Текст книги "Тогда ты молчал"

Автор книги: Криста фон Бернут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

30

Четверг, 24.07, 10 часов 43 минуты

Бывшую жену врача, которого Бергхаммер считал преступником, звали Клаудиа Джианфранко. Она была женщиной довольно высокого роста, не меньше метра восьмидесяти, широкоплечей, как профессиональная спортсменка. У нее было загорелое, несколько угловатое для женщины лицо и прямой взгляд. Мона вынуждена была признать, что Клаудиа – не из тех, кто придумывает дикие, фантастические истории, чтобы показать свою значимость. Наверное, Бергхаммер действительно прав, поэтому Мона могла больше не думать о версии «Хельга Кайзер» и обо всех своих измышлениях в связи с этим.

Был четверг, 24 июля, первая половина дня, на часах – без четверти одиннадцать. Мона устроилась рядом с Бергхаммером и Фишером за столом Бергхаммера, а женщина сидела перед ними. Она не выглядела нервной или испуганной, зато оказалась очень любопытной. Даже тот факт, что ее допрашивали уже во второй раз, казалось, не волновал ее. Мона представилась начальником отдела КРУ 1 и попросила ее рассказать свою историю еще раз, поскольку накануне не могла присутствовать на допросе.

– Нет проблем, – спокойно ответила Клаудиа Джианфранко.

Она говорила на правильном литературном немецком языке с легким швейцарским акцентом.

– Можно курить?

– Конечно, – сказала Мона и пододвинула ей пепельницу.

Клаудиа Джианфранко вынула из своей сумочки серебряный футляр, открыла его и протянула Моне. Та, пораженная непривычной для этих мест вежливостью, взяла из футляра сигарету и прикурила от поднесенной Клаудией зажигалки.

– Ваш муж, я имею в виду – ваш бывший муж… – начала Мона.

– Мы развелись год назад, – перебила ее женщина.

– И как шли дела у вашего мужа потом?

– Плохо. Он не хотел развода. Мне тоже было его очень жалко, но такова жизнь, не так ли?

Клаудиа Джианфранко посмотрела на Мону таким взглядом, словно в комнате не было двух мужчин. Мона непроизвольно улыбнулась.

– Насколько плохо? – продолжала задавать вопросы Мона.

– Ну… Так плохо, что ему пришлось лечиться.

– Вы имеете в виду, что ему пришлось пройти курс психотерапии?

– Да, правильно. Он считал, что это было необходимо.

– А вы так не считали?

– Я, честно говоря, не воспринимаю такие вещи всерьез. Взрослый человек должен уметь сам решать свои проблемы. Я считаю, что именно это и делает его взрослым.

– Ну это как посмотреть, – сказала Мона, удивленная таким решительным заявлением Клаудии.

– Это так и есть, – заявила женщина таким тоном, будто ей уже часто приходилось вести подобную дискуссию и она считала эту тему несколько скучноватой.

– Фабиан Плессен был первым психотерапевтом у вашего мужа?

– Нет, третьим. Первых двух он посещал у себя дома, в Цюрихе. Мне кажется, ему это нравилось.

– Что ему нравилось?

– Ну, ковыряться в своей душе. Постоянно заниматься собой и своими мелкими болячками, – улыбаясь, ответила женщина, и в этот раз ее презрение было уже явным.

Наступила короткая пауза.

– О’кей, – наконец произнесла Мона. – Мне сказали, что вы вчера обратились в комиссию по расследованию убийств.

– Да, правильно. Я говорила с одним господином…

– Фишером, – недовольно подсказал Фишер, явно оскорбленный тем, что она не запомнила его фамилию.

– Правильно, – сказала женщина, игнорируя недружелюбный тон Фишера. – Так вот, я говорила с господином Фишером и сказала ему, что я нашла своего мужа мертвым в этом пансионате.

