Текст книги "Больно берег крут"

Автор книги: Константин Лагунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц)

Всю сознательную жизнь доказывал Зот Шорин, что не хуже, а лучше других. Всю жизнь мстил за тот незабываемый кувырок, который многим стоил жизни, иным – счастья и спокойствия. Но кому он доказывал и мстил? Этого не дано было знать никому.

3

С именинной пирушки Бакутин возвращался вместе с Нурией. Муж ее, бурмастер богатырь Сабитов, как всегда, перебрал. Незаметно во время спора, выйдя в смежную комнату, пристроился на диване и мертвецки уснул.

Нурия легонько держала Бакутина под руку. Маленькие, короткие, пухлые пальчики казались Бакутину раскаленными, каждый на особицу чувствовал он и, чтоб унять приятное, хотя и неожиданное волнение, всю дорогу не умолкал.

Сперва о пустяках разных – легко и беззаботно, потом неприметно соскользнул с накатанного пологого пути.

– С чего это Шорин завелся?

– Всегда такой, – певуче, с милым, еле приметным акцентом ответила Нурия. – Яткар три года у него в бригаде бурильщиком работал. Зот Кирилыч справедливый, но никакого спуску. Это он шибко выпил, вот и разговорился, а трезвый лишнего слова не обронит. На собрании силком понуждают выступить. Но заговорит – все выскажет. В лицо. Хоть самому министру.

– В Башкирии вы тоже на промысле работали?

– Я нефтяной техникум кончила.

– Как Турмаган?

– Сначала шибко плохо. И вода не по вкусу, и воздух тяжелый, и люди… Случайные, незнакомые. Много тут плохих. Да и любых свободных рабочих рук, чтоб подняли здесь города и промыслы – не найти столько, сколько надо. Ни за какие рубли.

– Ах, рубли! – болезненно воскликнула Нурия. – Обманное счастье. Призрак. Засасывают. Тянут. И все в ночь, подальше от дорог и людей. У тех, кто в золотой клетке, сердце из железа. Деньги – зло. Жестокий, горький обман. Все, что покупается, – не главное для счастья.

– Что ж главное? – спросил Бакутин и почувствовал, как дрогнула маленькая рука.

– Не знаю, – затрудненно и не сразу отозвалась Нурия. – Не знаю, – повторила с болью. – Что главное для меня – другому пустяк. Смеяться станет.

– А вдруг поймет?

– Поймет ли? – Приостановились на миг.

– Кто знает. Я думал…

– Зачем думать? Пусть сердце решает.

– А если оно не в ладах с разумом?

– Затылком вперед не ходят.

– Есть еще что-то кроме…

– Ничего. Ничего больше. Шелуха.

Нурия искоса, снизу вверх заглянула в глаза Бакутину, и тот обмер от хмельного восторга, который влился в него из ее черных, сверкающих любовью глаз. Еще миг, и он бы обнял ее и наверняка зацеловал, но Нурия чуть отстранилась.

– Нельзя пить слишком горячее: жажды не утолишь. Хочу напиться раз в жизни, но досыта.

– Раз в жизни – не густо, – хрипло бормотнул Бакутин.

– И это не каждому. Счастливчику только…

Как мягко ступали ее маленькие стройные ноги. Как гибок и податлив был ее стан, чуть тронутый полнотой зрелости. Как бессознательно нежно, оттого на диво волнительно улыбалась она и обессиленно манила, сулила неизбывную радость нерастраченной любви и сама хотела и ждала этого же.

Не думая ни о чем, Бакутин в подъезде крепко обнял женщину за талию, почти оторвав от ступеньки, привлек к себе.

– Погоди, – шепнула она. – Не надо… Не здесь.

А сама как бы распахивалась перед ним, все беспомощнее обвисая на его руке, полуприкрыв глаза.

Но когда он приник к ее вздрагивающим жарким губам, почувствовал грудью податливую упругость высоких грудей, Нурия ловко выскользнула из его рук, в два прыжка влетела на лестничную площадку и остановилась у своих дверей.

– Сама… Потом… Когда уйдет из сердца та…

Он долго сидел на ящике для обуви, остывая. «Вот как занесло. Еще бы миг… Любит ведь». Эта мысль прострелила. «Не забавы ради, не от скуки. Любит».

