Текст книги "Клуб патриотов"

Автор книги: Кристофер Райх

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)

45

– Простите, что больше ничем не могу помочь. Если что, звоните, всегда рад.

– Спасибо.

Дженни прикрыла дверь в кабинет профессора Махмуда Басрани и, подойдя к ближайшему стулу, тяжело опустилась на него. За один час она посетила двух профессоров американской истории, адъюнкт-профессора, читающего лекции по политической системе, и специалиста по социологии. Их реакция варьировалась от недоумения до замешательства, но все сводилось к одному: никто не имел ни малейшего представления, о чем она говорит. Поиски закончились, не успев начаться. Уолш оказался прав. Не иначе – всемирный тайный заговор.

Слезы разочарования душили Дженни: она только попробовала разузнать хоть что-нибудь об этом клубе и тут же потерпела неудачу. «Но он правда есть! – хотелось ей крикнуть. – Они в меня стреляли. Хотите посмотреть рану? Куда уж реальнее?»

Усталость накрыла ее с головой, хотелось спать. Сильно болело плечо. Восемь недель беременности, и ей абсолютно некуда пойти и не к кому обратиться, не рискуя втянуть человека в крупные неприятности. А хуже всего то, что отец ее ребенка и человек; которого она действительно любит, сейчас спасается бегством и она ничем не может ему помочь. Дженни поудобнее устроилась на стуле, стараясь отыскать в душе ту искорку, из которой разгорится огонек надежды.

– Вы Дженнифер?

Перед Дженни стояла стройная рыжеволосая девушка. Но у нее хватило сил, только чтобы кивнуть в ответ.

– Я Пег Кирк, ассистент профессора Уолша. Гарри сказал, что вы приходили к нему сегодня, и рассказал о том, что вас интересует.

– О моем «клубе»? – полушутливо переспросила Дженни. – Я понимаю, что все это звучит глупо. Просто надеялась, может, здесь кто-нибудь свет прольет…

– Нет, не глупо, – серьезно заметила Пег.

Дженни смотрела на худенькую девушку, на ее простоватое лицо, озаренное широкой искренней улыбкой, и полные энтузиазма голубые глаза. Одета она была в потертые джинсы и свободную хлопчатобумажную рубашку. «Студентка, – подумала Дженни. – Она все еще искренне верит в науку. Господи, когда-то и я была такой».

– Спасибо за сочувствие, но я понимаю, что ничего не поделаешь.

Пег села на соседний стул.

– Не слушайте вы их! Все они старые перечники. Ничего знать не хотят, кроме своих лекций. Альтернативная история их, видите ли, не интересует.

– Альтернативная история?

– Ну, понимаете… история, которая могла бы быть. Или лучше сказать – история, которая действительно была, а затем ее переписали, правду скрыли или глубоко закопали.

– И вы занимаетесь такой историей?

Пег пожала плечами:

– Ну, не совсем. Но, между нами говоря, это единственный раздел в истории, который требует изучения. Все остальное писано-переписано вдоль и поперек – отцы-основатели, Гражданская война, политическая доктрина «Божьего промысла» О'Салливана… Про двадцатый век можно забыть. Там изучено вообще все. Нужно прочесть между строк и спросить себя: «А что, если?..»

– И вас интересует моя тема? – спросила Дженни, покачивая головой.

– Меня – не очень, – ответила Пег, – а вот Саймона, наверное, заинтересует. Вам к нему нужно. Scentia est роtentia. Ему такое понравится.

– Саймон – ваш друг?

– Саймон Бонни? Боже, конечно нет! Какой он друг! Я просто преклоняюсь перед его знаниями. Он преподаватель. Декан одного из факультетов университета в Глазго. И еще настоящий исследователь: в поисках правды он заглядывает в самые темные уголки истории.

«Запахло избитыми „Секретными материалами“, – подумала Дженни. – Дальше по курсу – Бермудский треугольник».

