Текст книги "Сто суток войны"

Автор книги: Константин Симонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 37 страниц)

²⁵ «В городе ходили тревожные слухи, население покидало его»

Двенадцатого июля, когда мы уезжали из Пропойска в Могилев, эти слухи, пожалуй, нельзя было назвать преждевременными. Через два дня 4-я танковая дивизия немцев двинулась на Пропойск и 15 июля взяла его.

Кстати, современный читатель, сколько бы он ни искал, не найдет на послевоенных картах Пропойска. Однако в 1941 году город Пропойск Могилевской области существовал на картах и много раз фигурировал в донесениях и сводках. Но летом 1944 года, во время разгрома в Белоруссии немецкой группы армий «Центр», освобожденный Пропойск был переименован в Славгород. Кто знает, может быть, в этом сыграла роль установившаяся к тому времени традиция называть отличившиеся части именами освобожденных ими городов и возникшая вдруг проблема: как именовать дивизию, освободившую Пропойск?..

Моя запись, что утром 12-го нам посчастливилось проскочить по кратчайшей дороге Пропойск – Могилев за несколько часов до того, как немцы переправились через Днепр у Быхова и перерезали ее, соответствует действительности только наполовину. Немцы переправились через Днепр у Быхова еще 10-го, двумя днями раньше. Но на дорогу Пропойск – Могилев, судя по их отчетным картам, они действительно вышли только 12-го.

Выезжая из штаба фронта, мы надеялись найти штаб 13-й армии в Могилеве. Как это ясно сейчас по документам, штаб покинул Могилев и двинулся в Чаусы еще в ночь с 10 на 11 июля, то есть раньше нашего выезда из Смоленска.

²⁶ «…из кабины одной из встречных машин высунулся человек и ошалелым голосом крикнул:
– Там немецкие танки!..»

Приведенные в записках размышления насчет того, что на шоссе Могилев – Орша по эту сторону Днепра не может оказаться немецких танков, были совершенно необоснованны. 12-го числа днем, когда мы оказались там, немцы не только, переправившись через Днепр, перерезали это шоссе у Шклова, но их 10-я танковая и 29-я моторизованная дивизии, как это показывают отчетные карты германского генерального штаба, своими передовыми частями прорвались уже на пятьдесят километров к востоку от Днепра и перерезали железную дорогу Орша – Кричев.

Другое дело, что, развивая главный удар на северо-восток к Смоленску, немцы в тот день еще не проявляли стремления поворачивать на юг, к Могилеву, вдоль Оршанского шоссе. Эпизод с немецкими танками, подходившими вдоль шоссе к штабу дивизии, где мы оказались, носил, видимо, частный характер. Немцы просто прощупывали силу нашей обороны на этом направлении и, потеряв от огня артиллерии несколько танков, отошли.

Дивизия, к штабу которой подходили эти танки, была 110-я стрелковая дивизия 13-й армии. Она входила в оборонявший Могилев 61-й стрелковый корпус генерала Бакунина, сражалась в этом районе до 26 июля, а потом прорывалась из окружения.

Встреченный нами в лесу на своем командном пункте командир 110-й дивизии Василий Андреевич Хлебцов за свои боевые действия в 1941 году получил два ордена, что было тогда большой редкостью; в 1942 году после выхода из окружения он вновь командовал дивизией, затем был заместителем командира кавалерийского корпуса. 7 мая 1942 года получил звание генерал-майора, а 25 мая погиб на Изюм-Барвенковском направлении Юго-Западного фронта.

Ничему не удивлявшийся полковник, которого мы встретили на шоссе, был Федор Трофимович Ковтунов, начальник оперативного отделения штаба 110-й дивизии. В последующие дни под Могилевом он командовал полком, был награжден орденом, до ноября оставался в окружении, вышел из него и воевал дальше, закончив войну в Восточной Пруссии генерал-майором, командиром 83-й стрелковой Витебской дивизии.

²⁷ «Врач, который шел с ними, оказался крошечной, худенькой женщиной»

Воспоминание об этой мимолетной встрече в лесу под Могилевом оказалось для меня впоследствии первым толчком к тому, чтобы написать «маленькую докторшу» Таню Овсянникову – одно из главных действующих лиц романов «Живые и мертвые» и «Солдатами не рождаются».

