Текст книги "Любовь моя, Анайя"
Автор книги: Ксандер Миллер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)
– Там, внизу, один песок, – сонно пояснил Бостон. – Якорю нужно какое-то время, чтобы зацепиться.
Пока команда готовилась ко сну, в эстуарии[73]73
Эстуарий – воронкообразный, суживающийся к вершине залив, образующийся в результате подтопления устья речной долины.
[Закрыть] воцарилась ленивая атмосфера. Носовую палубу пересекла горделивая голубая выпь, похожая на печального патриарха мангрового побережья. Бостон, Соломон и Зо забрались в гамаки, а Колибри неохотно встал на первую вахту, беспрестанно жалуясь, что Бостон – единственный антильский капитан, который настаивает на вахтах.
– Ты ведь не адмирал гаитянского флота, – проворчал он.
Ночи на море короткие, и вскоре команда снова бодрствовала под парусами в бесконечный синий предрассветный час. «Акула» зашла в леоганский порт, чтобы взять груз баночного меда, несколько ящиков поздних манго и дюжину мешков с углем. Купили шесть кружек пива, чтобы выпить сообща; первую ледяную кружку опорожнили на воде, каждый чувствовал себя на волнах капитаном, свободным от проклятий и изнуряющей нищеты этого острова.
Зо на носу корабля страдал от любовной тоски. Он говорил только о девушке и о том, что никогда не повторит прежнюю ошибку. В прошлый раз его рабочая одежда и жалобы на лихорадку произвели неблагоприятное впечатление. Теперь он представлял себя героем-любовником былых времен, который носит новую рубашку, часы на запястье и душится одеколоном.
* * *
В полуденный зной поравнялись с Карфуром[74]74
Карфур (Кафу) – один из крупнейших городов Гаити, пригород Порт-о-Пренса.
[Закрыть], и вдали, под бесцветным небом, замаячил пестрый хаос столичной застройки. Розовые многоэтажные дома, желтые рестораны и белые церкви Порт-о-Пренса плавились в невыносимой жаре. У побережья полыхали мусорные свалки, и холмы были окутаны дымом. Зо вытащил из кармана письмо Анайи и в сотый раз перечитал его, пытаясь выхватить из сумбурной панорамы города силуэт школы медсестер.
Он мысленно рисовал себе их совместное будущее в городе. Дом с деревянной дверью и крышей, защищающей от дождя, огородик с кукурузой и голубиным горохом. Водопровод им не понадобится, потому что Зо будет носить чистую воду ведрами из ручья. Ему представились чадящая в сумерках керосиновая лампа и тело возлюбленной в неверном свете. Они обойдутся без газа и электричества и смогут жить, довольствуясь малым. Зо уже видел, как зимними воскресеньями они с Анайей допоздна дремлют в объятьях друг друга, словно обитают в раю, а не в нищете.
Раньше во всех фантазиях Зо оставался бедным. Даже в самых смелых мечтах он не тешил себя надеждой разбогатеть. Но теперь в его воображении вставал свежевыкрашенный дом с галереей, смотрящей на море.
– Я знаю, как устроен Потопренс, – сообщил Зо матросам. – Бедняки обитают в ядовитых болотах внизу, там, где раньше жили крокодилы. А богатых, – он улыбнулся и возвел глаза к небу, – овевает свежий океанский бриз. Чем выше живешь – тем ты богаче.
– Отсюда я делаю вывод, что ты будешь жить на болотах, – заметил Колибри.
– Я собираюсь жить наверху, – Зо указал на горы, – в маленьком домике на холмах.
– Это же заброшенный сахарный завод, – рассмеялся Колибри. – Будешь ходить, уделанный чайками.
– Ничего-то вы не знаете, – вмешался Бостон. – Ты показываешь на Мон-Нуа.
Так Зо впервые увидел Черную гору, но дальше он уже не слушал своих собеседников. Обведя взглядом побережье и ломаный силуэт города, влюбленный попытался отыскать здание, где могла находиться Анайя, среди остальных.
– Вот куда она ходит учиться, – воскликнул он.
Это было высокое бетонное сооружение, насчитывавшее три этажа.
– В тюрьму? – прыснул Колибри. – Какое же преступление совершила эта несчастная – спуталась с тобой?
