Текст книги "Любовь моя, Анайя"
Автор книги: Ксандер Миллер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)
4
Озьяс считал, что она умрет с ним, его тайна, которая, собственно, никакой тайной и не была. Не то чтобы он ни с кем не мог ею поделиться, нет, он рассказывал об этом всем встречным. Торговке носками – над ее товарами, электрику – на его лестнице, поварихе – у кипящих кастрюль. В антильских сумерках старик громогласно объявил об этом со своего двора, но его услышали лишь фиолетовая земля, убегавшая к морю, собаки, лающие на холмах, и соседи, крикнувшие старику, чтобы заткнулся и дал им поспать.
– Она жива, – проговорил Озьяс. – Ее вытащили.
Но людей не интересовала Анайя, как не интересовал и жалеющий себя старик. Единственное, что они хотели знать, – где Зо, если это его рук дело. Мадам Зюлю прямо спросила об этом Озьяса через пять дней после прихода двух студенток.
– Мы слышим тебя, старик, каждый божий день слышим. У нас свои печали и потери. Мы устали от твоих неприкаянных шатаний по улицам. Каждый второй боится выходить вечером в одиночку. «Она жива! Она жива!» Ну и отлично, Озьяс, ей повезло. Но мы ведь тоже живы. Нам хочется знать другое, а ты не говоришь: жив ли Зо? Неужто он уцелел? Я не видала Зо.
Пораженный Озьяс умолк. Тогда-то он и понял, что дело не в самой тайне, которую он не мог открыть, а в том, что единственный человек, которому нужно было узнать эту тайну, умер.
Визит студенток-медсестер вселил в Озьяса новую безумную надежду. Он решил, что если Анайя спаслась, то и Зо тоже. И однажды днем отправился на его поиски.
Ранним утром Озьяс пересек равнину с мешком-макутом, как человек, которому есть куда идти и что продавать. Он шел до тех пор, пока не заболела нога, а костыль не натер подмышку. Весь его мир лежал, опустошенный, под солнцем. Шестьдесят тысяч человек обитали в Бизотонском парке под натянутыми простынями, и Озьяс не видел ни одного знакомого лица. Люди спали вдоль национальной автострады, ставили палатки даже на разделительной полосе, собирались на городских площадях. Если палаточные лагеря оказывались слишком большими и убогими, старика охватывало отчаяние, что он никогда не сможет найти Зо или получить хоть какие-то сведения о нем.
Озьяс не узнавал города, в котором прожил всю жизнь. Восток больше не был востоком, а запад западом. Старик начал путаться. Он забредал не на те улицы, искал не те ориентиры. Провел несколько часов в Бурдоне, разыскивая Бурдон. Но окончательно его доконал Фор-Насьональ. Хотя несчастный калека прошагал из конца в конец авеню Пуплар и рю Фор-Насьональ, он не смог обнаружить никаких признаков оживленного района, который, сколько Озьяс себя помнил, всегда находился между этими двумя улицами. Старик шел по жаре, пока у него не закружилась голова, и тогда он опустился прямо на тротуар. Какой-то юноша, толкавший тележку со льдом, взял его под руку и перетащил в тень.
– Пожалуйста, – жалобно обратился Озьяс к продавцу льда. – Я не понимаю, где очутился. Я искал Фор-Насьональ.
– Можете больше не искать, – ответил продавец, давая старику кусочек льда. – Вы на улице Фор-Насьональ. А вот, – он указал на оголенный склон перед ними, – холм Фор-Насьональ.
Озьяс выронил лед. Фор-Насьональ – Национальный форт – был назван в честь цитадели, возведенной на вершине холма, и славился прекрасным видом на залив. На склоне концентрическими кругами располагались тысячи жилых домов, а внизу, вдоль центральной улицы, выстроились десятки деловых зданий. Но когда поверхность холма Фор-Насьональ содрогнулась от подземных толчков, целый район растаял, словно сон. Холм и равнину под ним накрыла лавина разрушений, и завалы сравнялись по высоте с телефонными проводами, растянутыми на столбах.
– В Порт-о-Пренсе есть районы, которых никогда не было на картах, – промолвил Озьяс. – Но теперь их нет и на земле. Нынче от них остались одни названия, и только.