Тогда, в июле 1941 года, вернувшись из-под Могилева, я написал очерк о встрече с этой женщиной-военврачом – «Валя Тимофеева». Он был напечатан во фронтовой газете с одними купюрами, а в «Известиях» – с другими. Во фронтовой газете под моей фамилией, а в «Известиях» – под псевдонимом С. Константинов, потому что рядом шел другой мой фронтовой материал за собственной подписью.

Я считал, что эта женщина погибла. Может быть, это шло от общего ощущения тяжести обстановки под Могилевом, а может, еще и оттого, что из всех людей, с которыми я столкнулся в ту поездку, мне потом за все годы довелось встретить только одного человека.

Готовя записки к печати, я вдруг обнаружил, казалось, безнадежно потерянный старый блокнот, бывший со мной в той могилевской поездке, – а в этом блокноте свою тогдашнюю запись о встрече с женщиной-врачом. В виде исключения я полностью приведу эту запись. Она может дать известное представление о том, как вообще первоначально, во фронтовой обстановке, велись записи, на основе которых – в тех случаях, когда они сохранились, – я диктовал весной 1942 года свои записки. Вот эта запись:

«223 с. п. 53-й дивизии.

Начали нас бомбить в роще. Наши тылы полка. Справа и слева от нас были батареи.

Женщина, зубной врач, Валентина Владимировна Тимофеева, 23 года, вылезала из укрытия и доставала и перетаскивала раненых.

– У нас не было комплекта врачей, мне самому приходилось перевязывать, и я попросил, дайте хоть зубного. Вот и дали. Я сам, когда была сильная бомбежка, полз в щель, а она перевязывает на открытом месте. Говорю: „Убьют!“ – „Нет, говорит, пока не убили, надо работать“, а сама перевязывает.

– Я перевязывала раненого, а он рядом, гадина: „Тала-ла-бала“ – и подползает близко. Я раненого накрыла палаткой и говорю: „Милый, лежи спокойно“. Шесть ран у него. Безнадежный, худощавенький такой. Безнадежный, а перевязать все же надо. Он говорит: „Милая, все же подползи ко мне…“

Они осветили нас ракетой. Потом ракета потухла. Я поползла, кричу: „Где вы?“ Но поползла неверно, он кричит: „Я здесь, здесь!“

Я поползла, говорю: „Милый, как же вас?..“ А он говорит: „Я поднялся, а тут ракета – и скосили“. Шесть ран. Перевязала его полотенцем. Вижу, что безнадежный, но чтобы ему легче было, перевязала грудь полотенцем. Он чувствует, что безнадежное положение, спрашивает: „Насмерть?“ Я говорю: „Нет, что вы“… Тут и подполз немец. Я вынула наган и выстрелила. Он упал. Наверное, убила, потому что он потом бы меня сам застрелил. Я была на месте, и мелькали белые бинты… А потом его лежа тащу и прошу его: „Милый, ну как-нибудь, ну еще шаг“… Он говорит: „Не могу“. А я все же прошу. Тяжело, сумка тяжелая, разве мне ее бросить? Все-таки дотащила.

Кружку 9-го осколком выбило из рук.

– Как приехали, всего раза три и пришлось открывать свой кабинет. Ни у кого зубы не болели. Я спрашиваю: „Что же буду делать?“ Говорит начальник штаба: „Найдется“. И правда, нашлось.

Рукава у гимнастерки завернуты. Правая рука натерта в кровь.

– Почему же вам форму не дали лучшую?

– А у меня своя есть, по росту, да разве на меня напасешься? Вся в крови была.

С 8 марта 1940 года в армии.

– У меня лялька была, год десять месяцев, она сейчас умерла. Только жив сын, четырех месяцев. С мамой сейчас. Мама говорит: „Воспитаю сына, только прогоните немцев“. В военкомате спрашивают: „Ничего, что лялька?“ Говорю: „Ничего“, ну и пошла в армию.

Кончила Саратовскую зубоврачебную школу в 1936 году.

– Теперь уже едва ли придется зубы лечить, буду работать по новой профессии.

Ее дразнит капитан: „Приказано вас при наступлении не брать“. – „Это почему же?“ – „Во-первых, женщина, да, во-вторых, еще такая маленькая“.

Детское курносое лицо, как у мальчишки. Сама уроженка Аткарска, жила в Саратове.

– Я в Берлине сама хочу быть. А то что же это, вы уедете туда, а меня оставите?

– Сначала перевязывала тех, что были в тылу, а потом стали присылать по три машины из батальонов, ни одного раненого не оставила без перевязки.

