Текст книги "Тогда ты молчал"

Автор книги: Криста фон Бернут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 29 страниц)

16

Среда, 23.07, 9 часов 00 минут

Сегодня, на второй день семинара, Давид чувствовал себя уже почти как дома в полутемном, завешенном синими шторами помещении. С утра они еще поговорили о Сабине и ее семье; Давид понял не все, однако, в общем, сделанный Фабианом анализ проблем Сабины показался ему логичным и точным, и Сабина, очевидно, так же восприняла его. По крайней мере, сегодня она казалась более расслабленной, у нее было хорошее настроение.

Теперь Фабиан делал с ними другое инициализирующее энергию упражнение, которое он называл «подъем кундалини». Он поставил компакт-диск с записью барабанной музыки и приказал ученикам закрыть глаза и сотрясаться в ритме музыки. Сотрясаться? Давиду показалось, что он ослышался, но, прежде чем он успел задать вопрос, упражнение началось.

– Сосредоточьтесь на себе! – крикнул Фабиан, и снова Давиду показалось, что все, кроме него, поняли эту команду.

Он снова полуприкрыл глаза и тайно наблюдал за тем, как другие двигали своими конечностями. Все, казалось, полностью ушли в себя, хотя их движения оставались все же скованными и угловатыми. Он и не собирался дурачиться таким образом.

Для виду он переступал с ноги на ногу и поочередно смотрел на присутствующих: Фолькер, Сабина, Гельмут, Рашида, Франциска, Хильмар, из них трое мужчин: Фолькер, Гельмут, Хильмар. Фолькер: редкие светлые волосы, местами седые, возраст – около пятидесяти лет. Хильмар: за тридцать лет, долговязый, лысина с узким ободком волос, на лице застывшее выражение, будто он съел что-то несвежее. Гельмут: возможно, ему около тридцати лет, чрезмерная полнота, жирные темные волосы, заплетенные на затылке в тонкую косичку, толстые губы, подпорченные зубы. По возрасту он наиболее подходил под описание предполагаемого преступника, каким его рисовала главный комиссар полиции Зайлер. Правда, она посоветовала не считать имеющуюся характеристику единственно возможной, понаблюдать за всеми присутствующими мужчинами и узнать их фамилии.

Последнее оказалось самым трудным, поскольку все звали друг друга исключительно по имени. Если бы Давид стал задавать вопросы, это навлекло бы на него подозрения. Очевидно, ему придется под каким-нибудь предлогом отпроситься выйти и поискать бюро Плессена, где, как он надеялся, находился список участников нынешнего семинара. Все трое мужчин, как узнал Давид вчера за обедом, уже участвовали в одном из семинаров Фабиана, а теперь хотели углубить свои познания. Фолькер был терапевтом, а сейчас как бы повышал свою квалификацию. Хильмар был старшим учителем школы для детей из трудных семей. Гельмут умело уклонился от ответа на вопрос о работе, вместо этого он наплел что-то об изучении психологии в институте, то есть, предположительно, он был безработным. Давид решил держать всех их в поле зрения, особенно Гельмута. Он очень надеялся, что в сегодняшнем построении семьи наступит очередь кого-то из мужчин.

Дробь барабанов становилась все громче и быстрее, и в конце концов навязчивый ритм захватил и Давида. Он полностью закрыл глаза и отдался музыке, в которой не осталось больше мелодии, лишь задающая ритм дробь бонго[19]19
  Бонго – небольшой сдвоенный барабан.


[Закрыть], конга[20]20
  Конг – афро-кубинский барабан.


[Закрыть] и чего-то металлического, что Давид не смог определить. Это были совсем другие звуки, не похожие на электронные ритмы хип-хопа, которые Давид привык слушать по ночам. Эти барабаны были живими и дикими, они каким-то образом опьяняли, причем не приглушали восприятие, а наоборот, казалось, делали все ощущения более острыми и четкими, так что Давид мог различить звучание каждого отдельного инструмента.

Затем музыка внезапно оборвалась. Давид разочарованно открыл глаза. Его тело могло бы выполнять это упражнение еще несколько часов.

– Ты себя хорошо чувствуешь? – спросил Фабиан, повернувшись к нему, и уже не в первый раз Давида охватило неприятное чувство, что Фабиан точно знает, с какой целью он находится здесь: уж слишком он отличался от обычных клиентов.