– В Глазго, – грустно улыбнулась она. – Вот где наконец-то нашлась помощь.

– Да ничего подобного, – возразила Пег. – Сейчас он не в Глазго, а здесь, у нас. В этом семестре профессор Бонни читает у первокурсников. Обязательно поговорите с ним.

– И он знает об этом клубе… ваш профессор Бонни?

– Если кто и знает, то это он. Вот хотите пример? – Ссутулившись, она придвинулась к Дженни. – Он знает, кто на самом деле убил Джона Кеннеди.

В старом, обшитом деревянными панелями шотландском пабе было темно. В воздухе висел густой запах пива. Сама она ни за что бы не выбрала такое место для встречи. Саймон Бонни с кружкой пива ждал у барной стойки. В пепельнице лежала недокуренная сигарета.

– Вы – Дженни?

– Профессор Бонни? – Дженни протянула ему руку. – Спасибо, что согласились встретиться так скоро.

– Не стоит благодарности, – ответил Бонни. – Как вы, наверное, заметили, моя приемная не слишком переполнена.

Высокий худой человек, этакая «жердь» в синих джинсах, помятой рубашке и твидовом пиджаке. Бледное лицо, беспокойные глазки-щелочки, нервные губы и выдающийся кадык. Шотландский вариант Икабода Крэйна, героя Вашингтона Ирвинга.

– Ваш звонок раздразнил мой аппетит. Клуб влиятельных господ, основанный двести лет назад, который правил страной, не спрашивая согласия народа. Scentia est potentia. «Знание – сила». Впечатляет.

Ну хоть какой-то интерес. Дженни почти обрадовалась.

– Правда? Вам это о чем-то говорит?

– Может быть, – сдержанно произнес Бонни. – Но прежде позвольте сообщить вам, что я все-таки позвонил Гарри Уолшу и проверил, так сказать, ваши честные намерения. Надеюсь, вы не возражаете. И он сказал, что вы чем-то взволнованы и его это беспокоит. А что, в самом деле есть причина для беспокойства?

– Нет-нет. – Дженни склонила голову и усмехнулась, будто в ответ на свои грустные мысли. – Я просто прочла кое-что… а профессор Уолш… ну, в смысле, Гарри был моим научным руководителем, когда я здесь училась. Вот я и подумала, что он может помочь.

– Он хороший человек, но всегда читает только благонадежные источники. Полностью доверяет им и все принимает за чистую монету. В этом и заключается проблема. История пишется победителями. Если вы правда хотите узнать истинное положение вещей, обращайтесь к побежденным… и посмотрите, как они излагают то или иное событие… ну и ищите те крупицы, что помогут вам взглянуть на историю их глазами.

– И вы этим занимаетесь.

– Да будет вам известно, мадам, я святой покровитель побежденных, – с гордостью произнес Саймон Бонни, поставив в конце высказывания жирную точку в виде жадного глотка пива. – Итак, что мы имеем? Scentia est potentia. Это ключ. – Он чихнул, вытер рот рукой и отчеканил: – Талейран.

– Простите, что?

– Не «что», а «кто». Шарль Морис де Талейран-Перигор. Или просто Талейран, министр иностранных дел при Наполеоне. Мошенник. Негодяй. Провидец. Патриот. В общем, интересный тип.

– А он-то тут при чем?

– Добрый друг Александра Гамильтона. В тысяча семьсот девяносто четвертом году они довольно близко сошлись. Талейран приехал в Филадельфию, сбежав от Робеспьера и террора. Эту заварушку еще называют Французской революцией, припоминаете?

«О нет! – подумала Дженни. – Доктринер, сорвавшийся с цепи!»

– И как именно это связано с клубом?

