Текст книги "Любовь моя, Анайя"
Автор книги: Ксандер Миллер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)
Зо рос и развивался на улицах. Он был стройнее и быстрее Антонина, потому что долго возил грузы по холмистым улицам. Зо отличали более длинный размах и неравномерное распределение силы: его правая обладала мощью двух рук. Когда он проведет свою комбинацию с хуком, бой закончится.
Зо и Антонин боксировали восемь минут. Раундов не было, и никто из бойцов не был готов к столь длинному поединку, поэтому последние несколько минут получились расхлябанными. Соперники были измучены и висли друг на друге, чтобы не упасть. Гондурасец нанес удар, у Зо в животе точно вспыхнул огонь, застрял в горле, и злобная мстительная скорбь пробудилась и ожила. Зо вытолкнул Антонина с ринга на улицу. Движение вокруг них остановилось; водители грузовиков вылезали из кабин, чтобы поглазеть на драку.
Антонин не мог обнаружить местоположение Зо, чтобы блокировать его, поэтому закрыл глаза и откинул голову назад. Он походил на человека, сражающегося с пчелами. И даже не имел возможности упасть из-за стремительных выпадов Зо, удерживавших его в шатком вертикальном положении. Сильным ударом справа Зо отправил гондурасца на тротуар – промахнуться он не мог. Раздался последний зловещий звук, когда костяшки пальцев Зо врезались в челюсть соперника, и тот рухнул.
Офицеры спустились с вышек и просунули деньги в щель между воротами. Зо отделил от своего выигрыша двадцатидолларовую купюру и сунул Антонину за пояс. После этого Лафортюн сделался промоутером Зо и рекламировал его по всему городу. Он называл Зо лучшим в мире бойцом и превозносил его устрашающую правую. «Он никогда не ходил в спортзал, – похвалялся Сабаля. – И не знает, что такое боксерская груша. Но Зо отправит твоего парня в каменный век».
В последующие недели Зо дрался с иорданским лейтенантом с бородой до самых глаз, перуанским футбольным чемпионом с убийственным хай-киком, филиппинским рядовым, чья тактика заключалась в том, чтобы придвинуться поближе и нанести как можно больше ударов.
* * *
Дешевый доминиканский ром, который пил Зо, вскоре разочаровал его ненасытную печаль, и Зо отправился на поиски самого убойного клерена на острове. Он пил клерен, настоянный на смоле момбинового дерева, вызвавший у него трехдневную эрекцию. В горах за Шапотьо отведал ром на древесных листьях, после которого его потянуло на уксус и померанцы, словно беременную женщину, так что Зо вернулся домой с корзиной цитрусовых и в течение двух дней питался только ими.
Затем до него дошел слух об Августо Куансе, уличном винокуре, изготовляющем напиток под названием «ти-во-во», «крошка великан»: говорили, будто он переворачивает восприятие окружающего мира. Говорили, что под влиянием ти-во-во храбрецы становятся трусами, тихони – буянами, а христиан оседлывают лоа[134]134
Лоа – духи в религии вуду.
[Закрыть]. Напиток пользовался такой широкой известностью, что его начали экспортировать в Доминиканскую Республику, и дело спорилось.
Августо продавал свой ром в Леогане – городе, славившемся винокурнями и духовными практиками, а также тем, что эпицентр землетрясения находился именно в нем. Все бетонные здания в границах Леогана были разрушены.
Зо нашел Августо Куанса там, где ему указали, – на перекрестке с шоссе Жакмель, но торговец отказался продавать парню ром.
– Я ведь не воду продаю.
– Я бы не явился из Потопренса за водой.
Тележка Августе представляла собой шкаф-комод на колесиках, но вместо одежды этот высокий предмет мебели был заставлен пузырьками с настойками; каждое из снадобий предназначалось для лечения конкретного симптома и сопутствующего ему духовного недуга. Лекарство от мужского бесплодия не только излечивало эректильную дисфункцию, но и увеличивало выработку тестостерона, восстанавливало пошатнувшуюся уверенность в себе и уменьшало отек простаты. Хозяин тележки подключал к автомобильному аккумулятору лампочку и маленький радиоприемник, и клиенты собирались вокруг послушать музыку, одурелые, словно курильщики опиума.
– Ти-во-во не для хороших времен, – сказал Августа.
Зо ответил, что жизнь не баловала его хорошими временами.
