Текст книги "Сто суток войны"
Автор книги: Константин Симонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 37 страниц)
Я откладываю эту переведенную на английский язык толстую книгу с обложкой, на которой нарисованы Гитлер и Геббельс. Откладываю и не могу удержаться от мысли, что хотя бы избранные места из нее стоило бы перевести на русский, украинский, белорусский, грузинский, армянский, татарский, киргизский и иные языки нашей страны. Здесь по разным поводам сказано обо всех нас такое, что всем нам стоит прочесть просто для информации.
Конечно, годы идут, времена меняются, «кто старое помянет – тому глаз вон» – русская поговорка, а способность к забвению – общечеловеческое свойство, все верно, все так… Но ведь будущее, которое было для нас запроектировано в этой книге, проектировалось на сотни лет вперед – вот в чем штука! Может, поэтому сейчас, всего-навсего через четверть века, и хочешь все это забыть, а не забывается?
70 «Начальник Дома флота батальонный комиссар Шпилевой, впоследствии, по-моему, комиссар морского полка…»
Написав это, я, к несчастью, ошибся. Начальник Дома флота Ефим Фомич Шпилевой действительно был впоследствии назначен на должность комиссара 3-го полка морской пехоты, но комиссаром его не стал, а попал под трибунал в связи с тем, что, как указано в приговоре, «под предлогом болезни глаз стремился уклониться от выполнения возложенных на него обязанностей».
Трудно разобраться теперь, насколько справедливо было решено это дело тогда, в конце сентября, в самый разгар боев на Перекопе, что в нем было правдой и что неправдой. Во всяком случае из последующих документов известно, что Шпилевой Ефим Фомич был направлен рядовым, погиб в октябре 1941 года под Перекопом и был «посмертно восстановлен в рядах политсостава и в звании, как искупивший вину перед Родиной».
71 «Услышав о тревожном положении в Одессе, мы беспокоились, уж не из-за того ли задерживают нас… что решается вопрос о ее судьбе?»
Тревога эта, как видно сейчас из документов, имела свои основания.
В «Отчете Черноморского флота по обороне Одессы» говорится, что в предшествующие дни «в настроениях и действиях армейского командования проглядывала тенденция эвакуации Одессы… Несмотря на приказ Буденного „Одессу не сдавать ни при каких условиях“, „командование частично начало эвакуацию войск и вооружения“».
В мемуарах вице-адмирала И. Азарова «Осажденная Одесса» говорится, что еще 17 августа «Военный Совет Приморской армии спланировал эвакуацию 2563 военнослужащих. В ответ на сообщение об этом командование Черноморского флота запретило вывозить из Одессы военнослужащих и гражданских лиц, способных носить оружие».
Не уверен, стоит ли сейчас спорить о том, кто в те дни в Одессе проявил и кто не проявил мужества. Как показали последующие события, незаурядную стойкость при обороне Одессы проявили все – и Приморская армия, и моряки. И причина тех столкновений, о которых упоминает Азаров, как мне думается, не столько в недостатке мужества, сколько в том, что, оказавшись в те дни совершенно оторванным от всего Южного фронта и еще не войдя в подчинение Черноморскому флоту, командование Приморской армии имело достаточно серьезные основания тревожиться за судьбу Одессы и вверенных ему войск. Если бы Приморская армия еще на несколько дней раньше была оперативно подчинена флоту и почувствовала у себя за спиной всю его мощь, то можно предполагать, что никакой «тенденции к эвакуации» вообще не возникло бы.
Нескольким дням никогда не доводящего до добра двоевластия был положен конец 19 августа приказом Ставки о создании Одесского оборонительного района с подчинением его флоту. Однако даже самый хороший приказ еще не все. Приказ был получен в разгар нового ожесточенного наступления на Одессу. Когда мы сидели на борту тральщика, ожидая отхода туда, это наступление продолжалось и его все еще не удавалось остановить. Соотношение сил под Одессой было примерно четыре к одному. Буквально все документы тех дней свидетельствуют об остроте положения.
