Текст книги "Пасьянс на красной масти"

Автор книги: Кирилл Шелестов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

– Неужели ты думаешь, что я привезла бы тебя в нашу семейную квартиру? – вспыхнула она. – Я никогда не жила здесь с Федором! Я тут от него пряталась. Это, как выражаются мужчины, мое холостяцкое жилище. Пойдем. – Она протянула руку и сжала мою кисть. Довольно крепко для ее тонких пальцев.

Наличие у нее холостяцкой квартиры, вероятно, означало, что я далеко не первый, удостоенный подобного приглашения. Мне сделалось неприятно.

И ее, и моя охрана уже стояла на улице, ожидая, пока мы выйдем из машины. Я посмотрел в окошко на их угрюмые физиономии, потом на ее лицо, красивое и нетерпеливо-капризное. Она не допускала мысли, что ей могут отказать.

– В сумку или подарок? – спросил я вслух.

– Какой подарок? – растерялась она. – Ты о чем?

– Видишь ли, – принялся объяснять я. – Время от времени я привожу к себе девушек. Предполагается, что проституток среди них нет. Но с утра я всегда даю им денег. Некоторые берут легко. Другие обижаются, и я сую им в сумку. Особо ранимым я объясняю, что не успел купить им накануне подарок. И прошу сделать это самостоятельно. От моего имени.

– Зачем ты мне это рассказываешь? – с досадой перебила она.

– Чтобы завтра ты не совала мне в сумку деньги, – отозвался я. – А то я стану плакать и уверять, что я не такой. Лучше сделай мне подарок.

– Я не собиралась предлагать тебе денег! – Ее глаза широко распахнулись. Она была шокирована.

– Почему? – удивился я. – Это было бы последовательно. В духе всего твоего сегодняшнего мироощущения. Без этого картина останется незавершенной.

Ее лицо переменилось. Она вздернула подбородок и сжала губы.

– Дверь открывается справа! – отрезала она. – Я тебя больше не задерживаю!

– Спокойной ночи, – сказал я. Выбрался из салона и двинулся к своей машине.

Гоша уже придерживал мне дверцу. Но в эту минуту Хасанова выскочила и кинулась следом. Каблуки простучали дробь по асфальту. Догнав меня у машины, она рывком развернула к себе и вцепилась в лацканы пиджака. Охрана оторопела. Но ей не было до этого дела.

– Ты что себе вообразил! – выкрикнула она, и ее голос гулко разнесся по темной безлюдной улице. – За кого ты меня принимаешь? Ты! – Она задохнулась. – Ты! Да я… Ты понимаешь, идиот, что я в первый раз за шесть лет надела короткую юбку!

Я с трудом разжал ее пальцы и поправил пиджак.

– Тогда в следующий раз выбери себе костюм по размеру, – посоветовал я.

И в эту секунду я получил увесистую пощечину. У меня даже зазвенело в ушах.

Я не возбуждаюсь, когда меня бьют. В этом смысле я старомоден. Я стиснул зубы, молча залез в машину и тронулся с места. Плавно и с достоинством. Без визга тормозов. Я надеюсь.

– Слушайте, как у вас это получается? – с восхищением спросил Гоша, когда мы отъехали.

Я опустил зеркало и осмотрел свою физиономию в зеркало. Щека горела. На скуле были видны две царапины от ногтей. Я не был уверен, что семейному Гоше следовало учиться у меня именно этому.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

В пятницу я все еще был во власти переживаний. Я торжественно поклялся, что не стану ей звонить первым и дождусь, пока она сделает это сама. Даже если мне придется отгрызть себе руки, которые предательски тянулись к телефону.

В этом настроении меня и застал Храповицкий, который с утра задумчиво забрел в мой кабинет. То, что он появился сам, а не вызвал меня, означало, что шеф находится в периоде тягостных размышлений. На сей раз совсем не о том, чего бы еще похитить у народа.

– Ты помнишь, что у Васи завтра новоселье? – начал он издалека. Он опустился в кресло, сунул руки в карманы и вытянул свои длинные ноги.

Я кивнул.

– Подарок уже выбрал? – рассеянно продолжал он, разглядывая мою обстановку.

– А что можно подарить Васе? – пожал я плечами. – Деньгами отдам.

