Текст книги "Любовь моя, Анайя"
Автор книги: Ксандер Миллер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)
Чтобы любить ее правильно, Зо потребовались все умения, которые он приобрел за свою бродячую жизнь: задерживать дыхание, когда ныряешь за жемчугом, и непременно с закрытыми глазами, махать на жаре el martillo и даже биться на кулаках за наличные у поселковой бензоколонки. Все это было лишь подготовкой к тому дню, когда он смог дать Анайе любовь, в которой та нуждалась. Анайя слишком долго оставалась целой и невредимой; ей хотелось, чтобы ее разбили вдребезги, на мелкие кусочки.
Прекрасный час миновал. Анайя оставила Зо опустошенным и задыхающимся. Молодой человек полез было в карман за письмом, но рухнул, тяжело отдуваясь. Он увидел, как стройная девичья фигура, удаляясь от него, скользит по лестнице, и ему удалось перевести дыхание, чтобы сказать:
– Я никогда так сильно не хотел женщину после близости.
Анайя обернулась и увидела Зо, голого и жалкого, сжимающего в одной руке штаны, а в другой – розовый конверт. Она планировала отдаться ему один раз, вылечить его от малярии и забыть о нем навсегда. Но вернулась за письмом.
– Не читай сейчас, – взмолился он.
Анайя стояла на ступеньку выше, так что, когда молодому человеку удалось подняться, они оказались одного роста. Позади них затрепетала на вершинах гор, а затем вознеслась над землей луна. Пляж в свете фонаря напоминал белую дорогу, идущую вдоль берега. Анайя положила прохладную руку ему на талию, и его член вскинулся между ними, словно гномон солнечных часов.
– Где ты научился так двигаться? – спросила девушка.
Они снова занялись любовью, на этот раз стоя; Зо обхватил стан девушки руками, чтобы манипулировать им, как рабочий своим станком. Методично, не меняя ритма, он притягивал ее к себе, каждый раз силясь найти в ней какой-то источник, а когда они расходились, весенний морской бриз тотчас охлаждал разгоряченные тела.
После полуночи Зо побрел назад, чувствуя себя отверженным ангелом среди рифов. Беспорядочные следы на песке выдавали его зачарованное состояние. Он остановился, чтобы ополоснуть в морских волнах лицо и руки, и восхитился тем, как чуден этот мир.
Любовники разошлись на ночлег: Зо ждал тюфяк в четвертом классе, Анайю – спальня принцессы на втором этаже отцовского дома. Но из них двоих в ту ночь спал только бедняк.
Анайя, дрожа, поднялась по лестнице, закрыла за собой дверь комнаты и заперлась. Прежде ни один мужчина не добивался ее с такой неприкрытой откровенностью; ни один из трех мальчиков, с которыми она уже побывала в постели, не занимался сексом с таким пылом и мастерством, как этот рабочий. Все в нем говорило о бедности и голоде. При одном воспоминании о Зо Анайе становилось жарко. Она спрятала непрочитанное письмо в прикроватную тумбочку и забралась в постель, но заснуть не смогла. Девушка открыла ящик и достала надушенные листки.
«Ты похожа на одну из лихорадок моей юности».
Анайя снова вспыхнула. Она испугалась собственного тела в простынях. Девушка пробежалась кончиками пальцев по бедрам, затем исследовала груди, одну и вторую, словно пытаясь вернуть магию, которую пробудил рабочий, но это не вызывало в ней такого волнения, как его ласки.
«Я не сплю с тех пор, как встретил тебя».
Далее следовал краткий отчет о тяжелой жизни на островах. Зо вырос на тростниковых плантациях, его учили драться и работать, этим он и занимался.
«Я рубил сахарный тростник и дрался за доллары».
Анайя задумалась: какое смятение, должно быть, царило в душе бедняка, каким беспомощным он чувствовал себя перед лицом этой новой, всепоглощающей страсти, сознавая, что любит девушку, и в то же время отдавая себе отчет в том, что ему нечего ей предложить.
«Когда я встретил тебя, все изменилось. Я понял, что не смогу продолжать жить такой жизнью».
Анайя пробежала глазами строки про Анс-д’Эно, самый западный город страны, про дом, который он выстроит там для нее, про то, как они будут любоваться солнцем, исчезающим за Кубой. Письмо заканчивалось обвинением:
«Ты обещала, что вылечишь мою лихорадку. Но, увы, пока все наоборот. Из-за тебя я болен».