Старик вернулся к себе и не выходил из дома три недели. Варил кофе при свете звезд и провозглашал, что бруэтье умер и в этом мире, и в его сердце. А потом лег в траву, как тифозный больной, который уходит в заросли, чтобы умереть в одиночестве. Соседи посылали к нему детей с яйцами и хлебом, но Озьяс прогонял их до тех пор, пока они не перестали приходить. Дети слышали, как старик с кем-то разговаривает: его собеседником был петух Ти-Зом. Весь день шел спор насчет домашнего распорядка и ужина. Спор продолжался долго, но Ти Клис победила даже из могилы.
Однажды после обеда Озьяс прикончил бутылку рома «Барбанкур», которую хранил семнадцать лет, и начал разговаривать со своей отсутствующей ногой.
– Ты где, трусиха? – старик обвинял ногу в неумелости и возлагал на нее ответственность за свою теперешнюю хандру. – Он взялся за то дурацкое дело, чтобы найти ее. А она дожидалась нас! – Он сидел в темной кухне, хлеща ром прямо из бутылки. – Если б только была цела моя нога! – воскликнул Озьяс. – Будь у меня вторая нога, я бы спас его. Я бы спас их обоих.
* * *
Прежде сад Озьяса был гордостью Мон-Нуа, он славился своими сочными помидорами и толстыми баклажанами. Но когда Анайя наконец приехала сюда в июне, она обнаружила, что грядки заполонили сорняки, а виноград, разросшийся на шпалерах, одичал. Когда-то фруктовые деревья Озьяса были украшены корягами, цветными стеклышками и зеркалами, а теперь все это валялось у корней среди паданцев. Было заброшено даже драгоценное дерево кешью, а огромные яблоки гнили на земле.
Просо так вымахало, что его высокие желтоватые метелки доставали почти до карниза дома. Анайя едва могла разглядеть строение среди зарослей, не говоря уже о старике, но знала, что Озьяс где-то здесь, потому что он велел непрошеному гостю убираться.
– Ты даже не знаешь, кто это, – ответила Анайя.
Из-за дикого винограда высунулся пятнистый боевой петух в три фута ростом. Он угрожающе покосился на Анайю, зазвенел медными колокольчиками на шпорах и двинулся через двор. Вслед за ним появился Озьяс, без рубашки, настоящий коротышка на фоне выросшей травы. Старик размахивал длинной садовой мотыгой.
– Ти-Зом, – закудахтал он. – Пистолетик! Детонька моя! Касатик!
Петух остановился и обернулся. Озьяс сунул руку в карман.
– Ты ведь не плохой мальчик, правда? – спросил он, протягивая птице полную ладонь кукурузы. – Ты знаешь, что это мир вокруг плохой.
– Он похож скорее на сторожевого пса, чем на петушка, – подала голос Анайя.
Озьяс поднял голову. Правый глазу него был мутный и белый, как жемчужина.
– Зом был настоящим убийцей, – проговорил он. – Истинный боец. Маленькое чудище Папа Пикана. Но теперь он мой, и мы больше не деремся, верно? – обратился он к петуху.
– А где Пикан?
– Погиб при землетрясении. – Озьяс посмотрел на птицу. – Вот так я и заполучил его проклятого петушка, – старик протянул руку, и птица приблизилась к нему. – Ты оказался хорошим другом. Был рядом с ним до самого конца.
– Озьяс, – промолвила Анайя, – ты что, не узнаешь меня?
– Глаза уже не те, что раньше, – ответил Озьяс. – Доктор говорит, что даже мои катаракты страдают глаукомой. Но и на этом полутемном склоне, и при таком плохом зрении, и несмотря на то что ты сильно изменилась, – он наконец набрался храбрости и посмотрел ей в лицо, – я все равно вижу, что это ты.
Анайя продемонстрировала ему проплешину на голове.
– Волосы там больше не вырастут, – сообщила она. Потом показала длинный пурпурный шрам, пересекающий голень. – Я чуть не потеряла ногу.
– Я имею в виду не эти перемены, – ответил старик.
– А какие?
Глаза Озьяса затуманились.
– Ты похожа на женщину, которая выплакала все свои слезы.
