Текст книги "Корпорация цветов"

Автор книги: Константин Соргунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

Потом я отложил книгу на полку и не вспоминал о ней до тех пор, пока жизнь не свела меня с автором, встреча с которым оказалась для меня роковой. Алексея Саркович был молодым человеком лет двадцати пяти, ничем, пожалуй, не примечательный, кроме того, что практически всю свою сознательную жизнь был слепым. Зрение вернулось к нему около трёх лет назад, хотя, конечно нельзя сказать "вернулось", потому что Алексей с детства был слеп. Он неожиданно прозрел во время игры на пианино, вызвав тем самым оживленные споры в кругу врачей, занимающихся офтальмологией. Саркович не был музыкантом, но иногда играл на губной гармошке и флейте исключительно для своего удовольствия. Родители подарили ему электронное пианино, и стоило ему только положить руки на клавиши, как из-под пальцев потекла удивительная лирическая мелодия. Говорят, что у некоторых людей есть талант от бога, именно такой талант и был у Алексея. Он не знал нотной грамоты, не имел ни малейшего представления о том, как играть на пианино, но играл так, что у слушателей текли слёзы. Он импровизировал, музыкой рассказывал целые истории, очаровывал и вдохновлял. Однажды, когда Алексей вытворял что-то совсем виртуозное, руки его двигались так быстро, что за ними нельзя было уследить, слепого музыканта по его словам будто что-то ударило. У него сильно закружилась голова, из глаз потекли слёзы и он безвольно упал головой на клавиши. Очнулся он через несколько секунд и тут же снова потерял сознание от обилия информации, которая поступала к нему в мозг через внезапно прозревшие глаза. Зрение вернулось к Сарковичу в один миг, едва не сведя его с ума. Молодой человек до крови расцарапал себе лицо, не в силах справиться с нахлынувшими новыми чувствами, свет врывался в его голову острыми свёрлами, отдаваясь острой болью в висках. Через несколько дней Алексей пришел в себя и научился видеть так, как видят все обычные люди. Музыкальный дар покинул его навсегда, но каждый вечер Саркович часами просиживал над пианино, держа руки над черно-белыми клавишами. Долго он не смел прикоснуться к ним, суеверно опасаясь того, что зрение может снова его покинуть, а когда, наконец, осторожно пробовал взять аккорд, у него получалась только резкая переборка разнообразных звуков.

Саркович никогда не говорил, жалеет ли он о своём внезапно вспыхнувшем и потухшем музыкальном даре, но я могу предположить, что иногда он готов был обменять зрение в обмен на дар чудесной игры.

Познакомились мы с ним совершенно случайно на автобусной остановке недалеко от моего дома. Я вышел в магазин купить минеральной воды, а Алексей ждал автобус. Он поскользнулся, вывихнул ногу и сильно разбил скулу об железную скобу. Дело было зимой, народу на остановке было немного. Я увидел, что молодому человеку нужна помощь и счел своим долгом её оказать. Я усадил Сарковича на скамейку и вызвал скорую, но врачи приезжать отказались, мотивируя тем, что вывих это не повод для их приезда. Мне пришлось отвести Алексея в ближайшую поликлинику, долго ругаться в регистратуре и, наконец, добиться приёма у хирурга.