Но ведь никто не мог знать об этом заранее, и главный комиссар Зайлер – тоже. Сегодня он, по крайней мере, надел тренировочные брюки и самую старую футболку, которую только смог найти у себя в шкафу.

– Да, – ответил он на вопрос Фабиана.

– Ты хочешь сегодня поговорить о твоей проблеме?

Проклятье! Этого следовало ожидать! А он оказался абсолютно неподготовленным. «Вам придется там выкладываться, – сказала КГК Зайлер. – Вы не сможете придумать абсолютно все. Для полностью новой биографии у нас просто нет времени. Вам придется хотя бы частично говорить правду. Но не слишком много. Участвовать, но сохранять ясную голову».

Теперь он понял, что обещать было очень легко, но вот после сегодняшнего кошмарного сна и, прежде всего, после того, что он узнал о Данае несколько дней назад… Его родители не хотели говорить ему об этом, потому что он служил в полиции, в отделе по борьбе с наркотиками, но в конце концов он выпытал у них правду: Даная, очевидно, уже глубоко погрязла в пороке, так как несколько месяцев вращалась в той среде, и это было просто чудо, что он ее до сих пор не задержал.

Что же теперь делать? Он не мог отказаться, чтобы не выдать себя. Он не мог отсрочить разговор (и придумать за обеденный перерыв какую-нибудь историю), не вызывая подозрений.

– О’кей, – сказал он охрипшим голосом.

18

Среда, 23.07, 9 часов 00 минут

– Ты это официально не проверял, правда? – спросила Мона Форстера, стоявшего перед ее столом с опущенной головой.

Она отпила глоток кофе. Это была уже третья чашка за последний час. Черный крепкий кофе. Мона зажгла сигарету и втянула дым глубоко в легкие.

– Почему же, проверял, – ответил Форстер, но в его голосе было больше упрямства, чем убежденности.

– Карл, ты даже не знаешь, была ли замужем сестра Плессена и носила ли она другую фамилию. Ты не знаешь, где она живет или жила.

– Ну…

– Ты понадеялся на слова Плессена и не проверил их. Это ясно, и спорить больше незачем. Пожалуйста, проверь это сейчас, пройди по ЗАГСам, регистрационным отделам, – ты сам знаешь, что нужно сделать. Проверь, жива ли она и есть ли у Плессена другие братья и сестры, племянники, племянницы и так далее – все равно, кто.

– Зачем Плессену врать? С этим нельзя согласиться! Я имею в виду, что даже если его сестра жива, то это не имеет значения, она же не могла стать убийцей!

Мона на мгновение закрыла глаза. Было слишком жарко и душно, чтобы спорить.

– Карл, я хочу, чтобы ты сейчас же проверил это. Немедленно. И чем быстрее, тем лучше. Я просто хочу подстраховаться, и больше ничего.

– Невозможно же проверить каждое задрипанное показание. И ничего не значащие глупости, которыми они нас потчуют.

– И еще я хочу, чтобы ты проверил, действительно ли Плессен является отцом жертвы.

– Что?

– Да. Я хочу знать, был ли Самуэль Плессен официально усыновлен. И как только ты это установишь, я хочу, чтобы ты сразу же зашел ко мне.

– Не понимаю, что все это значит, Мона. Почему его должны были усыновлять? Что это тебе в голову пришло?

– А сейчас иди, Карл. И поторопись.

Форстер повернулся на каблуках, но дверью все же не хлопнул.

19

Среда, 23.07, 9 часов 34 минуты

– Хорошо, Давид, – сказал Фабиан. – Тогда мы займемся твоей историей сегодня после обеда. Гельмут, ты хотел бы начать прямо сейчас?

– Я?

– Да. Мы могли бы… У нас в прошлый раз осталось недостаточно времени для тебя, и я об этом очень сожалел. А теперь в нашем распоряжении вечность!

– Да. О’кей. Прекрасно!

– Так, хорошо, тогда, пожалуйста, все отойдите назад. Встаньте так, чтобы Гельмут вас хорошо видел.

Все послушно, как овцы, отправились в угол комнаты, где они уже стояли вчера, пока Сабина не начала формировать структуру своей семьи. До Давида постепенно доходил смысл происходящего. Задача состояла в том, чтобы проанализировать структуру семьи, и…

– Речь идет о том, чтобы проанализировать структуру семьи, – сказал Фабиан. – Многие из вас теоретически уже уяснили подоплеку процесса. Для тех, кто еще никогда не участвовал в семинарах, я сейчас дам краткие пояснения.