– Терпение, дорогая моя. Видите ли, Гамильтон и Талейран стали закадычными друзьями. Они оба были реалистами, и их обоих интересовали эффективные рычаги власти. Два подленьких гаденыша. Но какие умные, душа моя! Какие талантливые! Наполеон называл Талейрана «дерьмом в шелковых чулках», а Томас Джефферсон отзывался о Гамильтоне как о «злобном колоссе, которого надо остановить немедленно». Когда Талейран вернулся во Францию, их общение продолжилось в переписке. Все это есть в моей книге «Теневой правитель: Гамильтон с 1790 по 1800 год».

– Простите, профессор, наверное, я пропустила эту книгу. В последнее время я больше читаю романы в духе Джейн Остин.

– Не вы одна, – перебил Бонни, добродушно усмехаясь, чем удивил Дженни. – Весной следующего года книга выйдет в мягкой обложке. Уверен, второй раз вы ее не пропустите.

Дженни понимала, что он пытается сохранять непринужденный тон, но у нее едва хватило сил изобразить вымученную улыбку, а уж о том, чтобы смеяться, и речи не было. Боль мстительно пульсировала в плече, и Дженни уже не раз пожалела, что отказалась от обезболивающего.

– Так вот, возвращаемся к этим письмам, – продолжил Бонни, и взгляд его прищуренных зеленоватых глаз прямо впился в нее. – Видите ли, Гамильтон вовсе не скрывал, что посещает частные – понимайте как «тайные» – собрания в Длинном зале в таверне Фраунсиса в Нью-Йорке и в городской таверне в Филадельфии. Там собирались все большие шишки – Джордж Вашингтон, Джон Джей, Роберт Моррис и позже – Монро, Мэдисон и Пендлтон.

– А кто такой Пендлтон?

– Натаниэль Пендлтон. Друг Гамильтона. Юрист и судья. Был у него секундантом на дуэли века – Гамильтон против Бэрра.

– Ясно.

– Собрания начинались ровно в полночь. Сначала читалась молитва, самая любимая молитва Вашингтона, которую он не раз повторял в Вэлли-Фордж. Никакого алкоголя. Никаких ругательств. Курить тоже было нельзя. Обстановка жутко серьезная, и часто эти собрания затягивались до утра. Затем Вашингтон вел всю компанию на утреннюю службу в часовню Святого Павла, так же как он повел туда членов кабинета после своей первой инаугурации.

– А что они обсуждали?

– Об этом Гамильтон нигде не упоминает – еще та хитрая лиса, – но у меня есть кое-какие соображения на этот счет. Он намекал Талейрану, будто такие собрания нужны, чтобы помочь генералу Вашинггону – затем президенту – обходить законодательство или – что то же самое – быстрее осуществлять планы, за которые проголосуют лишь через полгода.

Дженни не хотела верить.

– Это тот самый Гамильтон, который участвовал в написании Конституции и составлял разные документы федералистов? Он фактически создал Конгресс. Зачем же ему узурпировать власть Конгресса?

– Например, понял, что заблуждался? – Бонни перевел дух и огляделся, словно искал место, с которого начать рассказ, в закоулках паба. – Шел тысяча семьсот девяносто третий год. Всюду, куда Гамильтон ни смотрел, он видел, что страна разваливается на части. Слишком много узких, местнических интересов. Каждый сам за себя. Фермеры в Пенсильвании хотят одного, банкиры в Нью-Йорке – совсем другого. Гамильтон считал, что страна должна быть большой. Фактически он был одним из первых, кто увидел все земли на запад до Тихого океана как естественную территорию Америки. Но у молодой республики, парализованной противоречивыми интересами, были подрезаны крылья. Поэтому требовалась сильная исполнительная власть, способная действовать решительно и без одобрения упрямого Конгресса. «Ваш народ, сэр, – настоящее чудовище», – писал он в одном из писем. Гамильтон не отказывался от мысли, что каждый мужчина имеет право голоса, но ему хотелось создать нечто такое, что не позволяло бы Сенату и Конгрессу мешать главе государства действовать по своему усмотрению. Джефферсон называл его монократом – наполовину монархист, наполовину демократ.