Анайя обняла его. Она задержалась в крепких объятиях калеки, вдыхая запах пота с его волос.
– Я пытался, – начал Озьяс. – Я любил его.
– Знаю, – ответила девушка. – Я тоже его любила. Озьяс отвел ее в огород.
– Мы стояли вот здесь, когда начало трясти.
У Анайи было ощущение, что она стоит на следах Зо. Тут, на склоне горы, она чувствовала себя ближе к нему, чем последние пол года.
– Все, чего он хотел, – это найти тебя. Зо взял бруэт только затем, чтобы было на чем привезти тебя домой. Но превратить его в скорую помощь? – Озьяс покачал головой. – Это была моя идея. Это я его заставил. Принудил его, как осла за подачку, провезти нас через полгорода.
Старик и девушка стояли плечо к плечу, созерцая сумеречный пейзаж.
– Видела бы ты, – продолжал Озьяс. – Его последний пробег был невыразимо прекрасен. Какая стать, какая техника! Как он двигался, везя последний в жизни груз! – Он взглянул на Анайю. – По сосредоточенности и целеустремленности, по плавности шага никто с ним не сравнится. – Старик поведал, как Зо в одиночку втащил по склону Аллигаторова канала бруэт с четырехсотдвадцатикилограммовым грузом. – Я снова и снова делал подсчеты. Угол наклона был таков, что одолеть его могла скорее летящая птица, чем человек на двух ногах.
– Вы добрались до больницы?
– Да.
– Mw pa kompran[132]132
Не понимаю (гаитянск. креольск.).
[Закрыть].
Озьяс рассказал об очевидцах подвига Зо, которые уложили его в повозку после того, как он упал, и довезли до конца пути.
– Что случилось в больнице? – спросила девушка.
– Я на пять минут закрыл глаза. Всего на пять минут! А Зо уже готовился лезть за тобой в класс. Каску надел, как последний дурак! – старик покачал головой. – Там была смертельная ловушка. Тебе это известно куда лучше, чем мне. Подземные толчки не прекратились.
– Почему ты не остановил его, Озьяс?
– Думаешь, я не пытался? Ты ведь знаешь, что это был за человек! Не готовый идти на компромисс. Зо презирал полумеры и постоянные маленькие поражения, которых требует от нас этот остров. У него было твое расписание занятий, и он уверовал в него, как иные веруют в Священное Писание.
По деревьям пробежал ветерок, и на землю с глухим стуком упало перезрелое манго.
– Двое рабочих из городской дорожной бригады в конце концов просунули его через крышу, – продолжал Озьяс. – Подняли такой грохот, что и мертвые бы воскресли. Ножовки, отбойные молотки. Тра-та-та-та-та! Я-то думал, они спасатели, настоящие герои. А на самом деле они просто копали ему могилу.
Анайя представила свой класс перед землетрясением. Студенток, столпившихся у аппарата УЗИ.
– Он погиб в классе Какетт, когда искал меня?
Озьяс взял девушку за запястье и заглянул ей в глаза.
– Подземные толчки не прекращались, – сказал он. – Произошел еще один.
С минуту они молча стояли на склоне холма. Старик держал Анайю за запястье, глаза его затуманили катаракта и слезы, а город под ними был покрыт огромными темными пятнами районов, в которых не было электричества.
– Vwa l[133]133
Его голос (гаитянск. креольск.).
[Закрыть], – произнесла Анайя. – Я действительно слышала его голос. Все это время мне казалось, что у меня была галлюцинация, вызванная потерей крови и шоком.
– Хочешь сказать, что Зо нашел тебя?
– Он говорил со мной.
В душном воздухе реял дым от горящего мусора.
– И что же он сказал?
– Велел мне закрыть глаза и думать о королевских спинорогах и теплой воде на пляже Таино, где он учил меня плавать. Ты знал об этом, Озьяс? Он научил меня плавать.
Озьяс увел Анайю из сада и усадил на пластиковый стул.
– Есть у меня одна вещь, которую тебе, возможно, захочется увидеть.
– Какая вещь?
– Kod la.
– Веревка?