– Я ему подставки для книг подарю, – сказал Храповицкий, несколько оживляясь при упоминании о своей находчивости. – Серебряные, с позолотой. От Луи Вит-тона. Пятерка баксов.

– У Васи нет книг, – возразил я, ожидая, пока он подберется к главному.

– С кем идти, не знаю, – вздохнул Храповицкий. По его интонации я понял, что мы на подступах к тревожившей его теме. Он помолчал.

– Сырцов, кстати, иски подготовил, – опять нырнул в глубину он.

Каждый раз, когда у него возникала личная проблема, прежде, чем ее обсудить, ему требовалось не менее получаса для разбега. Просто спросить совета он не мог. В этом ему виделась слабость.

– Я просмотрел документы, – продолжал он меланхолически. – Особо, правда, не вникал. Ты даже не представляешь, насколько тесно все переплетено у губернатора с Гозданкерами. Они как сиамские близнецы. Им, кстати, принадлежит не менее четверти всех лучших зданий города. Бумаги, само собой, в жутком беспорядке. Я так и думал. Если начать суды, они все потеряют! А уж скандал будет, не дай бог!

– Мне казалось, что мы начали с губернатором новый проект, – поморщился я. – Стоит ли затевать войну сейчас?

– Может, и не стоит, – согласился Храповицкий равнодушно.

Он вновь осмотрелся по сторонам, кинул взгляд на потолок, словно решая, ремонтировать его в этом году или нет, и опять вздохнул.

– У детей каникулы, – наконец произнес он. – Семья приезжает на все лето.

– Они, по-моему, каждый год приезжают, – осторожно ответил я. – Я думал, ты уже стерпелся.

– Да детям я только рад. – Жесткое лицо Храповицкого на мгновение потеплело. – Я по ним скучаю. С женой-то мне что делать?

– Ни в чем не признаваться. От всего отпираться. Избегать ссор. Как ведут себя воспитанные люди с женами? – Я по-прежнему тщательно выбирал слова. Тема была деликатная. – Олесю отселишь в ее квартиру до конца сезона. Остальным девчонкам объяснишь…

– Не получится! – решительно прервал он. – Я уже и так считал, и этак. Раньше их три было. Теперь четыре. Ужас! Как меня только на всех хватает, сам удивляюсь! С Леной-то у меня все серьезно закрутилось.

Лена была девушкой, с которой мы с полгода назад ездили в Москву. Я знал, что их роман с Храповицким после поездки бурно развивался. Ей уже купили огромную квартиру в центре и теперь ускоренными темпами делали там ремонт.

– Четыре плюс жена, – безнадежно продолжал Храповицкий. – Бесполезно! Никакой график не выстроишь.

– Может быть, отправить кого-нибудь из них за границу? – предложил я. – На отдых?

– На все лето? – фыркнул он. – Никто не согласится. Да и я не отпущу! Нет, тут надо по-другому.

Я понял, что у него уже есть план, который он и хотел обсудить.

– Как по-другому? – спросил я с любопытством.

– Ссориться с кем-то надо! – твердо заявил Храповицкий. – Но не так, чтобы на неделю. А серьезно. Хотя бы на пару месяцев. Придраться к чему-нибудь и объявить о разрыве. А к сентябрю можно будет и помириться.

Значит, речь шла о согласовании кандидатуры. Остальное ему было ясно и без меня.

– Олеся? – предположил я.

– Олеся, само собой! – нетерпеливо поморщился Храповицкий. – Она сейчас надуется из-за переезда. Это у нее всегда. Я, разумеется, тут же наору в ответ. Короче, недели на две хватит. Как минимум. Потом еще что-нибудь придумаю. Тут одной Олесей не обойдешься. – Он уныло почесал затылок. – Смотри сам. Лето. На катерах с детьми надо выезжать? Надо. Хотя бы три раза в неделю дома надо ночевать? – Судя по его взгляду, он надеялся, что я попрошу его пожалеть себя и ограничить пребывание дома двумя ночами.

– Три раза надо. – Я решил встать на страже семейных ценностей. Тем более, что мне самому приезд жены не грозил.

Храповицкий кивнул с безнадежной покорностью.

– Раз в неделю мутиться надо? Я имею в виду, с посторонними телками? – На сей раз голос его зазвучал непререкаемо. Как будто я попросил его отменить совещания по понедельникам.

