Текст книги "Тогда ты молчал"

Автор книги: Криста фон Бернут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)

2

Понедельник, 21.07, 11 часов 13 минут

– Что сказал Ганс? – спросил Бауэр, когда они сидели в машине Моны и ехали из города в северном направлении.

– Ничего важного, – отмахнулась от него Мона.

– Однако выглядело это совсем не так…

– Патрик! Это не твое дело!

Короткая пауза. Казалось, Патрик о чем-то размышлял. Дай Бог, чтобы о расследовании, а не о словах Фишера, потому что об этом Моне как раз и не хотелось говорить. Ни с ним, ни с кем-либо другим. Фишер – это проблема, которую она должна решить сама.

– Ганс удивляется тебе. Он не может этого выдержать, – вдруг сказал Бауэр.

Мона оторопело посмотрела на него. Бауэр согнулся в кресле пассажира, словно хотел спрятаться от нее.

– Что ты имеешь в виду? – в конце концов спросила Мона и направила взгляд снова на дорогу.

Бауэр ничего не ответил. Возможно, из страха, что и так зашел слишком далеко. Мона нервно прикрыла глаза.

– Патрик! Я хочу знать, что ты имеешь в виду. Тебе не нужно бояться. Разговор останется между нами.

– О’кей.

– Ну давай.

– Ганс… – Патрик запнулся и попытался начать фразу еще раз. – Он бы все делал не так, как ты. Но успех на твоей стороне. И он не понимает, почему. И потом… В общем…

– Ну?

Они свернули на автобан. Мона прибавила газу и закрыла боковое окно со своей стороны. Солнце теперь светило им в спину, и температура в машине стала более приятной.

– Ты ему очень четко показываешь, что не ценишь его. Любого другого ты хвалишь больше, чем его. Даже меня, – добавил Патрик, не замечая, какое жалкое место он сам отвел себе этим заявлением.

– Правда? – удивленно спросила Мона.

Это было правдой, она редко отзывалась о работе Фишера, даже тогда, когда он показывал хорошие результаты. Никто не любит хвалить человека, который открыто ведет себя довольно строптиво. Строптиво… Она невольно вспомнила Плессена и его теорию. Возможно, их отдел и, вообще, каждая фирма, каждое бюро – что-то вроде семьи, по крайней мере, по своей структуре. Возможно, в семье каждому отводится своя роль. «Если бы это было так, – внезапно подумала Мона, – то я была бы матерью! Матерью, от которой ждут, что она станет воспитывать своих детей».

Возможно, некоторые из ее проблем с Фишером возникали оттого, что она в его присутствии вела себя, скорее, как старшая сестра, в то время как Бергхаммер… Да, он однозначно был олицетворением отца. Все равнялись на него, все доверяли ему. Возможно, Моне как раз следовало выбрать себе правильную роль, чтобы ее слова имели вес.

– Странно, – сказала она больше себе, чем кому-то другому, – чего только не придумаешь, когда…

Бауэр посмотрел на нее так, словно до него ничего не дошло.

– Ничего, ладно, – произнесла Мона.

Ее мобильный телефон зазвонил, и она переключила его на автомобильный динамик.

– Да? – сказала она.

Из динамика послышался слегка искаженный голос Давида Герулайтиса:

– Я только хотел сказать, что все получилось. С завтрашнего дня я участвую в семинаре.

– Супер! Я имею в виду – хорошо, что вам так быстро удалось устроиться на курсы. Прекрасно!

– Плессен, вообще-то, хотел отменить семинар. Было очень много отказов из-за истории с его сыном, и теперь людей будет совсем мало – всего семь человек, включая меня. Обычно, говорит Плессен, у него бывает от двадцати до тридцати участников. Но я убедил его, что семинар все же стоит провести.

– Хорошо, – проговорила Мона, – это действительно хорошо. Позвоните мне не позже завтрашнего вечера.

– О’кей. До завтра.

Герулайтиса она могла хвалить, а Фишера – нет. Возможно, все-таки дело было не только в нем.

– Кто это был? – спросил Бауэр.

– Ничего важного.

Герулайтис был ее человеком, Бауэра это не касалось.

Мона размышляла дальше. Возможно, Фишер напоминал ей кого-то, чье имя начиналось на «А» и заканчивалось на «н», кто тоже не придерживался никаких правил. Может быть, она завидовала им иногда. Возможно, поэтому она не могла избавиться от него. Возможно, любовь, хоть и не в полной мере, но все же не что иное, как зависть к вещам или качествам, которых не хватает тебе самому.

