Текст книги "Пасьянс на красной масти"

Автор книги: Кирилл Шелестов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

Петрович осуждающе качал головой.

– Я не олигарх, – возразил я миролюбиво. Я видел, что Бомбилин на пределе и накручивает себя. До выборов оставалась всего неделя, и мне не нужны были осложнения.

– Ты-то, может, и не олигарх, – вскинулся Бомбилин. – А работаешь на олигархов! Так?! Значит, нету разницы.

Он помолчал, собираясь с духом.

– Короче, вот что, Андрей, – объявил он. – Разошлись наши дороги! Такое будет мое слово.

Петрович опустил голову и обхватил ее руками.

– В каком смысле разошлись? – терпеливо уточнил я.

– В прямом! – Бомбилин уставился на меня пронзительным взглядом. – Дальше я сам пойду. Не надо мне ни твоих указаниев, ни твоей помощи!

Я почувствовал, что закипаю.

– Разве я тебе что-то приказывал или запрещал? – сдерживаясь, осведомился я.

– А плевал я на твои приказы! – повысил он голос. – Не хочу от вас зависеть. Вот зачем вы меня в эти выборы засунули? Для каких своих целей? Кто я вам такой, что вы вдруг помочь решили? Не для забавы же! Или для забавы? Только получается, что вам – это все шуточки! А ребра мне ломают! И башку мне пробивают! Вы-то в стороне! И не говори мне про деньги! Выберут меня мэром – все вам отдам. До копейки!

– Да где ж ты найдешь столько! – всплеснула руками женщина, с ужасом слушавшая наш разговор. – Это ж какая прорва!

– Найду! – вновь прикрикнул на нее Бомбилин. – Где они все находят? Там и я найду!

Я отвернулся к окну, чтобы выиграть время и взять себя в руки.

– Ты уверен, что тебя выберут? – Я попытался говорить иронично, хотя во мне все клокотало.

– Выберут, – заявил он без колебаний. – Еще как выберут! А после этой истории – сто процентов! Народ только увидит меня в больнице, он их, гадов, разнесет к чертовой матери!

Я готов был его убить. Стереть в порошок. Это животное, которое я вытащил из помойки, ради которого я столько старался, целых два месяца, осмеливалось разговаривать со мной в таком тоне! Еще секунда, и я бы на него накинулся.

Собрав всю свою волю в кулак, я молча повернулся и пошел прочь. Уже у выхода я услышал, как кто-то меня окликает. Я обернулся. По коридору, прихрамывая, ко мне спешил Петрович.

– Говорил же я тебе, Андрей Дмитрич! – едва не плача, причитал он. – Чуяло мое сердце, что он что-нибудь выкинет под конец! Неблагодарный он, Рома! И время-то, главное, выбрал! Неделя осталась. Как теперь на него управу найти?!

Он вытер со лба капли пота и безнадежно покачал головой.

– Ну, – уныло произнес он. – Что делать будем?

Я посмотрел в его расстроенное лицо с обвисшими щеками.

– Не знаю, – признался я устало.

– Вот что ты теперь своим ребятам скажешь? – не унимался Петрович.

– Не знаю, – повторил я, горько усмехаясь. Одна только мысль о том, что мне придется рассказывать обо всем Храповицкому, Виктору и Васе, вгоняла меня в тоску. Мне сразу захотелось куда-нибудь уехать.

Петрович огляделся по сторонам и поднялся на цыпочки, чтобы дотянуться до моего уха.

– Сымать его надо с выборов! – убежденно прошептал он.

– Как снимать? – рассеянно пробормотал я. – Он не согласится.

– А его и спрашивать не надо! – тем же горячим шепотом продолжал Петрович. – Мы все без него сделаем! Я уже придумал. Гляди, за все листовки, за все газеты мы же наличными платим, так?

– Так, – кивнул я, все еще не понимая.

– Я же деньги раздаю. – Глаза у Петровича заблестели. – Завтра вот, например, опять в типографию нести. А если об этом заранее сообщить хотя бы тому же Силкину или в избирком, и меня поймают за руку, то неважно, какая сумма будет, хоть сто рублей, Ромку непременно снимут! Потому что по закону платить можно только с официального счета! Дошло, наконец?!