– Я потерял при землетрясении жену. Мы были женаты двенадцать дней.
Августа поднял взгляд от своих бутылочек. Он чуть не спросил было, действительно ли Зо ее любит, но этот вопрос оскорбил бы убитого горем кулачного бойца, стоявшего перед тележкой. И тогда торговец, порывшись в своем шкафчике, достал набор лабораторных пузырьков.
– Я долго изучал психосоматические эффекты металлов, – сказал он. – Золото для виски. Медь для рома. Серебро для чистого тростникового рома. – Он показал Зо колбу с прозрачной жидкостью и металлическими чешуйками на дне. – Исследования проводятся в горнодобывающих регионах Венесуэлы, богатых всеми видами минералов, но бедных продуктами питания, – с помощью бюретки Августа извлек небольшое количество зелья из коричневой бутылочки и сосредоточенно отсчитал двенадцать капель в чистый тростниковый ром. Стремительная пурпурная струя пронзила жидкость, точно удар молнии, и клерен вдруг показался чище воды.
– Что это?
– Доминиканцы называют эту штуку manzanilla de la muerte, – сказал Августа, глядя на пузырек. – Манцинелла[135]135
Манцинелла – крайне ядовитое дерево семейства молочайных.
[Закрыть]. Она убила Понсе де Леона[136]136
Понсе де Леон Хуан (1460–1521) – испанский конкистадор.
[Закрыть].
– А что случилось с Понсе де Леоном?
– Он заснул под деревом манцинеллы на берегу и умер через два дня. задохнувшись гноем.
– Это и произойдет, если выпить твое зелье?
– Примерно, – Августа подул на жидкость, и снадобье запузырилось. – У каждого человека по-разному, разумеется, в соответствии с его природой и честолюбивыми намерениями. Понсе де Леон отправился на поиски источника вечной молодости и в итоге был съеден аллигаторами, но большинство из нас не едут к источнику вечной молодости.
– Поверь мне, – сказал Зо, – у меня нет желания жить вечно.
Он заплатил за пинту, вытащил из бутылки пробку и сделал большой глоток. Лист лимонной вербены не пустил жидкость дальше передней части языка, но когда он сполз, Зо ощутил горький привкус алкалоида в глубине рта. Язык запылал, глаза отчаянно заслезились.
– Да не так! – проворчал Августа. – Без голоса останешься.
Зо сделал еще один большой глоток и покачнулся на пятках.
– Мне и сказать-то почти нечего, – пролепетал он. Лампочка потускнела и снова вспыхнула.
– Я не боюсь аллигаторов.
Лампочка стала похожа на электрическую радугу, сверкавшую в темноте.
Августо умолял парня притормозить.
– Не думай, что это напиток или даже лекарство. Считай, это яд, приятель. Пэ-аш у него примерно такой же, как у хлорного отбеливателя.
Но было поздно. Зо уже обжег себе горло и, добравшись до манговых плантаций на окраине города, начал плеваться ярко-красной кровью. Парень прошагал по шоссе четырнадцать миль до Марьяни, все больше пьянея. Там на равнине находился канадский полевой госпиталь, и окружающая местность походила на зону военного протектората. На очищенных участках тростниковых плантаций были разбиты огромные лагеря, их обитатели, как побежденные солдаты, стояли у своих палаток на ветру.
В Бизотонском парке Зо обхватил голову руками, а затем сделал несколько небольших глотков из бутылки. Она была уже наполовину пуста, а у него началось жуткое головокружение. Ти-во-во шаг за шагом перевернул его восприятие, а потом и соображение. Зо не ощущал дождя, потому что кожа у него задубела, точно шкура животного. Даже ром утратил прежнюю горечь; он сделался сладким и чистым, как вкус воды во рту. Окружающий мир сильно отдалился, будто Зо смотрел на него в бинокль не с того конца.
В Гард-Коте он наблюдал, как накатывают на берег волны, и ему чудилось, что он в море, плывет по этим волнам, в воде полно голодных акул, а его лодка тонет.
В Кафу он одиноко боксировал под моросящим дождем, и жители глазели на него со своих крылец. Мальчишки, игравшие в камешки под свесом крыши, спорили о том, кто он такой.
– Это преступник, сбежавший из тюрьмы, – сказал один. – Из блока «Титаник».
– Американский гангстер, которого депортировали из Майами.