– Но ведь Гамильтон не хотел, чтобы страной управлял король. Он ненавидел монархию.

– До определенной степени это верно, но его высказывания свидетельствуют об обратном. «Любое сообщество разделяется на немногих и большинство, – писал он Талейрану. – Немногие – это богатые и благородные, большинство же – народные массы. Народ подвижен и изменчив. Он редко выносит правильные решения или суждения. Поэтому в правительстве следует отдавать однозначное предпочтение первой группе, которая будет сдерживать нестабильность второй». Под «предпочтением» он подразумевал президентство и, кстати, считал, что четыре года – слишком короткий срок. Он предлагал десять лет. Если и не монарх в полном смысле этого слова, то тогда монарх во всем, кроме названия.

– Но что они делали… Вашингтон, Гамильтон и другие? Вы сказали, что у вас есть соображения на этот счет.

– Могли убить кого-нибудь.

Дженни недоверчиво посмотрела на него:

– А может, они просто сидели за столом и разговаривали?

– Да уж, разговоров было много. В этом не сомневайтесь. Но не забывайте, с кем мы имеем дело. Эти джентльмены были солдатами, привыкшими проливать кровь, а не кабинетными генералами. В битве при Монмуте под Гамильтоном застрелили двух лошадей, а третью он загнал до смерти. Вашингтон много раз обходил свои войска под огнем противника. Эти люди были со смертью на ты.

– И кого же они убили?

– Мерзавца. Выскочку. Того, кто угрожал самому существованию республики. И значит, был врагом. Помните Договор Джея?

– Смутно. Какое-то соглашение, которое уберегло нас от войны с Британией.

– Именно так. Без этого договора война стала бы неизбежной… и в этом случае государство развалилось бы. В тот момент вы, янки, были слишком слабы, чтобы снова воевать с Англией. Тогда вам бы хорошенько наподдали. И страна не устояла бы – разделилась бы по той же схеме, что и во время Гражданской войны, – Север против Юга. И Гамильтон это понимал. Договор Джея – это самый важный документ, но об этом мало кто догадывается.

– И вы знаете, кого они убили?

– Это мой секрет. Прочитаете в следующей книге.

Дженни скептически покачала головой и поморщилась от внезапного приступа боли.

– Что у вас с плечом? – спросил Бонни.

– Ничего.

– Вы все время пытаетесь положить руку поудобнее, – заметил профессор, потянувшись к ней.

Дженни рефлексивно отпрянула:

– Осторожно!

– Так в чем дело? – снова спросил ее собеседник.

– В меня стреляли.

Бонни со вздохом поднял взгляд к потолку, затем сделал большой глоток пива и сказал:

– Мисс Дэнс, я вполне серьезно. В самом деле…

– Кто-то выстрелил в меня три часа назад из снайперской винтовки. Доктор сказал, что, скорее всего, пуля калибра 7,62. Задеты только мышцы, но болит здорово…

– Вы серьезно? – спросил он, поставив кружку на стойку.

– Серьезней не бывает.

– Бог ты мой! – воскликнул Саймон Бонни. Он вдруг непроизвольно заморгал, и его нижняя губа задвигалась, словно он что-то говорил про себя. Затем профессор вздрогнул, моргание и движения губы прекратились. – Но что тогда, ради всех святых, вы здесь делаете?!

– Пока не поздно, пытаюсь выяснить, что это за люди. Второй раз они вряд ли промахнутся. – Дженни указала на кружку. – Можно, я глотну?

– Господи! Да хоть всю. А еще лучше выпейте шотландского виски. За мой счет.

– Не могу – я беременна.

– Да, они стали еще злее. – Бонни взял из пепельницы потухшую сигарету, попробовал затянуться и положил ее обратно. – Тогда продолжайте.

– Как много вы хотите узнать?

Осторожно оглядевшись по сторонам, Бонни наклонился к Дженни.

– Я знаю, кто отправил посылку с сибирской язвой в Сенат, – прошептал он и заговорщицки кивнул. – Доверьтесь мне.