После всех приключений измученный и сконфуженный Саркович предложил мне выпить с ним по чашке шоколада в местной кофейне. Я не стал возражать и вскоре мы уже сидели на втором этаже "Республики кофе", пили горячий шоколад и говорили обо всём на свете. Тут-то я и узнал, что Саркович и есть тот самый автор, книгу которого я не так давно прочитал. Потом Алексей поделился со мной историей своей недолгой музыкальной карьеры, а я в свою очередь рассказал ему про свою семью. Обычно я довольно сложно схожусь с новыми людьми, но в лице Алексея я встретил равного себе по духу человека, общаться с которым было легко и приятно. Вскоре я выяснил, что Саркович надежный товарищ, на которого всегда можно положиться. Не буду долго рассказывать о том, как развивалась наша дружба, скажу только, что вскоре мы были, что называется, не разлей вода. Настоящих друзей у меня мало, в основном это всё институтские приятели, так что такой друг, как Алексей был для меня настоящей находкой. Насте Саркович тоже очень понравился и она готова была целыми днями канючить, когда же придёт дядя Лёша. Для неё у него всегда находился какой-то приятный сюрприз. Несколько раз я говорил Сарковичу, что он окончательно избалует мою дочь, но Алексей только смеялся в ответ. Впрочем, к его чести стоит сказать, что Саркович всегда старался делать Насте исключительно полезные подарки. Таким образом у неё появилась деревянная модель парусника, которую мы с Настей собирали и клеили на протяжении двух недель, несколько головоломок и мозаик, над которыми дочь просидела не один вечер.

Как-то раз у нас с Алексеем зашел разговор об его творчестве. Я спросил, почему он забросил свои рассказы и не собирается ли писать что-то новое. Саркович посмотрел на меня с удивлением, будто бы не понимая, о чем я говорю, потом как-то странно рассмеялся и сказал, что не думал об этом. Я заметил, что он довольно разносторонний писатель, что его детские рассказы заслуживают всяческого внимания. В частности я указал на небольшие оплошности в "Детстве Леры" и со смехом напомнил, что глава, посвященная компьютерам, немного не подходит по времени повествования, если, конечно, повесть не является сюрреалистической. Алексей почему-то вспыхнул до корней волос и сказал, что сюрреализм по его мнению это совершенно недостойный жанр и он никогда бы не стал в нём работать. Я удивился и спросил, почему же тогда в его повести встречаются такие странные временные нестыковки. Саркович посмотрел на меня с удивлением, и, казалось, не понял вопроса. Тогда я не поленился и принёс книгу, в которой указал на заинтересовавшие меня моменты. Алексей пожал плечами и сказал, что по его мнению никаких странностей в повести нет. Я удивился.

– Погоди, но всё-таки, в какое время происходит действие?

– Гм, – задумался Саркович, – Это конец девятнадцатого века.

– Тогда откуда там компьютеры? А поезда, описанные тобой? Они появились только в шестидесятых годах. Более того, ты описываешь операционную систему, созданную в девяностых.

– Я, гм…

– Вот поэтому я и говорю, что здесь явные нестыковки. А так это замечательная вещь.

Я закрыл книгу и улыбнулся. Мне никогда не удавалось относиться к Сарковичу как к равному, более того, зачастую я воспринимал его как своего второго ребёнка. Между нами было всего восемь лет разницы, но почему-то это представлялось мне колоссальной пропастью. Алексей принадлежал к последнему поколению, рождённому в Союзе, которое я никогда не мог понять. Он соображал гораздо быстрее меня и порой поражал своими познаниями, но в то же время иногда я удивлялся пробелам в его образовании. Я смотрел на Сарковича и начинал опасаться тому, что будет с моей дочерью, которую угораздило родиться слишком поздно. Сможет ли она стать достойным человеком? Или Настя как и большинство её сверстников обречена на бесцельное существование, когда разносторонние знания подменяются только бытовыми навыками и умениями?

– Я не понимаю, – осторожно сказал мне Алексей, опустив голову на руки.

Дальнейший разговор показал, что Саркович действительно не понимал, что меня смутило в его повести. Более того, он не понимал, что поезд, выпущенный в шестидесятых, не мог существовать в начале века, не понимал, почему электрическая плита не может работать в доме без электричества. Поначалу я думал, что Алексей дурачится, потом решил, что имеет место быть какая-то психическая болезнь. Не скрою, я даже начал опасаться, как бы Саркович не наговорил чего-то не того моей дочери. Я ничем не могу объяснить этот факт, но многим родителям почему-то всегда кажется, что любая болезнь, даже перелом или вывих, может передаваться от человека к человеку. Не знаю, с чем это связано, скорее всего тут имеет место быть бесконечный страх за своего ребёнка.