– Вы нашли своего мужа мертвым и сразу же…

– Конечно же, нет, – перебила ее женщина, в этот раз в ее голосе звучало явное нетерпение. – Вы же сами знаете, как это бывает. Я имею в виду, что, конечно, это было ужасно. Сначала мне пришлось поставить в известность хозяина пансионата, затем он позвонил в полицию, а потом приехали эти люди из…

– Из отдела по расследованию причин смерти, – помогла ей Мона.

– Да, и мне пришлось выйти из комнаты и пойти в пустое соседнее помещение, просидеть там несколько часов на кровати, пока наконец не пришел один из этих людей и не ткнул мне под нос эти статьи, спрашивая, знаю ли я, зачем мой муж вырезал эти статьи. А потом я сказала ему, что он уже давно не мой муж, и…

Клаудиа Джианфранко замолчала. Ее глаза были сухими, но рука, державшая почти до конца выкуренную сигарету, дрожала.

– Не торопитесь, – мягко сказала Мона.

Поскольку она сидела рядом с коллегами, то не могла видеть лиц Фишера и Бергхаммера, но оба сидели тихо, как мыши, что, вообще-то, для них было не очень характерно, особенно для Фишера. Поэтому Моне было очень приятно видеть такое поведение коллег.

Женщина глубоко затянулась и погасила сигарету о пепельницу. Ее движения снова стали спокойными и уверенными.

– Извините, – произнесла она.

– Ничего, – сказала Мона. – Вы ведь попали в исключительную ситуацию. Вам не нужно стараться держать себя в руках. Просто сложилось так, что нам все же необходимо получить от вас кое-какую информацию.

– Да, конечно. Поэтому я здесь.

– Ничего, если мы продолжим?

– Мне уже лучше. Спрашивайте, пожалуйста. Паоло позвонил мне. Он был в отчаянии и просил меня приехать. Он не сказал, зачем, но я подумала, что мне следует это сделать. Он заявил, что я перед ним в долгу.

– О’кей. Наш коллега из отдела расследования сказал вам, чтобы вы обратились к нам?

– Да.

– Из-за статьи об убийстве Самуэля Плессена и Сони Мартинес, которая была у вашего мужа?

– Да. Паоло, мой бывший муж, вырезал из газеты эту статью. И еще несколько других на эту же тему.

– Когда вы видели вашего бывшего мужа в последний раз?

– Вы имеете в виду до позавчерашнего дня? Это было приблизительно… точно не помню, где-то с месяц назад. Он приехал в Цюрих вскоре после семинара у этого Плессена.

– И как прошла ваша последняя встреча?

– Он позвонил мне. Было уже довольно поздно, наверное, полдвенадцатого или двенадцать. Я уже лежала в постели. Зазвонил телефон, я взяла трубку, а он… Я услышала, как он плачет. Он рыдал так, что сначала даже не мог говорить.

– Это было сразу после семинара?

– Да. Он вернулся в Цюрих поездом и позвонил мне прямо с вокзала.

– И что он сказал?

– Он сказал, что не может сейчас возвращаться в пустую квартиру, что он просто этого не выдержит, и попросил разрешения, в порядке исключения, переночевать у меня. Я, конечно, была далеко не в восторге, но согласилась. Через четверть часа он уже стоял перед дверью, и я его еле узнала.

– Почему? – спросила Мона. – Что с ним случилось?

Клаудиа Джианфранко закурила еще одну сигарету и втянула дым, словно он давал ей живительную силу. Ее лицо стало бледнее, но она все еще держалась очень хорошо.

– У него на лице была трехдневная щетина, щеки запали, словно он за последние три-четыре дня ничего не ел. А глаза… Не знаю… они были такими затравленными, такими испуганными.

– Вы до этого знали, какого рода семинар он посещает? Господин Джианфранко говорил с вами об этом?