Мона включила радио и сделала музыку поп-радиостанции погромче, не обращая внимания на Бауэра. Сейчас у нее не было желания с кем-либо разговаривать. Ей нужно было думать, а в машине под громкую музыку это получалось лучше всего.

3

Понедельник, 21.07, 12 часов 10 минут

Районная психиатрическая клиника в Лемберге состояла из нескольких приземистых домов, построенных еще в семидесятые годы. Даже при ярком полуденном свете они производили мрачное впечатление.

– Как же тут можно выздороветь? – спросил Бауэр, когда они вдвоем с Моной сидели, ожидая директора, в похожей на ящик комнате с полом, покрытым серым линолеумом, и выцветшими стенами.

Мона ничего не сказала в ответ. Она думала о матери, доживающей свои годы в подобном заведении. На нее махнули рукой, как на «устойчивую к лечению», и навсегда успокоили с помощью лекарств. Одинокий солнечный луч проник в комнату, и Мона, погруженная в свои мысли, смотрела на танцующие в воздухе пылинки, ставшие видимыми в его свете. «Здесь, наверное, происходит много такого, чего мы обычно даже не замечаем», – подумала она.

В комнату вошел директор, высокий худой мужчина с коротко остриженными седыми волосами стального оттенка. По его растерянному взгляду Мона поняла, что это, наверное, не тот врач, с которым она разговаривала в субботу по телефону. Он нервничал, в то же время вид у него был отсутствующий. Они представились, и директор сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Чудесно, прекрасно, ну что ж, займемся.

Он уселся за письменный стол и позвонил кому-то, кого назвал Альфонсом:

– Альфонс, тут приехали полицейские по поводу Фрица Лахенмайера. Ты можешь прийти сюда?

Когда он закончил разговор, воцарилось неловкое молчание. Все сидели и ждали Альфонса, кто бы он там ни был. Директор, судя по всему, не был любителем поговорить, и его не мучило любопытство: зачем, собственно, двое полицейских проделали полуторачасовой путь, чтобы поговорить с одним из его пациентов? Вместо этого он смотрел перед собой и вертел в худых, покрытых старческими пятнами пальцах шариковую ручку, на его лице застыло жуткое выражение. Бауэр и Мона посмотрели друг на друга.

– Кто такой Альфонс? – в конце концов спросила Мона.

– Доктор Баум, лечащий врач Фрица Лахенманера. Вы же с ним вчера говорили по телефону! – неприязненно сказал директор, словно удивляясь их непонятливости.

– Да, все верно, – подтвердила Мона, – но он не назвал своего имени. Поэтому я и спросила.

Директор ничего на это не ответил. Он вполне соответствовал этому заведению.

– Как давно господин Лахенмайер находится у вас? – Мона сделала еще одну попытку поговорить.

Директор, явно захваченный врасплох ее вопросом, какое-то время беспомощно смотрел на нее. Затем он поднялся и подошел к шкафу с документами. Покопавшись в них, он выудил коричневую папку и положил ее на стол перед Моной.

– Я предполагаю, что вы хотите забрать ее с собой.

– Да, – сказала Мона, удивленная, что это получилось быстро и без проблем.

Папка была довольно толстой. Мона раскрыла ее и вытащила первую страницу из большой пачки отдельных листов. Ей был знаком этот лист еще по болезни матери – это был формуляр, заполняемый при доставке больного в лечебницу. Судя по нему, Лахенмайер находился в клинике уже без малого три месяца. Она пробежала глазами формуляр: «Пациент считает, что его умерший дед снова ожил и преследует его, чтобы отравить.

Пациент приходит в состояние крайнего возбуждения, когда перед ним ставят стакан с водой, потому что он верит, что в этой воде находится дух его деда».

– Как у него дела сейчас? – задала вопрос Мона.

– Об этом вы сможете спросить доктора Баума. Он – лечащий…

– Да, я уже это поняла. Но начальник здесь вы. В конце концов, вы тоже должны располагать такой информацией. И времени у нас – не целый день. Итак, как он себя чувствует сейчас?

Директор опустил глаза.

– Есть определенный прогресс, – наконец сказал он.

В этот момент в кабинет зашел мужчина, выглядевший слишком молодо для врача, но он представился как доктор Баум. Мона облегченно вздохнула.

4

Понедельник, 21.07, 12 часов 33 минуты

Доктор Баум провел их в свой кабинет, который был еще меньше и темнее, чем у его шефа, к тому же здесь было душно. На окне стояла пара комнатных растений в горшках. На одном из них красовались ярко-розовые цветы, похожие на цветы олеандра.

– Итак, – сказал он, открыв окно и подождав, пока Мона с Бауэром уселись. – Что вы хотели бы узнать, пока мы не привели пациента?

