Текст книги "Клуб патриотов"

Автор книги: Кристофер Райх

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

42

«Все это впечатляет, и даже слишком», – думала сенатор Меган Маккой, идя по коридору второго этажа Белого дома. Каждое помещение имело свое название и свою историю. В Комнате карт президент Франклин Делано Рузвельт проводил совещания во время Второй мировой войны. В Восточной комнате когда-то жил аллигатор, подаренный Джону Квинси Адамсу маркизом де Лафайетом. Аллигатор. При этой мысли Маккой стала теплее относиться к собственным домашним животным – трем кошкам, длиннохвостому попугаю и столетней черепахе по имени Вилли, которая, по слухам, когда-то принадлежала президенту Уильяму Мак-Кинли. Сенатор Маккой смотрела на ярко освещенный коридор перед собой. С завтрашнего вечера и в течение последующих четырех лет – а может, и восьми, если постараться, – под этой крышей будет ночевать она.

– Наконец мы дошли до спальни президента Линкольна, – произнес Гордон Рэмзер, президент Соединенных Штатов. – Уверен, вы уже знаете, что Линкольн здесь никогда не спал. Во время войны он использовал эту комнату как личный кабинет, и вместо портретов у него на стене висели карты.

Маккой вошла в спальню. Половину комнаты занимала массивная кровать. Вся мебель была такой же, как во времена Линкольна: обтянутые ситцем диваны и шифоновые кресла, тяжеловесные комоды красного дерева с зеркалом. Один из предыдущих президентов сделал подарок своим главным политическим союзникам и финансистам, главам влиятельных корпораций и тем немногим избранным, которые считались его личными друзьями, предоставив каждому возможность провести ночь в спальне Линкольна. Рэмзер поднял планку еще выше. Поговаривали, что ночь в спальне Линкольна стоила пятьсот тысяч долларов, которые переводились на личные счета Рэмзера не очень большими суммами в несколько этапов. Также говорили, что ни одна такая ночевка не обходилась без секса. А уж со спальней Линкольна не мог тягаться даже «Клуб любителей секса в самолете».

Вряд ли ей представится шанс выяснить, насколько такие развлечения будоражат воображение. В свои пятьдесят пять Меган Маккой уже дважды побывала замужем, дважды развелась и, к сожалению, не имела детей. В то время как предвыборная гонка и победа на выборах увеличили ее привлекательность, вероятность действительно переспать с мужчиной стремительно приближалась к нулю. Воспитание не позволяло Маккой спать с человеком, которого она не любит. В данный момент на примете у нее никого не было, и она боялась, что, скорее всего, в ее рабочем графике как главнокомандующего этой страны не останется места для романтического ужина при свечах и прогулок при луне.

Рэмзер указал на дальний конец комнаты.

– Кресло-качалка у окна – точная копия той, в которой сидел мистер Линкольн в театре Форда в вечер убийства. Многие люди чувствуют здесь его присутствие. А кое-кто из персонала даже отказывается входить в эту комнату. Кстати, моя собака Тутси тоже. И лает она, только когда проходит мимо двери спальни Линкольна. Ее невозможно заставить переступить этот порог.

– Вы хотите сказать, что верите в привидения? – с улыбкой спросила Маккой.

– Верю, – ответил Рэмзер более серьезно, чем ей хотелось бы. – В этом помещении невозможно находиться и не чувствовать, что за тобой постоянно наблюдают несколько пар глаз. Не знаю, стоит ли употреблять слово «привидение» в прямом смысле, возможно, лучше сказать «дух». «Дух прошлого». Кабинет президента – это как живое существо. Не вы привносите что-то в него, а он привносит в вас. – Рэмзер прошел мимо кровати к узкой двери. – Здесь находится гостиная Линкольна. Отличное местечко, куда можно на минуту-другую сбежать от дел. Я прихожу сюда, если хочется побыть одному. Когда вы станете хозяйкой Белого дома, у вас не часто появится возможность побыть в одиночестве.

– У меня такой возможности хоть отбавляй каждую ночь, когда я отправляюсь спать. В том, что я не замужем, есть свои преимущества.