– А вот и не угадали, – сказал еще один паренек. Он бросил камешек и выиграл еще один. – Это Ле-Бруэтье, – он снова бросил камешек и забрал два.
– Откуда ты знаешь?
– Я ехал в его тележке.
Это был Венс Ноэль. Он жил с матерью в Бизотонском лагере; она послала его раздобыть риса, предупредив, чтобы не возвращался с пустыми руками. Венс, не любитель попрошайничать, задержался, чтобы поиграть в камешки.
– Нас в повозке было восемь человек, – продолжал Венс. – Бруэтье поклялся доставить нас в больницу в центре города или погибнуть по дороге. Но мост над Аллигаторовым каналом рухнул.
Вскоре Венс заставил приятелей поверить в чудесного Ле-Бруэтье, и к тому времени когда Зо покинул Кафу, за ним следовала порядочная толпа, которую возглавляли Венс Ноэль и его друзья с игральными камешками в карманах.
* * *
Зо пропустил мимо ушей предупреждение Августе о том. что у яда длительный период полураспада и что при попадании в кровь его действие усиливается. К тому времени как молодой человек добрался до оживленного кругового перекрестка в Табарре, он казался себе собственным призраком на этом свете. Если в Бизотоне у него зародилось слабое подозрение, что его руки ему не принадлежат, то в Табарре он окончательно убедился, что сердце его давно перестало биться, внутренности гниют и вообще он мертв с двенадцатого января.
Шатаясь, Зо выбежал на проезжую часть, размахивая мачете. Водители грузовиков сигналили и костерили его на чем свет стоит с высоты своих окон, но один только взгляд Зо – и они тут же закрывали рты. Этот полоумный с желтушными глазами и окровавленными губами, размахивавший мачете размером с абордажную саблю, напоминал пирата, вознамерившегося свести старые счеты.
Мальчишки последовали за ним к волнорезу.
– Это не Карибское море, – крикнул Зо. – Дальше земли нет.
– А как же Флорида? – спросил Венс.
– Флорида – сказка, которую любят рассказывать старики, – он указал в глубь острова, на холмы. – Это даже не Порт-о-Пренс, Венс. Это lanfe[137]137
Преисполняя (гаитянск. креольск.).
[Закрыть]! Мы здесь не горожане, а мертвецы в аду. Слушай! Tande m! Когда-то люди умирали и их хоронили в земле, Венс. Но теперь умирает так много людей одновременно, словно остров не может их вместить. Как только их хоронят, они тут же возвращаются и продолжают свое омерзительное дело.
У Венса единственного среди мальчишек хватило смелости заговорить:
– Почем ты знаешь?
– Меня увезли на грузовике, чтобы похоронить в Титаньене.
– И что же?
Зо повернулся к мальчишкам и ткнул в их сторону острием длинного ножа.
– Я очнулся. Равнина там плоская и бледная, как на Луне. Песок такой белый и мелкий, что от него потом не отряхнуться.
– После чего?
– В Титаньене только одно занятие, Венс. Копать могилы. Вот я и копал. Всё глубже и глубже. Уходил под корни и камни – и еще глубже. Хотел докопаться до подземной страны, где живет Гудугуду.
«Гудугуду» – это звукоподражание: если произнести его десять раз подряд, то получится звук, какой издают сотрясающиеся здания.
– Что тебе было нужно от землетрясения?
– То же, что и тебе, Венс. Ты ведь хочешь, чтобы твой брат вернулся, правда? – Зо повернулся и посмотрел на мальчика. – И еще я желал отомстить. Заставить его заплатить, – он поднял мачете и взмахнул им под дождем. – По одному удару за каждого мужчину, женщину и ребенка.
Его фехтовальные приемы заставили зрителей разбежаться – всех, кроме маленького мальчика Венса, который не унялся, даже когда услышал свист приближавшегося клинка Зо, рассекавшего струи дождя.
– И как оно выглядит? – спросил Венс.
– Было слишком темно.
– Насколько темно?
– Темно, как в гроте Кунубуа, – сказал Зо. – Я его не увидел. Но услышал. Оно стучит кузнечным молотом. Перемалывает зубами кости. – Зо наклонился над тротуаром и процарапал ножом три четкие линии. – Гудугуду, Гудугуду.
Потом наступила такая тишина, что стал слышен шелест дождя.
– Я ощутил жар в центре Земли, – проговорил Зо. – Такой же, как жар солнца, но без света, как лихорадка, которая сжигает тебя изнутри.
