Текст книги "Любовь моя, Анайя"
Автор книги: Ксандер Миллер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)
– Он из тех людей, которые срубят все деревья на острове, а потом удивляются, что не могут найти манго, чтобы подкрепиться.
– Думаете, он не вернется?
– Один малюсенький подземный толчок, – Озьяс щелкнул пальцами, – и мы потеряем его навсегда, – он смахнул слезинку. – Зо понятия не имеет, чего требует бедность в первую очередь.
– Чего? – спросил Венс.
– Компромиссов. Полумер. Зо точно знает, чего хочет, но на этом проклятом острове, где все начинания и усилия сходят на нет, это смертный грех, – старик опустил голову. – Человек, которого я люблю больше всех на свете, вознамерился себя погубить.
– Я тоже любил своего брата больше всех на свете, – пробормотал Венс.
* * *
Дельбарт заявил, что накануне вечером спас двадцать три человека, и прочел Зо краткий курс основ поисковоспасательной деятельности, которые сам уже усвоил.
– Входов много, но выход только один, – вытащив длинную веревку из своих запасов, дорожник присел на корточки и привязал ее к лодыжке Зо. – Ее длина шестьдесят футов. Если тебе придется идти дальше, ты обречен. Найдешь жену или нет, следи за веревкой.
Он предостерег Зо, что школа превратилась в трехмерный лабиринт.
– Тебе придется столкнуться с тем, что путь ведет не только направо или налево, но и наверх и вниз. Держись поближе к стенам.
Покончив с веревкой, Дельбарт снял с головы оранжевую каску, достал из нее тряпку и вытер лицо, после чего передал каску Зо.
– Там, куда ты направляешься, она нужнее, – Дельбарт показал Зо, как включать налобный фонарик, надел каску ему на голову и затянул ремешок. – Потом вернешь.
Зо сказал, что непременно вернет. Но первое, что он сделал после спуска, – ослушался приказа Дельбарта держаться поближе к стенам. Трудность заключалась в том, что имитационная лаборатория состояла из двух помещений, и Зо опустили не в то. Ему нужно было попасть в родильный блок, расположенный за дальней стеной. Единственным путем туда был узкий лаз в виде замочной скважины, круглый вверху и узкий внизу, в том месте, где упали и крыша, и стены. Но когда Зо приблизился к задней стене лаборатории, то выяснил, что прохода нет. Он был перекрыт потолочной панелью.
Зо лег плашмя, ошупал нижнюю часть и обнаружил наличие фальшпола. Стена здесь стыковалась с полом не вплотную, и между ними образовалось довольно широкое пространство, позволявшее проползти на животе. Цементная пыль щипала глаза, во рту был привкус мела.
Но Зо продолжал продвигаться вперед на локтях, царапая о панели спину. Там, где в кухнях первого этажа лопнули газовые трубы, пылал огонь, и жар проникал наверх через бетон, так что Зо ощущал его на руках, проползая по узкому проходу.
Пробравшись низом, он попал в абсолютно темную зону, куда не проникал свет извне. В дальней комнате образовался особый микроклимат: там было тесно, жарко и тихо. По стенам искрили электрические провода под напряжением, на полу горели сине-зеленые языки химического пламени. Зо включил фонарик.
Помещение больше напоминало склеп, чем классную комнату. Зо увидел несколько погибших студенток. Был первый день занятий, и среди обломков валялись, словно листовки, учебные расписания. В свете фонарика Зо прочел название: «Углубленный курс акушерства». Он наконец добрался до класса Анайи, но для этого пришлось использовать все шестьдесят футов веревки. Игнорируя приказ Дельбарта ни в коем случае не отвязываться, молодой человек потянулся к ноге и развязал узел. Найдя обломок бетонной панели, он обвязал его веревкой вместо себя, использовав бразильский морской узел, которому научил его Озьяс (старик называл его двойным беседочным). Оставив обвязанную веревкой панель позади, Зо пошел дальше уже без привязи.
Там, на завалах, Зо нашел носовой платок, собственноручно изготовленный и подаренный мадам Зюлю вдень их свадьбы на Мон-Нуа. Виду платка был столь же изысканный, как у любовного письма после взрыва бомбы. При свете фонарика молодой человек прочел вышитую надпись: «А. и 3. 1 января 2010 года».