– Да, мне кажется, да. Немного. Он сказал, что речь идет о его семье. Какие-то структуры. Как я уже сказала, меня в то время это не интересовало. Я всегда считала, что эти люди делали его лишь еще слабее, а он и без того был очень слабым. Я…

– Итак, – прервала ее Мона, чтобы ускорить процесс, – когда он приехал к вам ночью, что он рассказывал о семинаре? Что там, по его мнению, происходило?

– Ну, там было приблизительно человек двадцать, мужчины и женщины, и…

– Извините, я не это имела в виду. Мне кажется, что сам ход семинара интереса не представляет. Я имела в виду, что там происходило с Паоло Джианфранко? Какие, по мнению Плессена, у него были проблемы? Что получилось в результате?

Женщина помолчала несколько секунд. На улице к шуму моторов и скрежету трамвая добавился новый звук – шипение автомобильных шин, катящихся по мокрому асфальту. Дождь, поначалу теплый, за последние часы превратился в ледяной, температура упала не меньше чем на пятнадцать градусов, и июльская жара неожиданно превратилась в стылую октябрьскую непогоду. Лишь в плохо проветриваемых кабинетах еще задержались остатки тепла. Мона с шести утра была на ногах и примчалась в отдел прямо из аэропорта. Перед тем как сесть в вертолет, она позвонила Антону и он взял с нее обещание, что она будет дома не позже девяти вечера. Дела у Лукаса шли хорошо, он написал классную работу по математике на тройку с плюсом – это было просто сенсацией. Антон позвал Лукаса к телефону, чтобы Мона могла поздравить его, и она щедро похвалила сына и пообещала, что они сегодня вечером поужинают в «Макдональдсе». В ответ прозвучал радостный вопль. Антон заявил, что присоединится к ним, и это понравилось Лукасу еще больше. Он любил, когда они были втроем, «как настоящая семья». Антону следовало отдать должное: при всех его явных недостатках не могло быть лучшего отца и «домохозяина», чем он.

Мона подавила зевок. Клаудиа Джианфранко спросила:

– Я должна об этом рассказывать? Я имею в виду, что это настолько личное… Я даже не знаю, одобрит ли его семья…

– К сожалению, это сейчас не имеет значения. Произошло убийство, значит, личного больше не существует.

Бергхаммер или Фишер уже говорили ей, наверное, об этом. Или они вообще не задавали соответствующих вопросов? Мона даже не успела прочитать протокол предыдущего допроса, Бергхаммер только коротко проинформировал ее о самых важных результатах. Мона повторила свой вопрос:

– Что рассказал господин Джианфранко о семинаре?

Клаудиа Джианфранко глубоко вздохнула и обхватила себя руками, словно ей стало холодно. Такой поворот в беседе ей был, очевидно, неприятен, что Мона посчитала хорошим признаком. Свидетели, которые слишком поспешно и слишком подробно углублялись в детали, были склонны заменять факты своими выдумками. В принципе, действовало железное правило: чем глаже лился рассказ, чем точнее состыковывались отдельные детали, чем правдивее выглядела история, тем настороженнее следовало к этому относиться. Хорошие рассказчики всегда оказывались очень способными выдумщиками.

– Ну хорошо, – сказала женщина. – В принципе, можно опустить некоторые подробности. Паоло был наркозависимым. Героин. Уже давно, как минимум, года два. Это началось, когда он как врач стал участвовать в программе, которая предусматривала обеспечение самых тяжелых наркоманов героином, чтобы им не приходилось добывать его на улицах, заражая других СПИДом.

– Когда он сам начал принимать наркотики?

– Где-то через полгода после того, как начал работать в программе. Для себя он обосновывал это тем, что ему, мол, хочется знать, что чувствуют его пациенты. Он принял героин раз, затем еще раз… Сначала из интереса. Затем стал принимать его каждый раз, когда хотел чувствовать себя лучше или когда дела шли неважно.

– Какие дела?

– Например, наша семейная жизнь.

В глазах Клаудии Джианфранко появилось выражение безысходности и, возможно, чувства вины.