Когда фотограф начинает снимать, просыпаются женские инстинкты. „Погодите, я же в беспорядке“. – „Вам не надо зеркальце?“ – „Ну, конечно же, надо!“ Очень обрадовалась.

Ласковая, спокойная, а главное – никогда не падала духом».

В блокноте оказались сведения, о которых я забыл и которые могли помочь мне найти Тимофееву, если она жива: возраст, место рождения, название учебного заведения, дата ухода в армию.

В архиве среди сотен тысяч личных дел личного дела на военврача Валентину Владимировну Тимофееву не оказалось. Тогда я обратился к своим товарищам по профессии – саратовским журналистам. Сообщил все имевшиеся у меня данные, и в неправдоподобно быстрый срок, буквально через три дня, Валентина Владимировна Тимофеева нашлась. Оказалось, что она живет в Риге со своим мужем, подполковником запаса, и с тремя детьми. Старший из них, сын Лев, которого она, уходя на войну, оставила четырехмесячным «лялькой», уже успел вернуться с действительной службы в армии.

Хочу привести часть письма, которое В. В. Тимофеева прислала в ответ на мое. Письмо лучше, чем мои слова, даст представление о последующей военной судьбе этой встреченной мною в июле 1941 года женщины, да, пожалуй, и о других схожих с нею судьбах многих других замечательных женщин, надевших в сорок первом году военную форму.

«Не буду многословной, но отвечу на Ваши вопросы. Вы правы: в 41-м году о существовании очерка я, конечно, ничего не знала, да и не могла знать, так как шесть месяцев не имела связи с большой землей (так мы называли ее тогда). Да и когда прочла, то интересовалась, жив ли С. Константинов, но так ничего и не пришлось узнать.

Теперь о себе. После встречи с Вами наша группа соединилась с остатками 110-й стрелковой дивизии. Командовал этой дивизией полковник Хлебцов В. А. В общем, Вы правы, когда назвали это кашей, там действительно была каша.

В составе 110-й стрелковой дивизии пробовали прорвать кольцо окружения, но безуспешно. Полковник Хлебцов организовал около себя партизанский отряд и возглавил его. В составе этого отряда была и я в качестве врача-бойца. Отряд рос из остатков разрозненных частей и местных работников. У нас была задача простая и в то же время важная: не давать спокойно жить врагу на нашей земле и продвигаться на восток, что мы и делали. Трудно вспомнить мне те места, где были бои или стычки у нас с врагом.

Снабжались мы за счет местного населения и в основном за счет немцев. То отобьем обоз немецкий, то машину подобьем. Вот так и жили. Однажды огнем из пулеметов ребята подбили низко летевший самолет. Немецкий летчик приземлился на парашюте, его взяли, разоружили, допросили, узнали необходимые для нас сведения и расстреляли, так как тыла у нас не было. А из парашюта я пошила ребятам рубашки, и они этим были очень довольны, ведь у нас не было смены белья, приходилось и об этом думать. В отряде больных не было, т. к. за этим я строго следила, при первой возможности старались просушить, постирать белье и верхнюю одежду, следила, чтоб в отряде не было паразитов, – для этого часто ребят осматривала и обязательно устраивала банные дни.

Местное население ненавидело врага и во всем нам помогало, и мы не чувствовали себя, что мы в тылу врага, мы были дома.

Люди рисковали своей жизнью, помогая нам, но как говорят: „в семье не без урода“, так и у нас были случаи, когда староста пытался предупредить немцев и навести их на наш след – расправа была одна: собаке – собачья смерть.

В одном таком бою меня ранило – пулевое ранение правой ноги. Я вынуждена была жить в деревне, как будто бы Князевка, Смоленской области, у крестьянина. Очень хорошая семья, не помню даже, как их звать, но им сердечно благодарна. Ребята из отряда меня навещали, а когда я поправилась, меня взяли в отряд. Продвигался наш отряд ночью и редко днем лесом. Вооружены были немецкими автоматами, были немецкие ручные пулеметы и даже был один наш пулемет „максим“.

Это позволяло нашему отряду осуществлять ряд удачных операций. Как-то мы узнали, что немцы собираются перегонять пленных из деревни на станцию. Ребята устроили засаду и, когда колонна втянулась в этот район, открыли огонь по конвою, а пленные бросились врассыпную – часть пошла к нам в отряд, а более слабых посадили на подводы и отвезли в более глухие места – куда немец боялся вообще показываться. В этом бою потерь мы не имели, но не всегда проходило так гладко. Были случаи, что из разведки или с задания люди не возвращались, их находили или убитыми, или повешенными.