– Та, которую привязали к его лодыжке, когда он пошел за тобой. Ребята думали, что с ее помощью он сумеет выбраться назад. Зути сумели удержать его во время толчка. Они вытягивали веревку фут за футом, но, когда выбрали всю, на конце оказался не Зо.
– А что?
Озьяс покачал головой.
– Обломок бетонной плиты. Он привязал вместо себя кусок бетона.
* * *
Этот кусок светлого бетона мучил Озьяса больше всего. Он являлся ему во снах, но даже и во снах возникал в самых диковинных местах. Старик привел Анайе пример. Однажды ему приснилось, что он работает в своем огороде туманной ночью и запинается об этот самый кусок на грядке с мексиканскими огурцами.
– С мексиканскими огурцами, – повторил Озьяс. – Мальчик любил мексиканские огурцы – и в супе, и не в супе.
– Думаешь, под видом бетона тебе приснился Зо?
– А кто же еще? Упертый. Потерявшийся. Суди сама.
– Они еще у тебя?
– И бетон, и веревка.
Озьяс вернулся с дамской сумкой, которая когда-то принадлежала его жене и в которой он хранил все дорогие сердцу вещицы. Он вытащил оттуда веревку, которая была привязана к ноге Зо, – желтый нейлоновый трос, испачканный землей и протертый в месте, где его проверяли.
Анайя пропустила его сквозь пальцы.
– Похожа на трос, которым вы привязываете груз к бруэту, – сказала она.
– Веревка – это не главное, – ответил Озьяс. – Ты должна понимать, что главное – тот узел, которым Зо закрепил обломок плиты. Не обычный грузчицкий, а очень специфический морской. Называется двойной беседочный.
На Анайю это, по-видимому, не произвело впечатления.
– Он напоминает выбленочный, – объяснял старик. – Сложный узел, которому я научился у моряков бразильского торгового флота. А потом научил Зо.
– И при чем тут это?
– Его не спутаешь с выбленочным узлом, – сказал Озьяс. – Для него нужны время, определенный умысел и холодная голова. Я думаю, Зо пытался нам что-то сказать.
Старик снова полез в сумочку. Он отыскал в ее недрах кусок бетона, завернутый в вощеную бумагу, словно кусок мяса. Достал его, развернул, подержал на ладони.
– Возьми, – проговорил он.
Анайя взяла кусок.
– Закрой глаза.
Она повиновалась.
– Сосредоточься.
Девушка вспомнила классную комнату, запах лабораторных химикатов. Вспомнила, как в темноте дотянулась до руки Зо.
– Что он тебе говорит?
Анайя открыла глаза.
– Что это я должна была умереть в том классе, – ответила она. Кусок бетона оказался довольно увесистым и раскололся, когда девушка уронила его. – Неудивительно, что школа рухнула, – заметила она.
Озьяс опустился на траву и сгреб осколки.
– Не уходи, – сказал он. – Есть еще одна вещь, которую ты непременно должна увидеть.
– Хватит! – отрезала Анайя. – Я устала от призраков и реликвий. Я хочу провести целый день, не думая о том, что мельком заметила Зо в каком-нибудь лагере или на перекрестке. Хочу проспать всю ночь, не видя его во сне.
Озьяс снова порылся в сумочке и нашел то, что искал, – одинарный листок, вырванный из записной книжки.
– Накладная, – сказал он. – От транспортной компании «Озьяс и сын».
Старик относился к этому листку так же почтительно и суеверно, как к веревке и куску бетона, и Анайя неохотно взяла его.
– Последняя накладная Зо, – сказал он. – Это пассажиры его последнего пробега.
5
Зо очнулся в кузове муниципального мусоровоза с ощущением, что минули годы. Луна была не в той четверти, а в мозгу звучала молитва мисс Какетт: «Это я вытащила тебя из утробы матери и вернуть обратно уже не могу». У него не просто кружилась голова, Зо вообще не понимал, на каком свете он находится. Он вспомнил про веревку, которая должна была соединять его с миром живых, и тут же почувствовал ее на лодыжке, но теперь ничто не связывало его с былым.
