Текст книги "Пасьянс на красной масти"

Автор книги: Кирилл Шелестов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

– Одурел совсем?! – набросился он на меня. – Народ уже уехал на вокзал. Нет только тебя и Плохиша.

– Я, собственно, готов, – ответил я, тряся головой и пытаясь прийти в себя.

– К чему ты готов?! – взвился Храповицкий. – Видел бы ты себя со стороны! Брюки хотя бы застегни! У тебя вообще есть что-нибудь в голове, кроме баб?!

К такому вопросу, да еще с утра, я не был готов и задумался, припоминая.

– Нет, – честно признал, наконец, я, оставив безнадежные усилия. – Кроме баб – ничего абсолютно!

– Идиот! – прошипел Храповицкий. И выругался. Я тяжело вздохнул, ощущая бремя своей вины.

Храповицкий окинул меня критическим взглядом.

– Ладно! – решил он с досадой. – В таком виде тебе псе равно там нечего делать! Тебя в министерство и близко не пустят! Попробую как-нибудь отмазать тебя перед Лисецким. Господи! Крику-то будет!

Он покачал головой.

– Я кровью искуплю, – благодарно пробормотал я. Храповицкий только отмахнулся.

– Погулял-то хоть нормально? – понижая голос, спросил он. – Да, чего уж там, не отвечай, по твоей наглой роже и так все видно.

Он нетерпеливо взглянул на часы.

– Черт! Опоздаю еще из-за тебя! Да! – спохватился он. – Тут еще один неприятный вопрос. Он замялся. – Или уж не говорить тебе сейчас? – Он посмотрел на меня с сомнением.

– Да говори, – великодушно разрешил я. Вряд ли деловые проблемы могли омрачить мое настроение.

– Это по поводу твоей гостьи, – продолжал Храповицкий хмурясь. Я сразу насторожился. – Мне только что звонил Савицкий. Новости довольно скверные. Собственно, я не придаю им такого значения… Тем не менее… Короче, на Собакина вчера вечером было покушение. Все произошло возле его дома, когда он возвращался с работы. Водитель убит, охранник тяжело ранен. Сам Собакин тоже ранен, но не опасно. Киллеров было двое. Действовали как-то топорно. Савицкий думает, что новички.

Храповицкий прервался, посмотрел в окно и потер лоб. Я похолодел. Вся моя сонливость вмиг улетучилась.

– Ну, – поторопил я сразу севшим голосом. – Что еще? Не тяни.

Он вздохнул.

– В общем, Собакин уже дал показания прокуратуре, – морщась, проговорил Храповицкий. – Он во всем обвиняет твою подругу. Говорит, у них были разногласия по бизнесу. Она ему публично угрожала. Он уверяет, что есть свидетели.

Наверное, я не сумел совладать со своим лицом. Потому что он потрепал меня по плечу.

– Да, перестань, не расстраивайся! – сочувственно произнес он и вновь покосился на часы. – Что-нибудь придумаем. Ну, я побежал! Да, может, это еще и не она! – бросил он уже от дверей.

Но я знал, что это она. Конечно, она. У меня не было ни единого сомнения. Это все объясняло. Резкую перемену в ней и ее ночную свободу. Свободу женщины, переступившей запрет. Все запреты. Прыгнувшей вниз и полетевшей. Это, кстати, объясняло и ее приезд. Она примчалась сюда отнюдь не ради меня, а чтобы обеспечить себе алиби. В России, заказав кого-то, все спешат уехать за границу. Как будто от этого связь между заказчиком и преступлением становится менее очевидной. Я горько усмехнулся.

Храповицкий уже давно унесся, а я долго еще сидел в лобби, собираясь с мыслями. Я не хотел в это верить. Я не желал этого знать. Ну, почему сейчас? Нет, неправильно. Понятно, почему. Если бы не было покушения, не наступило бы это «сейчас».

Я медленно поднялся к себе по лестнице, минуя лифт. Когда я вошел, Ирина, свернувшись калачиком, спала, все еще в чулках, едва прикрытая простыней. Смятое вчерашнее платье валялось рядом с кроватью, на полу.