Однажды я пошла на связь в село, зашла к жене партизана, местного учителя (он был у нас в отряде и принес радиоприемник с питанием, что дало возможность слушать Москву). В это время в село въехало две машины с карателями. Всех жителей выгнали на улицу, в том числе и меня.

Построили в один ряд, и немец отсчитывал каждого десятого и убивал. Десятыми были не только взрослые, но и дети. Картина была жуткая: слезы, крики, проклятья, но ни одного слова о пощаде – убивали как заложников за действия партизан. Я была шестая.

Наши, узнав о таком зверстве, перекрыли дороги из деревни и всех немцев уничтожили, не дали возможности даже слезть с машин.

В начале зимы я простудилась и некоторое время не могла участвовать в жизни отряда – жила в деревне, ребята достали у местного населения шкурки, и я пошила им партизанские папахи и рукавицы. 7 ноября мы слушали речь Сталина на Красной площади, а позже нам население передало сброшенную с самолета газету, где была речь тов. Сталина, Да, велика была вера у советских людей в этого человека!

Сплошной линии фронта не было – и наш отряд удачно вышел в район г. Тулы с небольшой разведывательной перестрелкой на соединение с нашими частями.

Нас так же построили, как Вы описываете в книге „Живые и мертвые“, разоружили, сказали нам красивые слова и отправили в тыл, но вот как наши добрались, я не знаю. Меня как медработника направили в резерв медсостава в г. Тулу.

Я впервые за шесть месяцев увидела электрический свет, и это так на меня подействовало, что это была для меня самая счастливая минута – я жива, опять по-прежнему – жизнь идет!

В г. Тула – первое, что я сделала, это послала домой письмо – с первой полевой почтой, ведь у нас почты не было. Можно понять мое состояние. Я писала домой, что жива, здорова, очень о всех соскучилась, как растет сынка? А вот обратного адреса у меня еще нет.

В резерве медсостава Западного фронта получила назначение в группу для эвакуации раненых с поля боя в районе Тургенева за г. Истра – проезжала его ночью: город – трубы, ни одного дома.

Но на дорогах уже были регулировщицы, чувствовался порядок движения, это уже было не то, что у нас. Здесь я видела разрушенные здания, в них раненые, но они были накормлены и как-то согреты. Я брала их в машину и перевозила в эвакогоспиталь. В одной из поездок меня контузило – не помню, то ли артобстрел, не то бомбили с самолета. Около месяца провалялась в госпитале, не помню, где он находился и как назывался. После госпиталя меня направили в резерв, и оттуда я получила направление в эвакогоспиталь Владимирской области – станция Камешки, где работала зубным врачом, потом госпиталь перешел в ведение Наркомздрава, меня, как кадрового командира, откомандировали в резерв, а там, когда узнали, что у меня есть полуторагодичный сын, направили в Москву, а оттуда в Приволжский военный округ, там мне не нашли должности, и меня демобилизовали. И так я приехала в Аткарск, где жил с мамой мой сын Лева.

В Аткарске я встретилась с мужем, который ранее прибыл с частью из Смоленска. Я устроилась работать в госпитале».

Валентина Владимировна Тимофеева вспоминает в своем письме о командире 110-й дивизии полковнике Хлебцове. О его дальнейшей судьбе я уже сказал. Но, дополнительно роясь в архиве, я обнаружил, что полковник Хлебцов в свою очередь вспоминал о враче Тимофеевой. В своей записке «О действиях в тылу фашистских оккупантов», написанной после соединения его отряда с нашими частями, он рассказывал, как, тяжело заболев в дни окружения, пролежал трое суток на чердаке какого-то дома в деревне Черевицах, и как его лечила женщина-врач Тимофеева, и как потом они переправились с политруком Макаровым и врачом Тимофеевой через реку Сож.

Вскоре после этого встретившись с заместителем председателя Ершичского райисполкома Смоленской области Рыковым и председателем Сухомлянского сельсовета Федосовым и несколькими другими местными коммунистами, Хлебцов принял участие в создании партизанского отряда и взял на себя командование им. 12 октября в отряде было тридцать шесть человек, к 1 ноября – сто восемьдесят.