Анайя заставила себе дочитать до конца, прежде чем скомкала письмо и выронила его из рук. Ей было смешно. Зо описывал жизнь, которую она никогда не сможет вести. Дочь доктора, она и свое белье никогда не стирала, а тут какой-то мужлан предлагает ей стать женой рыбака.
Анайя почувствовала себя лучше. Она решила, что вопрос закрыт. Девушка заснула и пробудилась только от стука в дверь: это кухарка пришла звать ее на завтрак. И вдруг Анайя осознала, что вопрос отнюдь не закрыт.
– Я не пойду, – крикнула девушка. – Плохо себя чувствую.
Она провалялась в постели до позднего утра. А когда наконец встала, то была потрясена болью, которая проникла так глубоко в ее лоно, что Анайя решила: это от эмоций. При более тщательном осмотре выяснилось, что у нее повышенный пульс и температура – тридцать восемь и один. Девушка взяла мобильник и позвонила своей подруге Лованис.
– Можно умереть от секса? – спросила она.
– Ты про СПИД?
– Случилось нечто ужасное.
– Ты беременна?
Анайя подошла к окну и была потрясена, увидев, что мир за окном такой тусклый и застывший. Она ожидала, что море будет объято пламенем. Но там, как обычно, были пляж, монотонный полуденный прибой и колибри, порхавшие над растениями в горшках.
– Я переспала с бедняком.
– Мы на Ayiti[39]39
Гаити (гаитянск. креольск.).
[Закрыть], – заметила Лованис. – Тут все бедняки.
Анайя снова забралась в постель, натянула простыню до подбородка и оглядела свою девичью спальню. Она почувствовала себя тут чужой. Итак, почти сразу после того как они позанимались любовью, Анайя начала размышлять над тем, как закончить их отношения, а Зо на другом конце побережья в то же самое время размышлял о том, как их продлить.
* * *
В следующее воскресенье бригада Поля снова работала на заднем дворе у Леконта. Анайя все утро следила за рабочими из окна своей спальни, пока они трудились в нараставшей жаре. Зо скинул рубашку еще до восхода солнца, и Анайя покрывалась потом, просто наблюдая за его работой. Он таскал цемент, по шесть мешков за раз, складывал на краю двора и снова выпрямлялся в облаке гипсовой пыли и солнечных лучах. Между Зо и другими рабочими имелось разительное отличие. Казалось, он все делал чрезвычайно целенаправленно и осмысленно, точно строил священный храм, а не лестницу.
Когда в полдень пришла Лованис, она застала Анайю в отчаянии. Девушки вышли на балкон и стали смотреть на двор, где рабочие как раз садились обедать. Лованис поочередно указывала на мужчин и обсуждала их, словно рыбу, которую выбирала на рынке.
– Надеюсь, не этот, – указала она на Бос-Те-Боса. – До чего уродливый коротышка. Посмотри-ка на того, – под прицелом на сей раз оказался Босс Поль. – Сколько у него зубов?
Лованис попросила Анайю описать любовника.
Та начала с плеч, затем упомянула стройные ноги, уверенную походку и крепкие ляжки.
– Достаточно было назвать ляжки, – заметила Лованис. – Я его вижу, вот он.
Зо с такой жадностью пил воду из ведра, что Лованис ни на секунду не усомнилась: этот парень выдул за один присест все пять галлонов. У него был такой вид, словно он привык ежедневно пить воду из реки. Лованис уставилась на него, и Зо тоже посмотрел на нее.
– Когда вы расстанетесь, – предложила она подруге, – может, передашь его мне?
– Он тебе не понравится, – сказала Анайя.
– С чего ты взяла?
– У него нет мобильного.
У Лованис был твердый принцип в отношении мужчин без телефонов. Она с ними не встречалась.
– Какое безобразие! – она вздохнула. – В любой другой стране такой красавчик давно был бы богат.
– Что же мне делать? – спросила Анайя. – Он обещал приходить каждое воскресенье до скончания века.
– Игнорируй его, – посоветовала Лованис. – Что тут еще поделаешь, ведь это для его же блага. В конце концов ему станет скучно, и он уйдет домой.