– И как оно выглядело, когда ты в конце концов увидел его?
– Толстое, как носорог, и такого же цвета, – ответил Зо. – Я обозвал его Детоубийцей и Костоломом. Знаешь, что оно сделало? – Зо помолчал. – Уставилось на меня и рассмеялось, и когда оно рассмеялось, Порто-Пренс затрясло. У белых это называется афтершок. Знаешь, что оно мне сказало? «Три восьмых железа не выдержат десятитонную крышу. А в смеси, из которой изготовлены панели, слишком много песка».
– Но ты же его поймал, правда? Ты заставил его заплатить!
– У меня при себе по-прежнему был нож, – сказал Зо. – Я рубил направо и налево. В мгновение ока я оказался рядом с ним и приставил клинок к его горлу.
Зо описал ножом неровную дугу под дождем: сначала вверх, потом вниз. Сделал ложный выпад, замер, напал, отразил удар. С минуту он выглядел настоящим героем. Мужчина и мальчик представили себе, как одинокий воин бросает вызов землетрясению в его собственном логове в центре Земли, требуя возмездия за всех людей. Но затем Зо поскользнулся в своих изношенных шлепанцах. Потерял равновесие и рухнул на колени. Мачете звякнуло о мостовую. А дождь все лил и лил.
* * *
Венсан Леконт находился в своем офисе близ аэропорта до десяти вечера. Столько времени ему потребовалось, чтобы успокоить швейцарского уполномоченного, обеспокоенного обвинениями в коррупции.
– Я ему сочувствовал, очень. Совершенно искренне, – рассказывал Леконт Клоду, когда они наконец сели в машину и поехали домой. – От него хотят, чтобы он отчитался за каждый пенни. Мы с ним оба знаем, что подобный отчет лишь покажет, что масштабы коррупции куда серьезнее, чем представляется.
Клод доехал до круговой развязки в Табарре, к востоку от аэропорта, где сходятся авеню Туссен-Лувертюр, бульвар Пятнадцатого Октября и улица Флерио. Там машина угодила в пробку.
– Мы уже близко? – спросил Леконт.
– На полпути.
Затор сковал все три магистрали, включая улицу Флерио, куда они направлялись. Вереница машин исчезала за пеленой дождя. Клод обдумывал альтернативные маршруты до Бель-Эра, и тут перед ним на дорогу выскочил Зо, опьяневший от ти-во-во.
– Включи дальний свет. – велел Леконт. – И дворники.
Он. видимо, ожидал, что Зо смоет дождем, но через чистое стекло увидел его еще отчетливее. Парень с бутылкой в одной руке и мачете в другой напоминал марона[138]138
Мароны – потомки беглых рабов, образовывавшие поселения в труднодоступных районах. Общины маронов начиная с XVI века формировались в Новом Свете, в том числе на Гаити, в результате негритянских восстаний, крушения рабовладельческих судов и т. п.
[Закрыть], сбежавшего от революции в горах. Появившись, он почти тут же исчез, сопровождаемый толпой мальчишек, бросавших камни и плясавших в промокшей одежде. Леконт открыл дверцу и вышел под моросящий дождь, хотя Клод пытался его остановить.
Эта неприглядная кольцевая развязка, в разгар дня такая знойная и пустынная, к полуночи обретала карнавальный вид. Тут продолжали работать мальчишки, торговавшие солнцезащитными очками, сидели за прилавками с жареными лакомствами уличные повара. Длинный, как абордажная сабля, покрытый ржавчиной мачете блестел в свете фар, когда Зо поднимал его над головой.
Леконт добрался до края круговой проезжей части в тот момент, когда Зо должен был вот-вот исчезнуть среди беспорядочных лавчонок, и не раздумывая выкрикнул его имя. Рабочий замер на месте. Разрушенные хибарки поливал ледяной дождь. Когда Леконт позвал его во второй раз, Зо неуклюже развернулся, размахивая ножом и отхлебывая из бутылки. Спотыкаясь, хватаясь за машины, чтобы не упасть, проклиная водителей, он стал пробираться сквозь поток машин. Один раз упал и позвал Венса Ноэля. Мальчик оказался тут как тут.
– Mw la, brouetye[139]139
Я здесь, бруэтье (гаитянск. креольск.).
[Закрыть]. Обопрись на плечо.