– Не обсуждается, – подтвердил я.

– И что остается? – подытожил Храповицкий. – Кот наплакал. Утренние объезды. Вечерние объезды. – По мере перечисления предстоящих страданий голос его угасал. – Катера. Спортивный зал. Егорка с его проблемами. Из всех моих баб Егорка, между прочим, самая тяжелая. На работе, кстати, желательно хоть иногда появляться. Короче, или погибать во цвете лет. Или… – Он выдержал паузу. Я затаил дыхание.

– Маринку – пинком под зад! – неожиданно заключил он.

Теперь все стало понятно. Я не считал себя вправе давать оценки образу действий Храповицкого в отношении любимых женщин. Возможно, пинок под зад во всех семьях шефа был обычной воспитательной мерой. Но то, что сейчас его предстояло получить именно Марине, меня возмутило до глубины души.

Марина мне нравилась больше всех остальных подруг Храповицкого. Она была отнюдь не глупа, к тому же не боялась с ним спорить, поскольку встречались они уже семь лет, и она помнила его в ту далекую пору, когда он не был еще великим и могучим Храповицким, а был другим Храповицким. Так сказать, попроще.

Ее главная проблема заключалась в том, что ей уже исполнилось тридцать два, то есть, по нашим меркам, она давно перешагнула черту пенсионного возраста. Ей полагалось умеренное содержание, надбавка за выслугу лет, в виде дома, и постельный режим без мужчин. Последнее время мне не раз приходилось отстаивать необходимость ее присутствия в жизни Храповицкого.

Храповицкий знал о моих симпатиях и понимал, что подобное обращение с Мариной я не одобрю. Вероятно, поэтому он и притащился сам. Если бы речь шла о ком-то еще, вопрос мы бы с ним решили по телефону.

– Марину нельзя! – горячо воскликнул я. – Давай кого-то еще!

– А кого, кроме нее? – возразил Храповицкий, разводя руками. – Олесю-то, считай, мы и так увольняем. Остается Оксана, Лена да жена. У меня, по-твоему, армия, что ли? – Вопрос прозвучал не очень последовательно, но это его не волновало. – У меня их раз-два и обчелся. Все, вроде, при деле! Выходит, только Маринку! Я уже все продумал. Я сегодня ей сообщу, что ее видели с каким-то мужчиной. Устрою допрос. Сцена ревности и прочая ерунда. Можно даже сказать, что это ты ее видел. Так убедительнее будет. Ты же ей друг.

– Ну уж нет! – Я даже вскочил.

– А почему нет-то? – обиделся Храповицкий. – Ты что, ради меня соврать не можешь?

– Я не стану на нее наговаривать! – вспылил я.

– Ну, ладно, – примирительно заметил Храповицкий. – Чего раскричался! Ну, пусть не ты. В конце концов, не так уж важно. В общем, на всякий случай, будь сегодня вечером дома. Я позвоню тебе, расскажу.

И он двинулся к двери. Его походка вдруг стала танцующей. И тут до меня дошло. Нехитрый капкан, поставленный мне Храповицким, заключался в его наглом предложении о том, чтобы источником клеветы на Марину выступил именно я. Он не сомневался, что я не стерплю. И я, конечно, вспылил и попал в его ловушку. Уступив мне в отношении способа отправления в отставку Марины, он добился того, что жертвой его коварства осталась именно она. А не другая.

– Ну и гад же ты, Вова! – произнес я ему вслед с чувством.

Храповицкий, не оборачиваясь, помахал мне в дверях рукой.

2

Ирина все-таки позвонила. В ту же пятницу, после обеда. С нашей встречи прошло целых три дня. Я считал. И не сомневался в том, что она тоже считает. Еще ничего не началось, но мы уже вступили в войну характеров, самую утомительную и глупую из всех возможных войн.

Нелепость ее заключается в том, что если ты борешься за любимого человека, то борешься с собой. А если ты начинаешь воевать с любимым человеком, то воюешь не за любовь, а за свое больное самолюбие. Надеюсь, я когда-нибудь пойму, почему, зная все, я, тем не менее, каждый раз ввязываюсь в это дурацкое противостояние.

– Ты можешь приехать? – сразу спросила она. Голос ее звучал подавленно.