Дальше в своей записке Хлебцов перечисляет, что было сделано их отрядом: произведено крушение четырех эшелонов в районах Орши, Кричева и Рославля, взорван железнодорожный мост на 34-м километре линии Рославль – Орша, пятьдесят девять раз обрезана связь, в селе Кузьмичи сожжен самолет, захвачено три орудия с расчетами, уничтожена одна дрезина, 37 автомашин и 13 мотоциклистов.

В своей записке Хлебцов считает, что его отрядом за три месяца действий было убито 208 немцев, не считая погибших при крушении эшелонов.

Хлебцов пишет, что он вывел 161 человека, из них – 102 рядовых и младших командиров, 47 средних и старших командиров и политруков и 13 гражданских лиц. Видимо, недостающий 162-й – сам Хлебцов.

Судя по списку сданного вооружения, отряд Хлебцова вышел хорошо вооруженным: только пулеметов в отряде было 18.

Я привожу эти данные из записки Хлебцова, составленной в присущем старому строевому командиру сухом, лаконичном стиле, чтобы на этом частном примере напомнить, какой урон наносили немцам в их тылу люди из тех окруженных дивизий, которые, по немецким штабным документам, считались уже несуществующими.

Заговорив о судьбе Вали Тимофеевой, хочу остановиться на некоторых чертах истории той 53-й дивизии, в которой она служила. Думается, эта история характерна для целого ряда частей, вступивших в бои в начале войны. В этой истории были разные страницы, в том числе тяжелые, и о них тоже необходимо сказать.

Я встретил Тимофееву в тот момент, когда их группа вышла из окружения в расположение другой дивизии. К этому времени 53-я дивизия была разбита немцами. Я нашел в архивных документах направленный непосредственно командующему Западным фронтом доклад временно исполняющего обязанности командира дивизии майора Зузолина, датированный как раз этим днем – 13 июля. Приведу несколько выдержек из этого доклада, в котором, видимо, не считаясь с возможными последствиями, майор Зузолин честно рассказывает о том, как все произошло. Во-первых, из доклада явствует, что к началу войны в этой дивизии кадрового состава было лишь немногим больше половины, остальные были приписной состав, причем до полных штатов военного времени дивизии не хватало 4 тысячи человек. Во-вторых, в докладе сообщается, что при переброске из одной армии в другую, еще до начала боев, из нее выбыли: один из трех стрелковых полков, артиллерийский полк, зенитный дивизион и все полковые школы всех стрелковых полков, а в общем дивизия вступила в бои, имея в своем составе 6477 человек из 14708 человек, положенных по штату. Правда, в последние дни боев ей были наспех приданы два стрелковых батальона, один артиллерийский полк и один дивизион из других частей, но все это лишь частично могло заменить отобранное.

За первые восемь дней боев дивизия трижды переподчинялась трем разным армиям. Черный для дивизии день наступил 11 июля. Вот как выглядит этот день в докладе майора Зузолина:

«До утра 11 июля дивизия успешно сдерживала натиск врага, не допуская перехода на восточный берег Днепра. Всю ночь… и до полудня 11 июля противник ураганным артиллерийским огнем вперемежку с бомбардировкой авиацией и пулеметной стрельбой с самолетов бил по нашим частям. Предпринятая утром 11 июля попытка… форсировать р. Днепр была отбита нашей артиллерией, понтонный мост противника через Днепр был разбит. После этого противник перенес главную силу своего удара… на нашу артиллерию. Совершенно не защищенная с воздуха, она была выбита с огневых позиций и с большими потерями начала отходить. Пехота начала отступать. По своему характеру это вылилось в форму панического отступления, так как не встречавшая отпора авиация противника буквально засыпала огнем наши части.

Вечером 11 июля дивизия вынуждена была оставить все свои позиции. Командный пункт командира дивизии был окружен противником. Под пулеметным огнем противника, по приказанию командира дивизии, штабное имущество (документы) были вывезены с командного пункта. Командир дивизии со штабом, отделом политпропаганды и охраной остался в окружении. Удалось ли им выйти из этого окружения, установить не удалось. Преследуемые авиацией и танками противника, части дивизии к утру 12 июля дошли до гор. Горки, откуда в основном разошлись по двум направлениям: на Смоленск и на Мстиславль. Судьба Смоленской группы (до 1000 чел.) для меня неизвестна. Мстиславльскую группу в количестве, указанном в прилагаемом расчете, я объединил в одну колонну и вывел на автомашинах на шоссе Смоленск – Рославль…

Временно исполняющий обязанности командира 53-й стрелковой дивизии майор Зузолин. 13.VII-41 г.».