Зо лег на спину и произнес имя Анайи. Он повторял его вновь и вновь, с каждым разом все громче, пока имя не превратилось в талисман, в элегию и, наконец, в ужас на его устах. Воздух становился все ядовитее от угарного газа; на шее яростно пульсировали артерии. Замолчав, молодой человек услышал шум крови в ушах, а потом – он мог поклясться в этом! – ее дыхание где-то поблизости. Он узнал эти мерные вздохи, которые раздавались рядом с ним в постели на Мон-Нуа во время их медового месяца. Зо пополз на звук, подтягиваясь на руках, и снова произнес ее имя. На этот раз Анайя откликнулась.
– Зо, – проговорила она. – Cheri doudou.
– Это я. Я здесь.
– Где ты? Я тебя не вижу.
Светя себе налобным фонариком, Зо осмотрелся. Положение оказалось не слишком обнадеживающим. Он был заблокирован с трех сторон, и между ними лежал огромный кусок бетона.
– Мне холодно, – пожаловалась Анайя.
– Не думай об этом, – Зо слышал, как у нее стучат зубы. – Вспоминай пляж Таино. Помнишь, какая теплая была вода?
Голос Анайи доносился откуда-то сверху, с обратной стороны панели перекрытия, грохнувшейся на пол, словно тарелка, прямо посреди класса. Зо оказался не с той стороны, но, не будь между ними бетона, он мог бы прикоснуться к Анайе.
– Помнишь королевского спинорога? – спросил Зо.
– Такой черно-белый, с полосками и пятнышками.
– Это пятнистая обиспа, – он ощупывал бетонную плиту руками, ища ее начало или слабое место. – Спинороги оранжевые.
– Расскажи мне про актинии, – попросила Анайя.
Зо нашел в плите трещину – уже что-то для начала. Теперь требовался инструмент, чтобы пробить бетон.
– С актиниями надо быть осторожнее, – продолжал он. – У них ядовитые щупальца.
Зо оторвал металлическую ножку от искореженного стула и, перемещаясь на спине по обломкам, добрался до панели.
– Какого они цвета?
– Черные. Но сидят на белом песке, и их видно.
– Очень мило с их стороны.
– Не правда ли? – Зо нашел трещину и, размахнувшись как можно сильнее, вонзил в нее металлическую ножку. Ему на лицо посыпалась пыль. – Я прямо под тобой. Ты меня видишь?
– Нет.
Используя ножку стула как лом, Зо сумел выковырять кусок бетона.
– Ой, Зо! – воскликнула Анайя. – Я вижу твой фонарик.
Зо смахнул с глаз камешки. Фонарик светил прямо перед ним. Молодому человеку удалось выкорчевать из разделявшей их плиты приличный кусок бетона. Но он ясно увидел, что арматурная сетка цела и разделяет их, как запертые ворота. Зо схватился за нее обеими руками.
– Ты можешь двигаться? – спросил он.
– Кажется, нет – когда Анайя попыталась это сделать, в темноте посыпались бетонные обломки. – У меня что-то лежит на ногах.
– Что?
– Не вижу.
Зо направил луч фонарика в тесное помещение, где находилась Анайя.
– Это ультразвуковой аппарат, – сказала Анайя. – Мисс Какетт учила нас работать с ним.
– Тебе больно?
– Вроде нет. То есть было больно. Но сейчас уже прошло.
Из нижних классов до них донеслись журчание воды и крики.
– Мне страшно, – проговорила девушка.
– Думай о Таино. Вода, песок, морские звезды. Валуны, которые называют Ле-Пуассон.
– Я закрою глаза, – сказала Анайя. – Не потому, что устала, а потому, что так легче представлять.
Анайя, должно быть, забылась сном. Она очнулась, услышав голос Зо.
– Даже если бы я смог пробиться сквозь бетон, нас по-прежнему разделяет арматура. Мне нужно что-то, чем можно ее разрезать.
– Что, например?
– Может, пила?
– Где ты ее возьмешь?
– У зути снаружи.
– Нет, – ответила Анайя. – Ты не можешь меня бросить.
Зо прижался к бетонной панели. Вытянув руку, он сумел просунуть ее сквозь арматурную сетку к застрявшей Анайе.