– Откуда ты знаешь?
– Человек похож на собаку больше, чем тебе кажется. Перестань его кормить – и он отправится искать еду в другом месте.
Зо вернулся в тот же вечер, как и обещал, и Анайя поклялась себе, что продержит его на берегу в одиночестве всю ночь. Она помнила совет Лованис и по наступлении темноты легла в постель. Девушка заснула еще до полуночи, пока Зо слонялся по полосе прилива или бродил по воде, то и дело тоскливо поглядывая на окно ее спальни.
Анайя проснулась в третьем часу, включила ночник и только после этого вспомнила, что Зо ждет ее на пляже. Но выключать лампу было слишком поздно: если он сейчас снаружи, то уже увидел свет. В любом случае была глубокая ночь, и девушка не сомневалась, что ее покинутый любовник ушел домой. Прижимая к груди ночную рубашку, она подкралась к окну.
Зо стоял на берегу и так сосредоточенно и напряженно смотрел на показавшуюся в окне Анайю, что у нее возникло ощущение, будто молодой человек провел в этом положении несколько часов. Что-то в его откровенном взгляде не дало ей смутиться. Анайя стряхнула с плеч ночную рубашку, и в тусклом свете он увидел ее обнаженную грудь.
Через минуту Анайя появилась во дворе, одетая теперь в шорты и блузку, с простыней в руках.
Зо не шелохнулся с тех пор, как увидел ее в окне.
– Я думал, ты так и не придешь, – воскликнул он.
– Пожалела тебя, – ответила Анайя, держа в руках простыню. – По ночам здесь бывает ветрено.
– Я ночевал и в более холодных местах. В орхидейных джунглях Массиф-де-ла-От каждый день идет дождь.
Девушка спустилась до середины лестницы и протянула ему простыню.
– Не знаю, чего ты от меня хочешь.
– Все, что ты дашь, – проговорил Зо, беря у нее простыню.
– Сколько девушек уже слышали от тебя это?
Зо не ответил. Они сели рядом на песок, накинув простыню на плечи.
– Почему ты согласился помочь мне с антифиляриозной кампанией? – спросила Анайя. – Другие хотели денег, а ты ничего не просил.
Зо рассказал ей, что вырос в бедном рыбачьем поселке Гранд-Анс, и единственную врачебную помощь, которая была ему доступна, оказывал передвижной медпункт из Жереми.
– Нам делали прививки, – сказал он, – и давали эти маленькие голубые таблетки, которые на вкус как мятные леденцы.
– По-твоему, альбендазол похож на мятные леденцы?
– Я по два раза стоял в очереди и смаковал их, как конфеты.
– Твои родители до сих пор живут в Гранд-Ансе?
Зо пожал плечами.
– Я сирота.
Он произнес это так равнодушно, отряхивая голени от песка, что Анайе показалось, будто она что-то недопоняла. Его лицо не изменилось и не помрачнело.
Зо решил, что она расстроена или хочет, чтобы он рассказал побольше.
– Было не так уж плохо. Ийи взяла меня домой и поселила у себя на кухне. Во время эмбарго я возил для нее лед, а по воскресеньям она кормила меня мясом.
Анайя не могла избавиться от образа сиротки Зо, стоящего в очереди за противоглистным леденцом, так же как не могла игнорировать откровенную, магнетическую прозрачность его взгляда.
– Позволь сказать тебе кое-что, – произнесла она. – Одна-единственная мать, если она родная и любит тебя, лучше, чем десяток женщин, которые тебе не матери, неважно, сколько раз в неделю они кормят тебя мясом.
По пляжу пронесся ветер, бросая ей в лицо песок.
– Ложись, – сказал Зо, – а я лягу рядом.
Они лежали на простыне, тесно прижавшись друг к другу.
– Расскажи мне, каково это – иметь маму, – прошептал Зо.
– Она недолго у меня была.
– Она обнимала тебя, когда ты просыпалась от кошмаров?
– Тебе постоянно снятся кошмары?
– Только когда ночую в новом месте.
– И часто ты ночуешь в новом месте?
– Я спал в школах, на церковных дворах, в полицейских участках в Бомоне и Пестеле.
Анайя представила себе, сколько темных ночей Зо провел без матери, свернувшись калачиком на полу полицейского комиссариата в Бомоне.
