Текст книги "Пасьянс на красной масти"

Автор книги: Кирилл Шелестов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)

– Какая страшная! – восхитился Плохиш. – Трубочист прямо! А рожа какая злая! Ночью шугаться буду! Слышь, Вов, а они там, в Африке, случайно, людей не жрут?

Он полез к ней под юбку, но та сильно ударила его по руке.

– Дерется-то как мужик! – продолжал Плохиш делиться с нами своими наблюдениями.

Татьяна, задетая отсутствием в Плохише патриотизма и его вниманием к столь экзотическому экземпляру, скорчила гримасу.

– Девчонки говорили, что это трансвестит, – скороговоркой наябедничала она.

– Да ну! – ахнул Плохиш, скорее заинтригованный, чем испуганный. – Хенрих, спроси-ка у нее. В натуре, ни разу не пробовал!

Хенрих перевел. Когда до девушки дошел смысл вопроса, глаза ее злобно сверкнули. Она что-то сердито затараторила.

– Во, вызверилась! – радовался Плохиш. – Да не ори, дура, я и так все понял! Шутка. Русиш культуриш. А У тебя подруга такая же есть?

Гозданкер придвинулся поближе к Храповицкому.

– Тебе здесь действительно нравится? – недоверчиво спросил он.

– Какая разница, где отдыхать? – лениво отозвался Храповицкий. – Не в номере же сидеть! А шлюхи, они везде одинаковые.

Ефим помолчал, исподволь изучая его. Я видел, что Гозданкер настроен на решительное объяснение, скорее всего, именно ради него он и согласился на эту поездку. Но весь день Храповицкий вел себя с ним ровно, с безупречным дружелюбием. Сбитый с толку, Ефим никак не мог понять, что происходит в голове у моего шефа, и сейчас явно не знал, как подступиться к разговору. Впрочем, его озабоченность помешала ему заметить, что теперь, в отсутствии губернатора, в манерах Храповицкого что-то неприметно поменялось. Он отвечал Ефиму несколько свысока, как будто скучая.

– Этот голландец и есть крупный аграрий? – вкрадчиво осведомился Ефим, пробуя воду.

Храповицкий презрительно оттопырил нижнюю губу и молча пожал плечами, предоставляя Гозданкеру понимать, как угодно.

– Честно говоря, не очень похож, – продолжал Ефим уже настойчивее. – Думаю, даже Егор в это не поверил.

– Ты же выдаешь своего родственника за крупного финансиста, – ответил Храповицкий, неожиданно обостряя разговор. – Чем же хуже мой голландец? – Он насмешливо посмотрел на Гозданкера. – Не обязательно, чтобы губернатор верил в него. Или в меня. Важнее, чтобы он верил в возможность хорошо заработать!

– Да уж, средства в свой проект вы собираетесь закачать колоссальные! – заметил Гозданкер, демонстрируя свою осведомленность. – Только на будущий год запланировано пятьдесят миллионов. Так, кажется?

– Чего мелочиться? – небрежно кивая, отозвался Храповицкий. – Воровать, так с размахом!

Ефим скривился, как от зубной боли. Мысль о том, что такой поток денег пройдет мимо его, Гозданкера, рук, была ему ножом в сердце. Храповицкий отлично видел его состояние и нарочно выражался столь откровенно, чтобы еще больше его растравить. Это была его любимая тактика в сложных переговорах: сбить противника с рационального обсуждения проблемы, довести его до взрыва и крика и хладнокровно поймать в заранее приготовленный капкан.

Гозданкер, несомненно, чувствовал, что Храповицкий гонит его в ловушку эмоций, и старался сдерживаться, хотя это давалось ему с трудом.

– А тебе не жалко Николашу? – вдруг спросил Гозданкер, делая заход с другого фланга. – Ведь ты же погубишь мальчишку такой должностью и такими деньгами. Он не готов к этому. Сломаешь ему жизнь!

– Брось, Ефим, – поморщился Храповицкий. – Не смеши меня. С каких пор тебя интересует Николаша?

Гозданкер осуждающе покачал головой.

– Что ж, я выскажусь откровенно, – медленно проговорил он, становясь серьезным. Его маневры не принесли ему успеха, и он пошел напролом.

– Надо было с этого начинать, – усмехнулся Храповицкий. – Зачем ходить вокруг да около.

5

Втроем мы сдвинулись на самый край дивана, чтобы нас не слышали остальные. Впрочем, они были заняты другим или, во всяком случае, старательно это изображали, видя, что два главных губернских олигарха приступили к решительному выяснению отношений.

– Ты помнишь наш последний разговор в Уральске? – начал Ефим.

Храповицкий коротко кивнул, показывая, что у него нет жалоб на память. Я заметил, что он весь подобрался. Выражение его лица было весело-злое, а глаза блестели знакомым мне охотничьим азартом.

