими.
Зо взял чашку, выпил и вернул хозяину.
Обин осмотрел Ти Папа Пикана и братьев Ноэль.
– Я не лечу ни травмы головы, – он кивком указал на Экзандье, – ни колотые раны. Только вправляю кости и снимаю лихорадку, – Обин указал на траву под лаймовыми деревьями. – Взгляни на мою педиатрическую клинику. Они до смерти напуганы, и недаром. Им требуется переливание крови, а у меня только травы. – Костоправ оглядел свой двор, словно капитан палубу разбитого корабля. – Им нужно в больницу. Скольких ты сможешь взять?
Зо помотал головой.
– Я не скорая помощь.
– Послушай, – сказал Обин. – Ты уже сам по себе чудо, хочешь ты этого или нет, – он схватил Зо за руку и встряхнул его. – У тебя есть сильные ноги и свободное место в повозке. Все очень просто. Ты человек с волей, очутившийся среди тех, у кого ее уже не осталось. – От Обина несло горькой настойкой, которую он пил; руки его были розовыми от крови и гипса. – Большинство из этих людей умрут, даже если их прооперируют, – продолжал он. – Но есть несколько человек, у которых остается шанс, если только ты сможешь их переправить, – костоправ в упор посмотрел на Зо. – Спрашиваю еще раз: скольких ты можешь взять?
Зо покосился на тележку. Пересчитал раненых, учитывая их габариты и увечья.
– Восемь, если среди них будут дети, – ответил он наконец. – Девять, если у них малый вес. Но предупреждаю, их не удастся разместить с удобством.
– Им не нужны удобства, – Обин помусолил окурок кончиками пальцев и выбросил в траву. – Им нужна современная больница, а ты единственный, кто может их туда доставить.
– Я всего лишь бруэтье.
– Это намного лучше, – возразил костоправ. – Я повидал много никудышных докторов, но очень мало плохих бруэтье.
– Ты не присматривался. Есть такие, кто ворует, завышает цены или теряет товар по дороге.
– Ты наверняка потеряешь кое-кого из них, как бы быстро ты ни бежал, – промолвил Обин.
Первой пациенткой, выбранной Обином для переправки в больницу, была Франсе́с Боже, которую принесли на двери. У женщины был перелом таза, и когда Обин вставил ей мочевой катетер, из него вышла только кровь. В нижней части живота у нее имелась рана в том месте, где осколок подвздошного гребня прорвал кожу, и когда ее подняли в первый раз, снова показался белый кончик, точно мачта затонувшего корабля. Несчастная умоляла положить ее на место.
Озьяс, сидя в тележке, сетовал на тесноту кузова.
– Не кокосы ведь повезешь, – сказал он Зо. – Больных нельзя сложить штабелями. Уже пятерых не получится сдвинуть с места. Даже у тебя.
Он перебрал пожертвованные вещи, выбросил из кузова тряпки, привязал домкрат, лопату и запаску к боковому поручню, словно кузнечные инструменты над горном. Повесил ведра с водой за бортом, как седельные сумки. И только когда старик объявил, что готов, начали укладывать больных в тележку по одному, бережно и очень плотно, будто рыбу в ящик для засолки.
Франсес Боже была первой. Обин зафиксировал ее самодельным жгутом, чтобы стабилизировать таз. Ее как можно туже завернули в простыни и привязали веревкой к борту повозки.
Следующим был Мьер Кассаньоль, студент третьего курса юридического факультета Гонаивского университета. Он гостил дома на каникулах, когда ему проломило голову куском потолка.
Еще в тележку положили офицера полиции в полном обмундировании. Обе ноги у него были раздроблены. В момент катастрофы он находился в офисе Миссии ООН по стабилизации в Гаити и сообщил, что весь чилийский отряд погиб. «Они были на третьем этаже, – сказал офицер, – и не имели ни единого шанса».
Когда началось землетрясение, Сабина д’Айити рожала уже пять часов. Фолибете, где она жила, растаял, как сон, и она осталась один на один со своими схватками в спальне без стен. Ее родители погибли. Она приползла в клинику Обина, затыкая вагину кулаком, и теперь ребенок не выходил. «Думаю, он побоялся появляться на свет, – сказала Сабина, – и я его не виню». Обин определил ее в бруэт, потому что ничего не смыслил в родовспоможении, а на кону стояли две жизни.
У Озьяса в тележке имелась маленькая записная книжка для грузовых деклараций. Теперь он наполовину исписанным карандашом занес в нее имя и диагноз каждого пассажира, поднятого в кузов: Франсес Боже, перелом таза и внутреннее кровотечение; офицер Жонжак, перелом обеих ног, бедренной и малоберцовой костей; Мьер Кассаньоль, перелом черепа и истечение спинномозговой жидкости; Сабина д’Айити, осложненные роды. Одиннадцатилетнего Венса Ноэля и его младшего брата Экзандье, у которого шла кровь из головы, уложили последними. Потом настал черед старого любителя петушиных боев и пророка из Порт-о-Пренса Ти Папа Пикана с его зловонным дыханием и горделивым петухом. Пикан страдал от колотой раны в правой части брюшной полости.