Давид спросил себя, почему Фабиан не сделал этого еще вчера.

– Я специально ждал сегодняшнего дня, потому что, наблюдая, можно научиться большему, чем получая объяснения, – сказал Фабиан, и Давид с удивлением отметил, что Плессену опять удалось прочитать его мысли.

Затем он попытался убедить себя, что это, должно быть, чистая случайность. Он внимательно посмотрел на Фабиана. Этот человек выглядел так, словно ничто не могло вывести его из равновесия, – даже смерть единственного сына. Несмотря на тщедушную фигуру и кроткую улыбку, его окружала аура непоколебимости и защищенности. Фабиан был самодостаточен. Ему не требовались любовь, богатство (хотя в доме было полно роскошных вещей), даже общество, кроме разве что общества своих учеников. Он мог жить в этом уединенном месте, на лоне природы, вблизи странного поселения, жителей которого, казалось, никогда не бывало дома. Очевидно, ему всего хватало.

От его жены, которая вчера готовила им обед, исходила совсем другая аура, и причина была, наверное, не только в том, что она намного моложе своего мужа. У нее был отсутствующий вид, и, казалось, она держится на ногах только усилием воли.

– Каждая семья, – сказал Фабиан, – представляет собой сеть, в которой все имеют свои места: родители, родители родителей, двоюродные братья и сестры, тети, дяди, дети. Живые и мертвые. Каждая сеть имеет свою особенную структуру, но вполне логичное построение. Основываясь на этом сплетении, моделируются поведение членов семьи, ожидания и требования к каждой ее ячейке. Иногда кажется, что некоторые составляющие сети уже существуют сами по себе, потому что они либо заклеймены, как паршивые овцы, либо умерли. Но это предположение ошибочно. Они и дальше существуют в связке. Их нельзя ни забыть, ни игнорировать. Они играют свою роль, хотим мы этого или нет.

– А почему нас это интересует? – спросил Давид.

Фабиан улыбнулся и снова бросил на него открытый ласковый взгляд, каждый раз приводивший Давида в смущение, – возможно, потому что еще никто на него так не смотрел. Вероятно, Фабиан обладал всеобъемлющим пониманием всех жизненных коллизий Давида, которые – и Фабиан, казалось, был в этом глубоко убежден – можно будет свести в единое ясное целое. Раскрытые тайны, которые уже никого не мучают, – было ли это достижимо?

– Поскольку каждый член сообщества занимает в нем свое место, то каждый из них соответственно получает и целый ворох задач. Эти задачи редко воспринимаются как таковые. Тем не менее, каждый член сети интуитивно понимает, чего от него ожидают. Теперь нам нужно научиться различать: какие задачи служат всему сообществу, то есть являются предназначением, а какие являются лишь побочными продуктами неправильно связанной сети.

– Можно ли связать сеть по-новому? – спросила Франциска, которая, очевидно, тоже была здесь впервые и до сих пор почти ничего не говорила, даже во время совместных обедов.

Но сейчас в ее голосе слышалась настойчивость.

– Да, – сказал Фабиан и посмотрел на нее так же, как раньше смотрел на Давида, что вызвало у Давида некоторое разочарование. – В каждой семье существуют определенные правила, они являются священными и изменить их мы не можем. Вы здесь находитесь для того, чтобы понять эти правила. Но существуют правила, которые потеряли смысл внутри семьи, поскольку они не укрепляют семью, а мешают ее членам. Эти правила в будущем не будут действительными для вас. Это я вам обещаю. Еще вопросы?

– Да, – ответил Давид. – Почему мы здесь изображаем других людей? И почему…

– Почему это срабатывает? Это, дорогой Давид, является тайной, разгадки которой даже я не знаю. Как только в этой комнате кто-то из участников избирает тебя своим «заместителем», в действие вступает магический процесс, дающий нам возможность на короткое время жить жизнью другого человека. Мы должны быть благодарны за то, что получаем такую возможность, поскольку этот процесс ведет нас к познаниям, которые невозможно получить иным путем. Еще вопросы?

