Текст книги "Пасьянс на красной масти"

Автор книги: Кирилл Шелестов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

Я посмотрел на него внимательнее. Он не рисовался. Судя по его лицу, ему и в самом деле было скверно. Он взмахнул рукой, словно отгоняя неприятное воспоминание, которое могло его захлестнуть.

– Может быть, дело все-таки не в людях, а в тебе? – предположил я.

– Конечно, во мне! – воскликнул Виктор нетерпеливо. – В том, что я не совсем планктон! Так уж получилось. Не по моей воле! Я бы, может, много отдал, чтобы жить, как они. Чтобы не мучиться непонятно чем. Представляешь, какой бы я был счастливый с моими деньгами-то! Ешь что хочешь, пей что хочешь, люби кого вздумается! Вот она, мечта миллионов! А мне – иное надо! Мне что-то другое подавай! А что? Я и сам не знаю! Существовать среди планктона мне невыносимо. А другого ничего на земле не обитает!

Он прикрыл глаза и покачал головой из стороны в сторону, как будто все еще не мог поверить открывшейся ему правде. Потом вдруг встрепенулся и придвинулся к моему плечу.

– Помнишь, ты осенью все ко мне приставал насчет тех ребят из спецназа, которых я прячу и деньги им плачу? – горячо зашептал он мне на ухо. – Ты все выведать хотел, кого я убить замышляю: Вовку или тебя! Да помнишь, конечно! Вы тогда меня чуть в ответ не убили!

Он впервые заговорил со мной об этом так ясно и просто. Мне сразу стало жарко. Я даже взмок.

– Мы не собирались тебя убивать, – пробормотал я севшим голосом, пораженный его откровенностью.

– Собирались! – возразил Виктор тем же шепотом. – Просто вам смелости сразу не хватило, а потом все замялось. Дело не в этом! Дело в принципе! Ты мне в принципе ответь: почему планктон нельзя убивать? А? Как сорняк! Взять и вырвать!

– А решать ты будешь, какой сорняк вырывать: меня или Вову? – преодолевая вспыхнувшую ярость, спросил я. – Или сначала с нами посоветуешься? Да нет, зачем тебе! Ведь ты же один – не планктон!

Виктор с шумом выдохнул, обжигая меня дыханием. Напряжение последних минут вдруг оставило его, я сразу это почувствовал. Он отодвинулся от меня и расслабился.

– Дурак ты! – сказал он устало. – Так ничего и не понял! Испугался и не понял! Тебя, меня, какая разница?! Я же не о том спрашивал. Пошли! Мы давно приехали.

Я только сейчас заметил, что машина уже стояла перед входом в «Корону». Захваченный разговором, я не обратил на это внимания. Следом за Виктором я выбрался на улицу. Охрана поджидала нас.

Виктор медлил. Он достал сигарету и закурил.

– Дурак ты, – повторил он мне, выпуская дым. Он говорил вяло, без раздражения и неприязни. – Я ведь и себя убивал. Да я только и делаю, что себя убиваю.

Неловко отвернувшись от охраны, он задрал рукав рубашки на левой руке, так, чтобы видел только я. Все его запястье было в глубоких шрамах. Некоторые были старыми, едва заметными. Другие, совсем свежие. Я ужаснулся.

– Видал? – усмехнулся он. – Все как-то до конца не получается! То помешает кто-то. А то самому себя станет жалко. А ты говоришь, я не планктон! Видать, еще какой планктон, раз такой живучий! Скучно мне!

Эту фразу он повторял уже который раз за вечер.

3

Ресторанчик располагался в подвальном, грязноватом, плохо освещенном помещении. Вместо стульев здесь стояли диваны. Музыка грохотала так, что подрагивал пол. Ни сцены, ни металлического шеста, обязательных для заведений подобного рода, здесь не было. Девушки, покачиваясь, бродили по темному залу и довольно неуклюже раздевались прямо у столиков, выпрашивая чаевые у посетителей. Клуб имел стойкую репутацию бандитского, и потому коммерсанты его избегали. Исполнявшие стриптиз гражданки, подобранные в соответствии с запросами клиентов, выглядели так, что раздеваться им совсем не стоило. А еще лучше было бы, если б они носили паранджу.