Бостон прервал учет товаров и устремил взгляд на бедного рабочего на носу шлюпки. Одной рукой Зо ухватился за переднюю мачту, чтобы сохранить равновесие, в другой держал письмо девушки, поминутно сверяясь с ним, словно штурман с картой глубин у опасных и неведомых берегов.
– Когда ты в последний раз наведывался в Порт-о-Пренс? – поинтересовался Бостон. – Ах да, ты же тут никогда не бывал. Что ж, zanmi m[75]75
Дружище (гаитянск. креольск.).
[Закрыть], тебе понадобится три часа, чтобы добраться оттуда, – он указал на центр города, – до твоего маленького замка на Черной горе.
Зо взирал на этот город так же, как взирали на Новый Свет первые конкистадоры. Разграбить его, сжечь, истребить до последнего человека – все это сущие пустяки в погоне за сокровищем и мечтой.
* * *
К западу от столицы находились гавани Кафу и Марьяни, а также государственный грузовой порт. Но Бостон миновал их, чтобы, как обычно, разгрузиться в Ваф-Жереми, нелегальной шлюпочной гавани у Сите-Солей[76]76
Сите-Солей – один из самых бедных и густонаселенных районов Порто-Пренса, примыкающий к морю.
[Закрыть], по сути – скопище гниющих остовов кораблей на клочке земли между воздушным и морским портами. Зато тарифы здесь были приемлемые, а грузчики – дешевые.
Колибри и Соломон попрощались с Зо на палубе, но Бостон сошел вслед за ним на берег.
– Что у тебя в карманах? – спросил капитан.
Зо извлек из рабочих штанов жалкий комок купюр.
– Судя по всему сказанному тобой, девушка, которую ты ищешь, привыкла к определенному комфорту.
Бостон порылся в карманах рваных шортов, вытащил пачку банкнот и отсчитал две тысячи гурдов.
На борту «Акулы» Колибри покачал головой.
– Нет смысла финансировать этого дурня, капитан, – крикнул он. – Даже Медсен Фей признал его безнадежным.
– Нет, Колибри. Фей признал его безнадежным романтиком, а это совсем другое дело. – Бостон снова обратился к Зо. – Ты не боишься труда, и это самое главное. Ступай, найди себе работу, подкрепись немного. И не влюбляйся так сильно, чтобы не замечать, что пошел дождь.
Молодой человек покинул пристань и зашагал по оживленным столичным улицам. День выдался жаркий и солнечный, и Зо мечтал о морской прохладе. На бульваре Гарри Трумена был затор, и ему пришлось пробираться между бамперами вставших таптапов[77]77
Таптап – дешевое маршрутное такси.
[Закрыть] и грузовиков. Зо миновал низинный рыночный квартал и стал подниматься по разбитым дорогам на холмы. Бостон оказался прав: до того места на холмах, в районе Черной горы, которое Зо присмотрел себе для жилища, было далеко.
Парень проделал весь этот путь пешком, не имея при себе ничего, кроме мешка с одеждой, мыльницы и штыковой лопаты, которую Босс Поль выдал ему из строительных запасов. К внешнему боку сумки были привязаны гладилка и каска. На каждом перекрестке Зо осведомлялся, как добраться до Мон-Нуа, и ему все время указывали вверх, на холмы. Он дошел до улицы Кенскофф и остановился в вечернем тумане под карибской сосной. Когда он спросил у какой-то женщины, не Мон-Нуа ли это, та наконец кивком указала вниз.
– Ты забрался слишком высоко, – сказала она.
2
Судья Дезмонд Тессьер жил чуть дальше Петьонвиля, в зеленом пригороде Жювана. Он был ботаником-любителем, специалистом по тропическим растениям, и прославился своим замечательным садом. Кроме всем знакомых раскидистых манго и хлебных деревьев Тессьер культивировал персики из Джорджии, три сорта авокадо и кешью. Он привез декоративные кусты из Бразилии и Венесуэлы, а также редкую карибскую сосну, пересаженную с холмов Кенскоффа[78]78
Кенскофф – аррондисман (район) Порт-о-Пренса.
[Закрыть].
Длинная, мощенная кирпичом подъездная аллея, попетляв в тропических зарослях, выводила к особняку, который в семье любили называть Ке-Жарден – «Садовый дом». Он представлял собой квадратную в плане виллу с плоской бетонной крышей и широким парадным крыльцом; позади находился обрывистый склон, откуда открывался вид на весь Гро-Морн[79]79
Гро-Морн – окраинный район Порт-о-Пренса.