– Ваша семейная жизнь складывалась не очень удачно, и поэтому ваш муж утешал себя наркотиками, – сказала Мона подчеркнуто деловым тоном.

Она не хотела проявлять свои чувства, по крайней мере, сейчас. Иногда эмоции оказывались полезными, но зачастую они способствовали искажению фактов и наводили на ложный след.

– Да. Приблизительно так и было. Тогда, конечно, я ничего об этом не знала. Потом я нашла героин в его тумбочке в спальне.

– Ладно, ваш муж был наркозависимым, ваш брак – неудачным, вы развелись. Но какое отношение к этому имела семья господина Джианфранко?

– Я, собственно, тоже думала, что никакого. Я ведь даже не поняла смысла этой психотерапии. Но Паоло, с подачи этого психотерапевта, считал, что семья формирует определенный тип поведения. Паоло был первенцем в семье, как и его отец и дед со стороны отца. Все эти мужчины стали заложниками успеха. Они во что бы то ни стало должны были совершить нечто выдающееся, потому что когда-то какой-то предок что-то такое совершил. И все они не смогли выполнить это культивируемое требование, очевидно, их считали неудачниками. Дед покончил жизнь самоубийством, отец Паоло стал алкоголиком и умер от цирроза печени, и Паоло ждало то же самое. Он так это представлял. На семинаре он осознал, что он приговорен к смерти.

– Ну да, – по интонации Моны можно было предположить, что ей мало что понятно. – И что ему посоветовал Плессен?

– Очень простую вещь. Он посоветовал ему отказаться от определенной ему задачи, – ответила Клаудиа Джианфранко. – Если я правильно поняла, он провел с ним какой-то ритуал. В любом случае, речь шла об отказе от предназначения, чтобы в результате избавить его от «давления успеха».

– Но это вполне разумно.

– Да, но ритуал не… Я даже не знаю, наверное, что-то не сработало.

– Вообще?

– Мне кажется, что во время семинара все было в порядке. Там Паоло чувствовал себя хорошо, он как бы освободился и был безумно благодарен Плессену. Но потом у него появились страхи, настоящие приступы панического страха. Обычно это случалось по вечерам, когда он был один в своем гостиничном номере.

– Почему?

– Он не мог объяснить мне этого. Страх инфаркта у него проявлялся лишь на физическом уровне: внезапно выступал пот, появлялось страшное удушье. И кроме того, его преследовала идея-фикс: что он умрет от своей наркозависимости или от своей никчемности, как его отец и дед. Когда Паоло сказал об этом Плессену, тот повторил ритуал на следующий день, то есть на третий день семинара. Но после этого ночью состояние Паоло снова ухудшилось, и на следующий день он решил прервать семинар.

– И после этого приехал к вам.

– Да, он сел в поезд, оставив свою машину на стоянке, потому что думал, что не сможет вести ее в таком состоянии. Всю ночь он был у меня, он не мог спать один, опасаясь, что с ним может что-то случиться. Он был совершенно подавлен. Я боялась за него, но мне не хотелось, чтобы он постоянно оставался со мной.

– И вы на следующий день отправили его домой.

– Да. Я не хотела вообще оставаться с ним. Я… Мы же были уже разведены. Он изменяя мне, я изменяла ему, мы ссорились, и однажды наша любовь умерла. Я хотела начать новую жизнь, без него. У меня уже был другой мужчина, я снова чувствовала себя хорошо. В конце концов, я же не нянька для больных!

– Да, действительно, – сказала Мона мягко.

– Я же не могу всю свою жизнь ухаживать за ним! – это прозвучало как крик души.

– Нет, – успокоила ее Мона. – Этого никто не может от вас потребовать.

И все-таки женщина начала плакать. Мона зажгла сигарету, нагнулась к ней и вставила сигарету ей в губы. Женщина улыбнулась сквозь слезы и сделала затяжку.

– Извините, – сказала она во второй раз.