46

Положив сумочку на барную стойку, Дженни устроилась на табурете.

– Все началось прошлой ночью, – сказала она. – Недалеко от Уолл-стрит двое человек ограбили меня и моего друга.

– Хорошее начало дня, – заметил Саймон Бонни.

Дженни кивнула и подробно, ничего не опуская, пересказала ему события последних пятнадцати часов: как Гилфойл допрашивал Томаса о короне и Бобби Стиллман, как утром ее похитили из школы и как ранили на Юнион-сквер – все до того момента, когда человек под видом ее брата пытался проникнуть к ней в больницу.

– Вряд ли он хотел принести мне открытку с пожеланием скорейшего выздоровления.

– Да уж, – согласился Саймон Бонни. – Значит, у вас серьезные неприятности.

– Если вы уйдете, я не обижусь. Не хотелось бы втягивать вас в дела, которые вам…

– Нет-нет, какое там уйти! Ведь вы живой человек. Вы – самая настоящая жертва. Итак, scentia est potentia. И эта женщина – Стиллман – сказала вам, что это их девиз, да? Это ключ к разгадке. Гамильтон тоже любил эту фразу. Но, Дженнифер, откуда такие приключения? Почему они охотятся за вашим другом? Чем он занимается?

– Банкир. Работает в инвестиционном банке «Харрингтон Вайс», имеет дело с крупными инвестиционными компаниями, такими как «Атлантик», «Уайтстоун» и «Джефферсон партнерс». Он постоянно общается с миллиардерами, летает на частных самолетах в Аспен, старается убедить их купить какую-нибудь компанию и провести эту сделку через «ХВ».

– И кого-нибудь надул?

– Томас? Никогда! Он последний честный человек на свете и говорит, что все произошло по ошибке.

Поджав губы, профессор покачал головой, давая понять Дженни, что никакой ошибки здесь нет.

– А хотя бы одна из этих компаний связана с правительством? Или, к примеру, с ЦРУ?

– Конечно нет. Это же сектор частных капиталовложений, и здесь всем движет только выгода. По словам Тома, Шотландец Нат – самый жадный человек на планете. И самый лучший бизнесмен.

– Шотландец Нат?

– Это прозвище Джеймса Джаклина, главы компании «Джефферсон партнерс».

– Знаю я, кто такой Джаклин. Бывший министр обороны. Столп капитализма. Но секундочку, как, вы говорите, его прозвище?

– Шотландец Нат, – ответила Дженни. – Так его называют друзья. Не Томас, конечно, вы понимаете… а его закадычные друзья. Возможно, Джаклин и правда шотландец. А вам знакомо это прозвище?

Бонни опять заморгал как безумный.

– Шотландец Нат – прозвище Пендлтона, – объяснил он срывающимся от волнения голосом. – Натаниэля Пендлтона, близкого друга Гамильтона. И одного из членов этого клуба.

– Может, просто совпадение? – предположила Дженни, хотя ей самой в это не верилось.

– Вы когда-нибудь слышали такое прозвище раньше? – энергично спросил Бонни.

– Нет, но мы говорим о людях, которые жили больше двухсот лет назад, – заметила Дженни. – И сейчас их уже нет в живых.

– Ну почему же нет? Через восемь лет после основания клуба Гамильтон писал Талейрану, что они уже начали ротацию членов. Сначала ушел Вашингтон, затем он умер. Его место занял Джон Адамс. Был приглашен в клуб Галлатен, швейцарец по происхождению, занимавший в то время пост министра финансов США. Так почему бы клубу не существовать до сих пор? Вон масоны существуют уже тысячу лет. Так что двести – это не срок.

– Вы сказали, что Вашингтон состоял в клубе? Но он же президент.