– В каком он состоянии сейчас? – спросила Мона. – Он…

– Можно ли с ним говорить? Да, правда, смотря как… Мы его уже подробно расспрашивали о семинаре у этого…

– Плессена. Фабиана Плессена.

– Да, правильно. Мы, естественно, спрашивали Фрица об этом. Вы найдете обобщенные протокольные записи бесед с ним в его истории болезни. Но по этой теме там не слишком много информации. Я думаю, травматичным для него был не сам семинар, а то, что он вызвал в нем. Очевидно, там шла речь о его дедушке…

– …которого он боится?

Доктор Баум передернул плечами. У него было открытое приветливое лицо и очень молодые глаза.

– С тех пор, по утверждению его жены, у Фрица внезапно возник параноидный бред, что его дед прямо из могилы хочет с ним что-то сделать. Жена говорит, что до семинара он был относительно нормальным человеком. Очень осторожным, иногда даже слишком. Но все же более-менее нормальным.

– И вы этому верите?

– Да, а почему бы нет? Фрицу сорок три года. Бывает такое, что у душевно здорового человека случается как бы сбой. Как гром с ясного неба. Не то чтобы часто, но такое все же бывает. Но, как правило, подобные приступы длятся недолго. Фриц уже три месяца настаивает на том, что к нему приходит его дед и угрожает ему.

– Вы думаете, что с ним и раньше такое было? Он и раньше был болен?

– Необязательно. Видите ли, некоторые виды психотерапии подходят не всем людям. Многие психотерапевты, ну… как бы это сказать… утверждают, что когда человек больше узнает о себе и своей семье, то это становится как бы освобождением для него. Но для некоторых пациентов такая нервная нагрузка может оказаться просто не по силам, особенно если после терапии рядом не будет человека, который смог бы его понять. Насколько я знаю концепцию Плессена, он не проводит последующей индивидуальной терапии. Его клиенты после этого оказываются предоставленными сами себе. Я считаю, что это опасно.

– Понятно, – сказала Мона. – Мы можем поговорить с пациентом?

Доктор Баум встал.

– Конечно, я сейчас распоряжусь, чтобы его привели. Вы хотите что-нибудь выпить? Кофе, чай, вода?

– Вода, – в один голос произнесли Мона и Бауэр.

– И чем холоднее, тем лучше, – добавила Мона.

5

Понедельник, 21.07, 12 часов 26 минут

Фриц Лахенмайер оказался человеком среднего роста, полным, с толстым, оплывшим, очевидно, от лекарств лицом. Едва успев сесть на стул, он неловким, но казавшимся обычным движением залез в карман халата доктора Баума и вытащил оттуда зеленую одноразовую зажигалку. Он зажег свою сигарету и протянул пачку Моне и Бауэру. Мона взяла сигарету, и Лахенмайер дал ей прикурить. Ей пришлось взять его за руку, потому что она дрожала так, что он не мог ровно держать зажигалку (ее мать тоже очень много курила, когда была более-менее в сознании, и у нее тоже постоянно тряслись руки из-за медикаментов).

Лахенмайер с благодарностью посмотрел на нее. Она заметила брошенный на нее задумчивый взгляд доктора Баума и сразу же отвернулась.

– Вы знаете, кто мы? – спросила она Лахенмайера.

– Полиция, – сразу же сказал Лахенмайер.

У него был глубокий гортанный голос и очень нечеткое произношение. Он начал слегка раскачиваться из стороны в сторону. Мона поняла, что нужно торопиться. Он не в состоянии сосредоточиться надолго.

– Вы можете вспомнить Фабиана Плессена?

Раскачивание усилилось. Но все же он ответил:

– Да.

– Каким было лечение? Вы хорошо восприняли его?

– Да.

– Как хорошо? Что делал герр Плессен?

Возникла пауза. Лахенмайер перестал раскачиваться и, казалось, напряженно к чему-то прислушивался.

– Он всегда прав, – наконец сказал он. – Возражения бесполезны.

Последние слова прозвучали почти с иронией, словно он хотел кого-то передразнить.

– Кто это сказал? – вмешался Бауэр.

Лахенмайер непонимающе уставился на него.

– «Возражения бесполезны», – процитировал его Бауэр. – Это Плессен сказал вам или кому-то другому?

– Не сказал. Сделал. Говорил до тех пор, пока не начнешь ему верить во всем. Потом невозможно было от этого избавиться. Из головы. Потому что это внутри.

– Что внутри вашей головы? – осторожно спросила Мона.