При его приближении люди бросались врассыпную, разворачивали велосипеды, убегали, толкая перед собой тачки. Все, кроме Венсана Леконта, который стоял неподвижно, пока они не остались вдвоем, он и Зо, одни на этом широком тротуаре, точно враги, явившиеся свести счеты.
Глаза Зо были желтушными, налитыми кровью. В волосах застряли травинки. Рубашка разорвана от подмышки до воротника. Но несмотря на отпечаток, наложенный месяцами дикой жизни, и синяки на лице, похожие на татуировки, Леконт узнал черты, навсегда врезавшиеся ему в память: непоколебимую осанку, гранитный лоб диктатора и огонь во взгляде, вызывавшие в памяти образ Макандаля[140]140
Маканддль Франсуа (ум. 1758) – предводитель восстания гаитянских маронов.
[Закрыть], сгорающего на костре. Зо тяжело дышал, плечи его поднимались и опускались.
– Выпивка тебя убивает, – проговорил Леконт. – Ты едва стоишь на ногах.
Зо поднял бутылку и, держа ее в трех дюймах от рта так, чтобы было видно, осушил ее до последней горькой капли.
– Эту дрянь практически не дистиллируют, – сказал Леконт. – Кожа у тебя пожелтеет. Тебя будет тошнить каждое утро.
– У меня черная кожа, – возразил Зо. – А тошнит все время.
Какие-то колдовские чары вкупе с магнетической печалью Зо приковали Леконта к месту.
– Мой медицинский чемоданчик в машине, – сказал он. – Может, я тебя осмотрю?
– Думаете, ваши антибиотики сумеют меня вылечить?
– А что с тобой?
– Губа разбита, – ответил Зо. – Фингал под глазом. Паразиты. Синяк в том месте, до которого мне не дотянуться. – Он взмахнул мачете. – Я хочу пить, но пить нечего. Я голоден, но ни одним блюдом этого голода не утолить. – Он рассек клинком дождевую завесу. – Я сплю на земле, потому что не выношу, когда вокруг меня стены.
– Почему бы тебе не опустить нож? – предложил Леконт.
Зо уставился на свое оружие.
– В мачете нет ничего плохого.
– Это как пистолет в руках, – сказал Леконт. – Ничего хорошего от него не жди.
– Пистолеты просто убивают людей. Но manchèt[141]141
Мачете (гаитянск. креольск.).
[Закрыть]… – Зо поднял клинок и взмахнул им. – Этим ножом я могу срубить манго в горах и сделать из его ствола лодку. Я могу уплыть на этой лодке в Америку и заработать там миллион.
– И что ты будешь делать с такими деньжищами?
Зо устало поднялся на ноги и стоял, пошатываясь от рома, как боксер, уклоняющийся от воображаемых ударов.
– Сожгу их на карфурской свалке, – ответил он. И внезапно стряхнул с себя отсутствующий вид. Молодой рабочий в упор посмотрел на Леконта, и доктор тут же ощутил на себе его пристальный взгляд.
– Я пытался разлюбить ее, – пробормотал Зо. – Принимал всевозможные снадобья, пил разные зелья. Мне велели выпить настойку горькой китайской травы, и я выпил. Велели искупаться в реке после наступления темноты, и я искупался. Но это лишь удвоило мою любовь к ней. – Он посмотрел на Леконта так, словно искал сочувствия. – У меня была лихорадка. Я уставал, но был не в силах заснуть.
– Ты описываешь слабоумие или горячечный бред, – ответил Леконт. – Возможно, это брюшной тиф.
– Я болел малярией. И любовью, – возразил Зо. – Не так уж сильно они различаются. Ночная лихорадка. Пустота в желудке. Ощущение, будто из тебя зачем-то выкачали всю кровь.
Он что-то выкрикнул – это было не слово, а вопль истерзанного сердца. Он проклинал Озьяса и его бруэт, иностранных солдат и их никчемные правые хуки. Он развязал носовой платок, который носил на руке, и бросил его на тротуар, словно белый флаг капитулянта. А потом ушел, лавируя среди мотоциклов, огрызаясь на водителей, возвращаясь в свою привычную жизнь с ее жарой и разрухой.
Толпа разошлась. Больше смотреть было не на что. Уличные повара потушили костры, машины тронулись под дождем. Клод Жюст свернул на улицу Флерио, и тут они заметили Венса Ноэля, одиноко шагавшего в попутном направлении. Машина остановилась, и Леконт опустил стекло.