[Закрыть].
Судья Тессьер знал про Зо и Анайю еще до того, как Зо приехал в столицу: доктор Леконт предусмотрительно позвонил и сообщил, что посылает к нему свою дочь не столько затем, чтобы она закончила учебу в столичном университете, сколько для того, чтобы избавить ее от некой скверны, пустившей корни на побережье.
– От малярии? – спросил судья.
– Нет, – ответил Леконт.
– От тифа?
– Нет.
– Ты как будто имел в виду какую-то заразу.
– Кое-что похуже, – со значением проговорил Леконт. – Есть тут один рабочий… Представь, что твоя дочь… – он не находил нужных слов. – Я застал их в своем собственном доме. Но тогда я не мог просто обличить ее. Нет. Я собрал улики. Нынешним девицам палец в рот не клади, Дезмонд. К ним надо приходить, хорошо подготовившись. Прежде доказать виновность и уж потом предъявлять обвинения.
– И что за доказательства ты собрал?
– Железобетонные, – ответил Леконт. – Мой человек, Клод, видел их на пляже под одним полотенцем. Тот тип якобы давал ей уроки плавания.
– Что же ты сделал?
– Предложил найти другого инструктора.
Тессьер засмеялся.
– Я попросил Анайю больше не встречаться с ним и решил, что на этом все кончилось. А потом нашел его шлепанцы.
– Шлепанцы?
– Они усердно шифровались, но этот bourik забыл у нас дома свои шлепанцы. Я его тогда застукал, уж поверь. И ее тоже.
– Как Анайя это восприняла?
– В том-то и дело! Эта девица блудила напропалую, а на уступки пришлось идти мне.
– На какие уступки?
– Она практически заставила меня повысить ему жалованье.
– За уроки плавания?
Леконт вздохнул.
– Этот субъект работал у меня, Дезмонд. В Департаменте здравоохранения. На строительстве нашей новой клиники.
– А что он за человек? – спросил Тессьер.
– Как строитель – выше всяких похвал. Усердный работник, на ручищах мускулы как тыквы. Но как жених моей дочери?.. – Леконт вынужден был замолчать, подбирая слова. – Бывают бабники, бунтари, бандиты. Такие типы могут угрожать твоему спокойствию, Дезмонд. Но человек, которому нечего терять?
Доктор шумно выдохнул сквозь зубы и умолк. Потом поведал Тессьеру, как он устроил, чтобы Анайя закончила учебу в Порт-о-Пренсе:
– Пара телефонных звонков декану, рекомендательное письмо от Дади Мальбранша. Ее оценки говорят сами за себя. Я попросил их выслать мне ее расписание и по получении сразу же перешлю его тебе.
Вскоре после этого разговора, который Леконт закончил предостережением, что его дочь способна на неслыханную изворотливость, Анайя со всеми своими пожитками прибыла в дом судьи.
* * *
Она приехала вечером. Стоял август, на лужайке гнили перезрелые манго. Судья с женой Мари-Мишлен, дочерью Надин и кухаркой Атамиз вышли на веранду, когда к дому подъехал «лендровер» Леконта. Они услышали, что Анайя и водитель о чем-то спорят. Минуту спустя из-за машины вышел шофер с чемоданами.
– Демуазель сначала желает увидеть мисс Надин, – сказал он, занося чемоданы в дом.
Надин подошла к машине, открыла заднюю дверцу и села внутрь. Будучи на два года младше Анайи, она была очарована безрассудством во имя любви, которое, по ее мнению, проявила кузина. Надин вынесла решение прежде, чем Анайя закончила рассказ о Зо и Андре:
– Забудь обоих. Один голодранец, другой зануда.
– Бедность – не самое плохое в мужчине, – возразила Анайя.
– Да что может быть хуже?
Анайя положила руку на колено сестры.
– Лицемерие. Когда он говорит не то, что думает, – она достала из сумки письмо Зо и показала его Надин. – Я вылечила его от лихорадки хлорохином.
Надин прочитала письмо и спросила Анайю про секс. Анайя откинулась на спинку сиденья, прикрыла глаза рукой и закусила губу. Зо свирепый и покорный одно-временно, сказала она. Заниматься с ним любовью – все равно что приручать льва. Убрав руку и заглянув кузине в глаза, Анайя поведала Надин то, что поняла только за одиннадцать часов езды от Жереми до Порт-о-Пренса:
– Я влюблена в него.