– Конечно, – не задумываясь, ответил я, холодея от дурного предчувствия.

– Прямо сейчас, – настаивала она.

– Выезжаю, – коротко ответил я.

– Я буду ждать тебя во «Фламинго», – сказала она и положила трубку.

Она не уточнила времени встречи, а я не стал спрашивать. Когда двое азартных людей всерьез берутся сломать друг другу жизнь, в котором часу они к этому приступят, не имеет значения. Это может быть важно лишь потом. Для патологоанатома.

По трассе я мчался так, что даже Гоша, который любое движение медленнее ста двадцати километров в час считал потерей человеческого достоинства, сидел молча и неодобрительно качал головой.

Застрял я уже почти в центре Нижне-Уральска. На главной дороге города образовалась чудовищная пробка. Не меньше сотни автомобилей, беспорядочно сбившись в кучу и наглухо перекрыв полосу встречного движения, стояли и надрывно гудели. У нескольких были открыты капоты, видимо, двигатели, не выдержав, закипели. Водители, выскочив наружу, отчаянно матерились. Пробиться не было никакой возможности.

Мы тоже вышли. Поперек улицы, блокируя движение в обоих направлениях, стояла толпа людей с плакатами. В основном это были женщины с детьми, в том числе и грудными. Виднелись, впрочем, и мужчины, но их было гораздо меньше и, как правило, старики. Всего тут маялось человек двести-триста, во всяком случае, мне так показалось.

Одурев от жары, духоты и пыли, они что-то злобно выкрикивали наседавшим на них водителям. Дети пищали. Водители ругались в ответ и размахивали руками. Все шло к потасовке.

Среди разгоряченных, потных людей шныряли журналисты с камерами. Чуть поодаль переминалась милиция, безнадежно уговаривая народ разойтись и не решаясь пустить в ход дубинки.

Предводительствовал толпой безногий пожилой инвалид в грязной майке. Он перекатывался в своей коляске с места на место, подбадривая пикетчиков воинственными лозунгами и изливая на водителей потоки брани. Он ощущал себя вождем обездоленных масс, и это был его звездный час. Его запавшие глаза неистово сверкали на худом, морщинистом лице.

Бить его, впрочем, не поднималась рука, хотя он напрашивался.

Я скользнул взглядом по плакатам. «Мы – не свиньи!», «Не можем жить в грязи!», «Чиновники хуже фашистов!» Первые ряды держали транспарант с надписью: «Силкин, иди чистить нашу канализацию!»

– Что случилось-то? – спросил Гоша, ловя за шиворот юркого оператора с камерой, озабоченно пробегавшего мимо.

– Да в Старозаводском районе воду отключили! – с радостным возбуждением откликнулся он.

– Горячую, что ли? – изумленно спросил Гоша. Каждый год в Нижне-Уральске, как и по всей стране, на лето обычно отключали горячую воду в связи с ремонтом труб. Так велось со времен Ивана Грозного, и непонятно, чему тут было возмущаться.

– Да нет, всякую, – пояснил парень. – Какая-то у них там авария случилась. Тысяч пятьдесят жителей без воды осталось. Ни умыться, ни в туалет сходить.

– Давно? – уточнил Гоша.

– Третий день! – В голосе парня звучало непонятное торжество. – Представляешь, целые кварталы загибаются!

Он вывернулся из Гошиных рук и исчез в толпе.

– Мы-то тут при чем?! – возмущались между тем водители. – Мы, что ли, у вас воду забираем?!

– А кто же еще, как не вы! – надрывался инвалид. – Вы вона на машинах ездите, значит, с вашим Силкиным вместе воруете! А на народные страдания плевать хотели. Хоть мы тута все от грязи подохнем!

– Уйди с дороги, псина! – рявкнул на инвалида широкоплечий детина в прилипшей от пота к спине клетчатой рубашке. – Уйди, а то башку сверну!

Он даже замахнулся на инвалида кулаком. Тот словно только этого и ждал.

– Ударь калеку! – взвизгнул он с какой-то готовностью пострадать. Даже подпрыгнул. – Я за тебя жизнь в Чернобыле отдавал, здоровья лишился!

Толпа загудела и качнулась вперед. Гоша обернулся ко мне в растерянности.

– Что будем делать, Андрей Дмитриевич?