Тело Зо извлекли израильские спасатели при помощи гидравлического молота и огромного домкрата. Его положили за больницей вместе с остальными трупами и ночью погрузили в camion. Вереница грузовиков тянулась по черному шоссе под луной, направляясь на север от города, к пустынной равнине Канаана. Поворот был обозначен красным сигнальным огнем, горящим на побережье. На этом пустынном перекрестке курил сигарету одинокий человек с лопатой на плече, словно дорожный указатель вудуистского будущего.
Это был участок для захоронений в Титаньене. Известняковую равнину прорезали длинные траншеи, и под звездами работал на холостом ходу экскаватор. В свете фар поднимались облака меловой пыли. Когда водитель грузовика подъехал к краю ямы и привел в действие подъемный механизм, Зо выпал наружу вместе с остальными трупами.
На краю ямы работали двое могильщиков, забрасывая тела землей, но, когда Зо воскрес, один из них дал стрекача. Сигарета, которую он курил, выпала у него изо рта.
– Мы что, умерли? – спросил Зо.
Рабочий закинул лопату на плечо и не останавливался, пока не добежал до дороги. Однако другой могильщик продолжил курить.
– Ты – умер, – ответил он. Мужчина вытащил Зо за запястья и предложил ему сигарету. Они курили, свесив ноги в могилу, и под луной, взиравшей на покрытый пеплом остров, вихрилась пыль.
– Мы на том свете? – спросил Зо.
Могильщик, рассматривая красный кончик своей сигареты, сказал:
– На Гаити.
Зо не удивился, словно ожидал этого с самого начала, словно именно таким загробный мир являлся ему во снах. Яма с трупами. Части тела. Земля, брошенная на лицо. Неестественный ветер с залива Гонав. Молодой человек попросил воды и залпом выпил целый литр, а потом еще один. Затем он попросил лопату и стал работать рядом с могильщиком, не останавливаясь, пока его кожа не побелела от известняковой пыли. Когда ручка лопаты переломилась надвое, он стал работать укороченным черенком.
Труповозы ехали всю ночь и весь следующий день длинными караванами, привозя школьников в одинаковых форменных пиджаках. Школа Мальро, пресвитерианская миссия, католический колледж. В сумерках прибыл одиночный грузовик со студентками школы медсестер, без церемоний вывалил свой груз, и Зо прыгнул вслед за трупами с беззаботностью ныряльщика, окунувшегося в море. Он стал перебирать тела. Могильщики оторвались от копки, чтобы посмотреть, как Зо переворачивает девушек одну за другой. Затем он вылез из ямы и, не оглядываясь, зашагал по высохшей равнине.
Зо шел до тех пор, пока не достиг берега моря в деревне Лафито. Поднимающийся прилив и крики чаек столь полно отражали смятение в его душе, что он чуть не утопился и проклинал инстинкт самосохранения, который в конце концов погнал его в глубь суши, по широкой речной пойме к Сиберу и Молеару. Зо почти не поднимал глаз, пока не добрался до улицы Монсеньора Гийу. В этом не было необходимости. Именно такой мир он ожидал увидеть без нее. Все вокруг было изуродованным и изможденным: горизонт просел, горы съежились, дома сгрудились, люди притихли.
Дом, в котором Анайя когда-то жила с кузиной Надин, был похож на все прочие постройки на этой улице. Верхние этажи рухнули на нижние, и Зо смог забраться в квартиру, лишь цепляясь за покореженные хомуты водосточных труб. Он сидел на крыше и вспоминал, как сделал ей предложение: красное кольцо, сочные куски дыни, поцелуй после того, как она сказала «да».
Анайя умерла, и его мечты разбились вдребезги. Он никогда не сможет вернуться в дом Озьяса на холме, чтобы собрать вещи или похлопать старика по плечу и посмотреть ему в глаза. Все это отправилось в костер вместе с памятью о ней, любовью к ней и воспоминанием о том, что он когда-то знал любовь.
* * *
Зо прожил месяцы как потерпевший кораблекрушение моряк, размахивая кулаками и испытывая жажду. Он залечивал раны скипидаром, чему научился у дрессировщиков бойцовых петухов, а печаль – ромом, травкой и насилием. Он скитался по разрушенному городу, стремясь к самоуничтожению, не имея иного хозяина и защитника, кроме самого себя и своей тлеющей ярости.