В боевом донесении штаба Одесского оборонительного района за 20 августа (день нашего приезда в Севастополь) сказано: «Войска Одесского оборонительного района 18 и 19.VIII-41 г. вели особенно напряженные бои со значительно превосходящими силами противника… Введя в бой до шести пехотных, кавалерийскую дивизию и бронебригаду, противник к исходу 19.VIII, прорвав фронт, продолжает развивать наступление. Наши части, понеся в боях значительные потери (свыше 2000 раненых), отходят, задерживаясь на промежуточных рубежах».
В этот же день командиры оборонявших Одессу дивизий получили приказ – к утру 21 августа «расформировать все дивизионные тыловые части, весь личный состав обратить на доукомплектование боевых частей».
Положение казалось настолько критическим, что дыру прорыва решились заткнуть, бросив туда часть запасного полка, и этим только ухудшили положение. Люди, которые были еще не обучены и в большинстве не умели обращаться с винтовкой и гранатой, бежали под огнем с поля боя, внося замешательство и в соседние, продолжавшие держаться части.
В тот же день, 20 августа, командиром 25-й стрелковой Чапаевской дивизии, находившейся на направлении главного удара противника, был назначен генерал-майор Иван Ефимович Петров, до этого командовавший кавалерийской дивизией. Прежние командир и комиссар дивизии были сняты, а Петрову было приказано восстановить положение, объединив под своим командованием 25-ю стрелковую и 1-ю кавалерийскую дивизии. Во всех донесениях за этот день говорится о тяжелых потерях. 287-й полк 25-й стрелковой дивизии зацепился 20 августа за тот самый рубеж у хутора Красный Переселенец, где мы с Халипом потом его и застали, но это дорого ему стоило – к вечеру в его ротах осталось по пятнадцать-двадцать человек.
Немцы стремились к захвату Одессы уже давно. В служебном дневнике Гальдера за 18 июля, то есть больше чем за месяц до событий, о которых идет речь в записках, зафиксировано: «Согласно указанию фюрера теперь следует овладеть Одессой. Для выполнения задачи можно использовать только корпус Ганзена в составе двух германских и большого количества румынских дивизий».
В листовке, подписанной командиром военного участка города Одессы корпусным генералом А. Сон и разбросанной самолетами еще 13 августа перед началом наступления на Одессу, говорилось: «Всем бойцам. Многочисленная румынская армия окружила город Одессу. Для того чтобы избавиться от жидов и коммунистов, еще до начала штурма советую вам сдаться в плен».
Штурм, о котором шла речь в листовке, имел своей наивысшей точкой 20–21 августа. 22-го, когда мы ушли на тральщике в Одессу, и в следующие дни, когда мы были там, штурм еще продолжался, но, несмотря на ожесточенные бои, положение начинало стабилизироваться. Самая критическая точка развития событий осталась уже позади.
72 «Наконец наш тральщик стал выходить из Севастопольской бухты»
Тральщик, на котором мы шли в Одессу, назывался «Делегатом». Это была старая потрепанная грузовая моторная шхуна водоизмещением в 2 тысячи тонн, с ходом в 9,1 узла. Комиссия мобилизационного отделения штаба флота в июле 1941 года даже отказалась было принять «Делегат» от Азовского пароходства, написав: «Ввиду неисправности рулевого управления, больших дефектов по механической части „Делегат“ в состав военно-морского флота принят быть не может». Но, видимо, потом обстоятельства вынудили переменить это решение, и «Делегат», числясь тральщиком, пробыл в составе Военно-морского флота до 27 октября 1941 года. В этот день он потонул в Керченском порту «во время бомбежки порта в результате близких взрывов и прямого попадания бомбы».