Рэмзер улыбнулся:

– Никто не говорит, что попасть сюда – пара пустяков. Нам всем приходится чем-то жертвовать.

Семейное положение и внешность Маккой были главной мишенью ее противника по президентской гонке. Она была предрасположена к полноте, а потому ее нельзя было назвать красавицей – ни в прошлом, ни в настоящем. Волосы она носила коротко подстриженными, и ее устраивал их естественный седой цвет. Она предпочитала свободные черные брючные костюмы, потому что только в них не напоминала гигантский дирижабль, и не носила контактные линзы, от которых глаза страшно зудели. Предвыборной кампанией Маккой руководила афроамериканка, а ее пресс-секретарем был гей из Гринвич-Виллидж. Все это позволяло ярым противникам Маккой выставлять ее толстой четырехглазой коровой-лесбиянкой, которая собирается набрать в кабинет министров геев, негров и прочих нехристей. Бальзам победы только начинал залечивать раны, нанесенные ее чувствам.

– Хотите присесть? – предложил Рэмзер.

– Конечно.

Маккой поняла, что этот вопрос задан не из простой любезности. Волнение Рэмзера не ускользнуло от ее внимания, когда еще час назад они отправились на экскурсию по Белому дому.

– У меня ноги огнем горят, – улыбнулась она. – Такое ощущение, словно с самого февраля не отдыхала.

Рэмзер сел в кресло напротив нее. Несколько секунд они сидели молча. По крыше барабанил дождь. В окно ударил случайный порыв ветра. Заскрипела какая-то балка. Если не считать недавнего косметического ремонта и «Стингеров», легко забывалось, что Белому дому уже более двухсот лет. Наконец Рэмзер сказал:

– Насколько я знаю, недавно с вами беседовал Эд Логсдон.

– Да, у нас с председателем Верховного суда был интересный разговор.

– Я понимаю, что между вами и мной не очень много общего, но, как хозяин этого кабинета в течение последних восьми лет, я бы хотел попросить вас – причем настоятельно попросить – еще раз рассмотреть его предложение.

– Тайные общества и кулуарные обсуждения – это не мой стиль, господин президент.

– Пожалуйста, зовите меня Гордон. Пора мне отвыкать быть президентом.

– Гордон, – послушно повторила она. – Я победила под лозунгом «Голос народа». Vox populi. Народ сам избрал меня. Вряд ли моим избирателям понравится, если я буду тайком заседать в каких-то прокуренных клубах и принимать решения у них за спиной.

– Мне тоже так раньше казалось. Но наша должность подразумевает чудовищную ответственность. Именно поэтому я и согласился вступить в Комитет. Видите ли, ответственность президента не ограничивается рамками доверия, оказанного нам избирателями, и распространяется до самых глубин американской идеи.

– Вы считаете, что обычные граждане не способны понять эту идею?

– И да и нет. Люди эгоистичны по своей природе. Помните, что говорил Марк Твен? Нельзя верить человеку, который не голосует своим кошельком. Средний избиратель исходит из личного благосостояния и благополучия своей семьи. Стал он богаче или нет за прошедшие четыре года.

– А что в этом не так?

– Ничего. Я и сам такой же. Но президент не может принимать решения, которые повлияют на судьбу страны в течение столетия, руководствуясь тем, угодит он или нет избирателю в ближайшие полгода.

– Услышать такое от человека, которому требуется голосование по вопросу, какой костюм носить, синий или серый, – это уже кое-что.

Рэмзер не обратил внимание на ее колкость.

– Вы ответственны прежде всего перед страной и только потом – перед народом.

– По-моему, это одно и то же.

– Не всегда. Бывают случаи, когда только президент решает, как поступить в данной ситуации. Даже без дебатов в конгрессе. Без опросов общественного мнения, на которые, признаюсь, я слишком сильно полагался. Давайте посмотрим, получится ли у вас по-другому! Когда надо действовать быстро и недвусмысленно. И без лишнего шума. Доверие, которое нам оказано, подразумевает и эту возможность.

– По-вашему, люди хотят, чтобы им лгали?