Я опустился в кресло напротив. Она была редкая красавица, и даже сейчас я не мог не любоваться ею. Что сделать, чтобы она подольше не просыпалась и мне не пришлось все это выяснять? Или как заставить себя смотреть на такие вещи иначе?

Наверное, почувствовав на себе мой пристальный, напряженный взгляд, она открыла глаза и улыбнулась.

– Ты уже встал? – сонно приветствовала она меня, протягивая ко мне руки. – Почему ты меня не разбудил? Куда ты собрался?

– Я собрался выяснить одну ерунду, – ответил я скрипучим голосом. – Так, пустяк. Относительно Собакина.

Она сразу встрепенулась и рывком села в постели.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она изумленно, шире распахивая кошачьи глаза.

– На него вчера было покушение, – сдерживаясь, объяснил я. – Но вместо него убили водителя. Сам он остался жив.

Я неотрывно смотрел на нее, и мне показалось, что в этом миг она испуганно моргнула. Внутри у меня все оборвалось. Я до последнего глупо надеялся, что все это лишь совпадение.

– Прокуратуре он уже сказал, что это твоих рук дело, – заключил я упавшим голосом.

– Скотина! – взорвалась она. – Мерзавец! Ненавижу его!

Она выпрыгнула из кровати, сделала несколько нервных шагов к столу, схватила сигареты и закурила.

– Это ты сделала? – с трудом выговорил я. – Ты действительно заказала его убийство? В этом причина твоего приезда? Ты полагала, что сегодня его уже не будет в живых и ты останешься ни при чем. Так? А убили другого человека!

– Ты что, с ума сошел?! – выкрикнула она. Она стояла передо мной, совершенно обнаженная, в чулках, забыв, что на ней нет одежды, и впервые на моей памяти не обращая на это никакого внимания. – Как я могла это устроить? Кого я об этом попрошу?!

– Кого? – растерянно повторил я. До этого вопрос о технической стороне этого покушения почему-то не приходил мне в голову. Я был слишком поражен самим событием.

– Вот видишь! – воскликнула она, торжествуя. – Ты сам не знаешь, в чем ты меня обвиняешь!

И вдруг простая догадка посетила меня.

– Сява! – сказал я. – Конечно же, ты попросила Сяву. Ты говорила, что он позавчера приезжал к тебе! И что ты его выгнала. Но даже ты, при всей своей неосторожности, не стала бы открыто ссориться с этим отморозком. Вы договорились! Ты пообещала ему отдать что-то из бизнеса…

– Что за бред! – перебила она, заметавшись по номеру. – Я не стану этого слушать! Какие-то дурацкие подозрения! Какое мне дело до Собакина! Я никогда не буду договариваться с бандитами! Я ненавижу этих подонков!

Она кричала в голос, распаляя себя, и это почему-то еще больше убеждало меня в ее вине. Сама ее злость казалась мне неестественной. Я молча смотрел, как она лихорадочно бегает по комнате, хватая одежду, что-то ожесточенно доказывает и размахивает тонкими, красивыми руками. Я любил ее. Я не знал ее. И от этого желал еще больше. Все происходило как будто не со мной.

– Скажи, – спросил я тихо. – Это ты убила мужа? Она сразу осеклась, закрыла ладонью рот и в ужасе

уставилась на меня.

– Я хочу знать правду! – настаивал я. – Мне это важно.

Не отвечая, она забежала в ванную и хлопнула за собой дверью. Вернулась она минут через тридцать, накрашенная, причесанная, одетая, как в день приезда. И абсолютно чужая. Все это время я сидел неподвижно. В голове у меня было пусто. Она подняла с пола свою сумку.

– Все! – холодно произнесла она. – Я уезжаю! Не звони мне больше.

Я пожал плечами и не ответил. Она подошла к двери, но остановилась и обернулась.

– Ты не любил меня, – сказала она презрительно. – Меня никто никогда не любил. Плевать! Мне никто не нужен!

Она взялась за ручку двери и вновь повернулась.

– Ладно, – горько усмехнулась она. – Хочешь знать правду? Знай! Я клянусь тебе чем угодно, моим ребенком клянусь, что я не имею к этому никакого отношения!

И она вышла. Я не бросился следом. Я ей не поверил. Белое смятое платье так и осталось валяться возле кровати. Мне было трудно дышать, как будто мне переломали ребра.