За полтора месяца до своей гибели, 15 сентября 1941 года, «Делегату», как свидетельствуют документы, удалось отразить «атаку шести пикирующих самолетов, которые сбросили на корабль двадцать две бомбы. Бомбы упали вокруг корабля, осколками ранено четыре человека. Личный состав тральщика мужественно отражал налет вражеских самолетов». Вот и все, что я мог узнать о судьбе этого маленького, мобилизованного во флот гражданского судна, которое три месяца, вплоть до своей гибели, исправно, в меру своих сил несло военно-морскую службу.
О капитане «Делегата» документы позволяют сказать несколько больше. Во время рейса, которым мы шли, и вплоть до самой гибели «Делегата» тральщиком командовал Валерий Николаевич Ушаков, торговый моряк, призванный из запаса в звании младшего лейтенанта. Ушаков, по сведениям, не до конца мною проверенным, кажется, был отдаленным потомком своего знаменитого однофамильца и во всяком случае потомственным моряком. Его отец тоже был капитаном военного и торгового флота. Ушаков родился в 1912 году, с семнадцати лет плавал матросом первого класса, а потом, окончив Одесский морской техникум, плавал на торговых судах третьим, вторым и старшим помощником капитана. В его автобиографии сказано, что он «был во всех странах света, кроме Австралии». «В 37–38 сидел в тюрьме в Испании на острове Майорка, в числе экипажа парохода „Зырянин“». «За время войны имел контузию 27 октября 41 г., был ранен в колено левой ноги 19 апреля 42 г. и в голову 24 сентября 42 г.».
Ровно через месяц после того, как Ушаков был контужен, в момент гибели «Делегата» он стал командиром плавбазы «Львов». На этом санитарном транспорте Ушаков, как свидетельствует его боевая характеристика, совершил с 28 ноября 1941 года по 1 апреля 1943 года сто двадцать один рейс и перевез на нем 34 тысячи человек, из них 23 тысячи вывез из Крыма. В своей автобиографии Ушаков, после упоминания о ранениях и контузии, написал: «Имею диплом капитана дальнего плавания». Но ходить после войны в дальние плавания ему не пришлось. Как свидетельствует личное дело Ушакова, став в 1945 году командиром отряда учебных кораблей, он умер 3 ноября 1946 года, тридцати четырех лет от роду, находясь в звании капитана 3-го ранга. Медицинского заключения в деле не оказалось, и мне остается лишь гадать, что было причиной ранней смерти этого отличного моряка, говоря о котором его начальники не скупились на самые превосходные аттестации. Была ли это одна из тех несчастных случайностей, от которых никто не избавлен, или поздний результат контузии и ранений сорок первого и сорок второго годов?
Сейчас, просмотрев документы Военно-морского архива, я убедился, что тогда, 20 августа в Севастополе нам сказали правду: 21 августа, в тот день, когда мы рассчитывали выйти на «Делегате», ни одно военное судно в Одессу действительно не пошло.
В архивных записях о прибытии судов в Одессу записано, что транспорт «Грузия» и тральщик «Делегат», груженные боезапасом, пришли в Одессу 23 августа в 16.40. Видимо, в данном случае это просто описка. Наш «Делегат» пришел в Одессу утром, не в 16.40, а в 6.40.
73 «…между капитаном и комиссаром шло обсуждение того, как лучше взяться за электрика»
В списках судового состава «Делегата» указано, что замполитом на нем был старший политрук Леонид Иванович Ерпылев, а электриком Епистрат Аристархович Бабурин. Вот имена двух остальных действующих лиц того эпизода с мнимой «сигнализацией» немцам, о котором я рассказываю в записках. Собственно говоря, по судовому списку электриков на «Делегате» числилось два, но один из них оказался краснофлотцем действительного срока службы, то есть молодым человеком, а стыдил нас за нашу «шпиономанию» человек, по тогдашним моим представлениям, пожилой – краснофлотец запаса Бабурин.