Сегодня, впрочем, особой поживы у голого народа не предвиделось. Занят был всего один диван, причем, к моему удивлению, на нем чинно восседал Бабай с парой неизвестных мне бандитов. Они пили водку, молчали и как-то нехотя, как будто по обязанности, не роняя своего достоинства, тискали стриптизерш. Но денег им не давали.

Я поприветствовал Бабая издали, и он кивнул мне в ответ.

– Кто эти скоты? – осведомился Виктор, с вызовом разглядывая бандитов. По счастью, его слова утонули в реве музыке.

– Бабай, – ответил я. – Местный авторитет.

– А, слышал, – поморщился Виктор. – Терпеть этих тараканов не могу. Так бы их и давил!

Мы расположились в глубине и сделали заказ. При этом Виктор, несмотря на свою неприязнь к бандитам, почему-то сел к ним лицом. Я устроился напротив. Он дождался, когда принесли коньяк, выпил его залпом, попросил еще.

– Веришь, я иногда завидую вам с Храповицким, – заговорил он. Вероятно, начав выплескивать все, что у него наболело и нагноилось, он уже не мог остановиться. – Вы проще устроены. Примитивнее. Вам легче. Ты получаешь удовольствие от своей мышиной возни. Провел выборы, одного подонка заменил другим. Ты рад. Храповицкий заработал очередные десять миллионов и тоже рад. Вам нравится процесс. А мне – нет. Мне нужно что-то запретное. Что руками нельзя потрогать. Угадай, что я подарил своей Анжелике на Новый год? Думаешь, машину или золотую побрякушку? Я подумал.

– Ты подарил ей хомячка, – предположил я. – Перевязал его ленточкой, а на ленточке собственноручно вышил крестом написанные тобой стихи. Что-то вроде: «Ты мне не родная, не родная, нет. Мне теперь другая делает миньет». Мне кажется, это в твоем духе. Ах да, ты еще воткнул в зад хомячку зажженную свечку, чтобы было совсем трогательно. Так сказать, по-рождественски.

В ответ он даже не улыбнулся.

– Я подарил ей мальчика, – ответил он серьезно и посмотрел мне прямо в глаза. – Любовника. Нашел стриптизера в одном ночном клубе. Дал ему денег. Привел к ней на Новый год. И подарил! Ленточкой, правда, не перевязывал. Подумал, что пошловато получится.

Признаюсь, он вновь сумел меня ошарашить. Сегодня он прямо сыпал сюрпризами и неожиданностями. Чтобы скрыть замешательство, я начал пить минеральную воду, но поперхнулся, закашлялся и смутился еще больше.

Виктор, не отрываясь, следил за моими движениями. Он торжествовал.

– Что же ты замолчал? – забавляясь, напирал он. – Растерялся? Не ждал? Ты ведь так хорошо про меня объяснял. Уже уверен был, что знаешь, как я устроен! А тут на тебе! Кстати, если ты полагаешь, что я страдаю совестью, когда заставляю спать жену с другим мужчиной, то ты ошибаешься. Мне это нравится. Это, кажется, единственное, что еще меня заводит.

В ресторан поспешно вошел охранник Виктора и приблизился к нашему столу.

– Тут Пахом Пахомыча доставили, – наклонившись, сказал он.

– Ба! А этот-то откуда взялся? – удивился Виктор.

– Да ребята его сначала домой повезли, хотели жене на руки сдать, – виновато принялся объяснять охранник. – Но она, как увидела его в халате, такой скандал закатила, на весь подъезд! Била его. Еле отняли! Короче, он здесь. В машине сидит. Что прикажете с ним делать?

– Сюда красавца! – обрадовался Виктор. – А то без него в меня и коньяк не лезет! Кстати, оставь мне свой ствол. Вдруг пригодится.

Охранник замялся.

– Может, я лучше сам с вами посижу? – нерешительно предложил он.

Хорошо зная нрав Виктора, он опасался доверять ему оружие.

– Ствол! – потребовал Виктор, повысив голос. Тот вздохнул и, кинув на меня умоляющий взгляд,

полез под пиджак за оружием. Я не стал вмешиваться, все равно это было бесполезно. Виктор взял пистолет, взвесил его в руке и сунул за спину за ремень брюк, бросив в сторону бандитов угрожающий взгляд.

– Вот так вернее будет! – проворчал он охраннику. – А сам марш к машинам. Нечего слушать, о чем взрослые дядьки разговаривают.