– В сущности, да. Они ждут, что высшее руководство страны примет решение в интересах народа. Непростое решение, с которым в ближайшем будущем они могут и не согласиться.

– И именно для этой цели существует Комитет?

– Да. Таким он был создан в тысяча семьсот девяносто третьем году.

– Председатель Верховного суда Логсдон рассказал, какую роль Комитет сыграл в Договоре Джея.

– Потише, пожалуйста, иначе нам придется переписывать учебники истории, – вполголоса произнес Рэмзер.

Маккой не улыбнулась его шутке.

– И было что-то еще, кроме этого?

– Многое.

– Например?

– Пока вы не вступите в Комитет, я не имею права ничего вам рассказывать. Однако замечу, не было ни одного случая, когда бы я не согласился с действиями Комитета.

– Всегда считала вас человеком, который по ночам спит спокойно.

– Джефферсон, Линкольн, Кеннеди… Это большая честь – стать членом Комитета. Существуют вопросы, которые требуют вашего внимания.

– Я уверена, что они все найдут отражение в секретной папке, которую каждое утро будет мне вручать директор Центрального разведывательного управления.

– Возможно, что и нет.

Маккой подалась вперед:

– Я не разделяю вашего пессимизма в отношении американского народа и всегда считала, что, если сказать народу все прямо, без прикрас, он более чем способен принять правильное решение. Гордон, ваша беда в том, что вы никогда не доверяли народу. Хотя, возможно, не только ваша. Мы почему-то убедили себя, что народ, граждане – наши мужья и братья, лучшие друзья, – хотят, чтобы их обманывали – вводили в заблуждение, уверяя, что та или иная ситуация хуже или лучше, чем на самом деле. Значительнее, ужаснее, опаснее… У меня на этот счет другое мнение. По-моему, народ уже достаточно наслушался всяких глупостей и просто хочет знать, каково в действительности положение дел.

– Мэг, все это хорошо для предвыборной кампании. Но не в реальном мире, к сожалению. Поверьте, народ не интересует истинное положение дел. В большинстве случаев оно просто пугает.

– Ну, посмотрим.

Рэмзер склонил голову и вздохнул. Когда он снова поднял взгляд, его лицо побледнело. Он даже как-то постарел.

– Полагаю, это ваш окончательный ответ.

– Нет, Гордон, это не окончательный ответ. А окончательный ответ такой. Эпоха, когда группка жирных котов, этих всемогущих финансовых воротил, закулисно творила свои дела, закончилась. Я не собираюсь вступать в Комитет, потому что Комитета больше не будет. И первое, что я сделаю, после того как завтра принесу присягу, – я с корнем выкорчую всех вас, интриганов.

– Как вы себе это представляете?

– У меня в газете «Пост» есть друзья. Им будет невероятно интересно узнать все то, что вы рассказали. На таком фоне и Уотергейт поблекнет.

– С помощью прессы?

Сенатор Маккой кивнула:

– По-моему, это как раз заинтересует Чарльза Коннолли.

– Да, Мэг, вы правы, Чарльзу Коннолли ваша история наверняка понравилась бы. – Он пристально поглядел ей в глаза. – Мне очень жаль, Мэг.

У сенатора Маккой по спине побежали мурашки. В голосе Рэмзера она услышала какое-то особое чувство. Президент США как будто выражал соболезнования.

43

– Профессор Уолш?

Взлохмаченный бородатый человек, в черном вязаном свитере и очках в черепаховой оправе, поднял взгляд от письменного стола.

– Сейчас неприемные часы, – хрипло произнес он. – Приходите в понедельник или пятницу с десяти до одиннадцати. Часы приема указаны на двери и в вашем учебном плане. Если, конечно, вы потрудились заглянуть в него.

– Профессор Уолш, я Дженнифер Дэнс. На старшем курсе посещала ваш семинар… историческое общество…

Бледно-голубые глаза за толстыми линзами оживились.

– Дженнифер? Дженнифер Дэнс? Вы?

Дженни нерешительно вошла в кабинет.

– Здравствуйте, профессор. Простите, что беспокою. Но для меня это очень важно, иначе я бы не пришла.