До меня дошло. Это действительно был выход. В предложении Петровича, разумеется, были свои минусы, так как в гонке в этом случае оставались лишь двое серьезных соперников: Силкин и Рукавишников. И один из них обязательно побеждал. Не нуждаясь в нашей помощи. И тогда пришлось бы проститься с моим хитроумным планом обмена голосов на акции. Но я, по крайней мере, не вдаваясь в подробности постыдного для меня провала, смог бы объяснить Храповицкому, что случилось непредвиденное. Что нашего кандидата сняли по чьему-то доносу. В этом случае даже Виктор не нашел бы, в чем меня обвинить.

– Ну что, даешь добро? – Петрович даже подпрыгивал от нетерпения. – Нельзя тянуть! Вопрос надо решать прямо завтра. До выборов кот наплакал!

Я молчал, лихорадочно соображая. Соблазн был велик. И все-таки внутренний голос подсказывал мне, что от этого рокового шага лучше воздержаться.

Прежде всего мне претила идея доноса. То, что Бомбилин решился на предательство, не давало мне права поступать так же. В этом было нечто гадкое.

Но был еще один важный момент, не зависевший от моих эмоций. По всем социологическим опросам и по моим собственным ощущениям Бомбилин не мог подняться выше третьего места. Его избирателями были вечно раздраженные и всем недовольные люмпены. Которые в богатом и бандитском Нижне-Уральске составляли не самую сплоченную и не самую большую часть населения. Между тем, Бомбилин этого не понимал и был совершенно убежден в своей победе. Его занесло, и занесло неотвратимо.

В том, что Бомбилину предстоит жестокое падение с облаков, я не сомневался. Он не был готов к ожидавшему его удару. Но это единственное, что могло его отрезвить и что давало мне шанс выправить ситуацию.

– Андрей Дмитрич! – молил Петрович. – Ну пойми же ты! Нету у нас с тобой другого выхода!

Я все-таки решил рискнуть. Я с шумом выдохнул воздух.

– Нет, Петрович, – твердо сказал я, похлопав его по плечу. – Мы не станем его снимать!

Петрович опешил.

– С ума сошел! – ахнул он. – Но почему?!

– Доверься мне, – попросил я. – Надеюсь, я знаю, что делаю. Работай так, словно ничего не произошло.

И пожав ему руку, я вышел под его растерянное бормотание.

5

Вернувшись в Уральск, я, не заезжая домой, сразу поехал к Храповицкому. Мы созвонились по дороге, и он кратко сообщил мне, что ждет меня по «вопросу, не терпящему отлагательств». Обычных скандалов по поводу моего исчезновения он не устраивал, из чего следовало, что либо вопрос действительно серьезный, либо во время нашего разговора он был не один.

В среднем он звонил мне от шести до пятнадцати раз на дню, и даже, если я отбывал по его поручению, злился на то, что меня не оказывалось под рукой. Удивительно, как он еще не посадил меня на цепь.

Возле его дома я столкнулся с Савицким. Тот как раз направлялся к своей машине, но, увидев меня, остановился. Еще несколько лет назад Савицкий был полковником ФСБ, теперь он возглавлял нашу службу безопасности. Он, как всегда, бесстрастно глянул на меня из-под очков и пожал руку. Вызов его домой к Храповицкому, да еще в воскресенье, означал нечто совсем неординарное.

– Шеф распорядился завтра проверить все кабинеты на предмет прослушивания, – в своей сухой манере проговорил Савицкий. – В какое время вам будет удобнее? Ну, чтобы мои ребята вас не беспокоили?

– Безразлично, – ответил я, скрывая удивление. – Я редко сижу на месте. Да вы это и сами знаете.

Наши кабинеты и без того регулярно проверялись. Экстренные меры безопасности означали, что мы переходим на военное положение. С кем именно мы собираемся воевать, я пока не знал. Но расспрашивать Савицкого было бесполезно. Вытянуть из него информацию было столь же невозможно, как заставить Васю хранить секреты.

Савицкий кивнул без тени улыбки, словно наблюдение за моим графиком входило в круг его непосредственных обязанностей.

– Я скажу, чтобы пришли после обеда.