Я не ответил. У меня мелькнула догадка, которую необходимо было проверить. Я вернулся к машине и набрал номер мобильного телефона Бомбилина. Ответили мне не сразу. Потом я услышал незнакомый мужской

голос, грубо сообщивший мне, что Бомбилин сейчас занят. Я назвал свою фамилию и потребовал, чтобы его отыскали немедленно. Минут пять я ждал.

– Ну, – раздался, наконец, недовольный голос Бомбилина. – Что там у тебя стряслось?

– Это ты митинг устроил? – осведомился я, еле сдерживаясь.

– А кто же еще! – гордо хмыкнул Бомбилин. – Остальным-то до простых людей дела нет!

– Мне нужно срочно попасть в центр! – в отчаянии потребовал я.

– Пешком иди, – невозмутимо посоветовал Бомбилин. – Тебе полезно будет. А то ты, небось, и забыл, как пешком ходить. Ездишь себе, одеколоном пахнешь. А у людей уже вши заводятся!

– Ты часом не забыл, на чьи деньги ты тут демонстрации организовываешь?! – прошипел я в трубку.

– Да подавись ты своими ворованными деньгами! – раздраженно ответил Бомбилин и отключился.

Пока я выяснял с ним отношения, Гоша приблизился к инвалиду и попытался вступить с ним в переговоры. Поначалу инвалид довольно агрессивно называл Гошу «бандитской мордой», и демонстративно плевался в его сторону. Но постепенно он несколько смягчился, чуть ослабил напор и подробностей их разговора я уже не слышал.

Гоша вернулся к машине.

– Давайте я за руль сяду, – предложил он.

Я молча пересел на пассажирское кресло. Гоша, осторожно лавируя между деревьями, вымахнул на тротуар и с черепашьей скоростью двинул машину прямо на толпу.

– Давай, дед! – опуская окошко, крикнул он инвалиду.

– Пропустите вот этих! – скомандовал инвалид, поворачиваясь к толпе. – Это от губернатора! По нашему вопросу приехали разбираться!

– Раньше-то чего ждали! Наконец-то! – загудел народ, медленно и неохотно расступаясь. – Силкина, Силкина, главное снимайте с должности!

– Обманул старика? – спросил я Гошу, когда одичавшие и немытые народные толпы остались, наконец, позади.

– Я даже женщин не обманываю, – возразил Гоша. – Зачем врать? Денег дал. Говорю ему, дед, душ ты все равно отроду не принимал, а так хоть напьешься вечером. Он мне сначала что-то про людей начал втирать. Ну, а потом, конечно, согласился. Продал, короче, дед народную правду. За пятьсот рублей. Просил-то, между прочим, тысячу. Хуже гаишника!

3

Я нашел ее в смятении. У окна полупустого ресторана она курила сигарету за сигаретой и пила кофе. На ней были голубые джинсы и простая белая рубашка, подчеркивавшая бледность лица. Волосы были небрежно убраны в хвост. Следов косметики не наблюдалось.

Ее глаз я не видел, они были закрыты большими солнцезащитными очками, но ее движения, поза и в особенности отсутствие макияжа не оставляли сомнений в том, что произошло нечто ужасное.

– Почему ты так долго? – набросилась она на меня. Как-то само собою подразумевалось, что я должен являться по первому зову, преодолевая расстояние в сто километров со скоростью реактивного самолета.

– В чем дело? – встревожено спросил я, не теряя времени на объяснения.

– Завод подал иск в суд на наши фирмы, – ответила она непослушными губами. – Долг составляет почти одиннадцать миллионов долларов. Они требуют ареста всего имущества.

Я присвистнул.

– Одиннадцать миллионов – большие деньги, – пробормотал я ошарашенно.

Я ожидал, что проблемы начнутся. Но не в таком масштабе. К тому же я был уверен, что они возникнут в другом порядке. В первую очередь, меня беспокоили бандиты. Завода я совсем не опасался. Он казался слишком неповоротливым. Недавним предупреждениям Собакина я не придал особого значения. Выходит, зря.

То, что администрация завода вдруг проснулась и вспомнила про долги, явилось для меня полной неожиданностью. С другой стороны и сумма долга была огромной.