Но Алексей, как мне показалось, был совершенно нормален. Когда я говорил с ним, у меня стало складываться ощущение, что сумасшедшим являюсь я. Только много позже я пришел к выводу, что мы оба вполне нормальные люди. Просто у нас разное прошлое.

Я понимаю, это звучит несколько абсурдно, но мы действительно жили в разных реальностях. Я говорю "жили", потому что к тому моменту, когда пути наши пересеклись, мы каким-то образом оказались в одном и том же месте. Но то, что было совершенно нормально и закономерно для меня, порой приводило Алексея в недоумение. Так например, я никак не мог ему объяснить, почему моя дочь учиться в одном классе с мальчиками. Саркович никак не мог взять в толк, что совместное обучение практикуется уже много лет в нашей стране. И в то же время я был уверен, что Алексей жил много лет в Петербурге, я знал его домашний адрес и часто наведывался к нему в гости. У моего товарища была огромная библиотека, вот только книги в ней были удивительными и многие произведения известных авторов были мне совершенно незнакомы. Саркович показывал мне фильмы, которые я видел не по одному разу, но в них играли другие актёры, и порой сюжет развивался совершенно по другому. На первых порах всё это приводило меня в изумление, а потом я как-то очень быстро понял и принял тот факт, что мы жили в разных реальностях. Я часто ломаю себе голову, пытаясь осмыслить, как я, рациональный и простой как пряник человек мог настолько быстро поверить в собственную абсурдную теорию. Недавно я стал приходить к выводу, что когда информация пугает своей нелогичностью, я готов принять на веру любую чушь, которая объяснит непонятное. Кроме того, для нас прошлое существует только пока мы его помним. А для меня сейчас прошлое существует только в печатном виде на экране монитора. Я записываю своё прошлое, но иногда я больше чем уверен в том, что я его создаю. Потому что я уже не вполне уверен в собственном существовании. Печатному тексту я почему-то доверяю больше. Но вернёмся к Алексею Сарковичу, моему новому приятелю.

Как-то зимой мы с Сарковичем шли по заснеженному Заневскому проспекту. Было довольно холодно, уши у меня горели огнём даже в шапке. А Алексею всё было нипочем, он шел в пальто нараспашку и мял в руках длинный сиреневый шарф. Я попенял ему на неподлежащий вид и заметил, что он непременно простудиться. Но Саркович только посмеялся и заявил, что я отношусь к нему как к своему сыну. Что ж, в этом была своя правда. Порой безалаберный и весёлый Алексей вызывал у меня определённо отеческие чувства.

Шли мы с ним в магазин на Малоохтинском проспекте. Месяц тому назад я заказал там необходимые мне автомобильные запчасти и вот сегодня, наконец, их обещали подвести. Саркович любезно согласился составить мне компанию, а вечером мы с ним собирались зайти к нам, чтобы морально поддержать мою бедную девочку. Настя, единственная из класса, умудрилась заболеть корью, и неделю лежала дома пластом, тихая, подавленная и несчастная. Я оставил дела заместителю и сидел дома как привязанный, целыми днями читая Насте вслух. Сегодня с ней сидела сестра и я смог вырваться на пару часов. Но когда мы уже переходили мост Александра Невского, мне позвонила сестра и умоляла придти как можно скорее. В её квартире прорвало трубу и она убегала решать дела с аварийными службами и соседями. По собственному опыту я знал, каково это бывает и сказал сестре, чтобы она поскорее шла домой. А это значило, что Настя осталась дома одна и нам с Алексеем надо поспешить. Я часто оставлял Настю дома совершенно одну и почти не переживал по этому поводу, моя девочка всегда была самостоятельной. Но сейчас был совершенно другой случай. Больной ребёнок всегда остаётся ребёнком, каким бы разумным, взрослыми самостоятельным он не был. Сначала я хотел сразу возвращаться домой, но потом понял, что лишние десять минут погоды не сделают и решил всё-таки дойти до магазина, благо было недалеко.