Меня приветствовал громкий лай собак и возгласы Олеси, метавшейся по крыльцу в тщетной попытке их успокоить. Храповицкий ожидал меня в кабинете, обложенный какими-то бумагами, исписанными его каллиграфическим почерком. Он был собран, сосредоточен и как-то азартен. Таким он бывал перед охотой.

Сейчас, когда он был без солнцезащитных очков, его лицо, обезображенное синяками, выглядело неузнаваемо, как клоунская маска, и только глаза оставались яркими и живыми. Я тоже снял очки. Он посмотрел на меня и мимоходом заговорщицки улыбнулся.

– Гозданкер ездил в Москву, – вновь делаясь серьезным, начал Храповицкий. – В налоговую полицию. У него там свои люди. Встречу ему организовали на самом верху. Он предложил деньги, чтобы нас пустили под пресс.

Я почувствовал, как у меня засосало под ложечкой.

– Это не шутки! – сдержанно обронил я, закуривая.

– Не шутки, – согласился Храповицкий.

Я помолчал, приходя в себя после его сообщения. Хуже налоговой полиции была только прокуратура.

– У нас неплохие отношения с прокуратурой, – вслух произнес я.

– С местной, – поправил Храповицкий.

Я понял, что он имел в виду. Если Гозданкер или кто-то из его столичных друзей в погонах сумели бы договориться с прокуратурой в Москве, наше положение сразу становилось незавидным.

– Нам есть, что скрывать, – продолжал размышлять я.

– Как и всем, – пожал плечами Храповицкий с легким раздражением. Он любил подчеркивать прозрачность нашего бизнеса, хотя мы оба знали правду. – Мы аккуратнее других. Гораздо. Но, как ты сам понимаешь, это никакого значения не имеет. Если решат докопаться… – Он махнул рукой.

– О какой сумме идет речь? Я имею в виду, сколько он предложил?

– По сведениям Савицкого, два миллиона долларов. Но это не точно.

– В Москве согласились?

– А вот этого мы пока не знаем. – Храповицкий невесело усмехнулся. – Боюсь, когда узнаем, будет поздно.

– Два миллиона за такой вопрос – не такие уж громадные деньги, – отозвался я. – Мы можем предложить больше. В конце концов, речь идет о безопасности!

– Два миллиона – это большие деньги! – возразил Храповицкий. – Потому что, если мы начинаем сразу их предлагать только за то, чтобы нас не трогали, еще даже не поняв меру опасности, то вступаем в торги, как на аукционе. И два миллиона становятся начальной ставкой. Потом нас уже не оставят в покое, пока не вытянут в десять раз больше. Это все равно, что залезть под крышу к бандитам. Мы и так платим и налоговой, и милиции, и прокуратуре.

– Есть другие идеи? – осведомился я, пытаясь прочесть его мысли по его распухшему лицу.

Храповицкий машинально пригладил пальцами заклеенную пластырем бровь и поморщился от боли.

– Я еще не обсуждал эту тему с Васей и Виктором, – рассеянно сказал он. – Но я знаю наперед, что они скажут.

– Что? – полюбопытствовал я.

– Что надо уезжать из России, – спокойно ответил Храповицкий.

– На время?

– Зачем на время? Навсегда! – Храповицкий откинулся в кресле и закинул ноги в черных шлепанцах из крокодиловой кожи на край стола. – Вася давно носится с идеей поселиться где-нибудь в Европе. Он терпеть не может Россию. Виктору тоже здесь скучно. К тому же он считает, что мы слишком на виду, и это опасно. С каждым днем все больше тех, кто нас ненавидит или завидует. Рано или поздно в нас начнут стрелять. Или сажать, – добавил он хмуро. – Не знаю, что хуже.

Я не стал возражать. Он говорил очевидные вещи.

– Мы заработали уже гораздо больше, чем нам нужно, – продолжал Храповицкий после паузы. – И себя, и детей обеспечили. Если еще продать бизнес, который потянет миллионов на двести – двести пятьдесят, то хватит и внукам. Которых у нас пока нет. Оставаться здесь – значит подвергать все это риску. Спрашивается, зачем?