– Да, – произнесла она. – Мама присутствует даже во сне. Она помогла бы тебе справиться с кошмарами.
– Они мне больше не снятся.
– А что снится?
Зо поцеловал Анайю и рассказал, что ему снится. Он прошептал ей это на ухо. И не успел закончить, как они, сжав друг друга в объятиях, покатились по прохладному песку. Когда Зо сказал, что любит ее, и Анайя машинально, точно во сне, ответила, что тоже любит его, она осознала, что точка невозврата пройдена. Любовники провели вместе всего лишь вторую ночь, но Зо ненароком проник в самые потаенные и отзывчивые уголки ее сердца. С тех пор как умерла мама, Анайя чувствовала себя сиротой. И вот Зо говорит, что понимает это одиночество лучше, чем любое другое.
* * *
У матери Анайи, Розалин, в тридцать девять лет обнаружили рак яичников, и через десять месяцев она скончалась. Ее не спасло даже радикальное удаление матки, проведенное в лучшем хирургическом госпитале в Санто-Доминго[40]40
Санто-Доминго – столица Доминиканской Республики, соседнего с Гаити государства.
[Закрыть]. Рак уже распространился за пределы тазовой области, и прогноз оказался неутешительным.
До того как ей поставили диагноз, Розалин работала старшей акушеркой в больнице Сент-Антуан на авеню Эмиля Румера в Жереми. Но когда болезнь окончательно приковала женщину к постели, именно Анайя стала ее сиделкой. Она приносила матери лед, чтобы успокоить язвы во рту, растирала ноги, сведенные судорогами. В конце концов Анайя вообще перестала ходить в школу и перебралась в большую спальню наверху, чтобы лучше заботиться о матери. С тех пор они сделались как бы противоположностями друг друга. У Розалин кожа тускнела все сильнее, у Анайи – сияла все ярче. Когда мать начала быстро утомляться, Анайя все упорнее настаивала на прогулках. Розалин все хуже заботилась о себе, Анайя же превратилась в опытную медсестру.
Мать обучала ее основам, начав с простой лекции о системах организма. Так Анайя узнала о медицинской сути состояния матери от самой Розалин, рассказавшей ей о женских репродуктивных органах и их расстройствах. Она объяснила, что рак возник в эпителиальных клетках яичников, производящих яйцеклетки, – «двух кулачков на концах фаллопиевых труб». И, держа дочь в объятиях, отчаянно заклинала ее регулярно обследоваться на протяжении всей жизни.
– Не затягивай с рождением детей, – наставляла Розалин. – И слушайся отца, когда меня не станет.
Анайе было тринадцать, и она так злилась на отца, что не желала о нем говорить. Он только что отправился на конференцию Всеамериканской организации здравоохранения в Вашингтон, хотя Анайя умоляла его не уезжать. Она поехала с отцом в аэропорт, потому что он ее заставил, но отказалась поцеловать его на прощание.
– Только подумай, – сказал он, – твой отец читает лекцию делегатам из пятидесяти пяти стран. Если мы сумеем убедить их поддержать наши инициативы, то сможем спасти тысячи жизней.
– Меня волнует, как спасти только одну Жизнь, – отрезала девочка.
Эти шесть дней стали апогеем и окончанием детства Анайи. Она взяла на себя заботу о матери. Мерила ей давление с помощью сфигмоманометра и фонендоскопа, прижатого к локтевому сгибу, делала внутримышечные уколы, мыла ее и выносила судно. Но все усилия оказались напрасны, и Розалин умерла в большой спальне на втором этаже тринадцатого июня две тысячи второго года, за два дня до того, как ее муж вернулся с конференции. Последняя фраза последнего занятия по уходу за больными стала последними словами матери, обращенными к Анайе.
– Дай мне руку, – промолвила Розалин.
Мать умерла за неделю до первых месячных Анайи, словно юное тело целенаправленно дожидалось этого. Девочке не к кому было обратиться за советом, и кухарка в конце концов отправила ее к Сульян, вдовой соседке, у которой можно было проконсультироваться по этим вопросам. Та рассказала Анайе две истории: о вечных, нескончаемых месячных и о девушке, у которой вообще их не было, но она умерла от старости в теле двенадцатилетнего ребенка.