– Залезай, – сказал он. – Мы тебя подвезем.
Венс забрался на заднее сиденье и сел, прислонившись к дверце.
– Куда тебе?
– В Бизотон.
Леконт велел шоферу ехать в Бизотон.
– Ты хорошо знаешь этого человека с ножом? – спросил он.
Венс дрожал. По его лицу струилась вода.
– Думаю, так же, как и вы.
– Я его совсем не знаю.
– Я тоже.
– Как ты его называл?
– Ле-Бруэтье.
– Откуда такое прозвище – Возница?
– Вы что, не слышали по радио? – Венс стряхнул с волос капли. – Он на своем бруэте отвез восьмерых незнакомцев в больницу в центре города.
– Когда?
– Douz Janvye, – ответил мальчик. – Двенадцатого января.
– Откуда ты знаешь?
Мальчик вздернул подбородок и поднял правую руку.
– Меня зовут Венс Ноэль, – гордо представился он. – Я ехал в тележке Ле-Бруэтье всю дорогу от Во-Неретта.
6
Излюбленным столичным рестораном Дезмонда Тессьера была «Императрица». Это заведение, предлагавшее французско-креольский фьюжн, славилось свежими морепродуктами и большой картой вин, и здесь нередко заключались прибыльные контракты на восстановительные работы. Ресторан был окружен высокой оградой. От входа к вершине холма, где размещались столики с видом на город, петляла длинная, обсаженная деревьями подъездная аллея. Ниже находились многоярусные террасы, с которых посетители с бокалами в руках могли любоваться гаванью.
Когда приехал Леконт, Тессьер уже сидел на главной площадке ресторана за своим любимым столиком. Бросив на доктора один-единственный взгляд, он тут же заказал бутылку рома:
– Пятизвездочный и ведерко со льдом.
Недавняя встреча в Табарре нарушила шаткое душевное равновесие Леконта.
– Говорю же тебе, Дезмонд. Я был бы меньше поражен, если бы с пьедестала сошла статуя самого Туссен-Лувертюра[142]142
Туссен-Лувертюр Франсуа Доминик (1743–1803) – один из лидеров Гаитянской революции рабов 1791–1803 годов.
[Закрыть] и зашагала бы среди мототакси. То, что я видел, было куда удивительнее.
Когда принесли бутылку, Тессьер разложил лед по двум бокалам, затем налил поверх льда ром и передал один бокал Леконту.
– Не сомневаюсь, что тебе что-то привиделось, – сказал он. – Но в ночи, под дождем, на круговой развязке в Табарре… Ты уверен, что это был именно он?
Леконт схематично изобразил сцену на белой скатерти. В центре поставил солонку – статую Туссен-Лувертюра. Серебряные столовые приборы вокруг солонки изображали вереницу зевак, монетка в один сантим – Венса Ноэля, пять гурдов – Леконта, а перечница – Зо.
– Прошел, наверное, год с тех пор, как я видел его в последний раз, – сказал врач, поднимая перечницу, – но говорю тебе, Дезмонд, это лицо нельзя забыть. – Леконт показал Тессьеру, где именно в толпе очевидцев находился он и где стоял Зо. – Видел бы ты этот мачете, такой ржавый, что от одного взгляда на него можно подхватить столбняк.
Подошедший официант принял заказ. Доктор пожелал нежное говяжье рагу в соусе из бамии, а судья – целого омара на гриле с макаронным салатом. На сцену вышла певица с Мартиники и запела под аккомпанемент зука.
Принесли заказанные блюда, и мужчины молча принялись за еду, слушая музыку. Тессьер отломал панцирь с омара.
– Ты все равно меня не убедил, – проговорил он. – Кто же не видел пьяных рубщиков тростника, возвращающихся в полночь с поля?
Леконт достал носовой платок и положил его на стол между ними.
– А как ты объяснишь это?
– Что это?
– Доказательство.
– Чего?
– Того, в чем я уверен уже меньше.
Тессьер отодвинул тарелку. Платок был разорван от края до середины, один уголок расшит черной нитью. Судья вслух прочел надпись, водя пальцем по вышивке:
– «А. и З. 1 января 2010 года», – он поднял глаза. – Ну и что, Венсан?
– А. и З.
– Ты же не думаешь, что А…
– А кто же еще?
– Ты ее спрашивал?