Уолш поднялся и жестом пригласил ее войти.

– Какая чепуха! Заходите! Я принял вас за одну из моих теперешних «гениальных» студенток, которые беспокоятся о своих отметках. Знаете, какие они сейчас… Не поставишь им высший балл, все – ты враг номер один. Лентяи неблагодарные – вот кто они такие.

Профессор Уолш обогнул стол и протиснулся мимо книжного шкафа, набитого до отказа. Широкоплечий, крепкого сложения, он больше походил на горца, чем на университетского профессора американской истории и президента Нью-Йоркского исторического общества.

– Все еще водите экскурсии по городу?

Дженни прикрыла за собой дверь.

– Уже нет. Сейчас я учу – преподаю в школе Крафта для трудных подростков.

– Учите? Браво! Помните мой девиз: «Те, кто могут, учат… а остальных – к чертям»? Господи, вы только на нее посмотрите! Как же давно мы не виделись!

Уолш с радостью ее обнял.

– Восемь лет.

– Ш-ш-ш! – профессор приложил палец к губам. – Не напоминайте, что мне уже шестьдесят. И никому не говорите. Теперь ведь повсеместный культ молодых. Новому заведующему кафедрой сорок. Сорок! Можете себе представить? В таком возрасте я еще отращивал себе бачки.

Дженни улыбнулась. Сколько времени она провела в этом кабинете, когда была студенткой! На старших курсах она была ассистентом у профессора Харрисона Уолша, и, кроме того, он был руководителем ее дипломной работы. Профессора бывают трех видов: те, которых студент ненавидит, те, которых студент терпит, и те, которых студент обожает. Уолш относился к последней категории. Он был громогласный, разговорчивый и по уши влюбленный в свой предмет. Что было, если студент приходил с невыполненным домашним заданием! Он либо отправлялся вон из класса, либо целый час терпел такие мучения, какие врагу не пожелаешь.

– Присаживайтесь, детка, – сказал Уолш. – Вы как-то бледно выглядите. Кофе? Горячий шоколад? Может, чего покрепче?

– Все в порядке, – ответила Дженни, – просто немножко замерзла.

Она бросила взгляд за окно. Из кабинета Уолша открывался вид на главный университетский двор – библиотеку – и статую Alma Mater, что, как известно каждому студенту Колумбийского университета, означает «кормящая мать». Небо превратилось в жемчужно-серый купол, который опускался все ниже и ниже, угрожая раздавить город под ним. В воздухе кружились снежинки. Порывы ветра швыряли их то в одну, то в другую сторону, не давая упасть на землю.

Харрисон Уолш сложил ладони как для хлопка.

– Что же все-таки вас привело сюда в такой пасмурный день?

– Один вопрос. Он касается прошлого.

– Насколько я помню, этот факультет все еще исторический, поэтому вы обратились по адресу.

Дженни, садясь, постаралась не морщиться от боли, потом поставила сумочку на колени.

– Этот вопрос касается одного клуба, – начала она. – Старого клуба. Я бы даже сказала – очень старого. Дата его основания относится к началу истории нашей страны. Что-то вроде масонской ложи, и в то же время это не совсем ложа. Этот клуб еще более закрытый. Он создан правительственными чиновниками, промышленными воротилами и вообще важными людьми. По-другому они называются Комитет или что-то в этом роде.

– А чем занимаются члены этого Комитета, после того как уже обменялись тайными рукопожатиями?

Дженни вспомнила слова Бобби Стиллман.

– Они шпионят, подслушивают, вмешиваются – помогают правительству проворачивать дела без согласия народа.

– Только не надо мне снова о них говорить, – расстроился Уолш.

Дженни подалась вперед:

– Вы хотите сказать, что знаете, кто это?

– Конечно, только, боюсь, вы обратились не в тот кабинет. Со всемирными заговорами лучше сразу к психиатру. Дженни, под ваш Комитет подпадает все что угодно, начиная с Трехсторонней комиссии и заканчивая Богемской рощей. И даже Совет по международным отношениям можно притянуть туда же. Невидимая рука, качающая колыбель.