Потом настало время уличных боев. В каждом районе столицы десятки таких, как Зо, потерявших все и не сумевших справиться со скорбью, лезли в драку, одержимые жаждой разрушения. Зо дрался с человеком, у которого дома погибли четверо сыновей. Дрался с человеком, ограбившим банк и отдавшим деньги соседям. Дрался ради забавы, крови и мести Богу и только потом ради наличных. Разжившись наконец кое-какими деньгами, он понятия не имел, что с ними делать.
Мужчины дрались в маленьких двориках, на перекрестках или на развалинах рухнувших зданий, как актеры на сцене, чтобы весь город мог видеть бой, скандировать и потрясать кулаками. Они приходили на stade gagers, игроки делали ставки, и начиналась драка. Иногда дрались перед петухами, иногда после, в петушиной крови и перьях, когда половина зрителей уже расходилась. Зо сражался без рубашки, лишь повязав вокруг бицепса белый платок, подарок на свадьбу. Он был сам себе тренер и врач, сам бинтовал кулаки, сам залечивал раны. Он ставил все на себя, а потом дрался до победы. Дрался до тех пор, пока сердце не сделалось отчужденным и грубым, как Луна, сошедшая с орбиты.
На ринге Зо вел себя необычно. Могучий, угрюмый, взрывной, иногда он в течение двух минут стоял не шелохнувшись. Его избивали, бранили, плевали в него без оглядки. Каждый удар кулака разжигал его ярость. Его прозвали Булыжником, Дебилом, Горой и, наконец, Гуду – от слова «гудугуду», что в просторечии означает «землетрясение». Потому что перед всплеском бешенства Зо неподвижно замирал на месте. А через мгновение поворачивался к противнику и сворачивал ему челюсть, применив беспощадную комбинацию, названную в честь него «гуду»: удар по почкам, после которого соперник открывался, и окончательный фатальный удар.
Зо славился длинным размахом правой руки и быстрым, неожиданным ответным ударом левой, а также молчаливостью в бою. Он был единственным бойцом, который никогда не похвалялся перед матчем, и когда люди спрашивали: «Вы слышали об этом парне?» – им отвечали: «Wi, за него говорят его кулаки. Его апперкот отрежет любой язык».
Так зарабатывал Зо, забирая главные призы. Он покупал ром, питался бессистемно, жареным мясом и плантановыми лепешками. Давал деньги самым грустным вдовам, самым голодным детям, самым обезображенным калекам. В его душе, из которой Анайю вырвали, точно кость, поселилась боль. Когда приходили благотворители, он отказывался от палатки, в любое время года терзая себя жарой и холодом, дождем и москитами.
Зо обосновался на косогоре, слишком крутом, чтобы его можно было занять под ферму, – высоком и ветреном склоне, который всю зиму окутывали туманы. Его холм находился к северу от города, в гряде, граничившей с братским захоронением в Титаньене, вдали от Черной горы и ото всех прежних знакомых. Зо выровнял участок и сделал уступ, чтобы прятать там свои жалкие холостяцкие пожитки. Все, чем он владел, от замызганной утвари до нестираной одежды, свидетельствовало о его одиночестве. У него имелся набор опасных бритв для бороды, одна-единственная чашка, одна миска и одна вилка без зубца. И ржавый мачете. На его ботинках красовался штамп «Сделано в Америке», но этот мужчина знал, что ничто не вечно.
* * *
Идею драться с солдатами МООНСГ – Миссии ООН по стабилизации в Гаити выдвинул старый приятель Зо, шофер Сабаля Лафортюн. После землетрясения Порт-о-Пренс стал напоминать оккупированный город, который воевал со всем миром. Бразильские морские пехотинцы следили за безопасностью в аэропорту, иорданская артиллерия дежурила на кольцевых перекрестках, сальвадорские национальные гвардейцы патрулировали на противотанковых машинах Мартиссан, а полк шриланкийских ВВС обеспечивал безопасность в пунктах раздачи продовольствия. Лафортюн видел даже американский отряд. Морские пехотинцы высаживались из вертолета «Черный ястреб» на футбольном поле на авеню Маис Гате.