– Незачем, – подтвердил я. Он одобрительно хмыкнул.

– Если вдуматься, нас мало что связывает с этой страной, – рассудительно заметил он. – Наши дети и жены давно живут за границей. У нас там счета. Недвижимость. Получается, что здесь мы просто зарабатываем деньги. Где бы мы могли столько нажить за несколько лет!

Некоторое время мы сосредоточенно молчали. Каждый думал о своем. В случае их отъезда нам предстояло разное будущее.

– Ну! – наконец прервал паузу Храповицкий. – Скажи что-нибудь!

– Чего ты от меня ждешь? – откликнулся я. – Это ваше решение. Езжайте. Я-то все равно останусь!

– Потому что нет денег на то, чтобы жить там? – пытливо взглянул на меня Храповицкий.

Я не любил говорить на эту тему. Мои взгляды на этот предмет не совпадали с мнением большинства.

– Да, если тебе так понятнее, – нехотя ответил я.

– А что еще? – не отставал Храповицкий.

– Какая тебе разница! – упорствовал я в своем нежелании откровенничать. – Я не уеду отсюда! Просто не уеду, и все!

– А если будут стрелять? – едко, с нажимом спросил он.

– Глядя на то, как живет большинство людей, я никогда не понимал, почему они так цепляются за жизнь, – заметил я. – Извини, я не хочу это обсуждать. Для меня это личное. Я хотел бы жить и умереть здесь. Россия для меня не «эта страна», прошу прощения за пафос.

– Не надо колоть меня вашим патриотизмом, Андрей Дмитриевич! – фыркнул Храповицкий. – Я к этому не чувствителен. Поскольку, в отличие от тебя, цепляюсь за жизнь! Даже если ты это не одобряешь.

– Значит, ты готов уехать? – подытожил я. Храповицкий уставился на меня.

– Кто?! Я?! – недоуменно спросил он. – Шутишь?! Я всего лишь повторил тебе то, о чем мы тысячу раз говорили с партнерами, и то, что ты сам неоднократно от них слышал. Но это еще не основание для того, чтобы спрашивать меня, собираюсь ли я, Владимир Храповицкий, позорно бежать за границу, потому что некто Гозданкер дал кому-то взятку в Москве! Я чем-то вас обидел, Андрей Дмитриевич?! Почему вы задаете мне такие

вопросы? Ты еще предложи мне переодеться в женское платье, чтоб не поймали!

– Ну, с такой рожей тебя поймают даже в женском платье, – пробормотал я.

– Не ожидал от тебя! – возмущенно продолжал Храповицкий, пропустив мимо ушей мою реплику. – Может быть, я и не патриот, но я бизнесмен. Уж ты-то знаешь, что цены на нефть сейчас ниже канализации. И падают с каждым месяцем. Мы тратим миллионы на то, чтобы поддержать наши предприятия в жизнеспособном состоянии! Чтобы они не загнулись, я закачиваю в них деньги, полученные от других, прибыльных проектов. Я кручусь, как могу! Рискую с налогами! Я давно уже забыл об обновлении оборудования или об освоении новых скважин! Я только молю Бога, чтобы нам не пришлось замораживать наши!

– А при чем тут это?!

– То есть как при чем?! – негодовал Храповицкий. – Ведь так не может продолжаться вечно! Цены должны подняться! – Он произнес это как заклинание. – Через несколько лет мой бизнес будет стоить в десять раз дороже! А ты предлагаешь мне отдать его на спаде?! Даром?! Издеваешься?! У меня мама – еврейка, – вдруг вспомнил он и деловито почесал свой ястребиный нос. – Да она мне никогда не простит такого поступка! Она меня на порог не пустит!

– А если будут стрелять? – напомнил я.

– Мама первая же меня и пристрелит! – воскликнул он. – Не дрогнувшей рукой. И будет права!

– Брось болтать! – не выдержал я. Временами он любил театральные эффекты и отрабатывал свои номера на мне. Я хорошо знал его мать, строгую, старомодную даму, относившуюся к нему с обожанием, которое она безуспешно пыталась скрыть. – Твоя матушка ничего не понимает в бизнесе. К тому же она заведомо считает тебя во всем правым. Кроме твоей манеры одеваться и бросать жевательную резинку в чайные блюдца!