74 «Одессу защищало значительно меньше войск, чем это думали и до сих пор думают те, кто там не был»
Представление о количестве сухопутных войск, оборонявших Одессу, я получил тогда из разговора с членом Военного Совета Приморской армии Михаилом Георгиевичем Кузнецовым. Упомянув его имя, хочу сказать несколько слов о его последующей судьбе. В 1941 году ему было тридцать семь лет. После Одессы он был членом Военного Совета армии в осажденном Севастополе. Потом некоторое время был членом Военного Совета Воронежского фронта, а осенью 1943 года, когда была освобождена Черниговщина, вернулся на партийную работу секретарем Черниговского обкома партии.
Как можно судить теперь по документам, Кузнецов откровенно обрисовал нам тогда положение и состав наших оборонявшихся на суше частей. Но мне хочется дополнить это некоторыми документальными данными, характеризующими соотношение сил под Одессой.
В «Отчете Черноморского флота по обороне Одессы», составленном штабом Черноморского флота, сказано, что «части Одесского оборонительного района общей численностью около трех стрелковых дивизий с весьма ограниченными техническими средствами борьбы сковали на подступах к Одессе большую и лучшую часть всей румынской армии, в составе: 1, 2, 3, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 21-й пехотных дивизий, 27-й и 37-й резервных дивизий, 1-й гвардейской, 1-й пограничной, 1-й кавалерийской дивизий». В этом же отчете справедливо указывается, что «если бы Одесса была сдана противнику без боя, то он мог бы все его действующие на подступах к ней силы использовать для своих основных ударов в направлении на Донбасс».
К 19 августа, ко дню образования Одесского оборонительного района, его сухопутные войска насчитывали 34500 человек. Эта цифра приводится в «Истории Великой Отечественной войны» и проходит через ряд документов.
В «Отчете Черноморского флота по обороне Одессы», о котором я уже упоминал, говорится, что, «по заявлению Антонеску, потери румынской армии под Одессой составляли: 20 тысяч убитых, 70 тысяч раненых, 15 тысяч пропавших без вести – всего 111 тысяч человек».
Мы тоже за время обороны Одессы понесли тяжелые потери. Я не нашел в документах цифры убитых, но цифра раненых там есть; Приморская армия с 12 августа по 15 октября потеряла раненными 33367 человек. К этому следует прибавить потери флота на двенадцати потопленных за эти три месяца в районе Одессы транспортах, средних и малых военных кораблях и катерах, на береговых батареях, а также в полках и отрядах морской пехоты, в которых за период обороны Одессы в общей сложности воевало восемь тысяч моряков-добровольцев.
Как я уже говорил, соотношение сил под Одессой в среднем выражалось в цифрах четыре к одному. В двадцатых числах августа оно было еще невыгоднее для нас, а потом несколько исправилось к лучшему. На протяжении последующих месяцев обороны флот доставил в Одессу еще одну стрелковую дивизию, несколько тысяч бойцов морской пехоты и довольно значительное пополнение, а всего около 50 тысяч человек. Эта цифра делает особенно очевидным, что без поддержки флота и снабжения по морю Одесса, разумеется, не смогла бы так долго держаться. Доставив в город свыше 50 тысяч солдат и моряков, флот за это же время вывез оттуда 31 тысячу раненных и 189 тысяч человек гражданского населения. К этому надо добавить те несколько десятков тысяч человек, которые обороняли Одессу до последнего дня и были полностью вывезены оттуда при эвакуации.
К тому времени, когда было принято решение об эвакуации, Одессу обороняло больше войск, чем в 20-х числах августа, и оборона ее была устойчивее, чем когда бы то ни было. Вопрос об эвакуации был решен в связи с общей обстановкой на всем Южном фронте, где немцы захватили к этому времени Мариуполь и начали бои за Крым.