Она впервые произнесла это вслух. Единственным человеком, которого Анайя когда-то любила с такой же нерассуждающей страстностью, была ее мать. Смерть Розалин лишь закалила девушку, сделав ее невосприимчивой к поверхностным чувствам, и с тех пор она казалась недосягаемой. Отец Анайи годами безуспешно пытался завоевать неприступную крепость, которую осаждал десять лет, добиваясь дочерней привязанности. Но именно Зо суждено было забраться на эти стены и проложить себе путь через окно. Своей горячностью и искренностью он внушил Анайе то самое чувство, которое она изо всех сил пыталась сдержать с помощью разума и расчетливости. Впервые в жизни девушка узнала, что такое тоска. Она томилась по далекой стране, которой она принадлежала, и страной этой были объятия Зо, а новая жизнь в Порт-о-Пренсе весьма походила на ожидание.
* * *
С тех пор как Леконт впервые позвонил, чтобы сообщить, что Анайя приедет погостить в Жювана, Дезмонд Тессьер готовился заключить племянницу в объятия. Единственная дочь его младшей сестры Анайя всегда занимала особое место в сердце судьи. Но когда она вышла из машины с беззаботным и одновременно воинственным видом, точно таким же, как у Розалин в этом возрасте, Тессьеру тотчас расхотелось ее обнимать. Он сунул руки в карманы и пошел навстречу дочери и племяннице по посыпанной гравием аллее.
– Над чем смеялись, девочки? – спросил он.
Надин повернулась к кузине.
– Я тебе не говорила? Это самый назойливый человек в Порт-о-Пренсе. Все-то ему надо знать.
– Дурная судейская привычка, – усмехнулся Тессьер, но его уже не слушали.
Анайя поднялась на веранду и обняла тетушку. Миниатюрная Мари-Мишлен в свои пятьдесят пять выглядела весьма моложаво: лицо в форме сердечка, с заостренным подбородком, казалось совсем девичьим. Мари была такая низенькая, что ей пришлось встать на цыпочки, чтобы племянница ее расслышала.
– Надеюсь, ты останешься у нас на какое-то время, – сказала она.
Приезд Анайи походил на праздник. Атамиз приготовила ее любимую уличную еду – пирожки с соленой рыбой, подаваемые с лаймовым соусом, и девушка расцеловала кухарку в обе щеки. Тессьер предложил выпить, и Анайя заказала ром со льдом.
Надин попросила ром с лаймом и содовой.
– Какой еще ром с содовой? – воскликнула Мари-Мишлен. – Анайя получит все, что пожелает. А ты будешь пить грейпфрутовый сок.
Анайя расположилась на кожаном диване кремового цвета, скрестила ноги, приняв безукоризненную позу, и стала потягивать ром из прозрачного стакана. Тессьер, потрясенный тем, как сильно она похожа на мать, сообщил об этом племяннице. Анайя поинтересовалась, была ли ее мама из тех дочерей, которые беспрестанно разочаровывают отцов, и Мари-Мишлен ответила утвердительно.
– Невозможно было не разочаровать Мелетюса Тессьера. Это был сущий тиран. Расскажи ей, что произошло, когда Розалин решила стать медсестрой, – обратилась она к мужу.
Дезмонд пил холодное пиво «Престиж» из бутылки.
– Она, не сказав нам ни слова, подала заявление в училище и однажды вечером вышла к ужину с извещением о приеме.
– И что случилось? – спросила Надин.
– Последовала ужасная сцена. Папа пригрозил лишить ее содержания.
– Все было гораздо хуже, – возразила Мари-Мишлен. – Мне ли не знать. Ведь мы с Дезмондом только что поженились и жили в доме его отца. Мелетюс заявил Розалин, что в конце концов она останется без средств к существованию и заболеет туберкулезом. Он поклялся, что не даст ей ни гроша, – она бросила на мужа обвиняющий взгляд. – Разве они не должны знать, что за человек был их дедушка?
Тарелка с пирожками наполовину опустела. Мари-Мишлен отправилась спать. Анайя выпила еще немного рома, а затем стакан воды по требованию Тессьера. Судья думал, что, перед тем как приступать к занятиям, племянница пожелает обустроиться, но оказалось все наоборот. Семестр уже начался, и Анайя не хотела отставать.