– Может быть, сделаем перерыв? – спросила Мона.

– Нет. Уже ничего, – Клаудиа Джианфранко вытащила носовой платок из сумочки, вытерла слезы и высморкалась.

У нее под глазами слегка размазалась тушь для ресниц, но никто из присутствующих не указал ей на это.

– Что произошло потом? – спросила Мона. – Я имею в виду, вы еще говорили с ним по телефону, связывались по электронной почте или как-то еще?

– Да, мы часто созванивались. Он… он рассказал мне, что хочет, чтобы Плессен повторил этот ритуал с ним. Это была его очередная идея-фикс. Но Плессен…

– Что Плессен? – Мона насторожилась.

– У него, наверно, для Паоло не оказалось места на семинаре. Ну я могу понять это, у него все расписано, а тут еще состоялась телевизионная передача, после которой его терапия стала широко известна у вас.

– Да, – Мона снова вспомнила передачу, невозмутимый вид Плессена и суетливого ведущего с его неловким бормотаньем.

И вдруг, словно в ее голове открылась дверь, она вспомнила кое-что еще.

Восторженная публика. Поворот камеры, восторженные лица публики. Ее что-то смутило в этом, и она тогда подумала: «А может, это не обычная публика? Может, Плессен приказал своему фан-клубу явиться в студию?»

– Таким образом, Плессен мог записать Паоло лишь на осень.

– М-да-а, – Мона размышляла о своем.

– И Паоло ужасно расстроился по этому поводу.

– Да, я могу это понять. Вспомните поточнее, что он сказал?

– Что считает это свинством. Что нельзя так обращаться с людьми. И тому подобное.

– Был ли он склонен к насилию?

– Нет. Вообще-то, нет.

– Высказывал ли он какие-либо угрозы в адрес Плессена?

– Угрозы? Нет, этого не было. Но он был просто одержим этим человеком.

Он точно звонил ему два или три раза, упрашивая Плессена включить его в группу раньше. Но ничего не получилось.

– Это было типично для него? Я имею в виду то, что он не смирился с отказом? Он часто так реагировал на «нет»?

Женщина задумалась. Затем сказала:

– Он мог быть очень настойчивым. А с отказами вообще не умел смиряться.

– Проявлял ли он когда-либо агрессивность?

– Да. Он мог… Он иногда бывал коварным и склонным к интригам.

– Может быть, он уже проявлял насилие? Я имею в виду – физическое?

Клаудиа Джианфранко опустила голову. Бергхаммер дернулся, и Мона скорее почувствовала, чем увидела это движение.

– Фрау Джианфранко!.. – настаивала Мона.

– Да… Я вчера уже вашим коллегам…

– Расскажите об этом еще раз.

Из уст Клаудии Джианфранко вырвался такой звук, будто она пыталась выдохнуть весь воздух, собравшийся в легких.

– О’кей, – сказала она, словно человек, не имеющий больше сил сопротивляться. – Он бил меня несколько раз. Не часто – раза два или три.

Бергхаммер и Фишер чуть ли не вскочили на ноги. Мона все же посмотрела на своих коллег – сначала налево, на Фишера, затем направо, на Бергхаммера. Лица обоих были непроницаемы, но, глядя на их напряженные позы, Мона поняла: вчера женщина им этого не рассказывала. Мона почувствовала легкий триумф, у Бергхаммера ее акции ощутимо поднялись, хотя такое заявление, как бы оно заманчиво ни звучало, все же ничего не доказывало. Абсолютно ничего, за малым исключением: Паоло Джианфранко вполне мог применить силу.

– Извините, что спрашиваю об этом, – сказала Мона. – Но как он вас бил? Как это происходило?

– Один раз дал пощечину. Один раз швырнул меня на стенку. Я, знаете, сама довольно сильная. Но мужчины всегда сильнее. Всегда.

– Да, я знаю.

– Это унизительный опыт.

– Знаю.