– Нечего меня воспитывать! – проворчал Храповицкий. – Вкус у меня, как известно, безупречный. И вообще я всегда прав! – Эту фразу он произнес без намека на иронию. – Просто вы не все понимаете!

Коснувшись этой, бесспорной для него, темы, он перестал паясничать и вздохнул:

– Да, нам предстоят нелегкие времена. Придется повоевать. Но жизненный опыт приучил меня не забегать в таких вопросах вперед. В конце концов, армия терпит поражение не тогда, когда противник идет в атаку, а когда в войсках начинается паника. Гозданкер рвется в бой? Тем хуже для Гозданкера!

Он стукнул кулаком по столу, неудачно попал по острому краю пепельницы, чертыхнулся и затряс в воздухе рукой.

– А потом, что я буду делать в Европе? – кривясь, заговорил он. – По музеям шастать? Жить пенсионером? Да я умру в первый же день! Здесь у меня работа, война, гарем. Собаки. Охрана. Губернатор, в конце концов! Одним словом, готовься закапывать труп Гозданкера!

– Гозданкера не взять голыми руками, – задумчиво заметил я. – Тут нужен план.

– Нужен, – согласился Храповицкий. – Ефим – хитрый парень. Он не полезет на рожон. Если уж он решился на войну, то могу спорить, что он подготовил нам много сюрпризов. И налоговая полиция – лишь один из них!

– У нас нет информации, – посетовал я. – Хорошо бы купить кого-нибудь в его окружении.

– Бесполезно, – покачал головой Храповицкий. – Близких людей у него по пальцам пересчитать, да и тем он не доверяет. В этом мы с ним похожи, – неожиданно прибавил он, усмехаясь. – Я, конечно, велел Савицкому засобачить Ефиму прослушку, но вряд ли из этого что-то получится.

Он помолчал, достал из специальной коробки, стоявшей на столе, сигару, обрезал кончик затейливым золотым приспособлением и раскурил от большой спички.

– Не исключаю, что придется пойти на крайние меры, – невозмутимо проговорил он, выпуская дым.

– Ты имеешь в виду убийство? – уточнил я, холодея. Он не ответил, но взгляда не отвел. Впрочем, все было

ясно и без слов.

– Я никогда на это не соглашусь, – отрубил я. – Каким бы гадом не был Ефим. Даже если мне придется уйти из фирмы.

Он продолжал молча и пристально рассматривать меня. Затем пустил несколько колец.

– Я знаю, – задумчиво сказал он. Его черные глаза сделались отрешенными. Он словно решал для себя что-то важное.

Когда я выходил, он меня остановил.

– Между прочим… – смущенно пробормотал он. – Ну, насчет Маринки… Я тут спросить хотел… – Он замялся.

– Короче, ты и вправду думаешь, что там ничего не было? – закончил он, опуская глаза. Его голос прозвучал почти жалобно.

– Какой же ты дурак, Вова! – покачал я головой. – Даже не верится!

– Не все же такие бабники, как ты! – возразил он сварливо. – Тебе-то на все наплевать! А некоторые серьезные мужчины переживают.

6

Я так и не решился позвонить Наташе, проклиная себя за малодушие. Она дозвонилась мне сама, уже поздно, домой.

– У тебя все в порядке? – спросила она. Голос был не столько обеспокоенным, сколько напряженным. Она явно догадывалась о причинах моего молчания.

Я промычал в ответ нечто невнятное.

– Я несколько раз пыталась тебя найти, но трубку брал охранник, – продолжала она.

В ее словах моя больная совесть расслышала укор.

– Весь день пропадал в Нижне-Уральске, – ответил я, радуясь тому, что в моем объяснении содержится хотя бы частичная правда.

С правдой я, впрочем, не угадал.

– Как там Хасанова? – осведомилась она. Нарочитая небрежность ее интонации не ввела меня в заблуждение.

– Не знаю, – неопределенно отозвался я, надеясь, что хотя бы в другом городе мне удалось укрыться от нездорового любопытства ее подруг. —У меня там было полно дел.

– Вот как?! – произнесла она коротко и выразительно. – А мне сказали, что вас видели вместе!