– Я тогда предложил тебе дружбу, – продолжал Ефим, как будто с сожалением. Фраза прозвучала несколько напыщенно. За что он тут же и поплатился.

– И это ты называешь откровенным разговором? – перебил Храповицкий, удивленно поднимая брови. – Если очистить ту нашу встречу от разной словесной шелухи, то ты дал мне понять, что умрешь, но не подпустишь меня к губернатору и областным деньгам. Я правильно излагаю?

Гозданкер понял, что вновь промахнулся, но признавать это не желал. Он отпил виски из стакана перед ним.

– Володя, ты вторгся на мою территорию, – грустно проговорил он, уходя от прямого ответа. – Ты приказал Сырцову начать против нас какую-то возню от имени муниципалитета. Это раз. Ты затеял огромный проект с участием областного бюджета. Два. И ты назначил Николашу управляющим своим банком. Три. Так?

– Так точно, – потешался Храповицкий. В отличие от Гозданкера, он не собирался уклоняться и бил в лоб. – И на это все мне понадобился всего лишь месяц.

– Ты просто воспользовался преимуществом нападения! – резко возразил Ефим. Он начал терять терпение и повысил голос. – Ты рано радуешься! Не забывай, я еще ничего не предпринимал в ответ!

Вот это уже было непростительно. Нельзя так недооценивать врага, тем более если этот враг – Храповицкий.

Шеф развернулся к нему всем корпусом и молча посмотрел на него в упор долгим задумчивым взглядом. Ефим два раза моргнул, но выдержал и глаз не отвел.

– Ты забыл про свой визит в налоговую полицию, – негромко и спокойно напомнил Храповицкий.

Ефим нервно дернулся и потупился. Вызывая Храповицкого на откровенность, он начал с дурацкой лжи и был пойман за руку. Свои позиции он терял без боя.

– Значит, ты в курсе? – пробормотал он, словно про себя.

– Ну, разумеется, – хмыкнул Храповицкий.

– Что ж, тем лучше! – кивнул Гозданкер. – Значит, мы оба понимаем, к чему приведет эта война!

– Бизнес, Ефим, это всегда война, – философски заметил Храповицкий. – Кто-то выигрывает, а кто-то остается внакладе.

Ефим вновь замолчал. Кто-то дернул меня за рукав. Я обернулся. Это была Татьяна. Ее круглое лицо раскраснелось и горело возбуждением.

– Что тебе надо? – спросил я с удивлением.

– Как ты думаешь, может, мне начать сниматься? – взволнованно зашептала она, округляя глаза.

– Чего? – не понял я.

– Ну, может, мне начать ездить? – продолжала она торопливо. – А то так и буду сидеть, как дура, пока не выгонят! Я вот только что решила…

– Отстань! – раздраженно перебил я. – Не мешай! Ты что не видишь, что мы важные проблемы обсуждаем!

– А я – какие?! – обиделась она. – Я тоже важные! Да для меня, это, может, вопрос жизни и смерти! Я посоветоваться с тобой хотела…

Она готова была расплакаться.

– Ладно! – поспешно проговорил я, смягчаясь. – Давай, потом. Закажи лучше себе еще шампанского.

– Да меня уже от него тошнит! – надулась она, возвращаясь на свое место.

– Еще не поздно все остановить, – наконец выдавил из себя Гозданкер.

Храповицкий не ответил, не сводя с него глаз и ожидая продолжения.

– Я хочу, чтобы ты утихомирил Сырцова. – Гозданкер приступил к изложению своих условий. – И я хочу участвовать в этом аграрном проекте.

– А взамен? – осведомился Храповицкий с любопытством.

– А взамен я не предпринимаю никаких враждебных действий, – твердо пообещал Гозданкер.

Храповицкий, скучая, посмотрел в потолок и зевнул, даже не прикрывая рта.

– Притомился я что-то, – пробормотал он, не отвечая Гозданкеру. – Выспаться бы надо…

– Такое предложение тебя не устраивает? – с вызовом напирал Ефим.

Храповицкий вздохнул, словно окончательно уверившись в бесполезности этого разговора.

– Это несерьезно, – терпеливо возразил он. – Ты просто хочешь затянуть переговоры, чтобы обеспечить себе свободу маневра. Нож в спину легче всаживать, когда люди обнимаются. Ты не предлагаешь мне ничего существенного, а требуешь от меня многого. Мы теряем время, Ефим.

– А что я могу предложить тебе существенного?! – вскинулся Гозданкер. – Сейчас, когда ты и так… – Он осекся, спохватившись, что сболтнул лишнего. Но было уже поздно.