– Я почти дотянулся до тебя. Можешь повернуться ко мне?
– Я не могу двинуться.
– А рукой пошевелить? Можешь протянуть руку на мой голос?
Анайя как можно дальше протянула руку вниз.
– Скажи что-нибудь еще, – попросила она. – Что-нибудь.
– Что я должен сказать?
– Скажи, что любишь меня.
– Я люблю тебя.
– Скажи, что я единственная, кого ты когда-либо любил.
– Ты единственная, кого я когда-либо любил.
В этот момент их руки соприкоснулись. Словно живой фитилек передал пламя мертвому. Зо тоже это ощутил. Мгновенное и жгучее, как электрический разряд чувство пронзило их одновременно, сокрушая все на своем пути, кроме разделяющей их бетонной плиты. Зо зажмурился, защищая глаза от пыли.
– Я должен идти, – сказал он. – Это наш единственный шанс.
– Как же ты найдешь меня снова?
Зо лежал на спине. Потолок находился в шести дюймах от его лица. Сунув свободную руку в карман брюк, он нащупал адокин – монету в один доллар. Кончиками пальцев просунув монету через арматурную сетку.
– Pran U. Возьми ее.
Анайя сумела зажать монетку между указательным и средним пальцами и переложить ее в другую руку.
– Что теперь?
– Найди что-нибудь металлическое, – велел Зо. – Видишь что-нибудь?
Он слышал, как Анайя тяжело дышит, пытаясь шевельнуться под тяжестью крыши.
– Здесь что-то есть. Кажется, столбик кровати.
– Можешь дотронуться до него?
– Да.
– Стукни по нему адокином.
Раздался слабый звон.
– Сильнее.
– Так?
– Как можно сильнее!
Анайя ударила по металлическому столбику раз, другой, третий.
– Стучи не останавливаясь, – сказал Зо. – Тогда я буду знать, где тебя найти.
Он отвел руку и тут же почувствовал себя одиноким, как лодка в открытом океане.
– Погоди, Зо, пока ты не ушел: как называется другой пляж? Тот, из письма, которое ты мне написал? Прекрасный пляж с белым песком, где вода так прозрачна, что можно видеть на тридцать футов вниз и даже разглядеть омаров на дне моря.
– Ты говоришь про Анс-д’Эно?
– Я больше не хочу оставаться в Порт-о-Пренсе. Не хочу возвращаться в Жереми. Когда я выберусь отсюда, то хочу уехать в Анс-д’Эно.
Зо возвращался тем же путем, каким пришел, на этот раз на спине, потому что не смог найти места, чтобы перевернуться на живот. Он долго искал кусок бетона, обвязанный веревкой, который закрепил у стены. Но в темном лабиринте молодой человек свернул не туда. Один неверный поворот приводил к другому, и Зо оказался в глухом тупике, далеко от нужного места. Он слышал, как из труб вытекает вода. Потом почувствовал, как что-то сдавило ему ногу.
Направив луч фонарика на свое тело, Зо увидел преподавательницу Анайи, мисс Какетт. Он очутился на том самом месте, где она стояла, читая лекцию об УЗИ, когда накренившаяся плита перекрытия врезалась торцом ей в живот. Преподавательница лежала с пробитым желудком, вытянув перед собой руки, а в мочевом пузыре у нее скопилось столько крови, что ей казалось, что она будет мочиться до конца жизни.
Мисс Какетт вцепилась ему в ногу. Дыхание ее было частым и неглубоким, на зубах была кровь. Когда женщина наконец заговорила, то лишь для того, чтобы повторить слова приветствия, с которыми обращалась к каждому принимаемому ею новорожденному.
– Пока все, что ты знаешь об этом мире, – мои руки, – лепетала мисс Какетт, стиснув ногу Зо, – пусть они поведают тебе, что такое твердое, что такое парное, какова температура крови. А еще – как сильно мы хотим любить тебя, но пока не умеем, – она вещала жутким срывающимся голосом и смотрела прямо на Зо. – Это я вытащила тебя из утробы матери, – прошептала она, – и вернуть обратно уже не могу.