Сабаля предполагал, что Зо, как и остальные его знакомые, которых он не видел со дня землетрясения, погиб, пока не встретил рабочего на stade gager в Дельма. Это был ринг для петушиных боев в нижней части района, где Зо участвовал в сериях поединков каждые выходные марта. Сабаля пришел со своим петухом Ти-Джеймсом, который, по его утверждению, имел доминиканские корни.
Птицы выступали первыми. Бились недолго и остервенело, оставляя в пыли кровь и перья. После того как Ти-Джеймс подрался, Сабаля взял петуха и подошел к Зо, сидевшему на трибуне.
– Сколько ты поставил? – осведомился Лафортюн.
– Я не играю на петушиных боях, – сказал Зо.
– Ты владелец?
Зо ответил отрицательно.
– На кого же ты ставишь?
– На себя, – произнес рабочий, тщательно перебинтовывая кулаки.
Сабаля посадил петуха в клетку и поставил ее на сиденье между ними.
– Как он? – спросил Зо.
– Сдрейфил, как цыпленок, обычное дело, – сказал Сабаля. – А жрет как король.
– Дело не в корме, – сказал Зо. – Главное – ярость, мстительность, любовь к насилию.
Сабаля засмеялся.
– Если ты такой умный, почему не ставишь на петушков?
Зо положил кулаки на бедра и пошевелил ступнями. Расправил плечи и покрутил шеей так, что она хрустнула.
– Это варварство, – ответил он.
Затем снял рубашку и вышел на окровавленный ринг, где только что сражались петухи. Обошел его и сделал несколько выпадов против воображаемого соперника. Зо выглядел как натурщик древнегреческого скульптора. Единственным изъяном идеального тела был длинный шрам на ребрах, напоминавший след от рапиры.
Оппонент Зо был слишком худощав, и Сабаля сразу это понял.
– Ты его убьешь, – сказал шофер.
Оба бойца были без обуви. Зо вышел на ринг, принял устойчивую позу и упер руки в бока. Противник нанес удар, затем уклонился от ложной атаки. Он снова напал, сумев нанести Зо удар в живот справа, однако тот не дрогнул. Он не издал ни единого звука. Когда Зо наконец сделал свой ход, его соперник явно струхнул и внезапно показался очень хрупким.
– Полегче с ним! – крикнул Сабаля.
Зо нанес три быстрых удара, действуя так же аккуратно, как садовник, высаживающий самые драгоценные семена. В нижние ребра справа, в шею слева и, наконец, точно в переносицу. Зо не встал над противником и не помог ему подняться после того, как парень сморкнулся кровью. Он пошел за деньгами. Сабаля приметил, что сумма весьма неплохая.
– Шикарная халтурка, – сказал он. – И никаких первоначальных вложений. Как ты додумался?
– Я никогда не проигрываю, – ответил Зо.
* * *
И вот Сабаля Лафортюну пришла в голову идея проводить международные поединки. Он по-прежнему работал на своем пикапе «шери дуду», однако изменил маршрут таптапа. Устав от бесконечных дорожных работ, шофер переместился из Петьонвиля на запад города. Расстояния стали больше, зато Сабаля здорово экономил на бензине, поскольку теперь не простаивал по шесть часов вдень в пробках. Он работал на маршруте Портай-Леоган – Кафу. Дорога в основном была хорошая, с предсказуемыми затруднениями и выбоинами. Лафортюн за несколько недель освоил выгодные пути объездов.
Каждый день с половины четвертого до четырех вечера Сабаля делал стоянку у гондурасской миссии и вскоре близко сошелся с караульными. Довольно хорошо зная испанский, он выполнял для них мелкие поручения, главным образом покупал наркотики, американские дезодоранты и спиртное. Гондурасцы были сами не свои до кокаина. Сабаля особенно подружился с рядовым Антонином Авендадо, который был мелким воришкой и кулачным бойцом на грязных улицах Сан-Педро-Сулы до того, как полиция предоставила ему выбирать между тюрьмой и армией.
– Думаю, ты выбрал армию, – сказал Сабаля.
– Ты не знаешь Гондурас, – усмехнулся Антонин. – Я выбрал тюрьму. А после нее меня все равно спровадили в армию.
Сабаля поинтересовался, не желает ли его приятель снова принять участие в боях, и гондурасец ответил, что желает.