– Да, – сказал Давид. – А что, если этот «заместитель» ошибается? Я имею в виду, что речь здесь идет о чувствах. А чувства могут быть и ошибочными. Можно, например, просто вообразить себе, что…

– Такое случается редко, но если и случается, то я это замечаю, – произнес Фабиан тоном, не терпящим возражений.

– Всегда?

– Можешь не сомневаться.

Давид скептически умолк. Или он ошибся, или действительно в мягком тоне Плессена звучало легкое раздражение? Никто не сказал больше ни слова.

– Тогда начнем, – предложил Фабиан и вскочил.

И снова Давиду бросилась в глаза гибкость его движений, странно контрастирующая с морщинистым лицом Плессена. «Он одновременно и старый, и молодой», – подумал Давид.

Фабиан отступил на пару шагов назад, словно стараясь держать всю группу в поле зрения, и сказал:

– Гельмут, расположи свою семью сегодня еще раз. Как вчера делали Сабина и Фолькер, тебе необходимо ограничиться своей первоначальной семьей, потому что в этот раз нас слишком мало.

Гельмут вышел вперед. У него был смущенный вид. Его пухлое лицо покраснело, а движения стали неуклюжими. Затем повторилась процедура вчерашнего дня, но в этот раз Давид был «отцом» Гельмута. Он стоял спиной к «матери» Гельмута, роль которой досталась Сабине. Хильмар, игравший роль Гельмута, стоял в таком месте, где его не могли видеть родители, – позади «матери», чуть наискосок от нее. «Мать» смотрела «отцу» в спину, а тот уставился куда-то в пространство, не желая замечать свою семью.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Фабиан Давида.

– Я хочу вырваться отсюда, – сказал Давид.

У него снова появилось чувство, что кто-то чужой завладел его голосом, его жестами, его мимикой. Было жутко и одновременно интересно: он ощущал возникшее в нем желание уйти настолько сильно, как будто оно было его собственным, и одновременно понимал, что эти чувства ничего общего не имеют с ним, настоящим Давидом. Это были чувства другого человека и возникали они только благодаря особой расстановке людей. Возможно, они были следствием неправильного выбора схемы расположения людей. Неужели все было так просто?

– Ты хочешь уйти, – проговорил Фабиан безучастным тоном. – Ты можешь мне сказать, куда?

– Прочь отсюда, – ответил Давид. – Куда подальше. Все равно куда.

Он вдруг ощутил себя крепким мужчиной с широкой грудью и жесткими каштанового цвета волосами; он даже почувствовал, что у него на щеках топорщатся бакенбарды. Его семья состояла из боязливой глупой жены и трусливого зажатого ребенка, которого травили в школе, потому что он был слишком толстым и медлительным, чтобы участвовать в играх одноклассников. Мужчина вообще не хотел иметь семью, а вот такую – и подавно.

– Почему ты просто не уйдешь? – спросил Фабиан.

Вопрос заставил Давида задуматься: что его удерживало? Факт оставался фактом: он все еще был здесь. Как это могло случиться?

– Значит, есть еще кто-то, – сказал он наконец.

– Кто-то, кто тебя удерживает?

– Да.

– Кто это? Твоя жена?

– Нет.

– Моя бабушка, – вдруг произнес настоящий Гельмут, стоявший позади.

Фабиан повернулся к Гельмуту:

– Я не вижу здесь бабушки. Где она?

Гельмут взял Рашиду за руку и поставил ее прямо перед Давидом. Давид отшатнулся: он оказался как бы внутри сэндвича. Он не мог вырваться наружу. Теперь все было ясно. Чтобы выбраться отсюда, ему пришлось бы убить эту женщину. У него просто чесались руки сделать это. Его желание каким-то образом отразилось на лице женщины, стоявшей перед ним, – на лице Рашиды. На нем ясно читались попеременно то страх, то дикая, с трудом сдерживаемая ярость. У Давида потемнело в глазах, и он медленно опустился на колени.

– Мы сделаем короткий перерыв, – успел он услышать голос Плессена и потерял сознание.

20

Среда, 23.07, 11 часов 13 минут

– Она жива.

– Сестра Плессена? Которая якобы умерла?

– Да. Плессен солгал. Не спрашивай меня почему. Она жива и получает пенсию. Ее фамилия уже не Плессен, она сейчас Хельга Кайзер, замужем за Людвигом Кайзером. Правда, он умер два года назад. Ей семьдесят шесть лет, проживает в Марбурге.