На остров обрушился новый подземный толчок. Он встряхнул портовые склады и с грохотом покатился в глубь материка, под горы. Достигнув расположенного на равнине центра города, он разрушил и без того шаткий фундамент школы медсестер. Из-под земли донеслось раскатистое эхо, затем раздался пронзительный треск, перекрытия дрогнули, и Зо покатился вниз.
Брино и Дельбарт потеряли равновесие на покосившейся крыше и с трудом удержались на ногах. Похожие на шахтеров в рушащейся шахте, они ослепли от пыли и кричали друг другу: «Не отпускай веревку!» – потому что выпустить ее из рук означало навсегда потерять Зо. Дорожники уперлись ботинками в потрескавшееся перекрытие. Они не разговаривали, лишь потели и тужились в тишине, фут за футом вытаскивая изношенную веревку и сворачивая ее кольцами у ног, пока наконец не вытащили всю, кроме самого последнего отрезка. А затем вытащили и его тоже.
На конце веревке оказался вовсе не Зо, а отколовшийся кусок бетонной плиты, который он привязал вместо себя.
Книга четвертая
1
Во вторник, двенадцатого января, Венсан Леконт, ощутив слабое сотрясение, выскочил из своего кабинета в вестибюль. Было шестнадцать часов пятьдесят три минуты, деревянные ставни на окнах были закрыты, огромный потолочный вентилятор перемешивал душный воздух. Коллеги доктора собрались вокруг стола его секретарши. Доктор Божоле, один из заместителей, кивнул на секретаршу.
– Сандра считает, что американцы проводят испытания оружия.
Сандра улыбнулась.
– На атолле Бикини, – пояснила она. – Не слишком-то они жалеют острова.
Леконт вернулся к работе, но все валилось у него из рук. Он почувствовал облегчение, когда в дверях появился Божоле.
– Пойдем, ты тоже должен послушать.
В вестибюле было включено радио, и Сандра шик нула на них.
– Землетрясение в Порт-о-Пренсе, – прошептала она.
Голос диктора был похож на сигнал SOS с тонущего корабля. Возбужденный, приглушенный помехами, он преодолел тысячу миль.
– Вещают из церкви в Болоссе[121]121
Болосс – район на западе Порт-о-Пренса.
[Закрыть], – объяснила Сандра. – Это единственная работающая станция в столице.
Они снова услышали диктора, умолявшего о помощи: доминиканцев, кубинцев, американцев, а потом Бога, именно в таком порядке. Всплеск помех прервал передачу, после чего снова раздался голос, призывавший людей обращаться за помощью в другие места, поскольку Лопиталь Женераль разрушен.
Леконт был как громом поражен этим объявлением, словно оно прозвучало из уст самой Анайи.
– Что с тобой? – спросил Божоле.
Леконт смотрел перед собой невидящим взглядом. Он представлял себе здание университета с опоясывающими его коридорами и тяжелой бетонной крышей.
– Анайя учится в столичном училище, – пробормотал он, – в медицинском городке.
Венсан вернулся в свой кабинет, чтобы связаться с дочерью, а когда не смог дозвониться, стал звонить Дезмонду Тессьеру. Всё те же зловещие помехи на линии заставили сердце Леконта учащенно забиться. Он встал и вернулся в вестибюль. Сандра и доктор Божоле, увидев его лицо, хором спросили, что случилось, но Леконт не ответил. Не смог.
Грудь у него стеснило, отчего кровь в артериях запульсировала, а глаза словно вылезли из орбит. В ушах стоял такой звон, что мужчина едва нашел дорогу наружу, ведомый исключительно привычкой, и наконец выбрался на дневной свет. Но солнце не принесло облегчения. Окружающий мир был великолепен и страшен, потому что совсем не изменился, Леконту же казалось, будто он в одно мгновение лишился своей прежней жизни со всеми ее порядками.
Точно такое же чувство Леконт испытал, когда узнал о смерти Розалин. Тогда он был за тысячу миль от дома, на конференции Всеамериканской организации здравоохранения в Вашингтоне. Доктор ушел из конференц-центра и отправился бродить по чужому городу, ошеломленный его памятниками и чистыми светлыми улицами. Все казалось нереальным: и разговор с коллегами, и поездка на такси в аэропорт, и море внизу во время долгого перелета домой. Все казалось нереальным, пока Леконт снова не увидел дочь и не обнял ее.