– Это не заговор, профессор, – серьезно ответила Дженни. – Такая группа реально существует. Они пытаются влиять на политику правительства в свою пользу.

– И этот клуб действует до сих пор?

– Определенно.

Уолш прищурился. Взяв пресс-папье, сделанное из снарядной гильзы времен Первой мировой войны, он задумчиво перебросил его с руки на руку.

– Тогда ладно, – наконец сказал он. – Первое, что приходит на ум, – это группа, во главе которой стоял Винсент Астор. Они называли себя «Комната» и помогали Биллу Доновану в тридцатые годы, когда тот организовывал Управление стратегических служб. Все на абсолютно добровольных началах. Бизнесмены – в основном богатые ньюйоркцы, – вернувшись из своих заграничных поездок, собирались на яхте Астора посплетничать за бокалом американского виски о том, что происходит в мире. Может, вы их имеете в виду?

– Нет. Эти господа озабочены тем, что происходит внутри страны, каким путем движется нация. И если кто-то не согласен с их курсом, они его убивают.

– Плохие парни.

– Пожалуй, – холодно согласилась Дженни, – да, плохие парни.

Уолш отложил пресс-папье и с шумом опустил локти на стол.

– Дженни, неужели вы правда верите, что они существуют?

Дженнифер только молча кивнула: из-за плохого самочувствия вдаваться в подробности не хотелось.

Уолш не сводил с нее внимательного взгляда.

– У вас что-то стряслось?

– Конечно нет. Просто любопытство, – ответила она.

– Точно?

На лице у Дженни появилась вымученная улыбка.

– А можно теперь попросить у вас чашечку кофе?

– Разумеется.

Уолш встал и подошел к заставленному всякой всячиной буфету. Достав одноразовый пенопластовый стаканчик, он налил из кофейника кофе.

Дженни отпила глоток.

– Вижу, у вас тут ничего не изменилось.

– Старый добрый кофеек «Максвелл Хаус». «Старбаксу» придется обойтись без меня.

Вернувшись за стол, он подождал, пока Дженни допьет. Прошло немного времени, и он задумчиво спросил:

– Что еще вы можете рассказать мне об этом «реально существующем» клубе?

Дженни постаралась припомнить еще что-нибудь из объяснений Бобби Стиллман.

– Вот, – сказала она. – Одна из их фраз: Scentia est potentia.

– Знание – сила. Хороший девиз для шпионской шайки. – Хлопнув рукой по столу, профессор сказал: – Нет, Джен, ничем не могу помочь. Это слишком ранний период. Я ведь занимаюсь двадцатым веком. Боюсь, не совсем моя область.

– Понимаю, но я просто подумала, вдруг вы знаете. Простите, что отняла у вас…

– Ничего страшного, – прервал ее Уолш. – А спросите-ка у Кена Гладдена. Он помешан на отцах-основателях. И если вы поторопитесь, то даже застанете его на месте.

44

Как всегда, в конце рабочего дня толпы людей хлынули на улицы. Девяносто минут сумасшествия – это трудящиеся массы Нью-Йорка покидают свои офисы и заполняют метро, поезда и паромы, направляясь домой. На спуске с Бродвея к Визи-стрит люди двигались такой плотной толпой, что яблоку негде было упасть. Все старались успеть до разгара бури.

– Просто иди вперед, – сказал Болден, догнав Алтею Джексон. – Смотри прямо перед собой. Я тебя хорошо слышу.

– Но, Том, что…

– Смотри вперед!

– Мы что, в строю маршируем?! – возмутилась Алтея.

Болден оглянулся через плечо. Несколько кварталов он следовал за Алтеей на расстоянии. Если бы он не знал, как она одевается, ее прическу, ее походку и манеру держать сумку, то уже раз пять потерял бы ее из виду. Невозможно было понять, следят за ней или нет.

– Ты нашла ее? – спросил он.

– Да, в больнице Нью-Йоркского университета. «В настоящее время находится на лечении» – вот что мне ответили.

– На лечении? И что это значит? Она в операционной? В каком состоянии?

– «В настоящее время находится на лечении». Больше ничего не говорят. Я задала им те же самые вопросы и ни на один не получила ответа.