Скорость подружкиных доносов была ошеломительной. Они явно шли на рекорд. У меня появилась жгучая мечта: в один прекрасный день собрать их всех вместе. На девишник. На дне тихого озера. В крепком мешке.

– Показалось, наверное, – предположил я прохладно. Попытка отпереться была безнадежной, но признаваться было бы еще глупее.

– Не думаю! – возразила она. – Впрочем, это твое дело.

И она перевела разговор. Несколько минут мы общались на посторонние темы, изо всех сил делая вид, что ничего не происходит. Потом простились, не договорившись о новой встрече. Все было понятно. Все было слишком понятно.

Часов до трех я не мог сомкнуть глаз, ерзая по постели и не находя себе места. Я не понимал, как Храповицкий уживается со своим гаремом. Я и от двух-то готов был завербоваться в горячую точку. Останавливало меня лишь то, что я там нашел бы других женщин. Которых принялся бы мучить своей любовью. Мучаясь при этом сам.

Часам к четырем я все-таки забылся. Меня разбудил телефонный звонок. Я посмотрел на часы. Было около пяти утра.

– Ты не спишь? – спросила Ирина.

– Нет, конечно! – ответил я, изображая возмущение. В самом деле, как я мог спать в такое время?

– Я тоже! – обрадовалась она. —Я звоню, чтобы сказать тебе, что, кроме тебя, у меня никого нет. Я может быть, поэтому так и злюсь на тебя, что так в тебе нуждаюсь!

И, прежде чем я успел ответить, она положила трубку. Мне стыдно признаваться. Но я опять заснул.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Начало следующей недели выдалось хлопотным, чему я, честно говоря, был только рад, поскольку проблемы с моими женщинами отступали на второй план. Я появлялся на работе в половине девятого и не уходил далеко за полночь. В собственных глазах у меня появлялось лукавое оправдание, и бремя вины, теперь уже удвоенное, давило на меня меньше. Мы часами сидели с Храповицким и нашими директорами, дорабатывая аграрный проект и готовя поездку в Голландию, которую губернатор назначил на следующую неделю, сразу после выборов в Нижне-Уральске. Мы понимали, что проекту требовалось придать размах и солидность. Здесь обнаружились свои тонкости, которые необходимо было учесть.

Прежде всего, выяснилось, что, хотя Голландия и является крупнейшим в Европе экспортером сельскохозяйственной продукции, уборочных комбайнов, приспособленных к условиям нашего климата, там не производят. И машины решено было покупать в Германии и Канаде, где они уже доказали свою надежность. Дороговизна нас не смущала. В Германии же мы собирались приобретать и семенной картофель для разведения. По всем расчетам выходило, что это выгоднее, чем брать его в Голландии.

На долю Нидерландов остались коровы и ресурсосберегающие технологии. У этих технологий, как оказалось, была довольно любопытная предыстория. В свое время их с энтузиазмом внедрял какой-то русский полевод, академик, живший в провинции, кажется в Кургане. Но в России они почему-то не привились. Зато за них ухватились голландцы. Теперь мы были намерены покупать у них отечественное изобретение и развивать его на уральской почве.

Парадокс заключался в том, что при использовании сберегающих технологий экономия затрат на обработку почвы достигала восьмидесяти процентов, тогда как мы с их помощью надеялись ровно настолько же эти затраты увеличивать, накручивая свой интерес за их обслуживание и техническое сопровождение, или, как любил выражаться Храповицкий, за маркетинг, инжиниринг и консалтинг.

Комплектующие для используемых в этих технологиях машин мы тоже были намерены закупать в Европе, зато собирать их твердо решили у нас в Уральске, на умирающих заводах оборонного комплекса. Это давало нам верные шансы включиться в федеральную программу поддержки крупных промышленных предприятий и с помощью госзаказа получить доступ не только к областному, но и к государственному бюджету. Лисецкому эта идея особенно нравилась, поскольку позволяла демонстрировать Москве свою неустанную заботу об отечественной промышленности. Мы же с помощью этой затеи надеялись удвоить прибыли.