У меня не было перчаток, и руки озябли до невозможности. В особенности страдала рука, в которой я держал телефон. Я обматывал руки шарфом и прятал в карманы, но толку от этого было мало, потому что пронизывающий холод проникал и под куртку. В кармане у меня помимо крошек и практически заледеневших ключей от квартиры лежали три бенгальских свечи, оставшиеся после празднования нового года. Я принёс их с работы и давно хотел запалить на радость Насте, но почему-то стоило мне снять куртку, как это совершенно вылетало у меня из головы. А сейчас я сжимал тоненькие проволочки застывшими пальцами, и отчего-то мне казалось, что отпусти я их – и холод окончательно меня погубит. Я не хотел показывать Сарковичу, насколько я замёрз, но состояние моё было сродни предобморочному, когда ты хватаешься взглядом за любую точку, надеясь, что именно она удержит тебя в сознании. Иногда это помогает. Иногда нет.

Навстречу нам медленно шагала низенькая старушка в коричневом пальто и толстом шерстяном платке. Вид у неё был невероятно жалкий, и мне вдруг захотелось сказать ей что-то хорошее, поздравить с прошедшим Новым Годом и непременно сделать какой-то подарок. Но у меня не было ничего, кроме трёх бенгальских свечей в кармане. Чем ближе мы к ней подходили, тем явственнее я представлял, как сейчас достану из кармана свечи, протяну их старушке и скажу, едва разжимая губы от холода: "С Новым Годом!". Не знаю, улыбнётся ли она мне, скажет ли что-то в ответ, скорее всего я уйду быстрее, чем она сообразит что-то ответить.

Но вот мы поравнялись со старушкой, прошли мимо неё, оставили её за спиной. Бенгальские огни остались у меня в кармане. И не завязался ещё один узелок. Какой? Человеческие связи всегда напоминали мне трепетный огонёк, который бережно передают из рук в руки. Эта аналогия возникла в моём мозгу, когда я был курильщиком. Люди, не расстающиеся с пачкой сигарет, почему-то гораздо проще идут на контакт. В то время мне не состояло никакого труда подойти к человеку и попросить закурить. И если человек тоже оказывался курильщиком, в момент передачи огня, когда крошечное пламя на мгновение освещало наши лица, между двумя людьми проскакивала какая-то искра, делающая их ближе, чем раньше. Словно все курильщики вне зависимости от пола, возраста, социального статуса и круга интересов связаны невидимой цепью. Эта связь развязывает языки и позволяет заговорить в тамбуре с совершенно незнакомым человеком. Казалось бы, такая мелочь – тлеющая сигарета в руке, однако эта сигарета была пропуском в глобальный клуб курильщиков. А внутри клуба уж если не все близки, то по крайней мере намного ближе друг к другу, чем люди, состоящие вне клуба. Узелки в моём понимании это своеобразная замена маленькому огоньку. Можно сто раз пройти мимо человека и не завязать узелок, а можно подойти, сказать что-то ободряющее или протянуть руку помощи. В таком случае будет завязан первый маленький узелок, а уж потом кто знает, что из этого выйдет. Иногда из крошечных узелков получались целые многогранные узоры. Но чаще бывало так, что я игнорировал всякую попытку завязать новый узелок. Проходил мимо, не замечал, отворачивался. Мне было прекрасно известно, что вторая попытка даётся редко и что я, возможно, упускаю многое, но я был обычным человеком, который порой не брал то, что шло само в руки. Кто знает, сколько счастливых узелков, добрых знакомств я таким образом упустил!

Так было и в этот раз. Я прошел мимо, бенгальские свечи остались в моей руке. Саркович рядом со мной что-то возбужденно рассказывал, но я пропускал всё мимо ушей. Уж слишком тепло внезапно стало вокруг. Слишком мало снега было под ногами, и я был уверен, что дело вовсе не в ударной работе дворников. Я поднял глаза вверх и увидел над головой ослепительное голубое летнее небо, я посмотрел в сторону и увидел высокие лиственницы и дубы с розовой листвой. Я снова заблудился в своём аларине и наткнулся на очередную чуткую точку. Только теперь я был не один. Вместе со мной в приграничный мир забрел и Алексей Саркович, человек с другим прошлым.