– Анайя! – закричал он. – Анайя!
Жалобный вопль, сорвавшийся с его губ, заставил окружающих торговцев оторвать взгляды от своих товаров. Ему захотелось рявкнуть на них. Как они смеют продавать рис и бобы на улице Стенио Венсана, когда в Порт-о-Пренсе только что погибла его дочь? Леконт огляделся, точно не понимал, куда ему идти.
Он отыскал свою машину, забрался на заднее сиденье и захлопнул дверцу, прежде чем Клод, его водитель, успел подбежать из тенистого уголка под сенью деревьев, где коротали время шоферы, ожидающие хозяев. Затем Леконт, почти не открывая рта, приказал Клоду отвезти его домой; на его лицо страшно было смотреть. Машина катила по привычным городским улицам, которых он не узнавал. Комиссариат, рядом с которым полицейские играли в карром[122]122
Карром – настольная игра.
[Закрыть], автобусы перед автовокзалом, знакомый с рождения красный собор – все это было лишено глубины, словно двухмерное изображение.
Клод наблюдал за хозяином в зеркало заднего вида. Доктор не мог сохранять спокойствие. Только что он сидел, обхватив голову руками. И вот уже откинулся на подголовник, издав страдальческий вздох, которого шофер никогда раньше от него не слышал. Вцепился в галстучный узел, развязал его, расстегнул воротничок. Затем, вопреки десятилетней привычке, опустил стекло и велел Клоду сделать то же самое.
После этого доктор подставил лицо ветру, и это как будто даже успокоило его. Но лишь на минуту. Пошарив рукой на сиденье подсобой, он обнаружил конверт, спровоцировавший новый приступ отчаяния.
– Письмо, которого вы ждали, – пояснил Клод. – Пришло сегодня днем.
Это был официальный отчет о зачислении Анайи на весенний семестр. Эмблема на университетском бланке плыла перед глазами и вспыхивала, как живая. Вот она, неопровержимая улика. Леконт сам отослал дочь в столицу, на погибель.
Ему вспомнился их последний разговор в августе: поначалу Венсан пытался быть рассудительным. «Я не навязываю тебе свою волю, не действую силой, – сказал отец дочери. – Просто хочу для тебя самого лучшего».
Анайя сидела напротив с ледяным выражением лица, отказываясь говорить и даже смотреть ему в глаза, так что Леконт в конце концов обиделся и высказал ей все то, о чем потом пожалел. Назвал дочь неблагодарной, избалованной, глупой. Обругал ее bouzen, шлюхой! Доктор вскрикнул, вспомнив, что было дальше. Он, словно судья, имеющий законное право, вынес решение и сослал ее в Порт-о-Пренс.
И после этого, как последний дурак, ощутил облегчение! Напряженные отношения между ними установились так давно, что интрижка с тем рабочим из бригады Поля казалась лишь предлогом для отсылки дочери из дома. Леконт вспомнил о бедняке впервые с тех пор, как тот появился у его двери и потребовал плату за два месяца работы. Доктор тогда рассмеялся парню в лицо и выгнал, посоветовав найти девушку, которая привычна к нищете, и обеспечить ее этой нищетой до отвала. Теперь в сравнении с великим бедствием в Порт-о-Пренсе рабочий казался надуманной угрозой, невинным пустячком.
Они доехали до окраины города и свернули к Шабанну. Но идиллический пейзаж с пышными манго и высокими калебасовыми деревьями, всегда умиротворявший Леконта, сейчас делал его еще более несчастным. Он снова и снова проигрывал в уме последний разговор с Анайей, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь доброе или хорошее, но тщетно. Нервное возбуждение, слегка улегшееся, когда он опустил стекло, на глазах набирало силу.
Доктор использовал свои связи во властных структурах, чтобы обеспечить перевод Анайи в государственную школу медсестер, и с тех пор общался с деканом и его секретаршей чаще, чем с собственной дочерью. Леконт получил сведения о ее оценках за осенний семестр и отметил это бокалом красного вина. Когда он позвонил Анайе в Рождество, дочь разговаривала с ним сухо и презрительно, сообщив лишь, что собирается провести каникулы с кузиной Надин в приморском отеле «Ройял декамерон индиго», и предупредив, что сотовая связь там неустойчивая. Весенний семестр начнется в понедельник, одиннадцатого января, добавила девушка, и тогда она позвонит ему. Это был их последний разговор.