2

Я, разумеется, так и не смог заснуть, даже не пытался. Полдня я бесцельно бродил по городу, стараясь не думать о том, что произошло. Но у меня это плохо получалось.

Я работал в крупной корпорации, которая занималась нефтью и попутно – всем остальным, что приносило деньги. Как говорят в наших кругах, я был «в бизнесе». Некоторые сделки я готовил сам, при заключении других я присутствовал. Я знал, что среди них не было ни одной до конца законной. Мы скупали за бесценок то, что стоило сотни миллионов, уходили от налогов, давали взятки политикам и чиновникам, подкупали правоохранительные органы и жали руку бандитам и убийцам. Мы лгали, обманывали, изменяли женам, и при этом считали себя глубоко порядочными людьми. Потому что все остальные поступали еще хуже. А те, кто жил иначе, страстно мечтали жить, как мы, чтобы иметь возможность поступать так же.

Именно в этом и заключалась великая тайна русской жизни: в том, что во всей моей необъятной Родине не было человека, который бы уважал законы. И все, от президента до уборщицы, в глубине души считали любые законы лишь лживой уловкой, с помощью которой умные люди дурачат олухов.

И, тем не менее, ни разу в своей беспутной и неправильной жизни я не отдал приказа убить или искалечить человека, хотя сделать это мне было проще, чем прикурить. Собственная смерть не пугала меня, но я боялся отнять или сломать чужую жизнь. Почему? Я не знал ответа на этот вопрос. Возможно, в этом была какая-то моя неполноценность: в неготовности идти до конца.

Утомившись от бесцельного кружения по тесным улицам, я потащился в галерею голландской живописи и, пройдя по полупустым залам, с час сидел перед «Ночным дозором». Не то чтобы мне нравилась эта картина – своей театральной декоративностью она чем-то напоминала мне обстановку в ресторане «Мираж», – просто здесь было мало народу. К тому же Рембрандт, в отличие от Ван Гога, чей музей был всегда забит туристами, хотя бы не оскорблял мой глаз своим незнанием композиции.

Часам к семи я вернулся в номер. Где меня и нашел Храповицкий, осунувшийся, но полный энергии.

– Хватит валяться! – бодро принялся командовать он. – Егорка назначил прощальный банкет перед отъездом. Народ уже собрался в ресторане. Я заскочил за тобой, а то ты не найдешь дорогу.

– Надо позвать Плохиша, – вспомнил я, когда мы уже вышли на улицу. – А то как-то нехорошо получится.

– Плохиша не надо звать! – усмехнулся Храповицкий не без раздражения. – Представь себе, Плохиш, полуживой с похмелья, своим ходом приперся в Гаагу, причем в галстуке, и нашел нас там. Глядя на него, я думал, что его хватит кондрашка, но к обеду он отошел. Лисецкий был в восторге от такой преданности. Зато всю дорогу корил меня тобой.

– Извини, – виновато пробормотал я и, опережая его расспросы об Ирине, поспешно поинтересовался:

– Как прошла поездка?

– Гаага – милый городок, – одобрительно кивнул Храповицкий. – В отличие от этого вертепа, где не найдешь ничего, кроме телок и анаши. Есть пара приличных магазинов. Я даже купил себе черную куртку. Замшевую. На «молниях». За четыре с половиной штуки баксов. Гуччи. Хотел еще взять туфли, да поленился тащить.

– Зря не взял, – сказал я серьезно.

Он не уловил иронии. В вопросах приобретения тряпок у него пропадало чувство юмора.

– Ты думаешь? – переспросил он с сомнением. – В принципе у меня этих туфель больше сотни.

– Всего? – уточнил я.

– Всего! – обиделся он. – Черных. Всех-то я и не считал. Может, и зря, конечно. Туфли вообще-то хорошие были. Да ладно! Одними больше, одними меньше. Буду босиком ходить. Разутый, раздетый… – Он как-то погрустнел.

– А прием в министерстве? – продолжал я уводить его в сторону.

Храповицкий хмыкнул.