В конце вечера девушки принялись вспоминать давнюю поездку в мятежную цитадель Лаферьер[80]80
Цитадель Лаферьер – огромная крепость близ Мило, построенная при единственном гаитянском короле Анри I Кристофе в 1804–1817 годах. В самом Мило находятся руины королевского дворца Сан-Суси (1813).
[Закрыть] – мощную крепость на севере страны. Дело было летом, Леконты и Тессьеры вместе выехали из Порт-о-Пренса, побывали на пляже в Лабади, остановились на ночлег в отеле в Мило. Утром посетили крепость на вершине горы. Девочки ехали верхом на ослице, кличку которой не смогли вспомнить.
– Вам было шесть и восемь лет, и вы сидели в одном седле, – сказал Тессьер. – Ослипу звали Царица Савская.
С этими словами судья оставил их, наказав идти спать. В конце концов девушки поднялись в комнату Надин и улеглись на одну кровать.
– Сколько раз мы умоляли твоего отца отпустить тебя к нам! – сказала Надин, целуя кузину в лоб. – И вот наконец ты здесь!
Надин рассказала Анайе, что большую часть прошлого учебного года жила в квартире в центре города вместе со своей одноклассницей. Это был лучший год в ее жизни. Квартира находилась недалеко от школы, и после уроков к ней в гости приходил один мальчик. Но потом, когда одноклассница наконец получила американскую визу и уехала в Нью-Йорк, судья заставил дочь вернуться домой.
– Ему была невыносима мысль, что я останусь в квартире одна, – объяснила Надин. – Но теперь ты здесь. – Девушка рассматривала приезд кузины как долгожданную возможность вернуться к самостоятельной жизни. – Папа хочет, чтобы у меня была соседка, которой он сможет доверять. К концу недели мы уже будем жить на улице Монсеньора Гийу, – пообещала она.
* * *
На следующее утро судья Тессьер спустился к завтраку в свободных кремовых брюках и персиковой рубашке. Обе девушки, уже сидевшие за столом, расхохотались, увидев его.
– Я называю это новым карибским стилем! – воскликнула Надин.
– Дочка хочет поиздеваться, – сказал Тессьер, усаживаясь за стол, – но мне даже нравится. Факт, что я самый элегантный судья во Дворце правосудия.
– Невелика заслуга, – усмехнулась Надин. – Тебе не кажется, что он похож на фруктовое мороженое?
На завтрак подали тонкий омлет, ломтики грейпфрута и горячий кофе.
Надин отправила в рот сразу половину омлета.
– Надо поторопиться, – заметила она. – Путь неблизкий, на дорогах кошмар.
После завтрака сели в машину, и шофер выехал на авеню Ламартиньер, спускавшуюся с горы в направлении моря. Надин жаловалась на вечные пробки на авеню Анри Кристофа. И проклинала светофор на перекрестке улиц Гау-Гину и 33-й Дельма́[81]81
Все улицы в Дельма, предместье Порт-о-Пренса, носят одно и то же название, к которому прибавляется порядковый номер.
[Закрыть]:
– Единственный светофор во всем городе – и каждое утро мы обречены на красный свет!
Она на чем свет стоит честила выбоины, велосипедистов, мототакси, торговцев кукурузным хлебом.
– Ты хуже придирчивого судьи, – заметил Тессьер, оборачиваясь к дочери с переднего сиденья. – А доводы у тебя серьезные. Трудно проделывать такой путь каждый день.
– Дважды в день, – поправила отца Надин. – Ведь приходится еще возвращаться.
Надин училась в уэслианской[82]82
Уэсли Джон (1703–1791) – английский священнослужитель и богослов, один из основателей протестантской конфессии методизм.
[Закрыть] христианской школе Карфур-Фей. Ее высадили на улице Бекассин, за собором Сен-Жерар. Она еще раз попросила отца позволить им с Анайей жить вдвоем в квартире, послала обоим воздушные поцелуи и отправилась в класс.
Тессьер сдвинул очки на нос и протер глаза.