Через пару минут в зал ввели Пахом Пахомыча. Он несколько протрезвел, во всяком случае, шел он уже своим ходом, вжимая голову в плечи и напряженно озираясь по сторонам. Теперь, когда опьянение проходило, ему явно было стыдно за свой внешний вид. Он всячески старался не привлекать к себе внимания, но не заметить его одиозную фигуру было трудно. Пояс на халате был завязан, банную шапку он снял. Зато его лицо было зверски расцарапано, и глаз с одной стороны начал заплывать.

Он робко присел за наш стол на краешек дивана. Виктор сразу подвинул ему коньяк и заказал еще.

– Может, я это, больше трезвым буду? – вопросительно посмотрел на нас Пахом Пахомыч.

– Чего? – не понял Виктор.

– Ну, в том смысле, что хватит мне напиваться?

– Да сейчас-то уж можно! – утешил его Виктор. – Все равно же из дома выгнали! Кстати, хочешь, поехали ко мне. Мой дом сторожить будешь. У меня как раз одна собачья будка пустует!

– Я в гостиницу в нашу поеду! – мрачно пробурчал Пахом Пахомыч. – Там стану обитаться!

– А скажи-ка, Пахомыч, – резвился Виктор. – Отдал бы ты свою жену другому?

– Да кому ж она нужна, дура толстая! – воскликнул Пахом Пахомыч, возмущенный самим предположением, что кто-то может заинтересоваться его женой.

– А любимую женщину? – не отставал Виктор. – Любимую женщину отдал бы?

– Откуда ты про нее знаешь? – подозрительно уставился на него Пахом Пахомыч. – Я никому про нее не рассказывал! Ты на что намекаешь? Ты думаешь, у нее с кем-то было?! – Он разволновался и даже начал приподниматься.

Виктор усадил его на место и повернулся ко мне.

– Почему вы все так боитесь измены? – спросил он с интересом. – Своих женщин шлюхами считаете? Храповицкий от ревности уже который день бесится. Пахомыч от одного намека на стену лезет! Почему вы думаете, что ваши женщины готовы променять вас на первого встречного? Объясни ты мне!

– А ты разве совсем не ревнуешь? – спросил я.

– Ревную, конечно! – ответил он, и его помутневшие глаза на мгновенье вспыхнули. – Но только в отличие от вас, я в себе уверен. Я убежден, что женщина от меня не уйдет! Ведь тут вся штука в том, что именно близкую женщину отдать кому-то! Жену! Мать твоего ребенка, как в книжках пишут! – Он щелкнул языком. – Увидеть в ту минуту, когда она в животное превращается. Она, может, прожила всю свою сознательную жизнь и не знала, что в ней это есть. А ты это угадал и наружу выпустил! И чувствуешь себя полным ее хозяином, потому как всеми ее инстинктами управляешь! Это же больше, чем секс! Острее такого обладания ничего в жизни нет! Вот это власть! По сравнению с этим все остальное – игрушки для дураков. И политика! И бизнес! Потому как угрозами или деньгами заставить человека делать то, что тебе хочется, – для этого ума не надо!

Пахом Пахомыч переводил напряженный взгляд с Виктора на меня, безуспешно пытаясь понять, о чем мы говорим и не издеваемся ли над ним. Виктор посмотрел в его недоуменное лицо и хмыкнул.

– Кстати, Пахомыч, – вновь обратился к нему Виктор. – А почему тебя никто не уважает?

– Как это не уважает?! – враз вскинулся Пахом Пахомыч. – Меня все уважают. Здороваются!

– Да вот Андрей, например, не хотел, чтобы мы тебя с собой брали! Слышал бы ты, как он о тебе только что отзывался!

– А с чего это он отзывался?! – завелся Пахом Пахомыч. – Я ему еще ничего плохого не сделал! Я, между прочим…

– Зачем ты поддаешься на эти дешевые провокации! – перебил я. – Он же нарочно тебя травит!

– Коммерсанты над тобой смеются, – продолжал Виктор, не обращая на мои слова никакого внимания. – По поводу твоей личной жизни.

– Какие коммерсанты?! – все больше надувался от обиды Пахом Пахомыч. – При чем тут моя личная жизнь.

– А вон за тем столом. – Виктор кивнул в сторону Бабая. – Байки какие-то про тебя рассказывали!