– Боже мой, Карл…

– Вот я тебе и говорю: это была настоящая проблема. Плессен родом из какого-то городишка на востоке, называется Лестин. Свидетельства о рождении пропали во время войны. Но к счастью, мать Плессена – а это, скорее всего, была она – снова вышла замуж в 1961 году. Сибилла Плессен. Ее детей звали Фабиан и Хельга. Возраст также соответствующий.

– Это означает, что она к тому времени была вдовой.

– Так записано в семейной книге 1961 года, в то время еще никто не разводился. Ее первый муж вроде бы погиб на войне.

– Хм-хм.

– Итак, вдова Плессен выходит замуж во второй раз в Берлине за некоего господина Дагусата, это произошло в 1961 году. Нам просто повезло, что книги регистрации семей ввели с 1958 года. В этой семейной книге записана Сибилла Дагусат, ее новый муж, ее сын Фабиан Плессен и его сестра Хельга. Хельга действительно, как Плессен сказал, на пять лет старше его.

– Ну и что?

– Она вышла замуж в 1961 году. В том же году, что и ее мать. Весело, да?

– Дети?

– Нет.

– У тебя есть ее адрес?

– Да, тот, по которому она зарегистрирована.

– Номер телефона?

– Да.

– О’кей, Карл, мы больше не будем вспоминать твою халатность. Есть ли другие братья или сестры, кроме нее? Племянники, племянницы, еще какие-нибудь родственники?

– Об этом ничего не известно.

– А что с отцовством Плессена?

– Ты и в этом оказалась права. Самуэль был официально усыновлен Плессеном сразу же после того, как они с Розвитой поженились. Тогда Самуэлю было три года.

– Это значит, что они…

– Поженились тринадцать лет назад. Но он сказал мне…

– …семнадцать лет назад. Я знаю, я вчера еще раз перечитала протокол допроса, который ты вел.

– Зачем он соврал? Я этого не понимаю.

– Без понятия, Карл. Дай мне номер телефона этой Хельги Кайзер и иди себе. Давай, иди и не думай больше об этом. Через час совещание.

– Я знаю.

– Карл, я сказала: все останется между нами. Обещаю.

– Я…

– Да ладно. Каждый может что-то прозевать и…

– Я обязан был это проверить. Еще на той неделе…

– Ну ничего.

– Еще вопрос.

– Да?

– Откуда ты узнала про усыновление? Я имею в виду, что просто так эта мысль в голову не могла прийти, – тебе кто-то намекнул, или…

– Просто интуиция, – сказала Мона и улыбалась до тех пор, пока у нее не заболела челюсть, а Форстер наконец исчез за дверью.

21

Среда, 23.07, 11 часов 14 минут

– Давид? Давид! – Давид услышал свое имя и открыл глаза.

Какое-то время он не соображал, где он и кто эти люди, склонившиеся над ним с озабоченными лицами. Затем он вспомнил о мужчине с угрюмым выражением лица и бакенбардами.

– Эй? – произнес он слабым голосом.

– Он пришел в себя, – сказал кто-то. – Не волнуйтесь, такое иногда случается.

Давид повернул голову, увидел Фабиана Плессена и сразу вспомнил все. Он… он слишком глубоко погрузился в чужую жизнь, и в какой-то момент ему не хватило воздуха. Но сейчас ему стало лучше. Он медленно сел и огляделся по сторонам. Плессен сидел на корточках перед ним и смотрел на него, только уже не ласково и понимающе, а озабоченно и испытующе.

– Такое иногда бывает, – протяжно сказал он, не спуская глаз с Давида. – Но не так уж и часто.

– Что? – спросил Давид.

Что-то раздирало его легкие. Он закашлялся.

– Ты забыл сам себя. Как хороший медиум. Это, естественно, небезопасно. Но мы с этим справимся.

Давиду стало обидно. Фабиан обращался с ним, словно он был слабым, слабее, чем другие. А он не был слабаком. Он чувствовал себя хорошо.

– Как тебе, Давид? – спросил Плессен. – Как сейчас ты себя чувствуешь?

– Хорошо!

– Хочешь, сделаем перерыв?

– Нет, я в порядке. Мы можем продолжать.