– С приемом вышел конфуз, – насмешливо сообщил он. – Этот парень, как его, Назаров, что ли, ну, который заведует в области международной ерундой и которого ты все к нам сватаешь, сообщил, что нас будет принимать госсекретарь Нидерландов. В Министерстве иностранных дел. Егорка решил, что ему предстоит встреча со вторым лицом государства, и надулся от важности. Заставил всех темные костюмы напялить. Мы приезжаем, черные и торжественные, как похоронная команда, и выясняем, что госсекретарь у них – всего лишь заместитель министра. Вообрази, встречает нас такая ватрушка, лет пятидесяти, с грязными волосенками в косичке, в каком-то бесформенном бесцветном балахоне, что у них, видимо, считается женским деловым костюмом, чуть ли не в сланцах. И всем своим толстым видом дает понять, что коли мы не собираемся подписывать серьезных соглашений, то могли бы не отрывать ее от важных дел.

Не знаю уж, чем там она занималась, пиво, наверное, пила и чипсами закусывала. Егорка, понятно, скис. Понес какой-то бред о взаимном сотрудничестве Королевства Нидерландов с Уральской областью. А когда вместо торжественного обеда нам еще устроили трехкопеечный фуршет, прямо в каком-то из их зачуханных кабинетов, и все остались голодными, его аж затрясло. Досталось всем. Особенно твоему Назарову. Егорка даже умудрился нагрубить этой безобидной корове, госсекретарю-то. Та, конечно, виду не подала, все-таки воспитанная женщина, хоть и корова, но чувствуется, что пригласят нас в министерство еще не скоро. Да ладно, что об этом болтать. Ты-то как?

– Нормально, – ответил я неопределенно.

– А где твоя подружка? – не отставал Храповицкий.

– Уехала, – ответил я лаконично.

Он окинул меня внимательным взглядом.

– Поссорились, что ли? – понимающе протянул он.

– Ну да, – признал я неохотно. Зная его отношения к Ирине, я не горел желанием обсуждать с ним эту тему.

– Денег требовала?

– Да нет. Из-за этого покушения на Собакина!

– Вот это да! – удивился Храповицкий. – А чего ж тут ссориться? Или ты расстроился, что она его не пристрелила лично? – Он улыбнулся. – Так, конечно, было бы надежнее, чем связываться с какими-то недотепами.

– Ты тоже думаешь, что это она? – встрепенулся я.

– Ну да! – удивился он. – А кто же еще?

– И как, по-твоему, я должен был отнестись к тому, что она заказала убийство человека?! – спросил я мрачно.

Храповицкий посмотрел на меня с любопытством.

– А тебе-то до этого какое дело?! – пожал он плечами. – Ты хочешь сказать, что готов расстаться с любимой женщиной только потому, что она попросила убрать какого-то урода?

– При чем тут, урод он или нет! – вспылил я. – Каждый из нас имеет полное право держаться подальше от тех, кого он не переносит. Но мы не можем решать, жить им или умереть! К тому же в этом покушении погиб водитель. Он-то вообще был ни при чем!

– Андрей, водители и охранники богатых людей получают большие деньги за то, что работают в зоне риска, – сурово возразил Храповицкий. – Во всяком случае, это предполагается. Хотя они, похоже, считают, что у них такие зарплаты просто, потому что у нас много бабок и нам нравится их раздавать. Я все-таки никак не могу понять, какое отношение все это имеет к вашей страстной любви?! Что от этого меняется?

– Но ведь если она заказала Собакина, – упрямо сказал я, – то вполне вероятно, что и смерть мужа тоже лежит на ней.

– Конечно, на ней! – убежденно заявил Храповицкий. – После того, как она действовала в последнее время, это ясно как день! Я полагал, что на этот счет у тебя нет сомнений.

– В таком случае, она убила двух человек!

– А может, и больше! – задумчиво кивнул Храповицкий. – Ты опасаешься, что при случае она закажет тебя?

Я был в совершенной растерянности.

– Ты издеваешься надо мной?! – спросил я сердито.

– Я не понимаю тебя! – ответил он искренне. – Мне она никогда не нравилась. И я прямо говорил тебе об этом. Ты угрюмо сопел, давая мне понять, что у вас безумная страсть, после чего я, с присущей мне одному деликатностью, заткнулся и больше к этой теме не возвращался. А сейчас ты пытаешься мне объяснить, что твоя любовь прошла оттого, что твоя женщина кому-то заплатила за услугу?