Закурил. Вынул из внутреннего кармана полученное сегодня Асино письмо, снова прочел. Не приедет. Опять зимовать без жены и без сына.

Недоброе словцо сорвалось с горько искривленных губ, и было оно в первый раз адресовано Асе.

Глава восьмая

1

С каждым днем росла числом и силой голосистая яростная машинная рать Турмагана. Вездеходы-тягачи, трубовозы, самосвалы, краны и прочия и прочия – несть им числа, – подразделения железной рати корчевали тайгу, гатили болота, рыли траншеи, отсыпали дороги, волочили двенадцатиметровые стальные плети труб, бурили, сваривали, изолировали и делали еще многое иное, помогая нефтяному Турмагану вылупиться из многослойной мильоннолетней толщи болот.

По единственной кольцевой дороге шли и шли окутанные вонючим дымом, заляпанные грязью, пышущие жаром машины. Они везли людей и горючее, стройматериалы и продукты, одежду и обувь. Они спешили на помощь вышкомонтажникам и буровикам, трубоукладчикам и дорожникам, связистам и электрикам, врачам и кулинарам. Машинам было тесно и неудобно на непроходимой в непогоду дороге-времянке. Когда-то она очерчивала границы города. Но со временем тот разросся и перешагнул дорогу, и та оказалась трудно одолимым препятствием и за то не однажды была проклята турмаганцами. В распутицу дорога походила на грязевой поток с глубокими, как рвы, колеями, в которых пузырилась и хлюпала черная жижа.

Однажды Бакутин видел, как из залитой грязью колеи вытаскивали девчушку-школьницу на стреле автокрана.

Непроходимые в ненастье участки дороги то и дело латали бревенчатыми лежневками, опилками или шлаком. Но через несколько дней заплаты эти стирались и снова тысячи машин надрывали чугунные сердца, рвали сцепления, валы и оси, вырываясь из липкого, тягучего месива.

Дорога повисла колодками на ногах подымающегося города. Бакутин с Черкасовым потратили уйму времени и сил на переговоры, переписку, телефонно-телеграфную перебранку, прежде чем заполучили нужные для строительства автострады документы, бетонные плиты, гравий и деньги. Огромные деньги! Каждый километр бетонки стоил полтора миллиона рублей.

Начальник единственного в Турмагане дорожного СУ (строительного управления) встретил эту победную весть обидно скептической ухмылкой.

– Пустая затея, – уныло вымолвил он.

– То есть? – встопорщился Бакутин.

– Нельзя ли поконкретней, – строго выговорил Черкасов.

– Пожалуйста, – снизошел дорожник. – Чтоб эти рубли и материалы превратить в дорогу, надо сперва провести выторфовку трассы: вырыть пятикилометровую траншею шириной шесть метров, глубиной – двенадцать. Вывезти полмиллиона кубов торфяника. Вместо него – добрый грунт, гравий, песок и уж потом плиты. Если мы бросим все другие дела… – вздохнул, шевельнул плечами. – Лет за десять выстроим.

– За десять?! – изумился Черкасов.

– Н-ну… Плюс-минус год… – уточнил равнодушно дорожник.

Поправив дужку очков на переносице, Черкасов поднялся, прошелся по кабинету. Остановясь перед смущенно привставшим начальником дорстроя, пристально вгляделся в него.

– И никакого выхода?

– С нашими силами – никакого!

– Вот сюрприз – головой вниз! – Снял очки, покрутил, нацепил на место. – Завтра сюда караван с гравием. Еле выбили. С Урала до Туровска поездом. Оттуда тыщу верст по воде. Фантастические усилия и средства. М-да… Это же… Хм!.. И песок нашли рядышком… А? Что скажешь?

Вопрос адресовался Бакутину.

– Что значит нельзя, если надо? – спросил Бакутин и ринулся на дорожника: – Сидишь тут, как Багдыхан, ни головой, ни руками. Мы целый год лбом стенку прошибали, а ты ни прямо, ни в обход – ни вплавь, ни в брод. Огородился объективными причинами – и брюшко на солнышко. Чинодральство! Бюрократия высшей пробы!