– Ты ведь знаешь, как обстоят дела. Мог ли я? Я до сих чувствую, что наши с ней отношения столь же непрочны, как этот носовой платок.
Тессьер с такой силой стукнул кулаком по столу, что подскочили серебряные вилки.
– Как бы я хотел быть на твоем месте, – воскликнул он, – и чтобы между мной и моей дочерью не было ничего, кроме извинений! Однако нас разделяет вечность, а я не из тех, кто верит, что мы воссоединимся с нашими близкими после смерти.
– Считаешь, я должен отдать ей эту вещь? А дальше? Рассказать ей, что мне его отдал на перекрестке в Табарре пьяный верзила с мачете в руках и окровавленным ртом?
– Почему бы нет?
– Ты не знаешь ее так, как я, Дезмонд. Землетрясение изменило Анайю. Кажется, будто ей лет сто и она устала от этой жизни.
– Я говорю с тобой как отец с отцом.
– По-твоему, именно я должен свести их, после того как я чуть не погубил дочь, пытаясь разлучить с ним?
– Анайя снова полюбит тебя за это, – Тессьер налил себе еще один бокал, безо льда. – Этого должно быть достаточно. Мы оба знаем, как трудно выдать замуж дочь в наши дни, когда большинство мужчин голодранцы. Владельцы честно заработанных состояний – обычно люди нашего возраста или старше. – Судья выпил. – Позволь сказать тебе кое-что. Я говорю это каждому, кто входит в мой кабинет, будь то адвокат или преступник (и поверь мне, Венсан, зачастую это одно и то же). Не существует такой штуки, как справедливость. Есть только суд, наказание и восстановление в правах.
– Я пришел не на лекцию по юриспруденции.
Тессьер вытер салфеткой рот и бросил ее на тарелку.
– Ты вроде говорил, у него есть прозвище? Которым его называли в Табарре.
– Ле-Бруэтье.
– Возница. Да. Ты сказал, что он привез двадцать пассажиров из Доминиканы в От-Туржо[143]143
От-Туржо – окраинный район Порт-о-Пренса.
[Закрыть]?
– Я сказал – восемь. Если верить Венсу Ноэлю.
– В сказках количество едва ли имеет значение, Венсан. Десять врагов запросто превращаются в сотню. Попомни мои слова, – Тессьер поднял бокал. – Нас спасут не палаточные лагеря и не иностранные займы на кабальных условиях. Нас спасут сказки, которые рассказывают старики и в которые верят их внуки.
– Ты гораздо пьянее, чем я думал.
– У людей должно быть что-то еще кроме Буки и Ти-Малиса[144]144
Буки и Ти-Малис – персонажи гаитянского фольклора.
[Закрыть].
– То, что эти сказки хороши или даже необходимы, – одно дело. С этим я соглашусь. Но совсем другое – верить в них. Ты ведь на самом деле не веришь, будто бродяга из Жереми и бруэтье из сказки – один и тот же человек, – Леконт покачал головой. – Может, этот парень и таскал тяжеленные мешки с цементом, Дезмонд, но на защитника народа он похож мало.
Тессьер заговорил сочувственно, назвав Леконта bon zanmi m – «мой дорогой друг».
– Ты упускаешь из виду главное, – сказал он. – По крайней мере, мне совершенно ясно, что Ле-Бруэтье, кем бы он ни был, рабочим из Жереми или механиком из Туржо, – современный антильский герой. Столь же достойный славы, как ямайский спринтер Усейн Болт, самый быстрый человек на Земле. Может, бруэтье и не побил никаких мировых рекордов, но ведь бег с повозкой – не олимпийский вид спорта. И ты не можешь отрицать определенных параллелей с нашими революционными героями. Может, не с Туссеном и Дессалином. Но во всяком случае с Макандалем и Букманом[145]145
Букман Александр (ум. 1791) – один из предводителей Гаитянской революции 1791–1803 годов.
[Закрыть]…
Леконт вспомнил огонек в глазах Зо, вызывавший в памяти Макандаля, сгорающего на костре.
– Разве их обоих не приговорили к смерти?
– А Зо? В первый раз – когда он родился нищим в нищей стране, во второй – когда тащил свою тележку через тропический апокалипсис! – Тессьер допил ром и отставил бокал. – Нет ни хороших людей, ни плохих. Во всяком случае на этом острове, – произнес судья. – Есть только дело, которое человек делает, когда его просят…
* * *
Двадцать четвертого октября Венсан Леконт присутствовал на собрании, где было официально объявлено об эпидемии холеры на Гаити. На трибуне выступал с докладом федеральный министр здравоохранения, седой старый врач с плохо выбритым лицом и багровыми мешками под глазами.