Короче, вскоре мы с Храповицким могли читать лекции по сельскому хозяйству в нашей аграрной академии. Теперь марки тракторов мы знали лучше, чем марки спортивных автомобилей, в породах коров разбирались не хуже, чем в телках из нашего театра мод, а по вкусу чипсов пытались определить сорт картофеля, из которых их изготовили.

Но для того, чтобы нажиться, этих обширных знаний было недостаточно. Надо было еще определить способы поставки и растаможивания машин и оборудования, схемы перечисления денег и дальнейшего увода их на офшорные счета с минимальным налогообложением. Наши юристы непрерывно обменивались письмами с различными компаниями по всему миру, а финансисты торговались относительно цен и условий.

Директор нашего московского представительства уже вылетел в Амстердам и, накупив различных специализированных пособий, заставлял Хенриха заучивать их наизусть. Об успехах голландца он докладывал нам каждый день по телефону. По его словам, все шло блестяще.

Однако некоторая невнятность речи, свойственная ему к вечеру, заставляла нас опасаться, что в отличие от нас занимаются они отнюдь не сельским хозяйством, если, конечно, не считать потребление марихуаны их вкладом в поддержку голландских фермеров. Одним словом, мы с Храповицким волновались.

Единственный, кто пребывал в восторге от предстоящей поездки с губернатором, был Плохиш. К вхождению в большую политику он готовился с чрезвычайной серьезностью. Он одолевал меня визитами и звонками, задавая вопросы, которые порой ставили меня в тупик. Я, например, не знал, возьмут ли его, Плохиша, на какой-нибудь официальный прием и надо ли ему, Плохишу одевать галстук. Я сомневался в том, что гомосексуалистов в Амстердаме больше, чем «нормальных пацанов», но, разумеется, не мог точно определить соотношение тех и других. И уж, само собой, я не представлял, что подумает местная братва, если узнает, что Плохиш разгуливает по Голландии в галстуке и в окружении сплошных педерастов.

Наташа больше не давала о себе знать. Я надеялся, что она меня все-таки бросила, но неопределенность меня нервировала. Зато я точно знал, что Ирина все еще со мной. Она звонила мне каждые три часа.

– У меня драма! – обычно начинала она. – На улице идет дождь! А я только что вымыла машину!

Или:

– Случилась беда! Я сломала ноготь! Что теперь делать?

Я обещал разобраться с дождем, машиной и ногтем и снова возвращался к бумагам.

О других своих настоящих неприятностях она ничего не рассказывала. Но я догадывался, что ничего хорошего у нее не происходит. Борясь с собой, она старалась не спрашивать, когда я приеду. Но ее голос каждый раз падал от надежды к разочарованию. Это меня убивало.

2

Поздно вечером, в среду, она впервые упомянула про дела.

– Ты не мог бы поговорить с Храповицким по поводу этих акций? – спросила она с какой-то несвойственной ей виноватой интонацией. – Если бы он согласился заплатить за них миллион или хотя бы тысяч восемьсот, то я бы продала их ему прямо на этой неделе.

В том, что Храповицкий не согласится, я был уверен, но расстраивать ее заранее не стал. В четверг с утра я, как обычно, заглянул к Храповицкому. Дождавшись, пока мы закончили с обсуждением текущих вопросов, я спросил как можно равнодушнее:

– Кстати, ты еще не передумал покупать у Ирины Хасановой акции?

Храповицкий просматривал лист с ценами, делая пометки. Услышав мой вопрос, он сразу подобрался. Он отодвинул в сторону лежавшие перед ним бумаги, затем поднялся, подошел к окну и, раздвинув жалюзи, бросил рассеянный взгляд на улицу.

– Я уже купил их, – сказал он ровным голосом, не поворачиваясь.

– Как купил? – опешил я. – У кого? Она же только вчера ночью мне звонила…

– Я не у нее купил, – так же проговорил Храповицкий. —Я приобрел их у Собакина. Знаешь такого? За двести пятьдесят тысяч долларов. Деньги ему перевели вчера.

Несколько минут я молчал, собираясь с мыслями, не в силах произнести ни слова.

– Как ты нашел его? – выдавил я наконец. Это был глупый вопрос, который сейчас уже не имел никакого значения, но ничего умнее не пришло мне в голову.