– Как свидетельствует Гамильтон, он приходил на каждое собрание, и Джефферсон, кстати, тоже. Дальше мы можем только гадать. Смысл этого клуба в том, чтобы помогать президенту проворачивать такие дела, на которые конгресс вряд ли согласится. И они стреляли в вас, бедное дитя! Значит, теперь картина изменилась.

– Что-то не верится: слишком далекое прошлое.

– Но вам же рассказала об этом клубе ваша подружка Стиллман. Хотя на самом деле они называли себя Комитетом. Не суть. Важен масштаб. Вот где ключ к разгадке.

– Что вы имеете в виду?

– Обратите внимание на масштаб операции, целью которой было выследить и уничтожить вас и вашего друга. И можете не сомневаться, они хотят именно убить вас. На кону стоит целая страна. Да, милая моя, это масштаб! Только представьте, какие человеческие ресурсы задействованы! А технические? Чтобы выследить вас, надо прослушивать телефоны, иметь доступ к вашим GPS-сигналам! Нет, без правительства здесь никак не обойтись. Господи, они же подключили все ресурсы!

– Слишком скоропалительные выводы. – Разговоры о правительстве пугали Дженни: они казались или слишком надуманными, или вовсе безумными. – Нельзя развивать целую теорию, исходя всего лишь из прозвища. Да мало ли на свете шотландцев Натов!

– Уж поверьте мне, юная леди, очень мало. Я сам шотландец до мозга костей. Просто забыл надеть юбку. – Сложив руки на груди, профессор принялся расхаживать взад и вперед, то разговаривая с собой, то обращаясь к Дженни. – Я так и знал, так и знал, что клуб все еще существует! Я видел следы их действий, но мне никто не верил. Только и слышал отовсюду: «Бонни, ты сошел с ума!», «Бонни совсем свихнулся!» Но…

– Вы пытались следить за их деятельностью?

– Шутить изволите? Их следы в истории США повсюду. Кто, по-вашему, взорвал линкор «Мэн» в Гаванской бухте?

– Взрыв произошел в машинном отделении, – возразила Дженни. – Самовозгорание или что-то в этом роде. Я читала статью в «Нэшнл джиографик».

– Взрыв в машинном отделении? – Бонни покачал головой, словно жалея ее. – Самовозгорание? Это то же самое, что сказать: «Мы ни черта не понимаем!» К носу корабля прикрепили мину, и этот взрыв буквально вытолкнул Соединенные Штаты Америки в эпоху империализма. Меньше чем через полгода Тедди Рузвельт уже сражался за высоту Кеттл-Хилл в ходе Испано-американской войны тысяча восемьсот девяносто восьмого года, и через несколько лет Гавайи, Панама и Филиппины стали американскими территориями. Ту же участь готовили и Кубе с Гаити. Это был не взрыв в машинном отделении, а рождение США как мировой державы. Выход в свет, так сказать.

Дженни молча покачала головой. Но ее недоверчивая улыбка только подстегнула Бонни.

– А «Лузитания»? – спросил он. – Кто, по-вашему, подсказал немцам, что корабль по самое некуда загружен взрывчаткой?

– Его потопила подводная лодка. И вообще, хочется заметить, многие корабли тогда были потоплены. Это же разгар Первой мировой войны. Подводные лодки творили что хотели.