– Девятнадцатого октября в Министерство здравоохранения и народонаселения Гаити поступили сведения о большом количестве пациентов с острой диареей и обезвоживанием в Артибонитском и Центральном департаментах. Четыре дня спустя, двадцать третьего числа, Национальная лаборатория здравоохранения в Порт-о-Пренсе выделила из образцов кала, полученных от пациентов в пострадавших районах, холерный вибрион серогруппы 01 серотипа Огава.
Министр Южного департамента, включающего в себя город Ле-Ке и туристический курорт на острове Ваш, возразил, что это невозможно:
– На острове Гаити уже шестьдесят пять лет не было ни единого случая холеры.
Федеральный министр согласился.
– Это одно из немногих достижений нашей службы здравоохранения. К сожалению, я видел результаты анализов собственными глазами. – Старый министр пережил немало эпидемий, ураганов и политических администраций. – Мы с подобным еще не сталкивались, – предупредил он. – Модели прогнозируют полмиллиона больных и десять тысяч умерших.
Леконт долгое время изучал тропическую эпидемиологию. Проезжая по равнинам мимо лагерей, разбитых на осушенных мангровых болотах, он начал осознавать масштабы бедствия, с которым столкнулась страна. С приходом сезона дождей эти люди утонут в собственных испражнениях. Они будут тысячами умирать в своих домах из морских раковин и простыней. На рынках заболеют торговцы сладостями и семенами, уксусом и горчицей, метлами, маслами, одеждой, фруктами и мясом, а затем сами станут переносчиками заразы.
Подавшись вперед, Леконт велел Клоду отвезти его на улицу Боржелла.
Все три девушки оказались дома. Доктор с серьезным видом велел им следовать на кухню, где достал из портфеля и разложил на столе топографическую карту Порт-о-Пренса, размерами больше столешницы.
– Иностранцы ничего не знают о тропиках, – сказал Леконт. – Самую большую угрозу для нас представляют не ураганы, а нищета и антисанитария, – он ткнул пальцем в район Бизотона. – Вам, девочки, лучше меня известно, как обстоят дела в палаточных городках. Там нет инфраструктуры. Европейцы рассуждают о честных выборах, меж тем как у этих людей нет ни туалетов, ни питьевой воды. Уже случались вспышки брюшного тифа. Когда пойдут дожди, – он указал на Пакс-Вилла и Куа-Вуж, – вода зальет лагеря.
Опершись ладонями о карту, Венсан наклонился к девушкам.
– Вы умеете хранить секреты? – спросил он. А затем, взяв со всех троих обещание молчать, поведал об эпидемии холеры, только что объявленной в Артибоните. Если Леконт и ожидал от девушек какой-то реакции, то быстро разочаровался. Медсестры, выжившие под развалинами училища и четыре месяца храбро боровшиеся с туберкулезом, не были сражены известием о новой эпидемии.
– Модели прогнозируют полмиллиона больных и десять тысяч умерших – еще до Нового года. Малярия, брюшной тиф, туберкулез – сущая ерунда по сравнению с холерой. Неужели вы не понимаете, девочки? Холера распространяется через рукопожатие и быстро приводит ксмерти. При диарее человек теряет двадцать литров жидкости в день. Электролитный дисбаланс приводит к неизлечимой аритмии, от которой сердце уже не может оправиться, – Леконт щелкнул пальцами. – Эти люди даже не успеют спуститься с гор.
Он перевел взгляд с Верны на Йонис.
– Будь я на месте ваших отцов, я бы потребовал вашего возвращения домой. И немедленно. Прежде чем все начнется. А ты… – Леконт посмотрел на Анайю. – Однажды я уже чуть не потерял тебя. Второй раз мне этого уже не вынести.
Йонис и Верна восприняли слова доктора как намек. Они проскользнули под занавеской, отделявшей кухню от остальной квартиры, оставив Анайю наедине с отцом. После минутного молчания Венсан достал из портфеля носовой платок и положил на лежавшую между ними карту, накрыв им голубой залив Порт-о-Пренс.
– Где ты это взял? – спросила дочь.