– Теперь ты еще уязвимее, чем раньше, – сказала ей Сульян. Она объяснила, что, если Анайя займется сексом с мальчиком, даже если это будет впервые для обоих, она все равно может забеременеть. Потом они вместе пошли на рынок и купили целую корзину цитрусовых – лаймов, померанцев, розовых и белых грейпфрутов, – и Сульян заставила ее всё съесть. Без сахара и льда.
После этого Анайя стала бунтаркой и перечила на каждом шагу. Они с отцом превратились во врагов, живущих под одной крышей. Анайя возражала Леконту по любому вопросу, начиная от эпидемии СПИДа и заканчивая президентской политикой Бонифаса Александра[41]41
Александр Бонифас (род. в 1936) – президент Республики Гаити в 2004–2006 годах.
[Закрыть]. Если отец желал на обед рыбу, то она – непременно говядину.
Леконт сделался холоден и недоверчив к дочери. Он начал проявлять непомерную строгость, по крайней мере пытался, но было уже слишком поздно. Когда отец впервые выпорол Анайю ремнем, ей уже исполнилось шестнадцать – и разразилась катастрофа. Их крики доносились до соседей весь день. После этого Анайя две недели не разговаривала с отцом. Чтобы загладить вину, тот купил ей пару доминиканских манго[42]42
Доминиканский манго – птица семейства колибри
[Закрыть] в клетках, но Анайя выказывала им столько любви и нежности, что Леконт вопреки ожиданиям ощутил себя еще более несчастным.
Окончание средней школы, которое должно было стать радостным событием, лишь дало повод к очередному противостоянию. Анайя давно мечтала поступить в школу медсестер при Национальном университете в Порт-о-Пренсе, которую окончила мама, но Леконт запретил. Тебе всего восемнадцать, сказал отец, и ты не готова к трудностям и опасностям столичной жизни.
В конце концов Леконт взял верх. Анайя осталась дома и стала студенткой школы медсестер Нотр-Дам-дю-Перпетюэль-Секур в Жереми. Между отцом и дочерью установился непрочный мир, обеспечиваемый рядом условий, на которые оба дали молчаливое согласие без всяких обсуждений. Анайе разрешалось уходить и возвращаться, когда заблагорассудится, не соблюдая комендантский час и не прося разрешения, кроме того, она получала щедрое содержание. На неделе отец с дочерью старались избегать друг друга, но по воскресеньям обедали вместе, обсуждая учебу, работу и политику. Анайя относилась к отцу как к соседу по квартире, а он старался не досаждать дочери. Это холодное взаимопонимание продержалось между ними три первых года ее обучения в школе медсестер; и только появление Зо весной, в преддверии выпускного года, нарушило шаткое равновесие.
* * *
Зо жил ожиданием воскресного вечера. Он приступал к приготовлениям сразу же, как только рабочие возвращались от Леконта. Перво-наперво Тикен всухую брил приятеля, подравнивал ему бороду и подстригал усы, обнажая верхнюю губу. Затем Зо тщательно мылся, словно хирург перед операцией. Выскребал из-под ногтей грязь, опрыскивал одеколоном шею и одалживал у Бос-Те американский дезодорант, чтобы мазнуть под мышками.
После ухода Зо бригада шумно спорила, куда он направился. Но только Бос-Te знал, где на самом деле бывал Зо, потому что единственный догадался спросить об этом у приятеля.
– Ты ходишь туда каждую неделю?
– По воскресеньям.
– И что делаешь?
– Жду ее.
– Как преданный пес?
– Вот именно.
– А если она не приходит?
– Продолжаю ждать.
Когда завистливый Тикен наконец спросил у Зо, действительно ли он верит, что эта девушка испытывает к нему любовь или хотя бы симпатию, Зо не нашелся с ответом.
– Ты для нее развлечение, – настаивал Тикен. – Игрушка, чтобы скоротать время. Ты тратишь последний гурд на девушку, у которой одни трусики стоят больше, чем ты зарабатываешь за месяц.
Зо встал над своей миской риса с красной фасолью и теперь возвышался над другими рабочими.
– Что все вы знаете о ее трусиках? – бросил он. Воцарилось молчание, мужчины уставились в свои миски. Зо на неверных ногах скрылся во мраке, Бос-Te последовал за ним.
– Да что с тобой? – спросил он приятеля.