В тот же день, когда майор Зузолин писал свой доклад командующему Западным фронтом, начальник штаба 13-й армии Петрушевский говорил по прямому проводу с заместителем начальника штаба Западного фронта Семеновым. Телеграфная лента этих переговоров сохранилась; она подтверждает правдивость доклада Зузолина и характеризует не только все происшедшее с 53-й дивизией, но и вообще тяжесть обстановки тех дней.

«– Комбриг Петрушевский у аппарата.

– Говорит генерал Семенов. Товарищ Петрушевский, скажите, где 53-я дивизия и что делается?

– 53-я дивизия понесла очень большие потери, и только остатки ее имеются в составе 61-го корпуса. Сейчас много машин ее ушло на восток… Я думаю, что часть ее доберется.

– Где же все-таки, по-вашему, может быть основная часть боевого состава дивизии? Где командир дивизии? Командиры полков?

– Часть есть в 110-й дивизии, часть, вероятно, осталась отброшенной на север, а часть была рассеяна».

Продолжение этого разговора можно найти в записке, направленной Петрушевским в штаб фронта несколько позже.

«В дополнение к последней оперативной сводке доношу, что при прорыве танков у Шклова рассеяна 53-я стрелковая дивизия. Остатки ее сведены в корпусе в небольшую группу. Ни командира дивизии, ни командиров полков нет. Почти вся дивизионная артиллерия уничтожена. Полк усиления пострадал также очень сильно. Петрушевский».

Сопоставляя все эти документы с немецкими отчетными картами за 11–12 июля, видно, что 53-я дивизия оказалась как раз на главном направлении наносимого в этом районе немцами удара через Днепр на город Горки, который на карте за 12 июля показан уже захваченным частями 10-й танковой и 29-й моторизованной немецких дивизий.

Имевшая меньше половины штата военного времени, не располагавшая танками и не прикрытая авиацией дивизия попала под сильный удар авиации, артиллерии и танков и была разбита – частично окружена, а главным образом рассеяна. Такое нередко случалось в 1941 году, и случалось со многими хорошо дравшимися впоследствии дивизиями, хотя об этом в них, конечно, не любили потом вспоминать. Не любили вспоминать об этом и в 53-й дивизии. В ее истории, написанной после войны, в марте 1946 года, о боях 11 июля 1941 года рядом сказана и правда, и неправда. Сказана правда, что дивизия приняла первый удар немцев, имея в своем составе только два стрелковых полка, что ей пришлось вести на Днепре чрезвычайно тяжелые бои, так как противник имел большое преимущество в силах, особенно в авиации и танках. Но сказана неправда о том, что дивизия «11 июля 1941 года прочно удерживала свои позиции и только после того, как противнику удалось справа и слева прорвать фронт соседних армий, по приказу высшего командования отошла».

Как мы знаем, дело обстояло не так. 11 июля, как ни горько вспоминать об этом, дивизия отступила без приказа, была разбита, рассеяна и с трудом после этого собрана, хотя есть все основания считать, что в ней и тогда не было недостатка в людях, обладающих личным мужеством. Об этом говорят их последующие военные биографии.

Дивизия прошла после этого большой боевой путь, дралась, защищая Москву, во время нашего контрнаступления брала Тарутино, участвовала во взятии Малоярославца и Медыни, потом, переброшенная на юг, форсировала Днепр и Буг, воевала в Румынии в период ликвидации ясско-кишиневской группировки немцев, потом форсировала Тиссу и Дунай и, взяв город Дьер, пошла дальше, на Вену. Один из полков дивизии к концу войны был наименован Венским, а сама она была награждена орденами Красного Знамени и Суворова.

Так выглядит история дивизии, если брать ее всю целиком, от начала до конца. От первых дней, когда в отчаянном положении были мы, и до последних, когда в безнадежном положении оказалась вся сражавшаяся на Восточном фронте германская армия.

Если же проявить некоторую долю злопамятства, то следует добавить, что 10-я танковая и 29-я моторизованная дивизии немцев, нанесшие тогда, в июле сорок первого года, на Днепре такой сокрушительный удар нашей 53-й дивизии, закончили свое существование при следующих обстоятельствах: 29-я моторизованная дивизия была разбита и взята нами в плен под Сталинградом зимой 1943 года, а 10-я танковая воевала на Восточном фронте до 1942 года, после тяжелых потерь была выведена на переформирование в Южную Францию, потом переброшена в Африку и в мае 1943 года сложила оружие перед англичанами.