Когда я это понял, я едва смог устоять на ногах от нахлынувших на меня чувств. И только сейчас я могу признаться самому себе в том, что тревога за дочь в тот момент была чуть ли не на последнем месте. Сейчас я могу безо всякого стыда сказать, что в первую минуту я испытал настоящее счастье. Я был здесь, и это было хорошо. Впрочем, уже через несколько минут меня захлестнула волна страха и боли. Моя бедная маленькая девочка была одна в пустой квартире, а её непутёвый папа забрёл неведомо куда. И мало того что забрёл сам, так ещё и захватил с собой ни в чем неповинного человека. Мысль об Алексее привела меня в чувство. Я посмотрел на него, ожидая увидеть на его лице страх, но вместо этого я с изумлением увидел, как Саркович улыбается. Губы его шевелились, снова и снова еле слышно произнося одно и то же слово. Моё ухо не сразу уловило, что же он говорит, а когда я, наконец, услышал, у меня прошел мороз по коже.

Это слово было "снова".

Сразу после этого я почувствовал неконтролируемую ярость, в которой слилось всё: страх за дочь, кажущаяся нереальность всего происходящего и ужас обычного человека перед неведомым. Я схватил Алексея за грудки и несколько раз энергично встряхнул.

– Почему я попадаю сюда снова и снова? Почему?! Почему?! Я не хочу быть здесь, слышишь! Я просто хочу быть с моей дочерью! Почему я здесь?!

– Просто потому, что ты это можешь! – прохрипел, наконец, Саркович, когда я его отпустил.

– Какого черта?! – рявкнул я, сжимая кулаки. – Ты сказал снова?! Ты был здесь? Отвечай! Почему я здесь?!

– Просто потому что можешь сюда попасть! – звонко крикнул Алексей, выставив руки перед собой. – Просто потому, что умеешь! Точно также, как изучив испанский язык, ты больше не будешь слышать вместо осмысленных фраз мелодичную неразбериху! Ты можешь сколько угодно противиться, но и помимо своей воли ты будешь слышать не набор красивых звуков, а речь! Однажды ты уже попал сюда. Ты мог сотни раз проходить мимо чутких мест, но если ты узнал дорогу сюда, ты будешь ходить по ней ещё много-много раз.

Я сделал глубокий вдох и на мгновение закрыл глаза. Мне нужно было собраться с мыслями и немного успокоиться. Я понимал, что от моего гнева и возможной паники толку не будет никакого, а поэтому всё, что я могу сделать полезного – это придти в себя. Пока я размышлял над сказанным Алексеем, в голове почему-то прокручивался рекламный ролик массажера для ног. Я несколько раз видел его по телевизору и потом долго не мог избавиться от назойливого голоска девушки, предлагающей купить массажер. Её голос часами звенел у меня в ушах и я ничего не мог с этим поделать. "Я работаю на ногах по двенадцать часов, но совсем не чувствую усталости. С новым массажером для ног я поняла, что…". Иногда я готов был разбить телевизор, иногда – окунуться с головой в ледяную ванну. Когда-то я был уверен, что нет ничего хуже дурацкой песенки, которую ты сутками напеваешь против собственной воли. Но как я убедился, иная реклама действует куда как хуже. В песнях, даже самых дурных, есть ритм и мелодичность. В шаблонных рекламных фразах этого нет и в помине. Но голос звучит и звучит.

В очередной раз нехорошим словом помянув массажер, я потёр виски руками и поднял глаза на Сарковича. Он стоял неподвижно, вперив в меня настороженный взгляд колючих серых глаз.

– Ладно, Лёха, извини, – пробормотал я. – Сам понимаешь, я на нервах, мелкая одна дома.