– Умная голова не швыряет зря слова! – тоже вскипел дорожник. Вскочил, нервно одернул полы пиджака. – Чужими руками все легко и просто. У меня в СУ вместо шести экскаваторов – два и те полуторакубовые, из восьми списочных бульдозеров – четыре на ходу…

– С того бы и начинал! – загремел Бакутин. – Вывеска – крик, а за вывеской – фиг? Ни оснастки, ни колес. Навеса не можешь себе построить. Техника под открытым небом. Чертовы временщики!

– Кто из нас временщик – спорный вопрос. Я с женой по телеграфу не общаюсь. Сразу с семьей сюда. И не в особняк. Десять месяцев в балке кантовался. И сейчас ни водопровода, ни канализации, ни газа. А о бедах наших знают и трест, и главк, и обком.

Бакутин смешался. Черкасов поспешил на выручку.

– «SOS» кричать – не хитрое дело. Кукарекай «караул!» и сиди, ножки свеся.

– Да я в свой трест…

– Вот-вот, – резко перебил Черкасов. – Свил гнездышко из заявок да докладных и подремываешь. Тронет кто, сразу – «я просил», «я требовал»…

– Если с этой меркой подойти к вам, – саркастически отчеканил дорожник, – так и вы в таком же гнездышке покоитесь. Пожалуй, еще моего поглубже, потеплей и помягче…

– Да ты что? – снова ринулся в атаку Бакутин. – Новый метод критики утвердить желаешь? «Сам ошибаешься – других не критикуй!» – такую платформу подвести хочешь?..

И наверняка быть бы тут жестокой сече, да Черкасов перехватил инициативу.

– Выдвигать проблемы, поднимать вопросы, ставить задачи – этому мы теперь научились, – с приметной горчинкой заговорил он. – А вот решать… То ли не умеем, то ли не хотим. Прячемся за разглагольствованиями о парадоксах и противоречиях. Очертили себя заколдованным кругом: видим – понимаем – хотим – но не можем! А не можем ли? И хотим ли?

Как видно, эти мысли глубоко волновали Черкасова. Порывисто пересел к столику, возле которого все еще стоял встопорщенный дорожник. Жестом усадил его и продолжал:

– Ведущей осью всякого дела – великого и малого – является человек. И только от того, каков он – революционер иль обыватель – зависит успех. Нет ничего неодолимого, невозможного. Все от человека, все в нем. Но люди разные. Иному не по уму и не по силам. Такой должен уйти, уступив руль более сильному, более отважному…

– А-а!.. – начальник СУ пренебрежительно махнул рукой.

Наступила провальная тишина. Стало отчетливо слышно нудное жужжанье зависшего в оконном проеме комара. Это небрежное «А-а!» и отмашка больно зацепили Черкасова, отбили охоту продолжать разговор, и он вдруг ощутил тягостный прилив усталости. Как мог, спокойней и миролюбивей сказал дорожнику:

– Ну что ж. Спасибо за информацию. До свиданья…

Вспыхнув как от пощечины, пружинно поднялся начальник дорожно-строительного управления. Молча подал руку, молча вышел.

Снова стал слышен въедливый комариный писк. С оглушительным треском вспыхнула спичка в руке Бакутина. Черкасов вздрогнул. Выудив сигарету из протянутой пачки, ткнулся концом в крохотное пламя. Глубоко, до колик затянулся.

Они курили, не глядя друг на друга, Недовольные собой, раздраженные и взвинченные. Этот нахал походя сунул обоим под дых. И что самое обидное – поделом.

«Во работенка, – думал Черкасов. – Костьми ляг. Состарься до сроку. Сгори на корню – все равно сделано будет и мало, и плохо. И любой смеет кинуть в лицо тебе ком грязи. А ты – утрись и не мяукай!.. Мало результатов. Обидно мало. И цена за ту малость непомерно высока… За ценой мы не стоим. Главное – расшевелить, увлечь, поднять. Чтоб разом тысячи рук…»

«Сволочь! – негодовал про себя Бакутин. – Знает, что Ася сбежала. И особняк приплел… С чего я наскочил на него? Если б от него зависело. Можно гвоздем в стенку по самую шляпку, а все равно – ни с места. По себе знаю. Глотку надорвал криком о попутном газе. Мозоли на руке от докладных – и что? Румарчук рычит, клыки кажет, зевнешь – глотку порвет. Боков думает… А время прет. Вот тебе революционер или обыватель. Мало хотеть. Надо еще мочь. Вот если бы все… всем миром…»

– Всем бы миром… – негромко выговорил Бакутин и остолбенело замер, захваченный этой мыслью.