Обе женщины замолчали, словно кроме них в комнате никого не было. Наконец Мона спросила:

– Может, хотите что-нибудь выпить или съесть? Освежиться?

– Нет.

– Может, вы… – это был просто инстинкт, не более того, – хотите сказать что-то? То, о чем здесь не говорилось?

Тихий вздох. Затем:

– Да… вот…

– Да?

– Раз я уже начала об этом… Я просто вчера не успела сказать.

Клаудиа Джианфранко виновато посмотрела на Фишера и Бергхаммера.

– Так о чем же?

– Я… я не знаю, действительно ли Плессен – только жертва.

– Что вы хотите этим сказать?

– Он… Когда Паоло было плохо, я поискала немного в Интернете. Я нашла фрагменты его выступления на телевидении. Мне кажется, что он – весьма сомнительная личность сочень подозрительными намерениями.

– Насколько подозрительными? – спросила Мона.

Она понимала, что они упустили именно это: не пытались разобраться в теориях, являвшихся базовыми в работе Плессена. Когда Мона допрашивала Плессена, он рассказал лишь в общих чертах о теоретических основах, а этого оказалось явно недостаточно. «Было слишком мало времени» – это не аргумент. У них было слишком мало желания углубляться в незнакомые материи, читать толстые, трудные книги, поэтому они поняли лишь долю того, что должны были понять, – это было вернее.

Из-за надвигающейся грозы в кабинете стало темно, и Фишер поднялся, чтобы включить свет.

– Так насколько? – повторила Мона вопрос, видя, что Клаудиа Джианфранко явно подбирает нужные слова.

– Вы знаете случай с женщиной, больной раком, которую Плессен пытался избавить от всяческих надежд, потому что якобы только ее смерть могла спасти семью?

– Нет, – сказала Мона и тут же вспомнила Соню Мартинес.

Похоже на ее случай.

– Смерть – это что-то прекрасное. Примите неизбежное.

– Это Плессен так сказал?

– Да. Вы должны знать, что в Швейцарии о Плессене узнали раньше, чем здесь. Кроме групповых, там он проводил и публичные семинары. Я присутствовала на одном из них в Цюрихе, в качестве зрителя. Женщина плакала. Она надеялась выжить, а ей говорили: умри, ты тут только мешаешь.

– Неужели Плессен действительно так сказал?

– Никто же его за язык не тянул! И так все было понятно!

– Что вы еще раскопали?

– Теории, которые он считает верными, крайне консервативны. Чти родителей своих, независимо от того, как они относились к тебе, потому что они являются частью Великого Целого, – так звучит одна их них. Другая: мужчинам в возрасте нельзя жениться на молодых женщинах, как и женщинам постарше нельзя выходить замуж за молодых мужчин. И еще: мужчинам нельзя переселяться туда, где живут родители жены, зато наоборот – можно.

– Почему?

– Потому что это якобы нарушает природную семейную динамику. Кто-то возразил, и он крикнул в публику: «А как было с принцессой Анной и ее мужьями, из которых не удержался ни один?» Все рассмеялись, забыв при этом, что, согласно его теории, у принцессы Дианы и Чарльза все должно было быть хорошо. Но этот брак тоже ведь не сложился.

– Э-э… нет, не сложился.

– К тому же, его всегда окружают эти люди. Они вроде как… апостолы. Например, в серьезных газетах публиковались статьи про него, подготовленные и написанные его людьми. А ведь редакторы этого даже не заметили!

– Да уж, – Мона снова вспомнила телепередачу с участием Плессена и удачно задействованными клакерами[26]26
  Claqueur (фр.) – лицо, оплачиваемое или специально приглашаемое для аплодирования и скандирования с целью поддержки (или провала) определенного номера, выступления или выступающего.


[Закрыть] (или она это только сейчас вообразила?).

– Я могу вам дать эти материалы.

– Да. Спасибо.