Озьяс прикинул вес каждого пассажира, затем подсчитал общую нагрузку. Она не просто впечатляла, это было чистейшее безумие. Старик проставил число в нижней строке и обвел его двойным кружком. Определил пункт назначения: Лопиталь Женераль. Записал время (17:43, вторник, 12 января), прикинул время прибытия (20:00), затем добавил в список свое имя, присовокупив: «отошедший отдел владелец повозки», и расписался внизу.
Пассажиры Зо в трясущейся повозке стонали, плевались и истекали кровью. Те, кто был способен говорить, обсуждали свои шансы на выживание. Они считали, что им это удастся, коль скоро в тележку впрягся Зо. Он тащил ее с чувством собственного достоинства и уверенностью, на которые было приятно смотреть. Пассажирам нравились его невероятно могучие ляжки. Они усматривали в его молчании сосредоточенность, а в самообладании – мастерство и решимость.
– Поднажми, черт возьми, бруэтье. Поднажми ради всех нас. Если не доедем, то подохнем, как все остальные. Теперь всё в твоих руках, – стонали они.
Озьяс подался вперед, чтобы успокоить больных.
– У него могучие руки и хорошая голова на плечах. Посмотрите, как он элегантен, как проворен. Зо – величайший бруэтье в городе.
Ти Папа Пикан говорил про петушиные бои. Он рассуждал о популярности и большом значении этого вида спорта. Ему были по душе честность хорошего выпада, горячность птицы и ясность задачи. Он утверждал, что благородство петуха зачастую недооценивается, и расхваливал достоинства этой поистине национальной птицы. По его заверению, петухи еще до начала сражения знают, кто одолеет, а кого разгромят, но все равно выходят на бой.
– То же самое и с мужчинами, – сказал Пикан. – Есть победитель и проигравший, и каждый зритель может отличить одного от другого. Иногда речь только о противнике, – добавил он, – о хорошем, равном по силам партнере. Петух не знает, что он чемпион, пока вы не выпустите его на ринг к сопернику, которого он может убить, и убить как следует.
Ти Папа объяснял, как воспитать птицу-победителя:
– Пусть ест яйца из собственного гарема. Кормите его инжиром, тараканами и козьими сердцами. Промывайте ему раны скипидаром, – с этими словами он погладил Ти-Зома. – И выставляйте его как бойца.
Старик так долго и с таким чванством разглагольствовал о ловких выпадах и честном убийстве, о следах петушиных когтей на земле, похожих на клинопись, которую можно читать после боя, что полицейский kòmandan[115]115
Начальник, командир (гаитянск. креольск.).
[Закрыть] не выдержал. Когда он заговорил, голос у него был хриплый, грубый и шепелявый из-за пары сломанных зубов.
– А сам ты вообще кто? – мужчина приподнял голову и злобно уставился на Пикана. – Что за птица? Победитель или проигравший?
– Достаточно того, что я участвовал в бою.
– Брехня, – отрезал офицер. – Твой бой окончен. Ты бледный как полотно. Вот и все, что у тебя есть. Хочешь сказать, ты победитель? Byen, Granmoun[116]116
Отлично, старик (гаитянск. креольск.).
[Закрыть]. Что ты выиграл? Где твой приз? А этот? – полицейский кивнул на Зо, тащившего повозку. – Он побеждает или проигрывает?
Пассажиры, у которых хватало сил, уставились на потную спину Зо, вздымавшуюся перед ними, словно гранитная глыба.
Пикап воззрился на размеренно шагавшего возчика, будто прикидывал его шансы.
– Ты спрашиваешь, ищет ли он свою любовь?
– Так вот куда он идет? – Сабина д’Айити взглянула на Зо поверх своего огромного живота. – На поиски возлюбленной?
– Да, – подтвердил Озьяс. И под шелест резиновых шин, в клубах дыма принялся рассказывать историю Зо. – Этот парень сирота и restavek, он делал то, что должен был делать, чтобы выжить. Двенадцать дней назад он женился на любви всей своей жизни, студентке школы медсестер.
Обессилевшие, укачанные пассажиры продолжали разглядывать спину Зо.
– Почему он такой хороший? – спросила Сабина. Озьяс обдумал ответ под мерное движение кузова.
– Потому что ему нужно очень немногое, и он знает, что именно. Он хочет доставить тебя к доктору, – сказал он ей. – А потом найти свою жену.
– И каковы ставки? – подал голос Жонжак.
– Что за пари? – полюбопытствовал Пикан.
– Любишь держать пари? – осведомился полицейский.
– Я бы поставил на кон собственный шанс пережить эту ночь, если бы шанс этот был велик и я бы точно знал, что кто-нибудь заберет мой выигрыш.
– Держу пари, что он больше никогда не увидит жену, – сказал Жонжак.