– Что рассказывали? – сердито спросил Пахом Пахомыч. – Врут все! Да я их вообще первый раз в жизни вижу!

– Ну, не знаю, – развел руками Виктор, словно он был в затруднении. – Это уж у них надо спросить, откуда у них такие сведения. Про девушку про твою сплетничали. Или не про твою? Они ее Инной называли…

– Инной?! – даже подскочил Пахом Пахомыч.

– Так, кажется, – пожал плечами Виктор. – Придумывали, наверное!

– Вот, значит, почему ты о ней спросил! – догадался Пахом Пахомыч. Он с тупым упорством лез в детскую ловушку Виктора, начисто игнорируя то обстоятельство, что расслышать хоть что-нибудь из-за музыки было совершенно невозможно. – Я пойду сейчас у них выясню!

Несмотря на природную трусость, он кипел негодованием. Его свирепое лицо покраснело.

– Давай! – подзадоривал Виктор. – Покажи им! Если что, мы с Андреем поддержим.

– Перестань! – попробовал я его остановить. – Эти шутки плохо закончатся. Сиди здесь, Пахом Пахомыч!

Но тот уже был неудержим.

– А чего ты мною командуешь?! – взвился он. – Тоже мне, начальник нашелся! Я твои приказы в гробу видел!

– Не надо трогать этих ребят, – проговорил я, теряя терпение. – Это бандиты!

– Отстань! – огрызнулся Пахом Пахомыч. Он уже стоял на ногах. – Все ты врешь! Нашептываешь что-то Храповицкому и пользуешься тем, что он тебя слушается! Всех вокруг дураками считаешь! Высокомерничаешь над людьми. Раскомандовался! Я не глупее тебя! И по должности не ниже! Я сам знаю, что мне делать!

Виктор посмеивался, наслаждаясь и чрезвычайно довольный собой. Пахом Пахомыч агрессивно двинулся в сторону Бабая. Я схватил его за халат и потянул вниз. Он вырвался, задев меня при этом рукой по уху.

– Вперед! – подбодрил Виктор. – Я тебя не брошу.

4

Все последующее произошло в одну минуту. Обернувшись, я видел, как Пахом Пахомыч приблизился к столу бандитов. Я, разумеется, не слышал, что он говорил, к тому же он стоял ко мне спиной, так что я даже не видел выражения его лица. Но жестикулировал он бурно. И Бабаю его речи не понравились. Ибо брови у него поползли наверх. Он что-то коротко произнес, очевидно называя тот непотребный адрес, по которому он рекомендовал Пахом Пахомычу скрыться, и повернулся к одному из своих собутыльников, чернявому крепышу с перебитым носом.

Крепыш крякнул, поставил на стол рюмку водки, поднялся, поправил рубашку и по-крестьянски, с разворотом, ударил Пахом Пахомыча в челюсть. Техники у парня не было совсем, зато силищи, или, как выражаются спортсмены, дури, в нем хватало. Пахом Пахомыч перелетел через стол и, покрыв расстояние в пару метров, с грохотом приземлился. Стриптизерши заверещали и бросились врассыпную.

Все еще глядя на Бабая, краем глаза я заметил стремительное движение Виктора. Я понял, что он намерен сделать, но было уже поздно. Прежде чем я двинулся, Виктор вскочил, выхватил пистолет и выстрелил.

Видимо, он готовился к этому заранее, еще до того, как отправил Пахом Пахомыча к бандитам, потому что действовал с необычайной для пьяного человека быстротой. Пуля ушла куда-то вверх и угодила не то в зеркало, не то в мутный цветной витраж. Послышался звон разбитого стекла, женский истошный визг, и на пол посыпались осколки. В следующую секунду Бабай и его бандиты уже были на ногах и вытаскивали стволы.

Виктор стоял примерно в метре от меня. Я прыгнул на него прямо через стол и сбил с ног. Мы оба повалились на пол, но он все-таки успел выстрелить второй раз. На сей раз пуля попала в стену.

– Не стреляй! – крикнул я Бабаю. – Не стреляй, мать твою!

В эту секунду Виктор лягнул меня в пах. Мне удалось выбить пистолет из его рук и отшвырнуть в сторону. Мы барахтались на полу, и я, отвлекшись, уже не видел, что происходит кругом. Передо мной было только красное лицо Виктора, разгоряченное и бешеное.