– А что? – встрепенулся Черкасов. – Именно так…

– Только так, – подтвердил уверенно Бакутин.

Черкасов снял телефонную трубку, назвал номер, сказал кому-то:

– Набросай живенько списочек руководителей предприятий города… Конечно. И тресты, и СУ, и СМУ… Сразу и заходи. – Положил трубку. – К вечеру соберем сюда…

– Зачем сюда? На дорогу. К первому колышку.

– Пожалуй, – согласился Черкасов. – Колышки за тобой. Сам и вобьешь первый.

2

Когда члены бюро городского комитета партии и приглашенные тесно расселись в кабинете, Черкасов сказал:

– А не пойти ли нам на чистый воздух? Там и позаседаем.

Все последовали за секретарем горкома, который первым вышел в парную духоту июльских сумерек. За спиной перешучивались:

– НТР в партийной работе…

– Свежий воздух и горкому не во вред.

– К такому воздуху шашлычку бы с пивом.

– Согласен на строганину.

– Под строганинку-то…

– Само собой.

Их сразу облепило комарье. Зазвучали шлепки. Кто-то приглушенно ругнулся, кто-то выдал анекдот по поводу. Потом не заметно разбились на двойки и тройки, завязался деловой разговор. Вот так на ходу решались спорные вопросы, принимались и давались обещания.

Сгрудились на полянке, в сажени от кольцевой дороги. Черкасов протиснулся в середину, подождал тишины. Заговорил негромко, но с нажимом:

– Что предстоит нам в будущую зиму – известно всем. Десять миллионов тонн должны мы дать в будущем году вместо полутора нынешних. Соответственно и проходка, и длина трубопроводов, и все прочее – в три с лишним раза. Помех на пути – тьмы. Самая страшная – бездорожье. Кольцевая бетонка нужна нам больше, чем воздух. Так или нет?

– Эту истину своими боками усвоили, – подал голос Бакутин.

– Возражающего за баранку и круг почета…

– Чего время тратим? – недовольно проворчал Гизятуллов.

А со всех сторон неслось:

– С бетонки надо было и начинать…

– Полсрока машина не выдерживает…

– Тягачи в распутицу не проходят…

– Завидное единомыслие, – улыбнулся Черкасов. – Потому бюро горкома решило – мобилизовать коммунистов, поднять комсомольцев и методом народной стройки до осенней распутицы проложить здесь кольцевую бетонку. Пять с половиной километров…

– Ого!

– Это ж не тротуарчики подмести…

– Бюро решило, а выполнять…

– Выполнять будем мы! – поднялся над толпой бакутинский голос. – Дорожникам это колечко и на шею велико. Пусть хоть лежневки гонят на промысел. Плиты и гравий завезли, песок – рядом…

– Давай, Гурий Константинович, – перебил Черкасов, – от слов к делу. Бей первый колышек. Тебе, как закоперщику, самый большой отрезок – триста метров.

И вот в руках Бакутина толстый полутораметровый кол с затесом наверху. Кхакнув, всадил с размаху острие в податливую землю. Тремя ударами обуха вогнал кол чуть не до затеса. На нем Черкасов написал: «НПУ» и пошел широкими шажищами вдоль дороги, отмеряя обещанные триста метров. Следом двинулись примолкшие хозяйственники. Верили и не верили в реальность происходящего, но уже обеспокоились: взвалить на плечи даже полсотню метров бетонки – не пустяшная нагрузочка. Однако первым возразить, воспротивиться никто не хотел. Мог бы Бакутин заартачиться, так он сам плечи подставил. Надеялись, что взбрыкнет Гизятуллов. Но и тот даже взглядом не поперечил. Улыбаясь полногубым ртом, легонько и бесшумно забил кол. Черкасов вывел на затесе «УБР», и шествие по кругу продолжалось.

Оставалась последняя надежда на вышкарей. Главный турмаганский вышкарь Петр Угаров, не дожидаясь команды, забил свой кол, и сам же написал на нем – «ВМК», что означает «вышкомонтажная контора». И еще полтораста метров прирастил Черкасов к пройденному кольцу будущей бетонки.

Теперь противникам этой затеи не на кого было больше надеяться. Если б кто и высказался против – себе хуже сделал.