– Я его не искал. Он сам мне позвонил в приемную и попросил о встрече. Это было… – Храповицкий вернулся за стол и полистал свой еженедельник. – Да, в понедельник. Во вторник вечером мы с ним окончательно договорились. А вчера оформили сделку.

– Но это же не его акции! – воскликнул я, срываясь с места. – Они принадлежат Ирине!

Храповицкий посмотрел мне в глаза спокойным ясным взглядом.

– По документам они принадлежат Собакину, – ответил он твердо. Наши юристы тщательно изучили все бумаги и не нашли в них ничего такого, к чему можно было бы придраться.

– Она продала их ему фиктивно! – не унимался я. – Я был свидетелем этого разговора!

– А я не был, – холодно отозвался Храповицкий. – И незачем на меня кричать. Я всего лишь добросовестный покупатель, если выражаться юридическим языком. И всю сумму я заплатил официально с нашего расчетного счета. До копейки.

Последнюю фразу он подчеркнул. И тут меня осенило.

– Ты знал! – выкрикнул я, вплотную подходя к его столу и сверля его глазами. – Собакин признался тебе! Иначе ты заплатил бы ему основную часть наличными. Ты хотел себя обезопасить!

Храповицкий откинулся в кресле, но взгляда не отвел.

– Да, – сказал он просто. —Я всегда являлся сторонником безопасных сделок.

Он говорил как человек, совершенно уверенный в своей правоте. Я почувствовал, что еще секунда, и я не выдержу. Расколочу ему его стеклянные столы или, что хуже, заеду в челюсть. Я опустил глаза и, на всякий случай, отошел на безопасное расстояние.

– Как ты мог?! – тихо и не глядя на него, проговорил я. – Это же, как украсть!

– Выбирай выражения! – жестко отозвался Храповицкий. —У нас с тобой разные подходы к бизнесу. Поэтому каждый из нас работает на своем месте. – Одернув меня напоминанием о том, что я являюсь всего лишь его подчиненным, он несколько смягчился. – Мне предложили выгодную сделку, и я согласился. Подстраховав, тем самым, заодно и тебя. Потому что если твой план с Бомбилиным все-таки провалится, то Виктор, да и Вася накинутся на тебя и сожрут живьем. А теперь, когда у нас вожделенный контрольный пакет, выборы в Нижне-Уральске потеряли для нас остроту. Так что, полагаю, ты мог бы меня поблагодарить.

– Спасибо, – горько усмехнулся я.

– Не стоит, – ответил он, давая понять своим видом, что разговор на эту тему закончен.

– Почему ты мне ничего не сказал об этой сделке? – все-таки спросил я напоследок.

Он пожал плечами.

– Об этом просил Собакин. К тому же я сам видел, что у тебя с ней роман. А это был чисто деловой вопрос.

3

Я решился позвонить ей только к вечеру. Собравшись с духом, я набрал ее номер.

– Ты поговорил с Храповицким? – сразу спросила она.

– Да, – ответил я, стараясь не выдать себя голосом. – Не хочу рассказывать по телефону. Лучше приеду.

– Ты приедешь? – переспросила она с такой непосредственной детской радостью, что у меня защемило сердце. – Ну, наконец-то! Я сейчас у мамы. Найдешь? Выезжай, я тебя жду.

До Нижне-Уральска я плелся в два раза медленнее обычного, почему-то чувствуя себя так, как будто это я ее обокрал.

Дверь мне открыла ее мать. Сейчас я разглядел ее лучше, чем в ночь убийства Хасанова. Это была высокая, угловатая женщина лет пятидесяти, с темно-русыми волосами и красивым лицом, на котором лежала печать усталости и раздражения. Рядом крутился черноволосый мальчик, лет семи, с живыми черными глазами, беспокойный, как ртуть.

– Это твоя «БМВ»? – спросил он, прежде чем я успел поздороваться. – Неплохая тачка. Но папин «Мерседес» лучше!

– Эльдар! – укоризненно воскликнула его бабушка.– Разве так можно!

– А у тебя есть самолет? – продолжал он расспросы, не обращая на нее ни малейшего внимания. —А у папы есть! Значит, ты не такой богатый, как папа!