– За убийство! – воскликнул я.

– Хорошо, – терпеливо согласился он. – За убийство. Но, во-первых, не сама же она стреляла. Она просто отдала деньги. Как будто что-то купила в магазине. Обычная процедура. Каждый из нас проделывает ее пятнадцать раз в день. А во-вторых, поставь себя на ее место. Она хотела быть деловой женщиной. Ее нагло обманули.

Где-то на периферии своего сознания я отметил странное несоответствие между тем, что он утверждал ранее, и его нынешними убеждениями. Не так давно, споря со мной по поводу той злополучной сделки, участником которой он сам являлся, он доказывал мне ее законность. Сейчас он хладнокровно называл ее «кидняком» и отзывался о Собакине без всякого сочувствия, как об отработанном материале.

– Она пыталась сохранить репутацию. Что ей еще оставалось делать? – продолжал между тем Храповицкий, как ни в чем не бывало. – Не обращать внимания? Да с ней вообще перестали бы разговаривать! Тем более, в этом бандитском городе! После такого «кидняка» любой бизнесмен обязан что-то предпринять, если он не собирается ставить крест на своей карьере. Иной вопрос, что она все сделала по-женски: неумело и неумно. Но это же не ее вина! Скорее, уж твоя.

– Моя? – ахнул я.

– Ну да, – спокойно ответил Храповицкий. – Представь себе, что ее изнасиловали, не дай бог, конечно! И ты знаешь, кто это сделал. Ты убил бы негодяев?

– Убил бы! – не задумываясь, ответил я. Меня даже передернуло от его предположения.

– Ну, так ее же, по сути, изнасиловали! – подхватил Храповицкий с готовностью. – Отняли то, что она считала своим. Кто-то должен был за это отвечать. А кто-то – наказать насильника. Ты, как я понимаю, устранился. Она взяла это на себя. Хотя, тебе ничего не стоило переговорить на эту тему с Плохишом или с Быком. Может быть, с кем-то еще. У тебя же полно друзей бандитов. Заплатил бы денег, устроил бы ей приятный сюрприз!

Хотя он выражался шутливо, но был совершенно серьезен и не сомневался в правоте своих слов.

– По-твоему, убийство человека можно рассматривать как деловую проблему? – спросил я скептически.

– В отдельных случаях, да, – твердо проговорил Храповицкий. – Когда не остается другого выхода. Это как на войне. Если ты за мир во всем мире – не бери в руки пистолет, не лезь в бизнес. Езжай в Голландию, пей пиво и жди, может, тебя госсекретарем назначат.

За разговором я не заметил, как мы дошли до ресторана, который располагался в каком-то отеле. Швейцар распахнул нам дверь, и мы вошли в холл. Вдруг Храповицкий остановился и положил мне руку на плечо.

– Мы не в первый раз спорим с тобой на эту тему, – проговорил он, понижая голос. – До сих пор она звучала довольно отвлеченно. Но вот, твоя женщина решилась на смелый шаг. То, что из этого получилось, в данном случае не имеет значения. Сам шаг был понятным. Последовательным. И в ответ ты разрываешь с ней отношения. Потому что у тебя принципы! – Последнее слово он произнес с подчеркнутым пренебрежением. – Я прикидываю всю эту ситуацию на себя…

Он поежился, сделал паузу и открыто посмотрел мне в глаза.

– Мы вот-вот ввяжемся в войну с Гозданкером. Ефим непременно попытается нам отомстить, вышибить из бизнеса. Он не будет затруднять себя выбором средств. А я, по-твоему, не могу предпринимать адекватные меры? – Его ладонь все еще лежала на моем плече, и я почувствовал, как его пальцы сжались сильнее. – Выходит, что в этой войне я буду связанным по рукам и ногам! И чем? Твоими представлениями о том, что хорошо и что плохо? Так получается?!

Его жесткие глаза настойчиво требовали моего ответа. Но я не знал, что ответить. Еще минуту он ждал, потом ослабил хватку, отвернулся и первым вошел в ресторан.