Алексей не отвечал. Я задумчиво на него посмотрел. На бровях и ресницах Сарковича ещё лежал снег, вокруг же торжествовала весна во всём своём великолепии. Под ногами лежал сплошной ковёр из всевозможных цветов, в розовой листве неведомых деревьев горели пышные соцветия, почему-то похожие на охапки осенних листьев. Мои заледеневшие пальцы медленно оттаивали и я чувствовал сводящее с ума покалывание.

– Где мы, а? – спросил я тихо, прекрасно зная ответ. Видимо, Алексей это понимал, потому что он только устало улыбнулся.

– Я хочу домой, – воскликнул я тоном обиженного ребёнка. – Как нам вернуться домой?

– Когда придёт время, – загадочно проговорил Саркович.

– К черту время! – прорычал я, с трудом поборов желание снова как следует встряхнуть Алексея. – Время работает против меня, потому что дома осталась моя маленькая девочка! Где бы мы ни были, я уверен, что ты знаешь больше меня! Скажи, как нам вернуться обратно. Где дорога?

– Туда, – тихо сказал Саркович, – указав рукой вперёд. – Но идти слишком долго.

– Почему мы не можем просто повернуть назад? – спросил я, чувствуя, как силы меня покидают. Раздражение, гнев, всё схлынуло в один миг. Осталась только усталость и странная горечь.

– Потому что никакого "назад" нет, – просто сказал Алексей. – Нет двери, которая выведет нас обратно. Где бы мы не покинули аларин, вернуться по своим следам нельзя. Потому что здесь другие расстояния и другое время. Мы можем только попытаться найти другой путь.

– Тогда мы должны его найти, – твёрдо сказал я. – И ты мне в этом поможешь.

Саркович посмотрел на меня удивлённо, рассмеялся и покачал головой.

– Я… нет. Прости, Игорь, но я слишком давно мечтал сюда вернуться. Я потратил слишком многое, чтобы… чтобы просто так от этого отказаться. Тебе придётся искать выход самому. А потом постараться держаться подальше от чутких мест. Однажды тебе уже велели держаться от них подальше, но ты не послушал. А у меня задача как раз противоположная. Я должен уйти как можно глубже сюда, чтобы никогда не найти обратную дорогу. Это место не жалует пришлых, поэтому мне придётся постараться.

– Там моя дочь! – почти закричал я, немало не заботясь о том, что нас может кто-то услышать. В самом деле, кто может оказаться в этом словно вымершем месте? – Там моя жизнь!

Саркович немного помолчал, опустив глаза вниз. Когда он вновь посмотрел на меня, вид у него был немного виноватый.

– Прости, – сказал он так тихо, что я едва мог разобрать его слова. – Моя жизнь тут.

– Моя Настя, – крикнул я. – Ты мой друг! И ты говорил, что любишь её! Ты не можешь вот так меня оставить!

– Прости, – в третий раз повторил Алексей и отступил от меня на полшага. Я схватил его за плечо.

– Постой!

– Не прикасайся ко мне! – исступленно закричал Саркович. От неожиданности я выпустил его и в следующий миг Алексей помчался прочь, крича на ходу:

– Не прикасайся ко мне! Не прикасайся! Не прикасайся! Не прикасайся!

Я не стал его догонять. Я остался один, постепенно впадая в то состояние, которое обычно называют апатией. По счастью, продлилось оно недолго, и вскоре я уже снова был полон сил. Я твёрдо решил не думать о том, как объяснить всё происходящее. Задача у меня была одна – во что бы то ни стало найти выход и вернуться домой к дочери. Это значило, что важнее всего для меня был здравый ум. Я просто не имел права расслабляться.

Когда я это понял, мне стало немного легче. Я зашагал вперёд мимо высоких розовых деревьев. Я вдыхал приторно-сладкий медовый аромат и старался думать только о том, как бы поскорее отсюда выбраться. Но мало помалу я проникся удивительной красотой, окружающей меня со всех сторон. Я шел по колено в высокой траве с белыми полосками посредине, роскошные цветы с крупными ярко-синими лепестками касались кончиков моих пальцев. С деревьев время от времени срывались резные розовые листья и с тихим шелестом падали на землю. Заходящее солнце придавало им удивительно прозрачное сияние, словно листья были сделаны из хрупкого стекла. Где-то над моей головой негромко пела птица, но её голос звучал нереально, словно бы доносился до меня через толстый слой ваты.