– Это гораздо больше, чем у меня есть. – Она старалась говорить буднично, но голос выдавал ее страх и панику. – Даже если я продам все, включая свои личные вещи. Я не знаю, что делать! – прибавила она, лихорадочно закуривая новую сигарету. Пальцы у нее подрагивали.

Я почувствовал, как на меня наваливается безысходность. Я понимал, что это только первый удар, что за ним последуют другие. И что темнота будет сгущаться. И так теперь до самого конца.

И для того чтобы узнать, каким именно будет конец, не стоило ходить к гадалке. Я вспомнил безжизненное тело ее мужа на улице перед рестораном, с разбросанными руками и нелепо съехавшими очками.

Самое разумное из того, что я мог сделать – это встать и уйти. Извинившись за то, что ничем не могу ей помочь. Это было бы честно, правильно и своевременно.

Но я, конечно же, не ушел. Я не мог бросить ее одну, надменную и беспомощную, как бабочка. Вместо этого я тоже заказал себе чашку кофе.

– Почему ты в темных очках? – спросил я без всякой связи.

Она порозовела и отвернулась к окну.

– Так и знала, что ты спросишь! – буркнула она. – Не успела привести себя в порядок! С утра ношусь по городу как угорелая. Даже глаза не накрасила!

– Ты считаешь, что в сложившейся ситуации это важно? – невольно улыбнулся я.

– Конечно! – ответила она убежденно. – Я совсем не хочу, чтобы ты увидел меня страшной!

– По утрам ты тоже собираешься ходить в очках? – осведомился я.

– Наглец! – возмутилась она, но я не дал ей договорить.

Я взял ее за твердый подбородок, повернул к себе и осторожно снял с нее очки. Она не сопротивлялась, только изо всех сил зажмурила глаза. И тогда я поцеловал ее в губы.

В следующую секунду я поразился тому, что эта властная женщина, пробывшая столько лет замужем, кажется, не очень умела целоваться. Ее капризные, словно нарисованные губы оставались робкими и неподвижными.

Она смутилась, обхватила меня за шею обеими руками, спрятала лицо у меня на груди, прижалась ко мне и затихла. Я вдруг остро почувствовал ее беззащитность. И на мгновение у меня защемило сердце. Я сидел, не двигаясь, боясь ее потревожить, и думал о том, что, в конце концов, не так уж важно, где ты кончаешь свои дни. В собственном доме, старым и немощным с болью в печени. Или на тротуаре, молодым и здоровым, с пулей в сердце.

Так прошло несколько минут. Потом она отстранилась и сделала глоток остывшего кофе.

– Администрация завода давит на суд, – заговорила она прерывисто. – Наверное, уже в понедельник все мои счета будут заблокированы. Начнется опись имущества. Я с утра дала распоряжение убрать деньги. Это, конечно, капля в море! Но, боюсь, в такой спешке даже то, что есть, увести не удастся. Нельзя же в одночасье, без подготовки обналичить миллион долларов. Да и среди моих директоров больше половины – предатели. Надо что-то срочно решать с активами и недвижимостью.

Я кивнул. Хотя с трудом представлял себе, что именно можно было решить за выходные. Тем более, что из нас двоих она о своем имуществе имела представление самое смутное, а я – так вообще никакого.

– Слушай, – вдруг встрепенулась она. – А что если продать эти акции азотного завода твоему Храповицкому? Миллиона за два, а?

Я скептически покачал головой.

– Во-первых, он столько не заплатит. А во-вторых, у нас не хватит времени оформить сделку должным образом.

– Можно сделать это задним числом, – не сдавалась она.

– Он на это не пойдет, – ответил я уверенно. – В таких вопросах он в последнее время стал очень осторожным. А тут слишком большой риск.

Она помолчала.

– Значит, остается Собакин, – вздохнула она.

– Что ты придумала с Собакиным? – спросил я настороженно.

– Поехали, он сам тебе расскажет. Он уже давно ждет нас в своем офисе. – Она вскочила.

4

Неказистый офис Собакина располагался на первом этаже обычного пятиэтажного здания и занимал две комнаты. Миновав тесную приемную с ощипанной невзрачной секретаршей, мы вошли в небольшой аккуратный кабинет. Собакин тут же поднялся из-за стола.

– Что вы будете, чай или кофе? – спрашивал он, пожимая мне руку.