Никто не высказался.

Каждый получил кусочек по зубам: кто пятьдесят, а кто только двадцать метров.

Возле первого колышка с буквами «НПУ», кольцо замкнулось. Снова все сгуртовались подле Черкасова, и тот буднично, оттого впечатляюще сказал:

– Агитировать никого не будем. Ни устно, ни письменно. С завтрашнего дня начнет выходить специальное приложение к газете. Как вы его нарекли, товарищ Иванов?

– «Бетонка», – сразу откликнулся Ивась.

– Предупреждаю, – голос Черкасова затвердел, – ни-ка-ких уважительных причин не принимается. Несогласные с объемом работ и сроками – высказывайтесь сейчас. Есть такие? – Выждал, не откликнется ли кто. – Ну, что ж. Как говорят – в добрый путь!

Расходились не спеша. Откалывались группами и, покуривая, уходили неторопливо от дороги, которая нежданно-негаданно повязала их в один узел.

Одни восприняли случившееся как неизбежное, хоть и малоприятное, другие – как насилие, вероломный наскок, которому можно бы и противостоять, если бы да кабы… третьи – как блажь Черкасова и, едва отойдя от дороги, выбросили все происшедшее из головы.

3

Начальник Турмаганского УБР Гизятуллов, вбивая свой колышек, думал: «Детский сад, не бюро горкома. Солидные руководители играют в кошки-мышки. Могу столб вкопать, чтоб их потешить. Сочинял бы бумаги, выступал с речами, распекал, озадачивал, – живых дел захотелось. И должность, и очки, и лысина, а ума…»

УБР не имело еще и половины нужных работников, не приноровилось к условиям, только-только подымалось на ноги. Своими силами, без смет и проектов, строили административное здание и ремонтные мастерские, бараки и дома для рабочих. Строили все: бухгалтера, диспетчеры, шофера, инженеры, буфетчицы. Все и ежедневно. Тут Гизятуллов не признавал никаких «но». И сам с заместителями и главными специалистами почти каждый вечер бывал на стройке, нянькался с носилками, с лопатой иль с топором.

Дел Гизятуллову хватало, как говорят, под завязку. Вместо пяти в управлении работало только три буровых бригады. И тем постоянно не хватало то долот, то цемента, то бурильных труб. Машины и люди работали без передыху, на износ, но план проходки выполнялся… Скрипело, кряхтело, кренилось наспех сколоченное гизятулловское УБР, но бурило, бурило, бурило…

Чтобы подготовить те самые шестьдесят четыре скважины первоочередного участка, буровикам надо было за полтора года насверлить сто семьдесят километров. Передвигать стотонный буровой станок по турмаганским болотам и лютой зимой не везде можно. Как же быть летом? Кто? как и из чего поспеет строить лежневки и насыпные островки для вышек? И хоть буровые мастера Ефим Фомин и Зот Шорин, слава богу, в поводырях и погонялах не нуждались – все равно глаз с обоих нельзя было спускать: задиристы и своевольны не в меру. Ефим не раз уже заговаривал о кустовом бурении. Согласись, поддержи – новые хлопоты и тревоги. А встань-ка поперек!.. Вот и крутись. Спеши, но не забегай. Не торопись, но не отставай. Гляди вперед, а замечай вокруг… Потому-то, забивая свой колышек, Гизятуллов и в мыслях не допускал, что станет строить бетонку: без нее голова кругом. Едва Черкасов договорил напутствие, как Гизятуллов поспешил к строящейся конторе, досадуя на то, что потерял столько дорогого времени.

Шел быстро, пыхтел, давил комаров, раздраженно думал: «Суется Бакутин во все щели. Ефима Фомина подуськивает. Черкасовым туда-сюда вертит. И это – его затея. Голосил как ишак. Мог бы и себя вместо колышка в землю вбить. Ничего. Этот первоочередной участок икнется ему не раз. А на попутном газе наверняка в трубу вылетит. Румарчук поможет…»

Как же взбеленился Гизятуллов, когда через пару дней после того смехотворного бюро на открытом воздухе ему позвонил Черкасов и, не здороваясь, сразу строго спросил:

– В чем дело, Рафкат Шакирьянович? Почему не выполняем решение бюро?