– Пусти! – орал он мне, брызжа слюной. – Пусти, сука! Я всех тут грохну!

Я, наконец, изловчился, вырвался из его цепких объятий, откатился и поднялся на непослушных ногах. Виктор тоже начал вставать, бранясь и размахивая руками. И тут, все еще в азарте драки и пальбы, чувствуя, как все во мне клокочет, я сделал то, о чем там остро мечтал все два с половиной года. Я врезал ему крюком снизу, без подготовки. Он лязгнул зубами, завалился на спину и затих.

Все еще разгоряченный и ненавидящий, я одернул рубашку и оглянулся. Рядом стоял Бабай, держа в руке ствол и наблюдая за исходом сцены. Подручные Бабая тоже сжимали пистолеты, ожидая его приказов. Видя, что Виктор не двигается, Бабай удовлетворенно сплюнул на пол.

– Сматываемся! – кивнул Бабай своим. – Сейчас сюда мусора нагрянут!

Они быстро направились к выходу. Я опустился на диван, переводя дыхание. Бандиты исчезли.

Я вытер испарину со лба, отряхнулся и понял, что при падении разбил себе локоть. Потом я посмотрел на распростертого Виктора. Он лежал, неудобно подогнув ноги и безвольно вытянув руки. Его лицо было безмятежным, из угла рта тоненькой струйкой ползла кровь.

И вдруг вся моя ярость куда-то улетучилась. Мне неожиданно стало бесконечно жаль его. Я не понимал, откуда взялось это чувство. Он день за днем годами интриговал против меня, выживал из фирмы и даже замышлял мое убийство. Он нарывался и получил то, что заслужил. Но почему тогда, глядя на него сейчас, я испытывал такой нестерпимый стыд, как будто я избил ребенка?

– Дурак! – сказал я вслух. – Дурак проклятый! Я не знал, кого я ругаю: его или себя.

Я поспешно вышел из ресторана, забрался в машину и, прежде чем осознал, что я делаю, набрал номер телефона Ирины. Она ответила сонным голосом.

– Можно я приеду? – торопливо проговорил я. – Я понимаю, что поздно, что неудобно, но я уже еду!

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

В аэропорт мы с Храповицким приехали вместе. Затянутый в черную кожу, со смазанными гелем вьющимися черными волосами и блестящими от легкого волнения черными глазами, он выглядел почти демонически. В ВИП-зоне уже ошивался Плохиш, который по случаю предстоящей поездки принарядился, сменив свою обычную темную майку на цветастую гавайскую рубашку с коротким рукавом. Под расстегнутым воротом на груди Плохиша покачивался огромный золотой крест, чью копию мне предстояло получить в качестве благодарности.

Поскольку даже особо важные персоны делятся на две категории: просто особо важные, вроде нас с Плохишом, и совсем особо важные, такие, как губернатор с Храповицким, для последних в ВИП-зонах аэропортов существуют банкетки, куда мы втроем и направились.

Там был накрыт стол, за которым в ожидании губернатора восседали три чиновника областной администрации. Или, вернее, два чиновника и одна дама, выполнявшая обязанности пресс-секретаря Лисецкого.

Звали ее Лидия Торчилина. Она была полная, коротконогая, лет под пятьдесят, с недобрым оплывшим лицом, черты которого невозможно было разобрать под щедрым слоем макияжа. Когда-то она работала ведущей на телевидении и, по ее словам, «мужчины лопали ее большой ложкой». Смириться с тем, что этот сказочный период остался давно позади, она не могла и все еще поражала окружающих легкомыслием своих одежд. Сегодня бывшая ударница сексуального фронта была в совершенно прозрачной блузке, под которой проглядывали толстые складки живота, очень короткой белой юбке и черных колготках.

Кроме нее здесь также находился руководитель департамента сельского хозяйства, Семен Калюжный, огромный краснорожий мужик с хитрыми глазками, одышкой и вечно потной лысиной, которую он безуспешно маскировал длинными прядями редких пегих волос.

Третьим в их компании был Игорь Назаров, руководитель департамента международных отношений, сообразительный, застенчивый парень, лет тридцати, в неизменно корректном костюме. Губернатор всегда брал его в зарубежные поездки. Я надеялся переманить его на работу к нам.

– Привет, привет, – закудахтала Торчилина при виде нас. – Губера еще нет. Так что присаживайтесь, будем ждать. Угощайтесь.