Мне стало уже жарко в тяжелой зимней одежде, но я не спешил раздеваться, надеясь, что за следующим деревом будет тропинка, ведущая обратно в заснеженный Петербург. Надежда была слабая, но я хватался за неё как за соломинку, всей душой желая поскорее вернуться домой. Хуже всего было то, что моё третье приключение в приграничном мире было лишено всяческого смысла. Я не понимал, зачем я сюда попал, не понимал, как я сюда попал и, главное, не понимал, как отсюда выбраться. У меня было чувство, что кто-то или что-то имеет на меня свои виды, но это было уже совсем нелепое предположение. Иногда мне казалось, что я ловлю на себе чей-то настороженный взгляд, но сколько я не озирался, вокруг по-прежнему было безлюдно.

Я расстегнул куртку, подумал, и снял её совсем. Нести в руках было неудобно, вокруг пояса тоже было не обвязать из-за толстых рукавов. Тогда я просто закинул куртку на плечо и пошел дальше, обливаясь потом. Вскоре розовые деревья сменились высокими кустами конической формы. На них росли крупные красные ягоды, над которыми вились мелкие насекомые. Запах у ягод был довольно приятный, что-то среднее между земляникой и смородиной, но я ни за что бы не взял в рот ни одну ягодку. Они казались мне слишком сочными и слишком красными, будто бы внутри ягод был не сок, а кровь. Некоторые из них были покрыты мелкими трещинками, сквозь которые виднелись продолговатые черные семена. Из трещинок сочилась густая красная жидкость, в которой возились разноцветные мошки. Почему-то это показалось мне особенно неприятным и я поспешил поскорее уйти от ягодных кустов.

Вскоре я вышел на высокий морской берег. Под ногами шуршала мелкая галька, волны неспешно бились о прибрежные камни, в воздухе не было ни ветерка. Какое-то время я простоял на одном месте, глядя на расстилающееся прямо передо мной безбрежное море. Иногда мне кажется, что природа способна заворожить нас не столько своей удивительной красотой, сколько величием и необъятностью. Так, я готов бесконечно смотреть на туманные горы с вершинами, скрытыми в толще облаков, на бескрайние леса и быстрые горные реки с такой холодной водой, что перехватывает дыхание и сводит ноги. Море в приграничном мире было спокойным и в то же время тревожным. Волны его были невысокие, но меня отчего-то пугала их размеренность. Мне даже начинало казаться, что здешнее море это огромный механизм, действующий с удивительной точностью. Впрочем, вскоре мне пришлось убедиться в том, что это не просто сравнение. На берегу я впервые увидел дрэев. Тех самых, кого называли ещё Аидрэ-дэи.

Их было двое. Стояли они примерно в десяти метрах от меня, и в первый момент я вообще их не заметил. Они были неподвижны, спокойны, и, по-видимому, как и я смотрели на мерные морские волны, думая о чем-то отвлеченном. Никто не говорил мне, что это и есть дрэи, но я почему-то сразу понял, что это именно они. Я не знал, заметили ли они меня, но решил, что раз они не предпринимают никаких действий, я могу рассмотреть их получше.