– Какое решение? – невинно поинтересовался Гизятуллов. – Сейчас о Турмагане все решают: и ЦК, и Совет Министров, и обком. Министерство бомбит приказами. Главк распекает. Жми метры. Давай скважины. Гони тонны… – Говоря это, представил растерянную физиономию Черкасова, злорадно ухмыльнулся и с ходу повернул на сто восемьдесят градусов. – Правильно делают, что жмут! Нам поблажку – мы из упряжки. Ха-ха! Назвался буровиком – бури. Наше дело, Владим Владимыч, бурить, не дороги строить…

– Буровые по воздуху не летают.

– Наш гензаказчик, дорогой товарищ Бакутин, похоже, думает иначе…

– Почему на вашем участке бетонки ни людей, ни машин?

– У меня квартальный план по всем швам… – в голосе Гизятуллова зажурчало раздражение. – Почти все буровики – в балках…

– Знаю, – нетерпеливо перебил Черкасов. – Почему все-таки коммунист Гизятуллов не выполняет…

«Вот баран. Обязательно надо промеж рогов трахнуть». Сказал, ровно ножом полоснул:

– Ваше решение – незаконно! Горком не имеет права перемещать силы и средства предприятия…

– Права горкома мне известны, – снова перебил Черкасов. – Намерены вы…

– Нет! – крикнул Гизятуллов в трубку и хватил кулаком по столу. – Не намерен! Не буду! Сегодня же обжалую в областной комитет партии…

– Прошу в семь вечера ко мне. По пути загляните на строительство бетонки.

«Я занят!» – чуть было не рявкнул Гизятуллов, да вовремя прикусил язык и после длинной паузы пробурчал:

– Если станем через каждый день заседать – работать кто будет?

Вместо секретарского баритона в трубке послышалось равномерное «пи-пи-пи-пи».

– Так-распротак твою! – злобно выкрикнул Гизятуллов, кинув пищащую трубку на аппарат.

Придвинул чистый лист бумаги, махонькими буковками убористо вывел на нем: «Первому секретарю Туровского обкома КПСС товарищу Бокову Г. П.». Наморщил широкий приплюснутый нос, оттопырил полные красные губы: задумался. «Надо остыть. Горячее не бывает острым. Вечером напишу. Есть же наверняка и другие, кто считает затею с бетонкой самоуправством и беззаконием. Пристегнуть их, сочинить коллективный протест».

Остаток дня прополз юзом – ни дела, ни работы, и чем ближе к назначенному часу, тем неспокойней становилось на душе.

Знал, что ничего особенного не произойдет, верил в собственную правоту и неуязвимость, а все равно подсасывало дурное предчувствие. Отгонял его, отмахивался, а оно не отлипало. С того и накричал на председателя профкома, испортил два банковских чека, обругал бухгалтера и, все более негодуя, в половине седьмого ринулся в горком.

Нарочно сторонясь кольцевой дороги, раз все-таки глянул на нее. Приметил разноцветные кучи гравия, грунта, песку, домиком составленные бетонные плиты, несколько самосвалов подле экскаватора, «Лихо раскрутили. Мастера чужой головой свои дыры затыкать… Поскользнешься, товарищ Черкасов», – мысленно пригрозил Гизятуллов. Отворотился от бетонки и больше ни разу не глянул.

Несмотря на малый рост и приметную полноту, Гизятуллов шагал размашисто-широко и бесшумно, мягко ставя короткие толстые ноги на землю. Он мог вот так размеренно и ходко вышагивать и час, и полтора, не уставая. Зато на первой же сотне метров тело покрылось потом, мясистые квадратные ладони стали липкими. Проклятая потливость! Как будто потогонный аппарат внутри. Чуть взволновался или напрягся – и уже мокрый. Радуется – потеет, горюет – потеет, смеется – потеет, негодует – потеет. Перед тем как поздороваться, обязательно надо потискать в кулаке носовой платок иль неприметно шаркнуть ладонью о пиджак.

– Фу! Духота собачья!

Сердито рванул, расслабляя, ошейник галстука, повертел головой, сгоняя напряжение с литой красной шеи. «Тропики, мать твою… Тридцать шесть в полдень. Вода да болота. Воистину – край крайностей. Не черное, так уж белое.