Информбюро сообщило об эвакуации Одессы на следующий же день после того, как она закончилась, в вечернем сообщении 17 октября 1941 года:
«Организованная командованием Красной Армии в течение последних восьми дней эвакуация советских войск из Одессы закончилась в срок и в полном порядке. Войска, выполнив свою задачу в районе Одессы, были переброшены нашим морским флотом на другие участки фронта в образцовом порядке и без каких-либо потерь. Распространяемые немецким радио слухи, что советские войска вынуждены эвакуироваться из Одессы под напором немецко-румынских войск, лишены всякого основания. На самом деле эвакуация советских войск из района Одессы была проведена по решению Верховного командования Красной Армии по стратегическим соображениям и без давления со стороны немецко-румынских войск».
Хорошо помню, как, находясь в это время далеко на Севере, на Мурманском участке фронта, я с некоторым сомнением читал тогда это сообщение. На фоне трагических событий, происходивших под Москвой, о которых все только и думали, оно выглядело подчеркнуто оптимистическим и в него не до конца верилось. Но на самом деле как раз в этом сообщении все было абсолютной правдой, от первого до последнего слова.
75 «…пришел… новый командир полка – бывший начальник разведки дивизии капитан Ковтун, немолодой, грузный…»
Капитан Андрей Игнатьевич Ковтун-Станкевич был тогда для своего капитанского звания действительно немолод, ему шел уже сорок второй год. Казак по происхождению, он вступил в Красную Армию в 1918 году и прослужил в ней до 1927 года. Демобилизовавшись, работал директором совхоза, директором МТС и секретарем райкома партии и снова был призван в армию уже перед войной, в 1940 году. В период обороны Севастополя Ковтун исполнял обязанности начальника оперативного отдела Приморской армии[2]2
Об обороне Севастополя А. Ковтун рассказал в своих записках, опубликованных в «Новом мире» (№ 8 за 1963 год).
[Закрыть]. Впоследствии под Будапештом командовал 297-й дивизией и закончил войну И мая 1945 года возле городе Чешские Будейовицы боем с частями 2-й власовской дивизии, пытавшимися прорваться за демаркационную линию к американцам. После этого Ковтун успел побывать на Дальнем Востоке и уже в генеральском звании был назначен первым комендантом Мукдена. Вот куда ровно через четыре года, в августе 1945 года, забросила судьба того капитана, который в августе 1941 года вступил в должность командира 287-го полка вместо подполковника Султан-Галиева, тяжело раненного перед нашим приездом в полк.
76 «…когда мы встретились с Балашовым, он был уже три раза легко ранен. Положение под Одессой было тяжелое, и, честно говоря, я не думал, что еще когда-нибудь встречу его живым и здоровым»
Прежде чем рассказать о судьбе комиссара 287-го полка Никиты Алексеевича Балашова, хочу привести несколько выдержек из оперативных документов тех августовских дней, дающих представление о том, как воевал этот полк и какой вообще была обстановка под Одессой.
23 августа 1941 года.
«На участке 287-го полка противник ввел в действие до батальона, но, потерпев неудачу, ввел резервы до полка. Атака была отбита с большими потерями для противника. Противник частями 21-й пехотной дивизии и 1-й гвардейской дивизии в течение дня продолжал атаковывать 287-й полк. Но, встретив упорное сопротивление полка, перенес свои атаки по флангам. К исходу дня противник, введя свежие силы, овладел северной окраиной Петерсталь. В бою тяжело ранен командир 287-го стрелкового полка подполковник Султан-Галиев. На его место назначен капитан Ковтун-Станкевич. В 21.00 287-й стрелковый полк контратакой уничтожил до батальона пехоты, прорвавшего передний край в направлении хутора Красный Переселенец, восстановил передний край и продолжает удерживать прежний рубеж».