3

Ресторан состоял из двух залов. Наша многочисленная делегация расположилась в том, что поменьше – уютном помещении со старинным камином, зеркалами в позолоченных рамах и высокими окнами, выходящими в аккуратный двор. Кроме нас, здесь никого не было, очевидно, Хенрих и Дергачев заказали зал целиком.

Народ сидел за накрытым столом, жадно ел и, судя, по громким хмельным уже голосам, запивал отнюдь не минеральной водой. Лисецкий вел застолье. Кресло слева от губернатора занимал разрумянившийся Плохиш, в черном костюме, впрочем, уже без галстука. В кресле справа Располагался Гозданкер, мрачно уткнувшийся в тарелку, а следующее место пустовало.

– Заходите! – шумно приветствовал нас губернатор. Он был в том, приподнято-агрессивном, состоянии, в котором привычное ему покусывание подчиненных неожиданно могло закончиться настоящим разносом и съедением жертвы. – Садись ко мне, Володя! Подвинься-ка, Ефим! – Он указал Гозданкеру на пустующее кресло. Тот стал совсем черным, но передвинулся. – Вот так! Чтобы два моих лучших друга всегда были рядом со мной!

Как обычно, Лисецкий не мог обойтись без мелких интриг. Если глубина его дружбы измерялась близостью к нему за столом, то получалось, что самыми родными ему людьми являются Храповицкий и Плохиш. Что же касается Гозданкера, то он теперь пребывал в отдалении, причем статус его понижался тем, что прямо напротив него сидел Калюжный. Все, разумеется, это поняли.

– А ты, Решетов, отправляйся в конец стола! – продолжал распоряжаться Лисецкий. – Ты сегодня выказал неуважение к нашей компании! Запомни: если губернатор приглашает тебя в поездку, ты должен неотступно пребывать в обществе губернатора. Не понимаешь этого – сиди дома! Есть другие желающие! – Он покровительственно потрепал Плохиша по холке, и тот, бросив на меня слегка виноватый взгляд, все-таки победно распрямился. – Поэтому садись вон туда! К Торчилиной.

Вероятно, по его мнению, ниже Торчилиной пасть уже было невозможно. Опустив голову и демонстрируя отчаяние от опалы, я проследовал на галерку и, подмигнув Торчилиной, придвинул кресло.

– Весь день злится из-за тебя! – прошептала мне она. – Вот дернуло тебя остаться! Что случилось-то?

– Понравилась поездка? – спросил я вежливо, уклоняясь от обсуждения причин моего отсутствия.

– Поездка классная. Но погода все испортила! – ответила она ворчливо. – Как они только здесь живут? Дождь с утра до вечера!

Еще один национальный миф, который мы усиленно поддерживаем в умах иностранцев, связан с нашим, русским терпением. На самом деле, русские – самый нетерпеливый народ в мире. Нам нужно все и сразу. К тому же позарез. А поскольку все и сразу получить невозможно, мы чувствуем себя глубоко несчастными и несправедливо обездоленными.

Взять хотя бы погоду. Никто так часто не ноет по этому поводу, как русские. В Северной Европе, например, люди знают, что им предстоит 24 солнечных дня в году, и радуются тому, что они рано или поздно наступают. Нам же слишком холодно зимой, слишком жарко летом и слишком грязно весной и осенью.

То же самое – во всем остальном: в деньгах, домах, машинах. В отличие, скажем, от тех же французов, для которых искусство жить есть умение довольствоваться тем, что есть, мы вечно отравляем себя завистливыми мечтаниями о том, чего мы лишены и что, как назло, есть у кого-то другого.

Но больше всего мы бесимся оттого, что нам приходится уживаться друг с другом, в то время как мы хотели бы уживаться с какой-нибудь другой нацией. Трудно представить себе англичанку, которая мечтала бы выйти замуж за бельгийца, или итальянку, которая стремилась бы сочетаться узами брака с немцем. И уж совершенно исключено, чтобы брачные агентства, предлагающие в качестве завидных женихов турок и египтян, процветали в Европе или Америке. Но в России они преуспевают. Потому что добрая половина наших женщин мечтает выйти замуж за иностранцев.