У нее была неприятная фальшивая улыбка, завистливые серые глаза и какая-то ломающаяся аффектация в голосе. Она напоминала мне разжиревшую лису Алису. В отличие от Храповицкого, я терпимо отношусь к разбитным лживым старушкам, потому сел рядом с ней. Храповицкий расположился напротив, а Плохиш пристроился в углу.

– Ты там не садись! – громогласно бросил ему Калюжный. – Нельзя на углу сидеть. Семь лет замуж не выйдешь.

– Да я, вроде, не собираюсь, – озадаченно пробормотал Плохиш.

– Никто не собирается, – возразил Калюжный. – Откуда только потом дети берутся?

И он захохотал в восторге от своего остроумия. Торчилина ему льстиво подхихикнула. В отсутствии губернатора он был здесь старшим по званию.

Бывший председатель колхоза, с молоком матери впитавший крестьянскую науку обманывать начальников, он считал все затеи Лисецкого в области сельского хозяйства пустой блажью. А самого губернатора праздным барином. Что вовсе не мешало ему выражать горячее одобрение губернаторским начинаниям и браться за них ревностно. Другое дело, что претворять их в жизнь Калюжный отнюдь не собирался. Наспех украв, что можно, он бросал их на полдороге, по опыту зная, что увлекающийся губернатор потом о них и не вспомнит.

– Летим, значится! – с нажимом произнес Калюжный, намазывая ломоть хлеба густым слоем черной икры.

– Надеюсь, – сдержанно отозвался Храповицкий. С чиновниками он всегда вел себя подчеркнуто вежливо, но несколько отстраненно, держа дистанцию.

– Давно я в Европе не была! – кокетливо воскликнула Торчилина и, двигая бедрами, тоже потянулась к икре.

– А по мне и еще сто лет ее не видеть! – жуя, возразил Калюжный. – Че мы там не видали? Вот зачем премся?!

– Коров покупать! – хохотнула Торчилина.

– Во, во! – подхватил Калюжный, чуть не подавившись от возмущения. – Своя скотина, значит, нехай с голодухи дохнет, а мы оттудова притащим!

– А почему у вас скотина с голодухи дохнет? – холодно осведомился Храповицкий, сделав ударение на слове «у вас». – Не кормите?

Калюжный понял, что попался. Он испуганно глянул на Храповицкого, вспомнил, что именно тот является автором проекта по закупке животных, и сделался пунцовым.

– Так ведь они по всей России, считай, того, – замычал он невнятно. – Кормов-то не хватает… Они и это…

Он совсем потерялся. Храповицкий, поставив его на место, продолжал сверлить своим тяжелым взглядом.

– Саранча же! – в отчаянии добавил Калюжный упавшим голосом, уже не зная, как выкарабкаться.

Торчилина хихикнула, теперь уже заискивающе глядя на Храповицкого.

– В Голландии любопытно будет посмотреть систему управления министерствами, – пришел на помощь Калюжному Игорь Назаров. – Как я читал…

Но узнать, о чем читал Игорь, нам не довелось. Дверь открылась, и вошел Лисецкий, в светлом летнем костюме, в молодежной яркой майке, импозантный, игривый и оживленный. Увидев своих подчиненных, он сразу нахмурился.

– А вы что здесь делаете! – сердито накинулся он на них. – Для вас, что ли, стол накрывали! Ну-ка марш отсюда!

Калюжный в искреннем или притворном ужасе даже выронил недоеденный бутерброд. Все трое вскочили с места и, толкаясь, заторопились к выходу.

– Обнаглели совсем! – вслух выговаривал Лисецкий. – С утра объедаются, а в каждом килограммов по десять лишних! Я, губернатор, и то на специальной диете. А этим лишь бы брюхо набить!

Как только изгнанные с позором чиновники исчезли за дверью, он тут же вернулся в свое прежнее веселое расположение духа. Пожав нам всем руку, он сел за стол.

– Нервничаешь? – подмигнул он мне. – Ничего, сейчас твоя девушка приедет.

Надо сказать, что в этой поездке у меня была особая дополнительная миссия. Дабы не подвергать сомнению высокоморальную репутацию губернатора и не ронять его авторитет в глазах подчиненных, решено было взятую им в Голландию юную пассию выдавать за даму моего холостого сердца. Поначалу эта почетная роль была предложена Храповицкому, но он отказался наотрез, ворчливо объяснив, что ему и без того хватает семейных скандалов.