24 августа 1941 года:
«Противник с 8.00, имея перед собой обнаженный левый фланг 287-го полка, повел наступление, но под воздействием контратак полка бежал. Части 21-й пехотной и 1-й гвардейской дивизий, неся большие потери, продолжают атаковывать передний край обороны. Но, встретив упорное сопротивление, откатываются назад. 287-й стрелковый полк, отразив четыре атаки противника, восстановил передний край. Не восстановлено пятьсот метров. Переход части 287-го полка в контратаку был полной неожиданностью для противника. Полк, ведя ожесточенный бой с противником, контратаками восстановил положение своего левого фланга. Занимает прежнее положение».
25 августа 1941 года:
«287-й стрелковый полк, отразив в 10.00 атаку противника и нанеся ему поражение, вновь перешел сам в 14.30 в контратаку на высоте 63/3 и занял ее. 31-й стрелковый полк, усиленный третьим кавалерийским полком, отошел, продолжая все более обнажать фланг 287-го стрелкового полка. Противник продолжает атаковывать передний край обороны дивизии, но, встретив упорное сопротивление батальона НКВД и отряда моряков и неоднократные контратаки 287-го стрелкового полка, бросает свои силы на 31-й стрелковый полк, где имеет частичный успех. 287-й полк храбро и мужественно отражает многочисленные атаки врага. В бой были брошены все резервы: разведвзвод, саперная рота, химвзвод».
26 августа 1941 года:
«С утра противник вновь начал непрерывные атаки переднего края обороны, особенно на левом фланге 287-го стрелкового полка. 287-й стрелковый полк в течение всего дня отражал атаку за атакой, переходя сам в контратаки. Всего в течение дня отбито четыре атаки, каждая силой до полутора полков».
Так выглядят действия 287-го полка по документам 25-й Чапаевской дивизии, ее «Журналу боевых действий» и оперативным сводкам.
А вот как выглядит общая обстановка по документам штаба Приморской армии:
«24. VIII. Противник, сосредоточив восемь дивизий, ведет наступление по всему фронту, нанося главный удар в направлении хуторов Вакаржаны и Красный Переселенец. Наши части в последние дни несут большие людские и материальные потери. В некоторых батальонах осталось по 80—100 человек. 23.VIII тяжело ранены командиры: 136-го полка Матусевич, 287-го – Султан-Галиев, 161-го – Серебров, 90-го – Соколов, легко ранен командир 241-го полка Новиков, тяжело ранены все командиры батальонов 161-го полка. Для смягчения напряженного положения на фронте необходима хотя бы одна кадровая стрелковая дивизия, что дало бы возможность создать минимальный резерв…
В связи с наметившимся главным ударом противника командование разрешило командиру 25-й стрелковой дивизии использовать 2-й добровольческой отряд морского флота.
По докладу начальника штаба 25-й дивизии, использованы все резервы до комендантского взвода включительно.
За 24 и 25 августа части армии имели потери: ранеными 1901 человек, всего в одесских госпиталях на 25.VIII находится 5000 раненых…
В 95-й стрелковой дивизии за два дня боев выбыли из строя: командиры всех полков дивизии, начальник штаба дивизии, начальник артснабжения дивизии.
В частях армии ощущается большой недостаток оружия: винтовок, пулеметов, мин, снарядов для 67-мм и 120-мм орудий; личный состав в течение шестнадцати дней ведет непрерывный бой. Резервов нет. Обученные резервы исчерпаны полностью».
Так выглядели эти дни под Одессой, когда 25-я Чапаевская дивизия и в ее составе 287-й стрелковый полк дрались у хуторов Вакаржаны и Красный Переселенец, как раз там, где противник, ведя наступление по всему фронту, наносил свой главный удар.
А теперь – о самом Балашове. Судя по всем сохранившимся документам, связанным с его именем, это был человек замечательных личных качеств. Несмотря на краткость нашей встречи, старший политрук Балашов, подобно полковнику Кутепову, на многие годы сохранился в моей памяти как один из тех комиссаров сорок первого года, которые действительно были душою своих полков и дивизий. То есть соответствовали своим комиссарским должностям в самом высшем и самом глубоком смысле.