– Ну, за успешное окончание нашего визита мы уже пили, – продолжал между тем громогласно вещать Лисецкий. – А теперь, Володя, в твоем присутствии, мне хотелось бы поднять бокал за наш колоссальный проект! Только ты, с твоей светлой головой, мог его предложить. Это первый опыт преобразования сельского хозяйства в стране. И я уверен, что скоро наша область станет примером для всех остальных регионов!

Он поднялся, и все остальные поспешно вскочили. Лисецкий махнул стопку коньяка и закусил икрой с ложки.

– За губернатора и Уральскую область всегда пьют стоя! – завершил он, передергиваясь и морщась от крепкого напитка.

Кстати, этот дурацкий обычай, стоя пить за свое здоровье, насаждают все губернаторы во всех уголках бескрайней Родины. На Севере, к тому же, подчиненные троекратно кричат «ура».

4

– Что ж ты свою девушку сегодня бросил, а? – лукаво спросила у меня Торчилина, когда все, наконец, вновь расселись.

Я покосился на Мышонка, который, скукожившись, сидел на другом конце стола между Хенрихом и Дергачевым и вяло ковырялся в тарелке. По самодовольству, отражавшемуся на лице Дергачева, и тому смущению, с которым держался Мышонок, в недавнем прошлом еще такой смелый, я заключил, что нашему московскому директору удалось-таки получить с нее плату натурой. Это означало, что сразу по возвращении ему предстояло быть уволенным, как и предлагал Храповицкий и чему я теперь не собирался противиться.

– Признайся. – Торчилина придвинулась ко мне, обняла меня и горячо зашептала мне на ухо. – Это ведь не твоя девушка? Правда?

– А чья же? – Я воззрился на нее с деланным недоумением.

– Храповицкого! – торжествуя, объявила она. – Я сразу догадалась! В его вкусе!

Я тяжело вздохнул.

– Да, моя, моя, – попытался я оказать безнадежное сопротивление.

– Нет, Храповицкого! – Она была в восторге от собственной проницательности.

– Только никому не говори, – попросил я умоляюще.

– Ты же меня знаешь! – обиделась она. – Из меня слова не вытянешь! Могила!

Я с сочувствием посмотрел на Храповицкого, который мирно ел рыбу, ни о чем не подозревая. Итак, вопреки всем стараниям моего шефа сохранить в неприкосновенности свою репутацию добропорядочного семьянина и образцового мужа четырех жен, сразу по возвращении ему предстоял шквал скандалов со своим гаремом. Я не сомневался, что, благодаря неутомимой Торчилиной, горькая правда о том, с кем летал Храповицкий за границу, разойдется по области быстрее, чем мы там приземлимся.

– О чем вы там шепчетесь? – грозно бросил в нашу сторону губернатор.

– О коровах, – ответил я. – Нелегко им придется в наших краях!

Он почувствовал в моих словах скрытый подвох и подозрительно нахмурился.

– Приживутся! – отрезал он. – Создадим им условия. Коровы не люди. Они меньше капризничают. Я вообще много жду от этого проекта!

В этом я, зная цифры, нисколько не сомневался. Ждал, между прочим, не он один. Ждал еще Храповицкий, Виктор, Вася, Плохиш, Хенрих, целая армия безликих чиновников областной администрации и наших алчных менеджеров.

– Придет время, и мы будем продавать молочную продукцию другим регионам! – не унимался Лисецкий. – Да хоть в тот же Саратов! Как у них там с молоком, а, Калюжный?

– Плохо! – с готовностью заявил Калюжный, не моргнув глазом. – Нету там молока. Ну, то есть, вообще!

– Дурак ты все-таки, – с сожалением заметил губернатор. – Только и умеешь, что поддакивать.

Калюжный надулся и задышал.

– Нельзя тебе поручать такой проект. – Лисецкий покачал головой. – Погубишь ты все. Надо другого человека искать. Со стороны. – Он с хитрым видом осмотрел присутствующих и остановил свой взгляд на Гозданкере. – Правильно я говорю, Ефим?

– Вам виднее, – ответил Гозданкер сдержанно. Он был не в настроении поддерживать тон губернатора.

– Но твоих родственников, чур, не предлагать! – крикнул Лисецкий и отрывисто захохотал. Торчилина визгливо присоединилась к нему. Остальные тоже заулыбались.