Лахенмайер поднял руки и приложил их к ушам. И снова стал раскачиваться.

Взад-вперед, взад-вперед.

– Герр Лахенмайер? Что у вас в голове?

– Мой дед. Он опять живой. Фабиан оживил его. А теперь он не хочет возвращаться назад в могилу. Оно и понятно.

Лахенмайер начал судорожно хихикать.

– Он пугает меня, – вдруг сказал он.

– Кто? Дед?

– Да. И все остальные. Там их много.

– Много? Кто бы это мог быть?

– Товарищи. Крепкие ребята. Шутить не любят.

– Какие еще товарищи? – спросила Мона и в тот же миг у нее промелькнула догадка.

Она прикинула в уме – время совпадало. Взгляд Лахенмайера блуждал по комнате, он начал делать судорожные вдохи-выдохи, на его верхней губе появились капельки пота. Доктор Баум успокаивающе легонько сжал его руку, но не вмешивался.

– Товарищи вашего деда, – настойчиво сказала Мона, – они что, служили в СС?

– Нет!

– СА? Гестапо?

– Нет! Нет!

Но Лахенмайера, казалось, уже невозможно было унять. Он начал стонать, протяжно, хрипло и отчаянно. Мона посмотрела на доктора Баума, который, обняв своего пациента, баюкал этого крупного мужчину, словно малого ребенка.

– Фабиан Плессен, – сказала Мона, полная решимости вытащить из этого человека максимум информации, пока он окончательно не погрузился в свой бредовый мир.

– Я его ненавижу! – слова были произнесены нечетко, но достаточно понятно.

– Кого вы ненавидите? Фабиана Плессена?

Мона нагнулась вперед, пытаясь поймать ускользающий взгляд больного. Лахенмайер смотрел в потолок и казалось, что он пытается разглядеть там какой-то узор.

– Я был счастливым человеком, пока Фабиан не раскопал могилу у меня в голове, – наконец сказал он.

– Вы боитесь Фабиана?

– Его друзей.

– Друзей? Кто они такие?

И в тот же миг Мона вспомнила пятерых человек, находившихся в доме, когда она и Бауэр допрашивали Плессенов.

– У Плессена есть друзья. Они звонят и ругают меня.

– Как? Что они говорят, когда ругаются?

– Они не хотят никакой критики.

И это была, очевидно, его последняя связная фраза на сегодня.

– Никакой критики? Вы критиковали Фабиана?

Испуганный взгляд снизу вверх:

– Нет!

– Но его друзья звонили вам?

– Нет! Нет! Нет!

Мона попыталась зайти с другой стороны:

– Если вы были счастливы, пока не попали на консультацию к Плессену, то зачем вы туда пошли? Зачем вы участвовали в его семинарах?

Лахенмайер начал плакать – тихо, почти беззвучно. Он не ответил ни на этот, ни на последующие вопросы. Через несколько минут безуспешных попыток они оставили его в покое. Доктор Баум подал знак санитару, молча ожидавшему у двери. Лахенмайер все еще плакал, когда санитар осторожно помог ему встать со стула и бережно вывел из комнаты. Моне тоже хотелось сразу же попрощаться и уйти. У Бауэра был такой вид, будто он сейчас упадет в обморок.

– Как вы себя чувствуете? Все нормально? – участливо спросил доктор Баум после небольшой паузы.

– Да, – ответила Мона. – Конечно.

Она уже взяла себя в руки:

– Его дед служил в СС или в подобной организации?

Доктор Баум кивнул.

– Войска СС. Вы можете посмотреть протоколы бесед с больным. Этот Плессен во время терапии, очевидно, пробудил в нем воспоминания раннего детства. Дед Фрица был фотографом и служил в войсках СС в Варшаве, когда там было гетто. В шестидесятые годы он показал Фрицу, которому было тогда шесть или семь лет, некоторые из своих фотографий. На них были засняты расстрелы еврейских бойцов сопротивления. Сделано это было, вероятно, в педагогических целях: «Так будет с теми, кто плохо себя ведет».

– Боже мой, – произнесла Мона, – это же…

– Фриц был совсем еще ребенком, – сказал Баум. – После этого случая он не мог спать ночами. Потом он забыл об этом, вытеснил из памяти эту информацию, назовем это так, и возможно, что и к лучшему. Он, правда, остался пугливым и заторможенным, даже став взрослым. Но все же у него были работа, жена, две дочери… В семинаре он участвовал только потому, что хотел стать, ну… мужественнее, что ли, пробудить в себе больше интереса к жизни, – доктор Баум вздохнул: – Да, вместо этого он разбудил в себе целую стаю спящих собак.