– Рассказывай, Илья, – поторопила Хасанова, бросаясь в неудобное дешевое кресло.

– Собственно, идея не моя, – начал Собакин. Он дождался, когда я сел и лишь после этого опустился на свое место. – Ирина позвонила мне утром и рассказала о проблемах с заводом. Я посоветовал ей срочно спасать активы. Я говорил об этом в прошлый раз, – добавил он виновато, как будто ему было неловко напоминать о своей правоте и том, что к нему не прислушались. – Одним словом, Ирина хочет оформить сделку между нашими фирмами. – Он замялся, заглянул мне в глаза и тут же отвел взгляд, словно побаиваясь. – По продаже этих самых акций. – Он вновь запнулся. – Задним числом, – закончил он с трудом, заговорщицки понизив голос.

– Да ты объясняй прямо! – нетерпеливо перебила она. – Смотри. – Она подвинулась ко мне, схватила лист бумаги, карандаш и начала чертить. – Мы хотим оформить фиктивную сделку. Как будто Федор, еще до своей смерти, продал эти акции Илье за какую-нибудь смешную цену, ну, скажем, тысяч за тридцать долларов. С отсрочкой платежа. Допустим, на месяц. Сделка оформляется соответствующим числом. На следующей неделе Илья перегоняет мне деньги. Суд их, конечно, арестует, но тут уж ничего не поделаешь. Лучше потерять малую часть, чем все. Тридцать тысяч я ему возвращаю наличными.

Акции передаются Илье и выводятся из-под удара до тех пор, пока я не найду покупателя.

– Ты хочешь подделать подпись Федора? – уточнил я.

– Вовсе нет! – возразила она. – Во всех фирмах у Федора были исполнительные директора с правом подписи. Директор фирмы, на которой числятся акции, уже сегодня утром подписал все бумаги. Осталось только поставить печати и зарегистрировать. Если ограничиться одним месяцем, то даже бухгалтерию подчищать не придется. Мы успеваем в квартальный отчет.

Я был поражен.

– Ты хоть понимаешь, что ты собираешься сделать? – спросил я, уставясь на нее.

– Ой, только не надо читать мне нотаций о том, что нехорошо обманывать завод! – отмахнулась она. – Они там воруют сотнями миллионов! А сейчас им позарез надо отнять у меня последнее!

– Да при чем тут завод! – повысил я голос. – Ты собираешь подарить акции, стоимостью в два миллиона долларов, постороннему человеку! Эта сделка не будет иметь обратной силы, ты знаешь об этом?!

– Илья – не посторонний! – запальчиво возразила она. – Мы знакомы почти десять лет!

– Прошу прощения, – вмешался Собакин. Я заметил, что когда он сидел, то всегда держал спину прямо, не откидываясь в кресле и не забрасывая ногу на ногу. – Но я вовсе не настаиваю на том, чтобы это были мои фирмы. Это вполне могут быть и ваши, или чьи-то еще. Главное, чтобы человек, которого выберет Ирина, был абсолютно надежным.

– Все надежны, пока не дашь два миллиона! – грубовато усмехнулся я. – Где только потом искать этих надежных!

Она посмотрела на меня долгим внимательным взглядом, словно изучала.

– Этого нельзя делать, – повторил я твердо.

Она упрямо тряхнула головой, встала с кресла, вплотную подошла ко мне и положила руки мне на плечи.

– Хорошо, – спокойно произнесла она, касаясь моей щеки прохладными губами. – Ты меня убедил. Я отдаю их тебе. Я тебе доверяю.

Меня словно обожгло. Я все еще не привык к мгновенным перепадам ее настроения. И растерялся. Не знаю, что меня поразило больше, ее внезапная готовность ввериться мне или отсутствие сомнений в том, что я без колебаний приму за это ответственность.

– Но у меня давно уже нет своих фирм! – ответил я.

– Вы работаете в огромной системе, – поддержал ее Собакин, спеша снять с себя подозрения. – Вы или Храповицкий можете приказать любому из ваших директоров. Они не решатся вас обмануть.

Если Собакин и был уязвлен моим недоверием, то не показывал этого.

– Нет, – покачал я головой. – Исключено. Храповицкий не согласится. А без него я не имею права отдавать такие приказы.