Потом, в ходе войны, я, случалось, справедливо или несправедливо внутренне соизмерял запомнившийся мне облик Балашова с обликом других встреченных мною людей, и люди, казавшиеся мне похожими на него, были для меня хороши уже одним этим.
Балашов родился в 1907 году в Егорьевском районе Московской области. Его отец был плотником, мать – крестьянкой. Пойдя в 1932 году в армию по партийной мобилизации, Балашов сначала был политруком эскадрона, а потом учился на курсах усовершенствования политсостава в Москве. Оттуда, видно, и пошли те его литературные знакомства, о которых он мне говорил ночью под Одессой. В одной из сохранившихся в его личном деле анкет он сообщает, что трижды подвергался партийным взысканиям: в 1932 году – за утерю партийного билета, в 1934 году – за антипартийный поступок, выразившийся в том, что, учась в Москве на курсах усовершенствования «и будучи парторгом группы, допустил, что слушатели рисовали на портрете товарища Сталина ромбы, а я мер не принял». Третий выговор имел в 1935 году, служа в кавалерийском полку, за то, что, «будучи политруком полковой школы, не знал об имевшем место проявлении антисемитизма со стороны одного красноармейца по отношению к другому».
В 1940 году Балашов участвовал в финской кампании, служил в политотделе 51-й стрелковой дивизии. В одном из написанных о Балашове партийных отзывов сказано так: «Неоднократно сам лично видел его в бою увлекающего подразделение вперед за родину, за Сталина, где он проявил мужество, смелость, отвагу и награжден за это орденом Красной Звезды».
В последней предвоенной аттестации в ноябре 1940 года о Балашове сказано: «Энергичный, решительный работник с большой инициативой. Лично много работает над воспитанием бойцов и командиров. В тактическом отношении подготовлен достаточно. Во время боев с белофиннами проявил себя стойким, смелым, выносливым. Посылался на самые решающие участки боя. Достоин присвоения военного звания батальонного комиссара».
Звания батальонного комиссара Балашову не присвоили ни перед войной, ни в первый год войны. Когда я во второй раз встретил его в декабре 1941 года во время нашего наступления под Москвой, он все еще был, как и в Одессе, старшим политруком.
Вскоре после нашей встречи в Одессе 28 августа 1941 года в политдонесении, направленном из дивизии в армию, говорилось: «За последние дни особенно отличился 287-й стрелковый полк, где командиром капитан Ковтун и военком старший политрук Балашов. Полк отразил много ожесточенных атак в несколько раз превосходившего по численности противника. Мужественный и храбрый военный комиссар 287-го стрелкового полка старший политрук Балашов в самые критические минуты появлялся на самых опасных участках и личным примером воодушевлял бойцов и командиров». А еще через неделю в политдонесении, отправленном в штаб армии 6 сентября, снова упоминался Балашов: «Сегодня ранен вторично военком 287-го стрелкового полка старший политрук Балашов.
Прошу прислать из резерва политсостава двух человек для работы в частях военкомами до возвращения товарища Балашова из госпиталя».
Я упоминаю в записках, что ко времени нашего приезда Балашов был уже трижды легко ранен. Не думаю, что я мог ошибиться. Скорее, сам Балашов два из этих легких ранений за ранения не считал и сказал мне о них, наверное, не он сам, а кто-нибудь из окружающих.
Балашов вернулся из госпиталя в свой полк, воевал с ним до конца под Одессой, потом в Севастополе. И только следующее ранение и очередной госпиталь забросили его с Южного фронта на Западный, под Москву.
Зимой 1941/1942 года Балашов, как я уже сказал, участвовал в боях под Москвой в должности комиссара штаба 323-й стрелковой дивизии.