– Молодость и наивность! – воскликнул Бонни, но его взгляд тут же стал серьезным. – Седьмое мая тысяча девятьсот пятнадцатого года. Несмотря на неоднократные предупреждения о действии подводных лодок в близлежащих водах, капитан Чарльз Тернер ведет свой пассажирский лайнер прямо в район, где совсем недавно потопили три корабля. И еще: капитан замедляет ход судна и приближается к ирландскому берегу, где, как всем было известно, обычно поджидали в засаде вражеские подводные лодки. Пытался ли капитан Тернер предпринять какой-нибудь маневр, как любой богобоязненный человек, у которого на борту почти две тысячи душ? Пытался? Нет! Он повел судно прямо по курсу. Туман, сказал он, был причиной. Туман? И что? Что он высматривал? Какой-нибудь чертов айсберг. А был май, и, между прочим, теплый май. «Лузитанию», четырехтрубный лайнер, отправила на дно всего одна торпеда. За восемнадцать минут! Четыре трубы! Огромный, как библейское чудище, пароход. Одна паршивая немецкая торпеда, где взрывчатки-то было килограммов десять! Кто ж этому поверит?! Все прошло по специально продуманному сценарию. Тысяча сто девяносто пять душ отправились в ту ночь к Богу. Но капитана Тернера среди них не было. Он-то, понятное дело, спасся. А через полтора года американская пехота уже бежала в атаку. Элвин Йорк, Ден Дейли и остальные янки отбили у немцев лес Белло. Надеюсь, вы не думаете, что все это случайности, а? Вы не можете так думать! Во всяком случае, после сегодняшних событий. В борьбу вступили некие силы. И кстати, не обязательно темные. Их можно назвать очень даже просветленными.

– Ладно, но трагедия с «Лузитанией» тоже произошла почти сотню лет назад.

– Хорошо. Тысяча девятьсот шестьдесят четвертый год. Тонкинский залив. Не можете же вы считать, что северовьетнамский патрульный катер по глупости открыл огонь по американскому эсминцу?

– Профессор, все это похоже на бред о тайных мировых заговорах.

– Неужели? Но прежде чем вы разгромите мои теории заговора, я бы предложил вам взглянуть на себя в зеркало. Вы, дорогуша, объект еще одного назревающего «заговора».

– Я?

Бонни мрачно кивнул:

– Завтра-послезавтра кто-нибудь подойдет к вам, приставит пистолет к спине и нажмет на спусковой крючок. И все – гуд бай, Дженни, гуд бай, беби. Полиция скажет «ограбление». Ну, или «немотивированное убийство». Все согласятся, что да, трагедия, конечно, но дело закроют. Только начните бормотать что-нибудь про клуб, и вы увидите, как на вас посмотрят.

– Но… но… – Дженни чувствовала себя совсем брошенной и жутко одинокой. Взяв кружку, она допила оставшееся пиво. – Господи! – чуть слышно вздохнула она.

– Все эти события обязательно должны быть где-то записаны, – почти шепотом произнес Саймон Бонни. Его взгляд снова стал полоумным, а нижняя челюсть задергалась во все стороны сразу. – Гамильтон был педант и строго следил за ведением протоколов, чтобы потомки узнали о его полезных для страны деяниях. Отцы-основатели всегда были страшно тщеславны: всех их волновало, как они будут выглядеть в истории. Поэтому и строчили без устали – дневники, письма или газетные статьи. И каждый пытался переплюнуть другого. И Шотландец Нат от других не отставал, тоже вел записи. Должен был вести. Из них только он один не состоял на правительственной службе. Ясно, что многие собрания проходили и у него дома. Он жил на Уолл-стрит по соседству со своим лучшим другом, мистером Гамильтоном. – Профессор вдруг замолчал и испуганно посмотрел на Дженни. – У вас нет его сейчас при себе? Телефона?

– Есть, только это телефон доктора. Случайно схватила, когда уходила из больницы.

Бонни достал бумажник, торопливо отсчитал банкноты и бросил на стойку бара.

– Десять? Этого хватит… А, черт, дал двадцатку. – Он схватил с табурета кепку, плащ и шарф. – Выбросьте его… с таким же успехом можно установить на голове маячок.

– Но они не знают, что телефон у меня.

– Почему вы так уверены? Если уж они знают, что вы случайно ранили своего брата из пневматического пистолета… Не хочу даже представлять, как они докопались до этой информации. Может, с папочкой поговорили по телефону, как думаете? Масштаб, моя дорогая, масштаб! Оглянитесь вокруг! И это правительство самое большое во всем треклятом мире!

– Но…

– Никаких «но»!

Страдальчески вздохнув, Саймон Бонни бросился к двери.