Тут Леконт обнаружил, что находится в бывшей комнате Анайи, не совсем понимая, как он здесь очутился. Его поразила нерушимая тишина, словно в святилище. Несчастный отец стоял на коленях на розовом ковре, который дочь сама когда-то выбрала, и разглядывал ее вещи сквозь пелену слез. Фотографии Анайи и Розалин, плюшевый мишка – давний подарок-валентинка, красная позолоченная шкатулка, которую он привез из Сент-Винсента и Гренадин… Они больше не имели никакого практического применения, словно были всего лишь памятными вещичками, а Анайя уже умерла.
Именно тогда погруженный в пучину отчаяния Леконт заметил, что до сих пор сжимает в руке конверт из школы медсестер. Вскрыв его, он развернул лист бумаги и тупо уставился на него. Ему потребовалось некоторое время, чтобы разобраться в расписании Анайи на весенний семестр и выяснить, где она должна была находиться во вторник в шестнадцать пятьдесят три. Впервые с тех пор, как доктор услышал в новостях о землетрясении, у него появилось четкое представление о том, что делать дальше, и он испытал тот подъем, который обычно следует за периодом длительной не-определенности. Ослеплявшие его эмоции, пульсация в артериях, от которой кружилась голова, сменились новым ощущением: надо спешить. Леконту казалось, что даже минутная задержка станет предательством по отношению не только к дочери, которая, возможно, очутилась в ловушке под завалами, но и к ее матери, которой он дал торжественную клятву вырастить дочь в целости и невредимости.
Леконт наспех уложился, опустошив ящики Анайи, и потом удивлялся, зачем взял с собой так много вещей. Он взглянул на часы и с удивлением обнаружил, что еще только без четверти шесть; прошло меньше часа. Когда он разыскал водителя и сообщил, что они отправляются в Порт-о-Пренс, Клод запротестовал. Не потому, что его не уведомили заранее, а потому что он уже слышал от других шоферов, что по дорогам Западного департамента[123]123
В этом центральном департаменте Гаити расположен Порт-о-Пренс.
[Закрыть] сейчас практически не проехать.
Леконт подошел к соседнему дому, где жил комиссар Кледанор, везя за собой чемодан на колесиках, точно собирался сесть в самолет. Там, на пороге, отказавшись заглянуть на огонек или даже выпустить из рук чемодан, он осведомился у комиссара о положении дел в столице.
Кледанор сообщил, что аэропорт поврежден. Шоссейные мосты в Ла-Диге, Тозине, Майомбе и над рекой Моманс разрушены.
– Если поедете на машине, вам придется идти пешком от самого Пети-Гоава.
– Далеко оттуда до Порт-о-Пренса?
– Семьдесят два километра, – ответил комиссар.
Леконт вернулся домой и велел Клоду садиться за руль.
– Куда едем? – спросил шофер.
– На пристань.
* * *
Когда они прибыли, в доке стоял только один корабль – парусный катер «Акула II». Название было написано серебряными буквами. Судно выглядело так, словно его поставили на ремонт. Мачта была отодвинута от кабестана, и двое корабельных мастеров вбивали клинья и заливали горячий битум. Капитана звали Бостоном. Он наблюдал за работой, сидя на табурете, установленном на палубе, попивал ром и, опасно наклоняясь вперед, указывал корабельным мастерам на ошибки.
– Будете так крепить, ее унесет ветром, – говорил он.
Главное преимущество «Акулы» состояло в том, что в нужный Леконту момент она оказалась под рукой. Других судов в порту не было и до завтрашнего дня не предвиделось, а ждать Леконт не мог. Он осведомился у Бостона, когда корабль будет готов к отплытию.
– Пусть ее теперешнее состояние вас не обманывает, – ответил капитан. – «Акула» всегда на плаву.
Он похвалился тем, что лодка побывала во всяких переделках, перечислил тропические штормы, которые она пережила.
– Но сумеет ли она доставить нас в Порт-о-Пренс? – перебил его врач.