– Завидую тебе! – продолжал забавляться Лисецкий, обращаясь ко мне. – Где ты только такой цветок нашел?! Незабудка! Девочка из сказки. Наивная только очень… – Последнюю фразу он произнес прочувствованно.

2

Незабудка появилась в банкетке минут через пять. Это была очень высокая и очень худая девушка, с короткими крашеными светлыми волосами и довольно заурядными чертами лица, на котором сохранялось нетерпеливое и какое-то голодное выражение. Ее карие глаза заметно косили, а губы были тонкими и жесткими, что было видно даже под помадой. Сильно наивной она мне не показалась, впрочем, как сообщил мне однажды Лисецкий, в отличие от него, я не разбираюсь в женщинах.

На ней была футболка и джинсовые шорты, открывавшие сзади узкие, мальчишеские ягодицы. Она сразу направилась к Лисецкому той особой подпрыгивающей походкой, которой передвигаются модели по подиуму и которая столь нелепо смотрится в быту.

– А вот и наша Машенька, – пропел Лисецкий, расплываясь в улыбке. – Садись ко мне, Мышонок.

– Я паспорт дома забыла! – плаксиво заявил Мышонок, вместо приветствия.

– Ничего страшного, – засюсюкал губернатор, протягивая к ней руки и похлопывая ее по голенастой ноге. – Сейчас пошлем охрану, вмиг доставят!

Храповицкий бросил на меня выразительный взгляд, в котором читалось: «Ну, началось!»

– Плохая, кстати, примета, – подал голос суеверный, как все бандиты, Плохиш. – Возвращаться-то.

– Глупости! – отрезал Лисецкий. – Мы самолет задержим. Подождут, никуда не денутся!

Я вышел из банкетки и отдал необходимые распоряжения охране, которая сломя голову помчалась домой к Мышонку за его паспортом. Вернувшись, я обнаружил, что губернатор уже принялся ложками уничтожать икру, в чем ему старательно ассистировал Мышонок. Я отметил, что даже, когда она ела, ее лицо сохраняло неудовлетворенность. Оробевшего после неудачного дебюта Плохиша губернатор нарочно не замечал и болтал исключительно с Храповицким.

Кстати, в нашем кругу считалось дурным тоном брать икру в буфетах и на фуршетах. Состоятельные люди едят ее редко, лишь в нескольких московских ресторанах или специально доставленную из Астрахани. Подразумевается, что если человек набрасывается на бутерброды с икрой, то он так и не изжил жадности своего нищего советского детства и зарабатывать начал сравнительно недавно.

– Я решил не тащить за собой большой свиты, правильно? Зачем на них деньги переводить? – говорил между тем Лисецкий.

С чего это он забеспокоился о деньгах, было не вполне понятно. За поездку все равно платили мы.

– С учетом того, что к нам в Амстердаме добавятся еще двое, у нас вполне солидная делегация, – отозвался Храповицкий. Он пошевелил губами, подсчитывая. – Десять человек. Достойно.

– Одиннадцать, – хитро поправил Лисецкий.

– Почему одиннадцать? – поднял брови Храповицкий. Вдруг он переменился в лице. Слова замерли у него на устах. Я повернулся в сторону его взгляда и оторопел. В банкетку, бочком, с виноватым видом втискивался Ефим Гозданкер. Одет он был по-дорожному, и оттого еще более неряшливо, чем обычно. В руках держал потрепанный чемодан.

Лисецкий просиял.

– Проходи, Ефим! – радостно закричал он. – Что ж ты опаздываешь? Мы из-за тебя самолет задержали!

Гозданкер, избегая смотреть на нас, забормотал что-то в свое оправдание. Но губернатор его перебил.

– Я пригласил Ефима снами! – ликуя, объявил он. – Близкие люди должны держаться вместе. Зачем вам ссориться? У нас одни задачи. Нужно искать пути совместной работы. Так ведь, Володя? Согласен со мной, Ефим?

Ответом ему было предгрозовое молчание. На Храповицкого было страшно смотреть. Ефим бегающими глазами уставился куда-то под стол. Один лишь Лисецкий явно наслаждался произведенным эффектом. Он даже убрал руку с синюшной коленки Мышонка.