Никаких полутонов. За пару часов эта духота может обернуться мокрым снегом. Зимой хоть работа греет, а сейчас…»

К распаренному потному телу комары прилипали роем. «Во зараза! Собак заедают – человек терпит. Ни мази, ни накомарники не помагают. Чертова сторона…»

Легко шагали короткие толстые ноги, руки стирали пот с лица, отмахивались от комаров, давили их, а в голове – неуправляемое кружение мыслей вокруг распроклятой бетонки.

Круглое, красное, будто намасленное лицо Гизятуллова с круглыми выпуклыми глазами за толстыми стеклами круглых очков чем-то привлекло внимание двух встречных мальчишек. Те расступились, пропустили пышущего жаром, пыхтящего Гизятуллова, и вслед ему полетело насмешливое:

– Сеньор Помидор.

Еле отогнал желание надрать уши маленькому охальнику. Теперешние мальчишки не больно-то почитают возраст.

Подгоняемый сдвоенным ребячим хохотком, Гизятуллов ругнулся про себя и прибавил ходу.

4

Как он и предполагал, собрали всех протестантов-ослушников. Их было семеро, и все второразрядные. Гизятуллов даже фамилии ни одного не знал. Лица смутно помнил, а ни должности, ни имени… Это расстроило: с подобным подкреплением разве что кружечку кваску выпить, а уж что-нибудь покрепче он бы с ними пить не стал. Не та компания, явно не та. Оттого и сел на особицу, подальше от единомышленников, всем своим видом подчеркивая собственную отдаленность и независимость от проштрафившейся семерки.

– Все в сборе, – спокойно и буднично сказал Черкасов. – Начнем. Самый занятый здесь, я думаю, товарищ Гизятуллов. Ему первому слово. Объясните, пожалуйста, бюро – почему не выполняете решение о строительстве бетонки?

Не хотелось Гизятуллову выслушивать нарекания и попреки на глазах этих семерых заморышей. УБР – спинной хребет нефтяного Турмагана. Без скважин нефть не возьмешь, а скважины делают его буровики. Рыцарским легионом назвала недавно сибирских буровиков «Правда», а он – магистр этого легиона – на одной скамье с какими-то замухрышками, у которых ни стати, ни масти. Хитер Черкасов, оттого и начал экзекуцию с Гизятуллова и тем сразу больно зацепил начальника УБР. Но Гизятуллов, проворно занавесив обиду недоуменной улыбкой, начал петлять:

– Зачем стричь всех одной гребенкой, Владим Владимыч? У каждого предприятия свои особенности и возможности. Один пальцем сдвинет, другой кулаком не сшибет…

А глаза Гизятуллова предостерегали Черкасова: уймись, не при на рожон, сделай вид, что не приметил маневра. Но Черкасов не унимался.

– Товарищ Гизятуллов, – хоть и с легким, но все-таки с приметным нажимом выговорил он. – Мы ждем ответа на совершенно конкретный вопрос: почему не выполняете решение бюро?

«Значит, на таран? – остро сверкнуло в глазах Гизятуллова. – Пожалеешь!»

Повел взглядом по оборонительно настороженным лицам единомышленников и брезгливо поджал пухлые красные губы. Эти друзья по несчастью жаждали лишь одного – чтобы побольней да подольше секли непокорного начальника УБР, выплеснули гнев, выговорились, и им бы на долю осталось меньше тумаков. Ни один из них не только не поддержит Гизятуллова, если тот ринется в атаку, но и в свое-то оправданье не кукарекнет. Единственно, на что такой заморыш может отважиться, – это униженно выканючить прощенье, а завтра чуть свет кинуться на бетонку и торчать там целые дни, лично руководя, участвуя, организуя… А он-то, осел, хотел их подписями подкрепить, утяжелить свое послание в обком. Ну что ж, придется и тем, кто восседает за судейским столом, и этой хозсошке преподать небольшой урок самостоятельности и достоинства. Черкасов хочет унизить его, сравнять с этой шошкой-ерошкой. Ну, нет. Перехватил, товарищ Черкасов. За то и получи…

– Слушаем вас, – карандаш в руке Черкасова легонько клюнул настольное стекло.

«Только не оглохни», – подумал зло Гизятуллов, и мгновенно лицо его стало неприятно жестким. И весь он ощетинился, грозясь локтями, коленями, животом.