– Вид у нее, может, и неказистый, но уже пятнадцать лет она выходит из этого самого дока по средам в семь утра, и ей всегда удается добраться до места назначения.
– По средам утром? – Леконт покачал головой. – Я не могу ждать так долго.
– Это не мототакси, – возразил капитан. – Обычно судно отплывает при полной загрузке. Я разорюсь, если буду перевозить по одному пассажиру.
– Сколько вы получаете, доставляя судно с пассажирами в один конец?
Бостон оценил перспективы. Потенциальный клиент, судя по всему, в отчаянии. Рубашка насквозь пропотела и расстегнута на шее, однако ботинки свидетельствуют о достатке, а манеры выдают человека, умеющего настоять на своем.
– Сорок восемь пассажиров по триста гурдов за человека, – прикинул капитан. – Дети за полцены. Багаж по весу. За скот двойной тариф.
Он включил в расчет площадь палубы, бензин, портовый сбор, моторное масло, после чего назвал столь разумную цену, что Леконт согласился, не торгуясь. Бостон чуть было не прибавил за дополнительные расходы – работу, прокладку курса, амортизацию, но что-то в манерах доктора, подспудной безысходности его речи, решимости, написанной на лице, убедило капитана удовлетвориться этим.
Леконт покинул пристань через здание таможни и вышел на улицу Стенио Венсана. Клод ждал в машине.
Наклонившись вперед через сиденья и тронув водителя за руку, доктор сказал:
– В больницу.
– Что вы задумали?
– Я уверен, что лишние врачи столице не помешают, – ответил хозяин.
Не прошло и двух часов с тех пор, как Венсан Леконт впервые услышал о землетрясении, но ему казалось, что для него началась новая эпоха. Он стал другим человеком, и мир стал другим. Теперь он верил в другие вещи. Потребность быть рядом с дочерью пульсировала в его теле, точно новый орган, подпитывая его энергией и ясностью мысли.
Леконт нашел доктора Божоле в клинике и отправил по отделениям.
– Отыщите Ламартиньера в ортопедии и Додара в операционной. Берите все, что они смогут выделить.
Услышав, что доктор Леконт планирует ехать с мобильной медицинской бригадой в Порт-о-Пренс, со всех этажей сбежались медсестры, чтобы помочь ему. Те, кто был знаком с Анайей и знал, что она учится в столице, понимали, чем вызвана спешка. Кое-кто из сестер постарше даже помнил мать Анайи, Розалин Леконт, и работал вместе с ней. Вот как получилось, что в конце концов доктор Венсан Леконт организовал первую местную миссию помощи Порт-о-Пренсу. Он ехал спасать дочь, но в итоге попытался заодно помочь и городу.
Через два часа машина скорой помощи, битком набитая медицинскими принадлежностями, включая ультразвуковое оборудование и дозы крови, прибыла на пристань. Божоле проследил за погрузкой всего привезенного в трюм, заказал лед для крови и обмотал тару пленкой.
Разнесся слух, что Бостон отплывет раньше обычного, и на причале выстроилась целая очередь из пассажиров. Леконт поднялся на борт и обратился к ним с палубы. Он сообщил, что это не деловая поездка или увеселительный круиз, а медицинская миссия в Порт-о-Пренс.
– Мы не возьмем пассажиров.
– Думаю, это не пассажиры, – проговорил Божоле.
Наконец с причала подала голос старуха в красной бандане и с красным кушаком на талии:
– Nou ра vin achete. Мы едем не покупать и продавать. – Леконт заметил, что у людей нет с собой обычных рыночных товаров – ни скота, ни овощей. Мужчины держали всевозможные инструменты – лопаты, молотки, кирки. Эти люди с хмурыми лицами и опущенными подбородками напоминали отряд могильщиков. У женщин имелись при себе одеяла, рис, свечи и фонари. Вид у них был торжественный, как у плакальщиц. В толпе не было ни детей, ни бойцовых петухов. Никто не напевал, не травил баек.
И только тут Леконт осознал, что они такие же, как и он, – матери и отцы, у которых в столице есть близкие, и никто не знает, живы они или погибли. Их свело вместе одно и то же печальное и неотложное дело. Ухватившись для опоры за планшир, врач велел Бостону захватить столько людей, сколько возможно.
– За их проезд плачу я, – сказал он.