Больше всего дрэи напоминали мне огромные механические игрушки, с которых начисто содрали кожу, так что остался только металлический каркас. Кожи, я имею ввиду нормальной человеческой кожи у них и в самом деле практически не было, зато наличествовали почти все внутренние органы, защищенные полупрозрачной синеватой тканью. Позвоночник и вообще весь скелет были снаружи, хотя и внутри явственно просматривались вытянутые кости. Их цвета были разными, от молочно-белого до розового и голубого, но сразу было понятно, что это органический материал. Однако, сколько я не пытался убедить себя в том, что это экзоскелет, я не мог избавиться от ощущения, что дрэи выстроены из металла. Пальцы на руках были вдвое длиннее человеческих и с тыльной стороны покрыты костяными (металлическими?) пластинами, ладони ровные как доски. Я предположил, что руки дрэев были наименее чувствительными, так как состояли буквально из одних наружных костей, хотя, конечно, я мог и ошибаться. При взгляде на ноги я сразу вспомнил джоли-джамперы, пружины-прыгунки, которые как раз начали входить в моду. Надев на ноги эти забавные приспособления, человек мог подпрыгнуть чуть ли не на два метра и развить скорость под сорок километров в час. Я понятия не имел, как именно передвигаются Аидрэ-дэи, но сразу предположил, что скорее всего прыжками. Ноги их наполовину состояли из тонких цветных косточек с перемычками, колени гнулись в обратную сторону, вместо ступней была полукруглая матовая кость. Лица дрэев были единственной частью тела, полностью закрытой матовой непрозрачной кожей, вот только кожа эта была светло-голубой и больше напоминала пластик. Носы были одинаково миниатюрны и чуть сплюснуты, за синеватыми губами четко обрисовывались мелкие и совершенно плоские зубы. Мутно-голубые глаза, наполовину закрытые неподвижными веками, холодно смотрели из ромбовидных глазниц. Бровей и ушей не было. Вместо черепа мозг дрэев закрывала сетка тончайших косточек и сосудов, было видно даже, как по венам циркулирует сине-голубая кровь.

Не знаю, правильно ли я понял, кто из них мужского пола, а кто женского, но один из дрэев был намного выше другого и выглядел куда как более рослым. Впоследствии я узнал, что дрэи обычно высотой около двух с половиной метров, а дрэйки редко бывают ниже двух. Кроме того я научился отличать мужчин от женщин и по другим параметрам. У дрэек практически не был развит торс, да и во всей фигуре, несмотря на кажущуюся грозность, была необъяснимая хрупкость, которую мне сложно было разглядеть в первый раз. Только гораздо позднее я узнал и увидел необычайный контраст между дрэями и дрэйками. И те и другие казались всё так же казались мне отвратительными чудовищами, но их женщины напоминали мне фарфоровые статуэтки, которые могут разбиться от одного неловкого движения. Возможно, по большей части подобное различие было моей собственной иллюзией, но, например, и без того тонкие кости ног у дрэек были совсем тоненькими, так что было непонятно, как они не переломятся под тяжестью их тел. А вот голоса… Ох, если бы мне никогда не слышать их голосов!

Их голоса были зовом, а зов проникал сквозь кожу прямо в кровь, доходил до самого сердца и говорил с вами на вашем языке. По крайней мере такое у меня сложилось ощущение, когда дрэи впервые заговорили со мной.

– Пришлый?

Мне показалось, что голос прозвучал прямо в моей голове. Я посмотрел на двух дрэев, стоящих на некотором отдалении от меня и увидел, что губы одного из них двигаются. Сами Аидрэ-дэи были неподвижны. Только сейчас я заметил, что на них не было никакой одежды, только на шее женщины (если это была женщина) висел кожаный шнурок с маленьким черным камнем. Я сделал несколько шагов по направлению к ним и остановился, только когда между нами осталось менее трёх метров.

– Пришлый, – сказал я, удивляясь, как глухо и хрипло звучит мой собственный голос. – Я только хочу вернуться домой.

– Аларин, – прозвучал у меня в голове новый голос, гораздо мелодичнее предыдущего. Я посмотрел на говорящего дрэя и тут же уверился в мысли, что существо женского пола. Почему-то тут же иллюзия голоса внутри меня рухнула и я понял, что всё дело было в его необычайном тембре. Некоторые оперные певцы способны голосом разбить стеклянный стакан, голоса дрэев разбивали реальность. От звуков голоса-зова у меня вставали дыбом волоски на руках, сердце начинало стучать чаще, дыхание ускорялось. Через какое-то время я немного привык к его дивному звучанию, но поначалу меня била мелкая дрожь, стоило только кому-то из дрэев открыть рот.