– Впервые в жизни я не просто занимаюсь любовью, – сказал Зо, – я пытаюсь внушить любовь. – Он стиснул челюсти, словно у него болел зуб. – А вообще верно. Трусики у нее дико дорогие.
В мае люди, протестующие против высоких цен на топливо, перекрыли шоссе в Ти-Гуав[43]43
Ти-Гуав – креольское название небольшого городка Пети-Гоав на западном побережье Гаити.
[Закрыть], и строительство клиники было отложено на неделю. Зо коротал дни с Даниэлло, ныряя за жемчугом в безлюдных водах у острова Гранд-Кайемит. Ныряли по очереди: один сидел в лодке, карауля акул, другой с десятифунтовым камнем погружался в коралловые глубины. В один прекрасный день Зо вынырнул с устричной раковиной, в которой, когда ее вскрыли, обнаружилась жемчужина неправильной формы.
Даниэлло вымыл ее в скипидаре и поднес к свету.
– Непрозрачная, – сказал он. – В жизни не видел такого цвета.
Жемчужина была розовато-голубая, и Даниэлло наконец оценил ее в двести американских долларов.
Зо заметил, что если приятель прав, то это самая дорогая вещь, которую он когда-либо держал в руках.
– Но я ее не продам, – добавил молодой человек. Он сказал рыбаку, что хочет взять его лодку напрокат для романтической морской прогулки по заливу.
– Романтической прогулки с кем? – полюбопытствовал Даниэлло.
Неделю спустя они отплыли с причала Даниэлло: Зо на носу, молодой рыбак – на корме у подвесного мотора. В летний полдень море было спокойное; Даниэлло привел лодку к побережью близ государственного колледжа.
– Только взгляни на этих девчонок, – воскликнул Даниэлло. На волнорезе сидели студентки в форменных белых блузках и клетчатых юбках. Некоторые пили кока-колу через длинные соломинки. – Виду них такой, будто нас дожидаются.
– Держись-ка подальше от скал, – посоветовал Зо.
Лодка скользила параллельно кромке белого песка, тянувшейся под утесами Шабанна; отсюда были видны двух– и трехэтажные особняки богачей, за которыми чернели горы.
– Вот он.
Зо указал на двухэтажный белый дом, в котором в сумерках светились все окна. Слышался рев дизельного генератора.
– Вот так поместье, – присвистнул Даниэлло. – Ты уверен, что у них нет вооруженной охраны или небольшого флота?
Даниэлло забросил лески, и лодка болталась у побережья, пока Зо не увидел знак: на обрыве на мгновение вспыхнула зажженная спичка. К тому времени, когда они причалили, Анайя уже стояла на песке, именно там, где Зо велел их встретить. Увидев красавицу, Даниэлло присвистнул. Она села в лодку с бутылкой белого чилийского вина в руках. Сказала, что это единственное вино, которое можно купить во всем городе.
Зо помог Анайе взобраться на нос и поприветствовал ее на «Бедствии». Он вытащил пробку и дал ей сделать первый глоток; в сумеречном свете, под брызгами волн она отхлебнула холодную кислую жидкость. Бутылка пошла по кругу, Даниэлло делал большие глотки у себя на корме, Анайя пила на носу.
– Куда вы меня везете? – спросила девушка.
Даниэлло взял курс на мыс под горой Тапион. Когда они добрались туда, он заглушил мотор, и лодка поплыла вдоль длинного чистого пляжа. Зо достал из ящика для улова маленький кошелек на молнии и показал Анайе свои жалкие сокровища.
Во-первых, свою фотографию – единственное свидетельство его детства. На нем Зо было тринадцать лет, снимок сделали на заправке, где его заставляли драться. Мальчик стоял с поднятыми кулаками, точно кто-то велел ему позировать на камеру. Кроме фотографии, над которой Анайя долго размышляла, пока они катались по морю, Зо презентовал девушке сто с небольшим американских долларов – свои сбережения за всю жизнь. Он передал пачку Анайе и настоял, чтобы она пересчитала.
– Вот деньги, – сказал он, доставая кошелек. – А Даниэлло говорит, что это стоит гораздо больше.
Зо положил Анайе на ладонь жемчужину.
– Не стоит ли ее приберечь? – спросила девушка.
– Брось ее обратно в море, если хочешь. Она твоя.