Они находились внутри жизни Гельмута. Возможно, жизнь Гельмута и была ключом ко всему. Возможно, Гельмут сделал то, что не удалось его отцу. Убить, чтобы освободиться от любой зависимости. Давид встал на ноги, правда, это удалось ему сделать с большими усилиями, чем обычно, и голова еще немного кружилась. Но у него было твердое желание немедленно взять себя в руки. Фабиан тоже поднялся. Остальные члены группы стояли полукругом возле них и смотрели на Давида молча и – хотя, возможно, Давид это лишь вообразил себе – с некоторой завистью.

– У Давида есть особый дар, – сказал Фабиан, словно провоцируя у других чувство зависти или даже умышленно разжигая его. – Он может перевоплотиться в другого человека, на короткое время стать кем-то другим. Для нашей работы это очень важно, но, с другой стороны, таким людям, как он, нельзя перенапрягаться.

Остальные закивали, и Давид совершенно ясно почувствовал, что они думают: он тут в первый раз, как же это получилось, что он лучше, чем мы?

– Давид, ты уверен, что хочешь продолжать?

– Да, я чувствую себя хорошо.

– Тогда, пожалуйста, встаньте точно так, как вы стояли раньше. Вместе с Рашидой, пожалуйста.

Все сделали так, как он сказал. И снова Давид ощутил, правда, уже не так мучительно, безвыходность «своей» ситуации. Сзади «сын» и «жена», которых он ненавидел, а перед ним – «мать», не выпускавшая его из своих когтей.

– Это она не отпускает тебя, не дает тебе уйти, правда? – спросил Фабиан Давида.

– Да. Я не могу уйти, пока она стоит тут.

– Моя бабушка… – начал было Гельмут, но Фабиан тут же перебил его умоляющим тоном:

– Подожди, Гельмут. Пояснения мы будем давать потом. А сейчас я хочу использовать энергию, заключенную в такой схеме.

– Да.

– Ты согласен, Гельмут?

– Да. Конечно.

– Хорошо. Тогда помолчи.

Гельмут замолчал, но его подавленная злость наполнила помещение, как ядовитое облако.

– Ты не можешь уйти, Давид?

– Нет. Нет, пока она тут.

– Ты можешь отодвинуть ее в сторону. Она же просто женщина, старше, чем ты, и слабее.

– Я не могу.

У Давида на лбу выступил пот, но он взял себя в руки.

– Почему нет?

– Она… – и опять у него закружилась голова. Он укусил себя за язык и щеку, чтобы боль вернула его в сознание. – Она…

– Да. Скажи это нам.

– Я – что-то – сделал…

– Ты сделал то, что знает только она и никто другой?

– Да.

– Ты у нее в руках.

– Да.

– Нет.

– Но она…

– Нет. Что бы ты ни сделал. Она может лишить тебя финансовой помощи. Она может посадить тебя в тюрьму. Но твоей внутренней свободы она не может у тебя отобрать. Ты можешь уйти в любой момент.

Давид посмотрел на Рашиду, которая играла роль его матери, и вдруг увидел ее такой, какой она была на самом деле. Обычной женщиной, не имеющей над ним никакой власти, кроме той, какую он сам ей давал. Ни один человек не имеет власти над другим, за исключением той, которую дает ему сам. Давид почувствовал, что в его душе воцарился полный покой. Он расслабился. Он чувствовал себя хорошо – как отец Гельмута, которого он и не знал и, в то же время, знал о нем так много.

– Гельмут, – сказал Фабиан. – Сейчас твоя очередь.

– Да?

– Иди сюда, Гельмут. Сейчас ты можешь поставить свою бабушку на другое место. Но только ее, не остальных.

– Да.

И Гельмут взял Рашиду за руку и поставил ее рядом со своим «отцом».

– Как ты себя чувствуешь сейчас? – спросил Фабиан Рашиду.

– Лучше, – ответила она.

– Ты тоже была пленником такого расположения фигур.

– Да. Я могу теперь отпустить моего сына. Если хочет, пусть уходит. Я могу заниматься другими вещами…

– О’кей, Рашида, достаточно. Давид?

– Да. Мне тоже лучше.

– Ты все еще хочешь уйти?

Давид прислушался к своим ощущениям.

– Да, – сказал он наконец.

– Ты хочешь создать новую семью?

– Нет.

– Ты хочешь жить сам для себя?