Как выглядели наши последние отчаянные попытки уже в конце этой зимы еще хоть немного, хоть сколько-нибудь во что бы то ни стало продвинуться вперед, даст представление одно из донесений, подписанных Балашовым. «323-я стрелковая дивизия продолжает выполнять поставленную задачу: по приказу № 018 готовится к следующему наступлению. 1088-й стрелковый полк – сто штыков, занимает рубеж северо-западнее Гусевка. 1086-й полк – 44 штыка, произведя перегруппировку, готовится совместно с 1090-м полком к атаке на Гусевку. 1090-й стрелковый полк – 49 штыков, оставив прикрытие и одну стрелковую роту на безымянной высоте, что севернее Запрудная, остальными подразделениями вышел на исходное положение с задачей атаковать Гусевку с востока. Справа от 330-й стрелковой дивизии на 8.HI-42 г. сведений нет. Слева 11-я гвардейская стрелковая дивизия ведет бой за овладение Зимницы – Маклаки. Дорога для транспорта непроходима…»
В апреле 1942 года Балашов, получивший наконец звание батальонного комиссара, стал комиссаром 324-й стрелковой дивизии, а с сентября 1942 года сначала комиссаром, а потом, после отмены института комиссаров, замполитом 11-й гвардейской дивизии, той самой, о которой он в марте 1942 года доносил, что она «ведет бой за овладение Зимницы – Маклаки».
11-я гвардейская дивизия, последняя, в которой служил Балашов, закончила войну в Восточной Пруссии, а гвардии полковник Никита Алексеевич Балашов, не дожив до этого, скончался от ран в 16 часов 55 минут 13 мая 1943 года.
Война – и это случается куда чаще, чем может показаться тем, кто не знает всех подробностей ее кровавой бухгалтерии, – порой так нелепо и горько шутит с людьми, что только руками разводишь. Несколько раз раненный и возвращавшийся с недолеченными ранами на передовую, ходивший много раз в атаки и контратаки, отвоевавший все, что было ему положено, под Одессой, под Севастополем и под Москвой, Балашов погиб не на поле боя, а во время затишья, во втором эшелоне, на тактических занятиях. Невозможно без горечи читать, как все это произошло:
«13 мая в 10.00 я и гвардии полковник Балашов выехали в 33-й полк для выдачи партийных документов. По окончании выдачи партдокументов мы направились на тактические занятия во 2-й стрелковый батальон. Занятия проходили с боевыми стрельбами…
Гвардии полковник Балашов и сопровождавшие его командиры находились несколько сзади пехотных подразделений и двигались вслед за ними. В это время в 8—10 метрах от них разорвалась мина, в результате чего был тяжело ранен гвардии полковник Балашов и получил легкое ранение командир полка подполковник Куренков.
Огонь был прекращен.
Гвардии полковнику Балашову была немедленно сделана перевязка, и в 14.30 на автомашине я доставил его в медсанбат, расположенный в лесу. Здесь ему было сделано переливание крови, произведена операция. Во время операции в 16 часов 55 минут в моем присутствии гвардии полковник Балашов умер».
Дальше в донесении следует рассказ о том, как именно произошел этот недолет мины, – о том, как командир минометного расчета делал замечание одному из своих подчиненных и отвлекся, а в это время другой его подчиненный, не ко времени проявив старательность, в спешке опустил в ствол мину без дополнительного заряда. Из-за отсутствия этого заряда мина разорвалась с недолетом и смертельно ранила Балашова.
Дальше в донесении излагаются сведения о людях, которые без всякого умысла с их стороны стали причиной гибели Балашова: все хорошие солдаты, до этого уже по одному и по два раза раненные и опять вернувшиеся на фронт… Произойди этот выстрел на несколько секунд раньше или позже – ничего бы не случилось. Иди Балашов в этот момент на несколько шагов левее, чем он шел, – не окажись он именно в эту секунду именно на этом месте, тоже ничего бы не случилось.
Тем не менее тот наводчик, который, ревностно отнесясь к своим обязанностям, стремясь не снизить темпа огня, самовольно, без приказа командира расчета, произвел роковой выстрел, был предан суду Военного трибунала.