– Ну, ребята, так нельзя! – укоризненно погрозил он им пальцем. – Надо мириться! Я вас прошу. Губернатор вас просит! Ну-ка, пожмите друг другу руки!

Я был восхищен его бесстыдством. Стравить людей, довести их до смертоубийственной войны, а потом столкнуть нос к носу и упрекать за то, что они не питают друг к другу нежных чувств, мог только Лисецкий. Я видел играющие на скулах Храповицкого желваки, и мне казалось, я слышу его зубовный скрежет. Толстые влажные губы Гозданкера беспомощно шлепали. Момент для них обоих был на редкость унизительным.

Каким-то нечеловеческим усилием Храповицкий, наконец, переломил себя и резко, через стол, колющим движением сунул Гозданкеру руку, словно всаживал в него штык. Наверное, если бы можно было зарезать Гозданкера в эту минуту, не опасаясь последствий, он бы это сделал. При этом вряд ли Лисецкому удалось бы надолго пережить своего товарища.

– Конечно, – хрипло проговорил Храповицкий. Уголки его рта дергались в безнадежной попытке улыбнуться. – Я готов. У меня нет к Ефиму никакой неприязни.

Ефим испуганно вцепился в его напряженную ладонь обеими руками.

– Я, со своей стороны, отношусь к Володе… – начал мямлить он, но сбился и не закончил.

Лисецкий наблюдал за этой сценой с торжеством художника, завершившего работу над монументальным полотном.

– Вот теперь – другое дело! – объявил он самодовольно.

3

По нашей вине рейс задержался на сорок минут, и, когда мы вошли в самолет, пассажиры встретили нас ненавидящими взглядами. Но роптать никто не осмелился. Лисецкий брюзгливо посмотрел на людей, словно это они доставляли ему неудобство своим присутствием здесь, и сел рядом с Калюжным. Мы с Храповицким расположились вместе.

– Что за скотина! – прошептал мне на ухо Храповицкий, когда самолет начал набирать высоту. – И это после всего, что я для него сделал!

– Только прошу тебя, не показывай, что ты злишься! – так же шепотом ответил я. – Ты сам тысячу раз называл его проституткой. Он разыгрывает очередную многоходовую комбинацию. Ефиму он мстит за его жадность, демонстрируя, что работать отныне намерен только с тобой. Тебе показывает, что не собирается зависеть от тебя полностью и в любую минуту готов ввести на поле других игроков. Так или иначе, но согласись, что для Гозданкера это гораздо более болезненная ситуация, чем для тебя.

– Я все-таки когда-нибудь придушу эту суку! – мрачно пообещал Храповицкий.

– Какую из двух? – уточнил я. Но он не ответил, погруженный в свои переживания.

Однако, когда мы высадились в Москве, он уже полностью овладел собой и обращался с Ефимом вполне дружелюбно, почти по-приятельски. В ВИП-зале Шереметьево-2, куда, кстати, чиновников Лисецкий не взял, они даже выпили за мягкую посадку.

В результате через какое-то время Гозданкер начал оттаивать и настолько потерял бдительность, что, когда мы проходили к самолету на Амстердам, приобнял Храповицкого за талию. Храповицкий скосил глаза на его руку, но ничего не сказал. Забавно, что Лисецкий, видя перемену в их настроении, сразу насторожился. Их возможная дружба была куда опаснее для него, чем их вражда, и в поставленные им перед всеми совместные задачи, видимо, никак не входила.

В Амстердам мы летели бизнес-классом, а подчиненные губернатора – экономическим. Спрятавшись от начальственных глаз, Калюжный и Торчилина не преминули основательно принять на усталую грудь, и когда мы вышли из самолета, оба были возбужденными и раскрасневшимися.

В аэропорту нас встречали Хенрих и директор нашего московского представительства. Оба были в одинаковых черных костюмах и белых рубашках, почти как братья, только при этом наш директор был высоким и худым, а Хенрих – маленьким и плотным. Он, кстати, явно ощущал себя неуютно. Приезд губернатора и Храповицкого, которых он видел впервые в жизни, наводил на него ужас. Предстоящая ему роль его пугала. С округлившимися глазами и полуоткрытым ртом, он переминался с ноги на ногу, поминутно поправлял непривычный ему галстук и вытирал потеющую лысину.