Ирина вернулась в кресло и, запрокинув голову, вытянула ноги.

– Что же ты посоветуешь? – спросила она насмешливо.

– Не знаю, – признался я. – Необходимо все тщательно обдумать.

– У нас нет времени! – отозвалась она. – С понедельника нужно ждать ареста имущества.

– Давай отложим решение хотя бы до завтра! – взмолился я.

– Давай, – снисходительно согласилась она. – До завтра, пожалуй, потерпит.

Когда мы прощались с Собакиным, я вновь поймал на себе ее испытующий взгляд. В нем была странная отстраненность, как будто это не она признавалась мне минуту назад, что доверяет полностью. И было что-то еще, чего я не мог понять. Мне сделалось не по себе.

5

От Собакина мы вернулись во «Фламинго», за тот же стол. Настроение у нее вновь сменилось. Былая энергия улетучилась. Теперь она стала задумчивой и тихой. И, как мне показалось, несколько разочарованной.

– Почему ты такой хмурый? – спросила она рассеянно, рассматривая свой маникюр.

– Не вижу особых поводов для веселья, – коротко ответил я.

– Ты так за меня переживаешь? – В ее вопросе мне послышалась ирония.

– Конечно, переживаю, – сдержанно ответил я. – Тебя это удивляет?

Она подняла на меня взгляд и провела пальцами по моему лбу, как будто разглаживая морщины.

– Я тебе нравлюсь, правда? – неожиданно сказала она. – Я чувствую.

– Да, – подтвердил я. – Правда.

Она замолчала и опять погрузилась в себя. Я не знал, о чем она думает, и испытывал беспокойство, смешанное с легким раздражением. Пауза затянулась.

– Что-то не так? – не выдержал я, наконец.

– Я знаю, почему ты сердишься! – вдруг объявила она. В ее голосе звучала не то горечь, не то усталость. – Тебя испугали мои проблемы. Ты не желаешь их решать. Они тебе не нужны. И переживаешь ты сейчас вовсе не за меня. А за себя! Ты настроился приятно провести вечер с интересной женщиной. И вдруг – на тебе! Обнаруживается, что надо ее срочно спасать! Досадно, наверное, да?

Это было не самое справедливое замечание. До сих пор инициатива в наших отношениях принадлежала не мне. С другой стороны, если я искал справедливости, мне следовало обратиться к Бомбилину. Кем-кем, а специалистом в этой области она не являлась. Я все понимал. И все-таки я разозлился.

– Послушай, – сказал я, стараясь говорить спокойно. – Ты, может быть, не заметила, но я взрослый мальчик. И у меня есть своя жизнь. Разумеется, не столь насыщенная и важная, как твоя. Совсем никчемная, но все же своя. И меня действительно смущает твоя готовность ею распоряжаться.

– Бывает, что люди начинают жить одной жизнью, – заметила она как бы про себя.

Я терпеть не могу риторики.

– Одной – это твоей? – спросил я саркастически. – Мне померещилось, что нас двое.

Судя по нетерпеливому жесту, она была готова ответить резкостью. Но переломила себя.

– В таком случае, объясни мне, пожалуйста, как должна вести себя с тобой женщина, у которой есть проблемы? – заговорила она сдерживаясь. – Делать вид, что у нее все в порядке? Радоваться тому, что ты заехал к ней на пару часов и исчез? У меня все висит на волоске! А человек, который мне нравится…

Ее голос начал неприметно набираться высоту. Но, вновь сделав над собой усилие, она прервалась и закончила почти ласково:

– Мне совсем не хочется втягивать тебя во все это. Мне было бы приятнее дарить тебе подарки. И класть деньги в сумку. Но я не могу раздвоиться. Это моя жизнь, мои проблемы. Мои дети. И мне никуда от этого не деться!

– Ты смешиваешь разные вещи, – не согласился я. – И ведешь себя, как человек, который находит на улице оставленный чемодан. Вместо того чтобы пройти мимо, он хватает его и спешит с ним домой. Ты уверена, что там сокровище, да? А вдруг – взрывное устройство? Что ты вообще знаешь о бизнесе своего мужа? За что ты сражаешься? Ты рискуешь жизнью, и не только своей, за чужие долги? Это только начало! Сколько еще неприятных открытий и тайн обнаружится в ближайшее время?