Возможно, на моем самочувствии сказывались две бессонные ночи и ссора с Ириной, но сегодня Лисецкий действовал мне на нервы сильнее обычного. К тому же ситуация с Калюжным все больше напоминала мне сцены из наших вечеринок в обществе Пахом Пахомыча.

– Ну а ты, Назаров, – обратился вдруг губернатор к руководителю Департамента международных отношений. – Ты что-нибудь полезное вынес из этой поездки?

Убитый Игорь не ожидал вопроса. Он вздрогнул и выронил вилку. Губернатор обычно не замечал его на людях.

– Меня удивила их бережливость, – поспешно промямлил он. – Они там, в правительстве, считают даже, сколько листов бумаги потратил каждый сотрудник на ксерокопии. Не говоря уже о телефонных переговорах и прочем. Все-таки богатая страна, и вдруг такая экономия…

– Если не экономить на содержании чиновников, – внушительно перебил Лисецкий, – наш народ так и будет сидеть в нищете.

То, что кого-то за этим столом заботила нищета нашего народа, было для меня новостью.

– А если экономить на чиновниках, то они начинают воровать! – не утерпела Торчилина, очевидно опасаясь, что энтузиазм губернатора в отношении новых веяний приведет к тому, что его подчиненные отправятся из Голландии пешком. Впрочем, произнеся свою реплику, она, на всякий случай, натужно захихикала, показывая, что шутит.

– Чиновники всегда будут воровать! – резко возразил Лисецкий, даже не улыбнувшись. – И никогда не будет отбоя от тех, кто хочет пробраться во власть! Это только Решетов не понимает, что власть – это высшая субстанция. Ты ведь этого не понимаешь, Решетов?

– Наверное, не понимаю, – ответил я терпеливо. Что-то в моем ответе его разозлило. Глаза его блеснули.

– Вот вы с Храповицким и Гозданкером принадлежите к субстанции денег, – раздраженно принялся объяснять Лисецкий. – Он, – губернатор кивнул на Плохиша, – принадлежит к субстанции силы. А власть обладает и тем и другим. Теперь понял?

– Я так быстро не могу, – ответил я, стараясь припомнить, где я это уже читал. – Мне нужно время.

– Иронизируешь? – вспыхнул губернатор. – Зря! Значит, ты единственный, кто в этой поездке ничего для себя не почерпнул. Даже потерял! Ты знаешь о том, что ты потерял?

– Не знаю, – кротко признал я.

Моя покорность выводила его из себя гораздо больше, чем, если бы я принялся спорить. Он хотел меня уколоть и злился оттого, что это ему не удавалось.

– А потерял ты многое! – ответил Лисецкий мстительно. – Я хотел поставить тебя во главе этого проекта. Только до поры до времени держал эту мысль при себе. А теперь я тебя не назначу. Не назначу! – повторил он злорадно. Получил?

За столом воцарилось гробовое молчание. Храповицкий опустил голову и закусил губы. Торчилина незаметно от меня отодвинулась. Остальные избегали смотреть в мою сторону. И лишь Лисецкий не сводил с меня прищуренных недобрых глаз.

– Жаль, – сказал я, пожимая плечами. – Телки – моя слабость.

Я, кажется, тоже начал заводиться и недооценил степень его взвинченности. Мой ответ распалил его окончательно.

– А знаешь, почему?! – свирепо осведомился он.

Я знал, что надо было промолчать. Но не сделал этого.

– Догадываюсь, – кивнул я. Храповицкий метнул на меня острый предостерегающий взгляд, но я сделал вид, что не заметил. – Я для вас слишком самостоятелен.

– Ты не умеешь подчиняться! – повысил голос губернатор. – А значит, не умеешь командовать. А если ты плохой подчиненный и плохой начальник, значит, ты не можешь стоять во главе большого дела! Ты понял меня?! Володя, – повернулся он к Храповицкому, – ты меня услышал?!

– Да, – хмуро произнес Храповицкий, разглаживая салфетку на коленях. – Я вас услышал.

– Вот и отлично! – заключил Лисецкий, с удовлетворением. – Заодно и всем остальным урок будет!