У каждого в повозке имелось собственное мнение на этот счет. Те, кто верил в любовь, не сомневались, что Зо отыщет ее среди руин живой. Среди них были маленький мальчик Венс Ноэль и Сабина д’Айити, вот уже десять часов страдавшая от непрекращающихся схваток. Другие были уверены, что Анайя погибла и Зо найдет ее мертвой или, что куда вероятнее, не найдет вообще.
– Он будет искать ее всю оставшуюся жизнь, – заявила Франсес.
Полицейский был того же мнения.
– Я, например, знаю, что она погибла, без никаких, и готов биться об заклад с кем угодно.
Озьяс воздержался, но Пикан согласился на пари. Он кое-как сел и принял условия.
– Да. Я буду стоять на своем. Они прекрасная пара, и Зо найдет ее.
Но им не удалось поставить ни гурда.
* * *
Внезапно ниоткуда налетел ветер, и они в последний раз увидели опустошенный берег. Вдали сквозь бескрайнее марево сумерек проступали разрушенные кварталы на холмах. В низине, вплоть до самого побережья, полыхали желтые огни пожаров. Но на востоке и на севере береговая гряда, несмотря ни на что, не обрушилась в залив. Над Лафито по-прежнему высились голые черные холмы.
Зо проделал маршрут, рекомендованный Озьясом, по авеню Джона Брауна через Грос-Морн и Неретт, обогнув тридцать восемь похожих на лабиринт кварталов Дельма. Проехал мимо разрушенных посольств Панамы и Мексики, мимо развалин супермаркета «Санрайз», где заживо погребенные покупатели молили о помощи. По мере того как повозка спускалась к центру города, на прибрежную равнину, становилось все темнее, словно ночь рождалась там, внизу. Вокруг сгущались сумерки с привкусом цементной пыли.
Они неуклонно продвигались вперед, пока не угодили в пробкуу 12-й Дельма, где авеню Джона Брауна пересекала канал Кайман. Зо маневрировал в заторе до тех пор, пока совсем не застрял. Оставив повозку с пассажирами под присмотром Озьяса, он зашагал по запруженной улице, а Венс помчался за ним.
Оказалось, что автомобильный мост через канал Кайман распался на секции и покореженные пролеты, рухнув с высоты двухсот футов, валялись на заросшем кустарником дне. Сотни людей толпились на краю оврага, глазея вниз. Переправиться на другую сторону теперь было нельзя.
Канал Кайман, или Аллигаторов канал, был последним препятствием, отделявшим Зо от центра города. Если ему удастся перевезти больных через ручей, они окажутся в полумиле от медицинского городка, прямо у школы медсестер. Зо и Озьясу, как и любому таксисту и экспедитору, был известен короткий путь через речную долину – опасная дорога, которая вполне могла повредить днище. Этот самый Аллигаторов тупик в действительности представлял собой обычную тропу, проторенную за столетие женщинами, носившими воду из ручья.
Зо вернулся к бруэту заметно помрачневший и проигнорировал расспросы седоков.
– Что там? – спросил Озьяс. – Грузовик перевернулся?
Зо дотащил повозку до старинной тропы и развернулся. Уходящая вниз тропа пролегала через заросли кустарника и, прежде чем скрыться из виду, делала несколько крутых поворотов.
– Даже не думай, – проговорил Озьяс. – Это не дорога, а оползень.
Зо велел старику держать свои советы при себе.
– Я таскал повозку в этом городе тридцать лет. Я работал, когда Дювалье был еще главным, а в Дельма насчитывалось всего пятнадцать улиц. Я работал, когда половина кораблей в заливе были из дерева и ходили под парусами.
– Это ведь ты направил меня по авеню Джона Брауна. Теперь у меня нет выбора.
– Выбирать груз или время работы зачастую не во власти бруэтье, но, клянусь Богом, у него всегда есть возможность выбрать маршрут. Анайя и школа медсестер, – сказал старик, указывая наверх, – вон там. Катастрофа и гибель, – он указал на овраг, – тут, внизу.
Зо наклонился, чтобы перешнуровать ботинки.
– У нас нет времени на объезд, – отрезал он.
Когда Озьяс понял, что разумные доводы на Зо не подействуют, он слез с повозки и, оперевшись на костыль, стал умолять парня:
– Даже если тебе удастся перевезти нас, не опрокинув, в чем я совсем не уверен, как ты переправишься через ручей? Ты не сумеешь пересечь его при такой нагрузке на ось. И как насчет подъема?
Они посмотрели на противоположный склон оврага.
– Подъем на такую высоту убьет тебя, Зо. Не только тебя, но и любого мужчину независимо от возраста и возможностей. Мы оба знаем про твои колени, – добавил Озьяс. – А кроме того, у человека ведь нет второй передачи. Ты порвешь все связки, пока будешь спускаться.
– Я не собираюсь тормозить, – сказал Зо. – Спущусь накатом.
Он описал, как именно планирует спуститься на дно оврага, чтобы при этом сберечь колени и силы. Идея состояла в том, чтобы использовать силу притяжения и проделать извилистый путь по примеру саночников-олимпийцев, которых он видел по телевизору, то есть зажав оглобли под мышками и фактически повиснув над дорогой.