Болден постарался не показывать отчаяние и тревогу.

– Ты говорила с доктором?

– Я смогла поговорить только с диспетчером.

– И что? Не могла сказать, что ты ее родственница?

– Томас, я пыталась, но из этого ничего не получилось.

– Ладно. Спокойно.

Они прошли несколько шагов и уткнулись в толпу, ждущую зеленого сигнала светофора. Другие пешеходы проталкивались сквозь стоящих на тротуаре людей, заставляя их невольно продвигаться вперед. Болден почувствовал, что попал в ловушку. Ему приходилось подавлять инстинктивное желание обернуться, чтобы посмотреть на лица стоявших сзади людей. Наконец светофор переключился, и через несколько секунд давление ослабло. Зажатые в толпе, Томас и Алтея перешли улицу.

– Мне страшно, – сказала Алтея, – сегодня в твоем кабинете было полно народу, твой компьютер забрали и увезли в коробках все папки с бумагами.

– Полицейские?

– Да нет же! Полиция уехала еще в два. Сразу после того, как мы с тобой виделись. Они-то вели себя достойно. А эти кто такие? – Алтея с отвращением покачала головой.

– Так кто же? – поинтересовался Болден. – Сотрудники компании? Может, из технического отдела?

– Я никогда их раньше не видела. Хотела проследить, чтобы твои личные вещи не пропали, так меня выставили за дверь! И даже жалюзи опустили! Говорят, что ты застрелил босса. Называют убийцей. Я пыталась сказать, что это был несчастный случай, но мне никто не верит. Только и твердят, чтобы я еще раз посмотрела новости по телевизору.

– Это что-то, да?

– Томас… ты правда не стрелял в него?

– Ты же была там и видела, что произошло.

– Да. По-моему, в него выстрелил охранник. Но когда я посмотрела новости… – Она покачала головой, как будто ничего не понимая.

– Алтея, это не я застрелил Сола Вайса. Я любил Сола. Да его все любили. И стрелял в него именно охранник.

Но в перевернувшемся вверх тормашками мире Томас и сам уже во всем начинал сомневаться.

– И ты не избивал бедняжку Диану Чамберс?

– Нет, Алтея, не избивал.

– Тогда почему они…

– Не знаю, – раздраженно ответил Болден. – Сам пытаюсь разобраться.

Сначала он хотел сказать Алтее, чтобы она забрала Бобби, своего сына, и на несколько дней уехала из города. Ведь, помогая Болдену, она подвергается огромной опасности. Но потом решил ничего не говорить. Наверное, самое безопасное для нее – выйти на работу завтра и послезавтра. А через месяц в банке найдут уважительную причину, чтобы ее уволить. Возможно, после завершения сделки по «Трендрайту».

– Что-нибудь про «Сканлон» нашла? – спросил он.

Алтея нахмурилась:

– Не много. В связи с армейскими заказами упоминается несколько раз в конце семидесятых. Военный инструктаж и все такое. В восьмидесятом году ее выкупила ассоциация «Дефенс». Цена не называется. Сделка прошла в секторе частных капиталовложений.

– «Дефенс». Никогда не слышал про такую ассоциацию. Ты поискала, кто они такие?

– Через девять месяцев после покупки «Сканлона» ассоциация «Дефенс» обанкротилась. Ничего другого найти не удалось.

– А ты посмотрела документы по банкротству?

– То есть?

– Ну, как проходила процедура.

– Ты имеешь в виду документы, по которым Микки Шифф числится директором компании?

Болден взглянул на Алтею:

– Шифф? В восьмидесятом он еще был в морской пехоте.

– А вот и нет. Согласно этим бумагам, подполковник Майкл Т. Шифф, уже уволенный в запас, занимал пост одного из директоров ассоциации «Дефенс», когда она пошла ко дну. А тот, другой, о котором ты просил разузнать… Рассел Кью… я даже не пытаюсь произнести это имечко… ну, в общем, он был президентом.