– А что случилось потом? – спросила Мона.

– Фриц начал вести розыски, как одержимый. И его опасения более чем подтвердились. Он даже нашел эти страшные снимки – в ящике, стоявшем в чулане, в доме его родителей. Потом началась мания преследования. Фриц регрессировал.

– Регре?..

– Сейчас Фрицу шесть лет и его дед угрожает ему, потому что он не был послушным. И это происходит снова и снова.

– Он ненавидит Плессена, – утвердительно сказал Бауэр.

– Вряд ли его можно за это винить.

– Он в закрытом отделении? – спросила Мона.

– Нет. Но под постоянным наблюдением. Исключено, что он мог быть как-то связан с этими преступлениями.

– Легко сказать. Бывают случаи…

– В его деле находятся ежедневные планы семинара. В те дни у него была один раз групповая терапия и один раз – индивидуальная. И у него даже нет машины.

– Убийство Самуэля Плессена произошло ночью. Теоретически вполне вероятно, что он ночью тайно выбрался отсюда. В конце концов, есть же поезд.

Но Мона и сама понимала, насколько мала такая вероятность. Нужно скрупулезно все спланировать, учесть все тонкости – в своем теперешнем состоянии Лахенмайер был просто неспособен на это. Если, конечно, он не великолепный симулянт. Но кто бы смог притворяться три месяца подряд, день за днем, – это же почти вечность!

– Кого он имел в виду, когда говорил о друзьях Плессена? – в заключение спросила Мона.

– Без понятия, – ответил доктор Баум. – Он никогда раньше не говорил о них.

– Он боится чьих-то угроз?

– Только своих химер. Ему не угрожают реально существующие люди, если вы это имеете в виду.

Мона встала, и тут же подскочил со своего стула Бауэр. По нему было видно, с каким огромным облегчением он покидает это заведение. Они поспешно попрощались с несколько удивленным доктором Баумом. В голове Моны вырисовывалась неутешительная картина.

6

Понедельник, 21.07, 15 часов 30 минут

Несмотря на то, что они попали в пробку на автобане А8, на совещание в отдел Мона и Бауэр прибыли вовремя. Мона доложила о результатах посещения клиники и добавила:

– Я думаю, что мы вышли на правильный след. Преступник, вероятно, бывший пациент Плессена. Семинары Плессена, несомненно, хороши для здоровых людей со стабильной психикой. Но допустим, у каждого сотого человека они вызывают непредсказуемую реакцию. Пациенты либо сходят с ума, либо впадают в депрессию. Они убивают себя или убивают кого-то другого. Например, того, кто близок Плессену.

– Соня Мартинес не была для Плессена близким человеком, – возразил Бергхаммер.

– Соня Мартинес была его пациенткой и стала первой жертвой. Таким образом, в определенном смысле, она – близкий Плессену человек. Затем последовал его сын – совершенно ясно, что он более близок Плессену, чем Соня Мартинес. И что? Кто для него ближе, чем сын, или, по крайней мере, так же дорог? Его жена! Мы с самого начала должны были обратить на это внимание. Следующей будет она.

Мона замолчала. В душной, прокуренной комнате воцарилась мертвая тишина.

– Его жена, о’кей, – медленно проговорил Бергхаммер. – Значит, по логике преступника, она должна стать следующей жертвой.

– Да, потому что у Плессена нет других родственников, – заявил Форстер и перелистал свой блокнот. – Его родители, естественно, давно умерли, а братья или сестры…

– Так что с ними? – спросила Мона.

– Момент… Его единственная сестра умерла три года назад. Она была на пять лет старше него.

– А двоюродные братья, сестры?

– Без понятия, – ответил Форстер. – Да это и неважно. Даже если бы таковые существовали, все равно они для него не такие близкие люди, как жена и сын. Им, определенно, опасность не угрожает.

– Остается его жена, – сказала Мона. – Исходя из того, что мы знаем, она может оказаться следующей жертвой. Мы должны взять ее под охрану. Ей нужна защита полиции.

– За домом установлено наблюдение, – заметил Бергхаммер.

– Этого недостаточно. Особенно если учесть, что речь идет о преступнике, который умеет все так хорошо организовать. Ей нужен кто-то, кто будет сопровождать ее в магазин, в город, к подругам. Куда бы она не шла.

– О’кей, – сказал Бергхаммер. – Мы пошлем двух полицейских, они не будут от нее отходить. Карл, ты можешь распорядиться насчет этого? Хорошо, тогда на сегодня все.

Все встали, отодвигая стулья, а Мона подошла к Фишеру и кивком пригласила зайти в ее кабинет.