– Вот почему ты взял меня сюда? Чтобы подарить мне жемчужину?
Зо встал в лодке, широко расставив ноги, чтобы не упасть.
– Не жемчужину, – сказал он. – А свое сердце.
И молодой человек стал произносить монолог, который репетировал уже несколько дней; он признавался Анайе в любви и обещал неустанно трудиться ради нее всю жизнь. Голос у него был тихий, дрожащий, едва слышный из-за волн, бьющихся о борт лодки.
Анайя перебила его:
– Ты, видимо, вообразил, что я одна из твоих школьниц, готовых бросить все после пары ласковых словечек. Кажется, ты ждешь, что я буду потрошить пойманную тобой рыбу и продавать ее на рынке? Посмотри на меня, Зо!
Девушка взяла его за подбородок, заставив взглянуть на себя.
– Я никогда не буду бедной женой рыбака, – сказала она, – будь этим рыбаком ты или любой другой мужчина. Я никогда не буду жить в лачуге без электричества и водопровода. А мой отец скорее умрет, чем будет смотреть, как его единственная дочь торгует соленой рыбой из ведра в каком-нибудь захолустном городке. Он не преминет еще раз напомнить мне про моего прапрадедушку Цинцинната Леконта[44]44
Леконт Мишель Цинциннат (1854–1912) – президент Республики Гаити в 1911–1912 годах, потомок Жан-Жака Дессалина, основателя и первого императора (1804–1805) независимого гаитянского государства.
[Закрыть]. Знаешь, кто он?
Ни Зо, ни Даниэлло не смогли ответить.
– Президент Гаити, – сказала Анайя. – От президента до торговки соленым угрем – это настоящий упадок семьи.
И девушка произнесла имя Зо таким тоном, что он понял: все кончено. Его так резко повело в сторону, что Даниэлло пришлось вскинуть весло, чтобы приятель не свалился за борт. Анайя осторожно подошла, накрыла своей рукой его руку и приготовилась нанести смертельный удар. Но что-то остановило ее. Может быть, Даниэлло, сидевший у мотора и притворявшийся, будто не слушает, а может, детская фотография Зо или серьезность, с какой он давал обещания в опустившейся над миром ночи. Или, возможно, белая крачка, летавшая так низко над лодкой, что было слышно хлопанье ее крыльев. Как бы там ни было, Анайя сдержалась. Она крепко стиснула руку Зо; с мыса начал дуть сильный ветер, волны становились все выше и беспокойнее.
– Если скажешь еще хоть слово о нашем будущем, – в конце концов произнесла Анайя, – о том, что ты для меня сделаешь и как будешь меня любить, я выпрыгну из лодки. И тогда ты потеряешь меня навсегда, потому что я не умею плавать.
– Как можно жить на острове и не уметь плавать? – поразился Даниэлло.
Признание Анайи, что она не умеет плавать, пришлось как нельзя более кстати. Все это время Зо искал способ заставить ее нуждаться в нем, и теперь был убежден, что наконец-то выяснил, что она может получить только у него: уроки плавания.
Анайя согласилась еженедельно брать уроки на загородном пляже, названном в честь племени индейцев, которое там некогда обитало. Пляж находился так далеко, что пришлось нанять мототакси, чтобы добраться туда по национальной автостраде. Они втроем, включая таксиста, ехали на одном мотоцикле. Таксист сидел чуть ли не на руле, Анайя была зажата между мужчинами, и когда Зо прошептал ей на ухо, что она красавица, таксист обернулся и сказал: «Это точно».
Пляж Таино – длинная белая песчаная полоса – дугой огибал бирюзовый залив, устремляясь к мысу на востоке. С другой, западной стороны между пляжем и городком виднелся зеленый склон горы Тапион. Со скал в мелкие волны уходила гряда гладких валунов, называемых Ле-Пуассон.
Анайя надела белое бикини и медленно вошла в воду, отведя назад плечи и отвернув лицо от воды. Стебли водорослей казались ей угрями, а каждая рыба – акулой. Зо уговорил ее зайти на мелководье, но она наотрез отказалась закрывать глаза или опускать лицо в воду.
– Сначала надо научиться просто лежать на спине, – сказал он.
– Ты говоришь это всем девушкам?
– Попробуй дотронуться животом до неба.