– Я могу лишь повторить то, – угрожающе выговорил он, – что уже сказал вам, Владим Владимович.

– Пожалуйста, повторите.

– Считаю решение бюро горкома о бетонке – неправомерным, противоречащим уставу партии.

– Эт-то интересно! – залпом, не разделяя слов, настырно поддела Мелентьева – второй секретарь горкома.

Игольно сверкнув, круглые черные глаза Гизятуллова кольнули худенькую, махонькую Мелентьеву и снова впились в Черкасова.

– Городской комитет партии не имеет права распоряжаться силами, средствами и техникой предприятий в ущерб их производственной деятельности. Сегодня вы силой заставляете нас строить бетонку, завтра принудите делать аэродром, потом котельную. А ведь в Турмагане есть гензаказчик – товарищ Бакутин. И генподрядчик – товарищ Бойченко. Перекладывая их обязанности на чужие плечи, горком развращает кадры. УБР здесь для того, чтоб бурить…

– Если каждый станет только для себя и на себя, нам не поднять Турмаган, – опять высунулась Мелентьева.

– Справедливо, – поддержал ее Черкасов. – Только бетонка, которую мы заставляем строить, будет работать прежде всего на вас, товарищ Гизятуллов. На ваш план. Вряд ли кто больше вас страдает от бездорожья. Кому-кому, буровикам дороги, как хлеб. После удачного завершения кольцевой мы думаем таким же методом проложить магистральную автостраду поперек месторождения, чтоб в любую погоду любой транспорт. А от нее по лежневочкам к буровым… да-да, к вашим буровым, товарищ Гизятуллов.

– Выходит, вы под собой сучок рубите, – снова кольнула Мелентьева, воинственно выпятив девчоночью грудь с еле приметными бугорками.

– Мне некогда сучки обрубать! – спустил тормоза Гизятуллов. Вытер носовым платком шею, промокнул лоб, зажал скомканный платок в кулаке. – Мне надо бурить. Двадцать скважин первоочередного я должен к новому году сдать…

– Лучше, если мы, – ввернула Мелентьева.

– Что мы? – не понял Гизятуллов.

– Мы́ должны сдать. Понимаете? У вас все я да я. Многовато ячества, – пояснил Черкасов. – Это к слову. Продолжайте, пожалуйста.

Багровое лицо Гизятуллова и впрямь стало похожим на переспелый южный помидор: тронь – и лопнет, брызнет соком.

– Я все сказал! – будто плюнул Гизятуллов. Помолчал чуток и еще злее: – Бетонку в ущерб бурению строить не буду!

– Тогда придется наложить на вас партийное взыскание, – в голосе Черкасова проступили доселе неприметные металлические нотки. – А завтра проверить, как оно на вас повлияло.

– Никак не повлияет, хоть залпом два выговора объявите! Не буду строить…

– Зачем горячиться, Рафкат Шакирьянович? – неожиданно так мягко и сочувственно принялась увещевать Мелентьева, что изумленный Гизятуллов даже очки протер.

Правду говорят, женщина и чужую беду за версту чует. Безошибочно угадала Мелентьева, что закусивший удила Гизятуллов может сейчас скакнуть с кручи, сломав свою буйную голову. Угадала и поспешила сдержать вздыбившегося, ослепленного яростью мужика. Поняв это, Гизятуллов разом простил ей недавние наскоки и уже без прежней непреклонности и ершистости сказал:

– Я обжаловал решение горкома в областной комитет…

– Это ваше право, – успокоенно вздохнул, расслабился Черкасов. – А наше право потребовать от коммуниста безусловного исполнения решения бюро.

Скажи Черкасов лишь первую половину фразы, может, Гизятуллов и попятился бы. Но в словах о правах горкома ему почудилась угроза, и он снова взъярился:

– Честь мундира вам дороже справедливости.

– Честь горкома – это и ваша честь, – снова перешла в атаку Мелентьева.

– Хватит меня воспитывать! – окончательно сорвался Гизятуллов. – Зря тратим время и нервы. Сказал «не буду» – и не буду!

По-бычьи нагнув тяжелую крупную голову, прижав круглый раздвоенный подбородок к груди, Гизятуллов резко шагнул на середину кабинета. В раскоряченной, раскрыленной, налитой яростью фигуре была такая необоримая каменность, что всем стало ясно: не будет.