– Я вообще не хочу никакой семьи. Я…

– Лучше бы ее у тебя никогда не было?

– Да, – сказал Давид и ему показалось – он почувствовал, – что это правда.

Но что ощущает Гельмут? Каково это для сына – понимать, что его существование оказалось своего рода ошибкой, которую никогда нельзя было допускать?

– Хорошо, но все же оставайся там, где стоишь. Уйти ты всегда успеешь, даже позже. Сабина, как дела у тебя?

Сабина, «мать» Гельмута, ответила:

– Мне не нужен муж, которому я не нужна.

– Ты можешь отпустить своего мужа?

– Да. Все равно его уже нет. На самом деле его никогда не было со мной.

– О’кей. Как ты, Хильмар?

– Я… мне грустно, – сказал Хильмар, игравший роль Гельмута, тихим, каким-то детским голосом.

– Больно знать, что ты появился на свет по ошибке, – произнес Фабиан. – Одной матери недостаточно. Семья без отца – неполная.

– Да.

– Но ты же все время это знал, правда?

– Да.

– Ну и как ты себя чувствуешь сейчас? Опиши нам поточнее.

– Я тот, кто не имеет права быть.

– Да. Как это для тебя?

Возникла пауза. Настоящий Гельмут, казалось, оцепенел от тоски. Остальные замерли чуть дыша.

– Ужасно, – сказал Хильмар все тем же тихим подавленным голосом.

– Да, ужасно. Жизнь не всегда сладкая как сахар, это правда. Иногда она горькая словно желчь. Но мы здесь не для того, чтобы чувствовать себя только хорошо. Мы здесь для того, чтобы учиться и жить во имя своего предназначения, и это само по себе позитивно.

– Я этого не понимаю, – сказал Гельмут тихо.

– Это очень просто. Загляни в себя. Ты же чувствуешь себя не только ужасно, правда? В тебе есть еще что-то. Скажи нам об этом.

– Я не знаю.

– Нет, ты знаешь. Скажи нам.

– Может быть, свобода?

– Да! Ты понял это!

– Свободен? Я свободен?

– Да! Ты свободен. Ты – это что-то особенное, ты больше не связан семейными структурами. Ты можешь делать все, что хочешь и где хочешь, – во всем мире.

– Но…

Фабиан взял Гельмута за руку и подвел его к Хильмару.

– Станьте друг против друга. Возьмите друг друга за руки и посмотрите друг на друга.

Хильмар и Гельмут взялись за руки, как дети в хороводе, посмотрели друг на друга. Оба заплакали. Давид уже полностью пришел в себя, и эта ситуация показалась ему ужасно неловкой: двое взрослых мужчин так ведут себя, – теряют свое достоинство!

– Ты свободен, – снова сказал Фабиан и положил одну руку на вздрагивающее плечо Хильмара, а другую – на плечо Гельмута.

Давид внутренне поежился: вдруг все показалось ему лживым и ненастоящим. Он в замешательстве закрыл глаза. Еще несколько минут назад он полностью растворился в роли отца Гельмута, а сейчас спрашивал себя: как такое с ним могло произойти? Он что, потерял рассудок? Вдруг он начал сомневаться во всем: в Фабиане, в группе, в себе самом. Кто здесь кого обманывал и зачем? Или все это было правдой? И если да, то что вытекало из обретенной Гельмутом свободы, и мог ли он делать все, что только захочет? А что, если он уже реализовал это знание? «У нас в прошлый раз было недостаточно времени для тебя», – сказал Фабиан Гельмуту. Это же значило, что Гельмут уже один раз делал расстановку своей семьи, но по какой-то причине привычная процедура была прервана. Может, в Гельмуте инициировалось нечто и он оказался не в состоянии это контролировать?

Давид решил разузнать подробности за обедом. Подумав так, он вдруг понял, что сильно проголодался и очень устал от всех этих стрессов. Но пока что Фабиан еще не отпустил остальную «семью» Гельмута: Сабина, Хильмар, Рашида и Давид все еще стояли на своих местах, не решаясь двинуться. Тем временем Гельмут ушел в угол, сел скрестив ноги на пол и закрыл лицо руками. Его всхлипывания становились все громче и мучительнее. Фабиан сидел рядом с ним, положив руку ему на плечо, и в чем-то тихонько его убеждал.