Анайя легла на воду и раскинула руки. Зо подложил ладонь ей под поясницу, приподнял живот и повел по мелководью, как игрушечную лодочку.
Для второго урока Зо одолжил очки для плавания и собственноручно надел их на Анайю. Так ему удалось заставить ее опустить лицо в воду и пускать пузыри. Зо показал ей черных актиний с длинными ядовитыми щупальцами и хрупкие морские звезды цвета вечерней зари, распластанные на песке. На внешней стороне рифа они заметили стаю королевских спинорогов, лакомившихся мозговыми кораллами. Анайя была так взволнована увиденным, что позабыла об опасностях, которые сулит море.
В день третьего занятия было ветрено и вода оказалась теплее воздуха. Пляж был безлюден. Зо и Анайя разделись догола и вместе бросились в волны; он обнимал ее, и они целовались подоблачным небом. Потом Анайя легла на спину и раскинула руки, как маленькая девочка. Выступавшим из воды участкам тела было холодно; девушка, закрыв глаза, покачивалась на волнах.
Потом она окликнула Зо, но ответа не последовало. Его руки больше не поддерживали ее под водой. Анайя открыла глаза и захлебнулась соленой водой. Зо загорал на пляже, плечи его лоснились.
– Ты даже не заметила моего отсутствия, – заметил он.
Решив попировать, они заказали у рыбаков на пляже lanbi[45]45
Моллюски (гаитянск. креольск.).
[Закрыть] и пиво. Три долговязых подростка жарили рыбу на разрезанной пополам бочке из-под масла. Чуть поодаль сидел пожилой мужчина, распутывая узлы на снастях. Солнце скрылось за горой Тапион. Зо и Анайя устроились на одном полотенце, расстелив его на песке. Молодой человек обводил контуры ее тела – сначала с открытыми глазами, потом с закрытыми, словно заучивал их наизусть перед экзаменом.
– Что сделает твой отец, если узнает про нас? – спросил он.
– Тебя определенно уволят.
– Подумаешь, велика беда.
Анайя наблюдала за трансформациями высоких белых облаков над морем, а Зо пальцем обводил выступающие косточки ее ключиц.
– Как насчет полиции? – спросила девушка. – У моего отца повсюду друзья, а с doktè[46]46
Доктором (гаитянск. креольск.).
[Закрыть] Леконтом шутки плохи. Он жутко ревнивый. И даже если ничего не произойдет, я по-прежнему буду жить с ним в одном доме. Мало мне не покажется.
– Нет, если мы сбежим.
– Ki kote?[47]47
Куда? (гаитянск. креольск.).
[Закрыть] – воскликнула она. – В трущобы Потопренса[48]48
Потопренс – креольское название столицы Гаити Порт-о-Пренса.
[Закрыть]?
– В Америку. Во Флориду. Я сам тебя перевезу.
– Wi[49]49
Ага; да (гаитянск. креольск.).
[Закрыть], – Анайя рассмеялась. – На лодке бедняги Даниэлло.
Рыбаки вернулись с моря с полной сетью lanbi, привезя и ведерко со льдом, в котором лежали бутылки пива. Они подержали раковины на горячих углях, пока те не потрескались, сделавшись хрупкими. Потом один из мальчишек стал разрубать их ударом мачете. Другой вытаскивал моллюсков вилкой и, как заправский кулинар, быстро доводил до готовности на открытом огне, перевернув всего один раз. Затем разрезал пополам два лимона, щедро полил моллюсков соком, и кислота зашипела в пламени. В сумеречном воздухе возник резкий, чистый аромат.
Зо и Анайя принялись кормить друг друга моллюсками. Lanbi размером с ухо были упругие, с привкусом дыма, лимон придавал мясу кислинку. Пиво оказалось холодным и свежим, и они выпили по две бутылки. Рыбаки смеялись и указывали друг другу на двух damoukles – влюбленных, пока те ели. Но по мере того как опускалось над побережьем солнце, растворялись в темноте крачки и мир отступал вместе с неизбежным отливом, вечер становился более располагающим к задумчивости, а рыбаки – все сдержаннее. Горизонт потемнел, а затем и вовсе исчез.
– Есть что-то святое в женщине, которая не знает или слишком молода, чтобы знать, как она прекрасна, – промолвил старый рыбак, сидевший в стороне и возившийся со снастями.