– Видишь, что мне приходится терпеть? С тех пор как Надин узнала, что ты приедешь, она только и твердит об этой квартире. – Тессьер снова надвинул очки и посмотрел на племянницу. – Вижу, она и тебя уже обработала. Вылитая мать. Не понимаю, что такого замечательного в этой квартире. Спаленки крохотные, кондиционер сломан. Вам обеим было бы куда удобнее под крылышком у нас с Мари-Мишлен, в Жювана, – судья улыбнулся племяннице. – Но сейчас я просто счастлив, что ты с нами. Рад, что у твоего отца хватило здравого смысла позволить тебе закончить учебу здесь, в Порт-о-Пренсе.
Анайя наконец подала голос:
– Здравый смысл тут совершенно ни при чем. Венсан Леконт печется о своей репутации. Как только я сделала что-то вызвавшее у него недовольство, он тут же отослал меня к родственникам, словно я restavek[83]83
Ребенок, которого малоимущие родители, не имея возможности прокормить, посылали к богатым родственникам или знакомым и качестве домашней прислуги (гаитянск. креольск.).
[Закрыть]. Окончание учебы – только предлог.
Колесо автомобиля угодило в дорожную выбоину, и шофер резко вильнул влево.
– Видит Бог, нелегко растить дочь в этой стране, – промолвил Тессьер. – Любой мужчина способен наломать дров даже при живой жене. А в одиночку? – судья покачал головой. – Твой папа сделал все, что от него можно было ожидать в данных обстоятельствах. Ты же понимаешь, Анайя, Венсан любит тебя больше всего на свете. Он просто хочет для тебя самого лучшего. Я убежден: сделай ты хоть малейший шажок ему навстречу – и он упадет в твои объятия.
– Вот именно, дядя. Представь себе, ты совершенно прав: отец хочет, чтобы я вымаливала у него прощение. Но если я по твоему совету сделаю шаг навстречу, не собираясь при этом полностью капитулировать, это только ожесточит его.
– Ты не хочешь отказываться от своего парня?
– Я не должна, – покачала головой Анайя. – Раньше мне казалось, что я знаю о малярии все: вызывается простейшими, которые поражают эритроциты, лечится хлорохином… Но я не представляла себе, что такое лихорадка или бредовые сны. Благодаря ему я поняла, каково это – быть больным. Я раздала, наверное, тысячу таблеток альбендазола, не зная их вкуса! Тебе это не кажется странным, тонтон[84]84
Дядюшка (гаитянск. креольск.).
[Закрыть]? А он мне рассказал, что они похожи на мятные леденцы и что в детстве он был настолько беден, что по два раза стоял в очереди и лакомился ими, как конфетами.
Анайя невольно затронула самую деликатную и утонченную сторону своего чувства к Зо, родственного ее любви к Розалин. Первые несколько лет работы в больнице Сент-Антуан мама трудилась в передвижном медпункте: медсестры путешествовали на лодках и ослах, доставляя социально незащищенным детям вакцины и противоглистные препараты. Анайя не могла отделаться от уверенности в том, что двадцать лет назад в Гравд-Ансе именно юная Розалин выдавала альбендазол маленькому сиротке Зо, и отважилась высказать эту тайную мысль дяде.
– Как будто мама дает нам благословение с того света, – сказала Анайя.
– Против чего же возражает твой отец?
– Венсан не любит Зо, потому что тот нищий.
– И все? К несчастью, в нашей стране бедность – лучшее свидетельство честности, – заметил Тессьер. – Я слишком часто выступал на суде обвинителем и прекрасно знаю, как выглядят настоящие преступники. Боюсь, среди них редко попадаются каменщики и фермеры.
– К чему это ты?
– К тому, что порой бывает трудно отличить настоящего негодяя от подозреваемого. Зачастую это зависит лишь от подхода к вопросу. – Судья отвернулся и взглянул в окно. – Вон она, – сказал он, показывая вдаль, – обожаемая квартира Надин.
Дядя с племянницей вышли за стадионом Сильвио Катора, где играла футбольная сборная страны, и зашагали по оживленной торговой улице Монсеньора Гийу, запруженной продавцами. Тессьер указал на розовое четырехэтажное строение, втиснутое между «Юнибанком» с затемненными окнами и приземистым тусклосерым жилым домом.
– Где окна Надин? – поинтересовалась Анайя.
– На третьем этаже справа, – ответил Тессьер.
Девушка устремила взгляд на балкон с затейливой чугунной решеткой.
Через пять дней, второго сентября, девушки переехали из дома в Жювана в квартиру на улице Монсеньора Гийу.