– Я ненавижу этого человека, – сказала Клаудиа Джианфранко. – Я бы сделала все, чтобы…

– Фрау Джианфранко!

– Паоло – его жертва. Я в этом абсолютно убеждена.

– Вы могли бы подумать, что Паоло… вы могли бы подумать, что он способен на убийство?

– Я думала об этом всю ночь. Еще вчера я бы сказала – нет, никогда в жизни. Никогда.

– А теперь? – спросила Мона.

– Он очень сильно изменился за последние недели… Я просто не знаю.

– Как вы думаете, что с ним случилось?

– Я думаю – я уверена, что он стал жертвой «промывания мозгов».

«Может быть, – подумала Мона, – но это еще не делает его убийцей».

– Знаете, – сказала Клаудиа Джианфранко – ее голос зазвучал громче, она начала говорить быстрее, и теперь стало понятно, что она много и упорно занималась этой темой, – люди приходят к Плессену или к кому-то другому, занимающемуся, как и он, семейными историями. У них нет ничего, кроме пары кусочков мозаики. Их можно дополнить чем хочешь: никто не знает всей правды, потому что у нее столько индивидуальных граней, что можно сойти с ума уже в процессе поиска! А затем эти бедняги ждут, что кто-то снова склеит куски этой неполной мозаики и заполнит пустые места новыми знаниями для создания цельной картины законченной истории. И вдруг эти люди начинают видеть свою жизнь как драму – с завязкой, кульминацией и концом. Сейчас мне понятно, что многие этого хотят. Это делает их кем-то. Личностью с индивидуальной историей. Я это понимаю.

– Фрау Джианфранко…

– Они хотят этого, они нуждаются в этом, чтобы чувствовать себя полноценными. Вы понимаете, что я имею в виду? Но в конечном итоге все это – иллюзия. Мы никогда не узнаем всей правды, а создадим лишь свою индивидуальную версию правды. И некоторые дорого платят за эту иллюзию.

– Вы имеете в виду вашего бывшего мужа.

– Да. Паоло не следовало идти туда.

– Вы основательно этим занимались.

– Да, пару недель. Затем я оставила это занятие. Я пыталась вытащить Паоло оттуда, но он не захотел уйти. Наоборот…

– Понятно.

– Можно делать, что хочешь. Люди не меняются. Если у человека есть идея-фикс, то его переубедить невозможно.

– Конечно, это действительно так. Фрау Джианфранко…

– Да?

– Спасибо, вы нам так помогли!

Женщина посмотрела на Мону. Ее большие глаза наполнились слезами. Мона не могла поступить иначе: она протянула свою руку через стол и взяла Клаудиу Джианфранко за руку:

– Вам столько пришлось пережить, – сказала она. – Может, мы могли бы сделать для вас что-нибудь?

Клаудиа Джианфранко вытянула свою руку из руки Моны. Она, казалось, проснулась и в одно мгновение снова стала волевой, уверенной в себе женщиной, какой привыкла быть на людях, даже если в душе ей и хотелось иногда быть слабой и беззащитной. Но это навсегда останется для нее несбыточной мечтой, потому что она относилась к тому типу женщин, которым казалось, что быть слабыми нельзя. Они постоянно пытались со всем справиться самостоятельно. И поэтому снова и снова встречали таких мужчин, как ее бывший муж, чью жизнь ей пришлось брать в свои руки, который даже после развода продолжал держаться за женскую юбку.

Какая же семья была у нее самой? Какое «предназначение» сделало ее жизнь столь трудной?

Вопросы, на которые не было ответа. А сам допрос дал что-нибудь?

Мона сомневалась в этом.

Клаудиа Джианфранко поднялась со стула и с некоторой торжественностью пожала всем троим руки. Фишер и Бергхаммер даже встали. Насколько Мона заметила краем глаза, у них были довольно смущенные лица. Они молча смотрели, как она, выпрямившись, уверенной походкой вышла из кабинета и тихо закрыла за собой дверь.