В коротких голубых тропических сумерках произвели погрузку, взяв на борт шестнадцать убитых горем путешественников и их багаж. Старуха в красной косынке поцеловала на прощание своего осла, которого она называла Бустабеком, и предупредила, чтобы он держался подальше от голубиного гороха. Это была вдова Мисюлю, самая старшая из пассажиров, всю жизнь прожившая в горах за Бомоном и никогда не бывавшая в море. Когда лодка отшвартовалась и вышла в гавань, она, пошатываясь, стояла у кабестана, держась обеими руками за грот-мачту.
Бостон приказал включить все двигатели, и экипаж сбросил оба подвесных мотора. Мощные «ямахи» дымили над сумеречной гладью моря. Леконт с Божоле, который отказался остаться дома, устроились в средней части судна. Хирургическая бригада разместилась на носу среди своего оборудования, проводя инвентаризацию анестетиков. Клод Жюст тоже находился тут, при хозяйском багаже. Леконт оглянулся и увидел черный мыс над серым приливом и сливающиеся огни Жереми под горой.
Вдова Мисюлю взяла с собой бутылку тафии[124]124
Тафия – дешевый крепкий алкогольный напиток из сахарного тростника.
[Закрыть]. Сначала пила из крышечки, но кончила тем, что стала хлестать прямо из бутылки.
– Лучше я умру в городе, которого никогда не видела, среди людей, которых не знаю, – она сделала глоток, – чем вернусь в родные места, – опять глоток, – такой же бездетной, какой была, когда появилась на свет.
У Мисюлю была единственная дочь, работавшая служанкой в Бель-Эре[125]125
Бель-Эр – бедный квартал Порт-о-Пренса, наиболее разрушенный землетрясением.
[Закрыть]. Вдова опасалась, что она очутилось под завалами в одном из особняков, когда стирала чужую одежду.
Когда она предложила врачам выпить, Божоле отказался, но Леконт согласился. Он поднес бутылку к губам, опрокинул и сделал самый большой глоток крепкого алкоголя в своей жизни. Во рту у него запылало, в голове тоже, и когда судно накренилось, он упал на руки старухе.
– Я такой же, как вы, – пробормотал несчастный отец. – У меня только одна дочь, и я не вернусь без нее.
Огни побережья были немыслимо далеки и малочисленны, и Леконту казалось, будто его навек забросило неведомо куда. Алкоголь и скорбь, небо без горизонта, мерцающие под ним звезды делали это путешествие головокружительным, похожим на переправу через реку смерти. Море за Барадерским заливом было неспокойное, поднялась качка. Леконт слышал, как надрывались «ямахи», и ощущал запах горящего бензина, когда они показывались над водой. Босоногие матросы сосредоточенно сновали по снастям, а капитан в ветровке и соломенной шляпе стоически не покидал свой посту румпеля. Пассажиры затянули песню вопреки морской стихии и пели до тех пор, пока не достигли спокойных вод Мирагоана.
Леконт проснулся на рассвете на носу корабля, не понимая, как он там очутился, испытывая тошноту и ощущение, что он проговорил всю ночь напролет. Пассажиры выстроились вдоль планшира, вглядываясь в серое море. Залив и прибрежную равнину накрыло пеленой дыма, но над ней, словно древнегреческий город, виднелись в серебряном свете разрушенные кварталы Порт-о-Пренса. В одночасье осыпались целые горные склоны, и их подножия были усеяны руинами домов. На побережье горел нефтеперерабатывающий завод – под черным дымом, как мираж, мерцало ярко-синее пламя дизельного топлива.
Залив Порт-о-Пренс запрудили десятки тел, дрейфуя в спокойных свинцовых водах. Некоторые плавали на спине, лица их были объедены рыбами. Другие плыли на животе, отвернувшись от бесцветного неба и мира, который они покинули.
Медицинская миссия Гранд-Анса под началом доктора Венсана Леконта стала первой бригадой врачей, прибывшей морем, и обнаружила, что в государственном порту положение отчаянное. Бетонный причал длиной с океанский лайнер раскололся посередине и наполовину погрузился в море. Два подъемных крана, стоившие миллионы долларов, рухнули поперек фарватера, и контейнеры попадали в воду.