Болден задумался. Нельзя сказать, что его обрадовали эти сведения, но хоть какое-то начало было положено. Вопрос заключался в том, что случилось с корпорацией «Сканлон» в этот промежуток времени? Если «Дефенс» пошла ко дну, почему тогда гражданские наемники «Сканлона» с татуировкой ее логотипа на груди гоняются за ним по всему Манхэттену?

– Мир тесен, ничего не скажешь, – заметила Алтея.

– Это ты о Шиффе, работавшем на «Дефенс»? Ну да, согласен.

– Не только. Мистер Джаклин тоже работал на них.

– Как ты сказала? Ты имеешь в виду Джеймса Джаклина?

Если до этого момента Болден блуждал мыслями в далеком прошлом, то упоминание о председателе и основателе компании «Джефферсон партнерс» тут же вернуло его в сегодняшний день.

– Никогда не подозревала, что Микки Шифф работал с мистером Джаклином. По крайней мере, теперь хотя бы понятно, почему ты попросил меня пробить информацию по «Сканлону». Ты же отвечал за сделку по «Джефферсон партнерс».

– Прости, Алтея, день сегодня выдался трудный, и я не совсем улавливаю твою мысль.

– Джеймс Джаклин был председателем совета директоров ассоциации «Дефенс». Томас, ты как себя чувствуешь? Ты очень бледный.

В 1980 году Джеймс Джаклин покинул пост министра обороны, который занимал в течение четырех лет. Болден и не подозревал, что у Джаклина за плечами осталась к тому же обанкротившаяся компания. Вероятно, это было известно очень немногим.

– Со мной, Алтея, все в порядке. Просто не ожидал услышать такое о Джаклине.

– Его я тоже пробила. Статей очень много, поэтому принесла только те, что касаются «Сканлона» и ассоциации «Дефенс». – Она сделала паузу. – И еще одно. Знаешь, кому достались самые безнадежные долги ассоциации «Дефенс»? Нам! Банку «Харрингтон Вайс». «ХВ» – их самый крупный кредитор.

– И сколько?

– Пятьдесят три миллиона долларов.

Болден присвистнул.

Толпа двигалась медленнее, но все более напористо по мере приближения к входу на станцию метро «Всемирный торговый центр». Через высокое ограждение из проволочной сетки самосвалы, краны, бульдозеры и экскаваторы с того места, где стоял Болден, казались игрушечными. Как правило, вид эпицентра взрыва вызывал у него смешанные чувства – сначала злость, затем отчаяние, сменявшееся раздражением и жаждой битвы. В основном воспоминание о том, что уничтожено и больше никогда не вернется – призрак башен-близнецов, – пробуждало в нем какие-то нечеловеческие чувства.

– Тебе еще нужен список компаний, которые покупали и продавали твои клиенты?

– В нем «Сканлон» есть?

– Нет, сэр.

– Ладно, все равно посмотрю, – сказал Болден. – А то еще подумаешь, что зря старалась.

Алтея замедлила шаг и взяла Болдена под руку.

– Томас, ты уже не вернешься, да?

Болден накрыл ее руку своей.

– Давай скажем так: время моего пребывания в «ХВ» закончилось.

– А как же я?

– А ты оставайся. Работай как работала. Выберусь из этого дерьма – обязательно разыщу тебя. Мы же одна команда.

– У меня ведь есть Бобби.

– Он хороший мальчишка.

– Да. И он заслуживает лучшей жизни.

Какое-то время они шли молча.

– Видишь тот мусорный бачок? – спросил Болден, кивнув в сторону мусорного контейнера чуть впереди. – Положи пакет в него, а я через минуту заберу. Иди домой и никому не говори, что видела меня или говорила со мной.

– Как скажете, босс. – Алтея медленно опустила руку. – Вот еще кое-что для тебя – сняла по пути. – Болден взял ее за руку и нащупал пачку свернутых банкнот. Их взгляды встретились. – Пожалуйста, береги себя, – произнесла она. – Если с тобой что-нибудь случится, что я тогда скажу Бобби?

– Я сделаю все возможное.

– И невозможное тоже, пожалуйста. Ты говоришь, они заменили лицо того человека на твое. Эти люди переписывают прошлое. Так что не расслабляйся, иначе они перепишут и тебя, и меня.