– Если найдется достойный соперник. Не калека и не психопат.
Две недели спустя Сабаля разыскал Зо на ринге у рынка Куабосаль. Тот только что победил команду, состоявшую из отца с сыном, местных матросов. Зо побил их на одном и том же ринге, разом, одного за другим, отмутузив каждого. А потом стоял в углу с пинтой однозвездочного рома «Бакара».
Сабаля полюбопытствовал: а если бы пришлось драться со всей семьей?
– Они так и хотели.
– Что с тобой сделалось? – спросил Сабаля. – Где та девушка, с которой я видел тебя раньше?
Зо взглянул на бутылку: не осталось ли еще глотка, но она опустела.
– Красивая девушка, – продолжал Сабаля. – Медсестра. Я отвозил ее на вашу свадьбу на Мон-Нуа.
Зо неожиданно взревел и вцепился шоферу в горло.
– Я должен был последовать за ней в ад. Я пытался. – Он отпустил Сабаля, и тот едва не свалился на землю. – В тех классах никого не было. Только погибшие девушки, – Зо сорвал с плеча платок. – И это.
Шофер взглянул на платок.
– «А. и З. 1 января 2010 года». – Он поднял глаза. – Что это?
– Последнее доказательство.
– Доказательство чего?
Зо поморщился, у него по зубам потекла кровь.
– Что это не остров, а корабль. И мы плывем в темную музыку.
Хотя Сабаля не понял и половины сказанного, он знал, что рядом с ним – могучее существо, созданное для темных времен. Зо выходил на поединки не ради денег или славы, но ради насилия в чистом, беспримесном виде. Он хотел драться, и не просто драться, а причинять боль. Это-то и делало его непобедимым на ринге.
– Я пришел не для того, чтобы драться с тобой, – сказал Сабаля, вытирая грязь со штанов. – У меня деловое предложение.
Он стал рекламировать бои с иностранцами – настоящие международные соревнования, где каждый поединок – кубок мира в миниатюре.
– Международные перспективы. Никаких драк с матросами и их приятелями. Ты будешь отстаивать честь Гаити.
Шофер рассказал Зо про Антонина, гондурасского солдата, бывшего чемпиона Центральной Америки в среднем весе. Зо было плевать, пусть даже соперником будет действующий чемпион мира в тяжелом весе.
– Такса – сто долларов США, – добавил Сабаля и помусолил пальцами воображаемую пачку денег. – Все, что от тебя требуется, – стоять и выносить удары, пока не надоест. И даже не важно, выиграешь ли ты.
* * *
В восемь утра Лафортюн заехал за Зо на своем пикапе, битком набитом зрителями предстоящего поединка, после чего они вырулили на национальную автостраду. Обитатели палаточного лагеря высыпали поддождь, чтобы принять душ, и, раздевшись догола и намылившись, торчали в сточных канавах под хмурым небом. В Мартиссане стояла бесконечная очередь за хлебом, какая-то старуха задрала рубаху, вцепилась в свой дряблый живот и угрожающе потрясала им перед наблюдателями ООН.
Гондурасская военная миссия располагалась к западу от города, на болотистой равнине прямо у подножья гор. Обнесенная по периметру высокой оградой со сторожевыми вышками и колючей проволокой, она напоминала лагерь, разбитый римским легионом в варварской стране. Зо и его команду в казармы не пустили, поэтому поединок происходил сразу за главными воротами базы.
Лафортюн подкатил как можно ближе и выехал на травянистое поле. Оно было мокрым от ежедневных дождей. За зеваками, высыпавшими из близлежащих палаточных городков, чтобы поглазеть на бой, подтянулись торговцы жареным мясом и пивом. Гондурасские солдаты и даже офицеры наблюдали за боем с пулеметных вышек, гаитяне окружили место поединка. Соперники сошлись на проплешине в траве, между главными воротами базы и улицей. Перед боем они пожали друг другу руки и попозировали для снимков.
У каждого из противников был свой стиль. Гондурасец Антонин начинал с уличных боев, но совершенствовался в спортзале. У него было тело человека, который тренируется со свободными весами и протеиновыми порошками. Он был взрывной, но негибкий, огромные мышцы сокращали замах его рук.