Из его слов недвусмысленно следовало, что теперь, когда губернатор перешел на сторону Храповицкого, у Ефима не осталось никаких преимуществ. И предлагать ему нечего. По сути, вырвавшееся у него вгорячах восклицание было признанием его поражения. Мы все это поняли.

– А если тебе нечего мне предложить, – мягко дожал его Храповицкий. – Значит, тебе следует довольствоваться малым. Ты ведь, помнится, именно к этому меня призывал, во время нашего разговора в Уральске? Вот и попробуй.

Последняя фраза добила Гозданкера. Он опустил голову и потер лоб.

– Ты понимаешь, Володя, что когда мы втянем в войну все наши ресурсы и всех наших людей, то мы уже ничего не сможем остановить?! – сразу севшим голосом выговорил он. – Что, начав здесь, с обмена колкостями, мы закончим тем, что будем убивать друг друга?! Помимо нашей воли! Это уже не будет от нас зависеть! Понимаешь ты это или нет?! – Заключительную фразу он почти выкрикнул.

Это была последняя, безнадежная попытка. Храповицкий недобро усмехнулся.

– Убивать или не убивать друг друга, Ефим, всегда будет зависеть от нашей воли, – веско ответил он. – У тебя есть другие вопросы или только риторические?

Своим видом он давал понять, что разговор закончен.

Между тем к столику Плохиша подсела уже вторая темнокожая девушка, которая была еще выше ростом, чем первая, и значительно превосходила ее в обхвате. При появлении соперницы первая проститутка стала мрачнее тучи. Ее грубые черты лица обострились. Она сверкнула глазами на товарку и что-то быстро залопотала, судя по интонации, совсем нелицеприятное. Вторая ответила коротким выразительным ругательством. Между ними разгоралась ссора.

Плохиш, ощущая себя причиной скандала двух женщин, только что не плавился от самодовольства.

– Слышь, Хенрих, ты скажи, что я не знаю, какую из них выбрать, – подзадоривал он. – А на двух у меня денег не хватает!

Темнокожие гренадерши уже вовсю кричали друг на друга. Наконец, первая не выдержала и вцепилась своей товарке в волосы. Та завизжала. Плохиш даже вскочил в восторге.

– Вот это да! – торжествовал он, приплясывая и потирая руки. – Видал, как меня бабы любят! Хенрих, скажи, обеих возьму!

Храповицкий поманил к себе худую светловолосую танцовщицу.

– Пойду я, пожалуй, – устало сказал Гозданкер. – Поздно уже.

Он начал подниматься, но тут внезапно вмешалась Татьяна. После двух бутылок шипучки, выпитых натощак, ее основательно развезло. Она метнулась к Ефиму и прильнула к его груди, едва не сбив его с ног.

– Не уходи! – воскликнула она с нетрезвой пылкостью, обнимая его. – Посиди еще!

Пораженный Ефим отпрянул и попытался освободиться.

– Да не могу я, – смущенно пробормотал он. – Мне пора уже!

– Нет, останься! – настаивала Татьяна, не отпуская его. – Ты мне нравишься!

Ефим дернулся сильнее. Она покачнулась, но устояла и не разжала объятий. Все остальные смотрели на них, забавляясь этой неожиданной сценой. Чувствуя себя в центре всеобщего внимания, Гозданкер совсем потерялся.

– Мне вставать завтра рано, – беспомощно пролепетал Ефим.

– Тогда возьми меня с собой! – решительно заявила Татьяна. – Я с тобой хочу!

– Куда со мной? – оторопел Ефим.

– К тебе в отель пойдем!

Похоже, она твердо настроилась не расставаться с Ефимом до утра.

– Ефим, нехорошо отказывать девушке! – злорадно заметил Храповицкий. – У нее к тебе чувства! Как порядочный человек ты вообще обязан на ней жениться.

Все засмеялись. Гозданкер почувствовал себя униженным. После поражения, нанесенного ему Храповицким, вспыхнувшая вдруг любовь проститутки не прибавляла ему уважения.

– Да отпусти же меня! – вырываясь, воскликнул он в отчаянии.

Но Татьяну уже несло.

– Нет! – крикнула она, пытаясь прижаться к нему крепче. – Я с тобой пойду! Я же вижу, ты добрый! Просто у тебя денег нет! Мне не надо денег! Я так пойду.

Раздался новый взрыв смеха.

– Вот это любовь! – не утерпел Храповицкий.

– Без денег – это по моей части! – подхватил Дергачев. – Пойдем со мной, красавица! Я тоже добрый!

Лицо Гозданкера стало пунцовым. Дольше он терпеть не мог. Ситуация для него становилась нелепой. Ефим злобно, с силой, пихнул Татьяну. Та отлетела и упала на диван.

– Отстань от меня! – прошипел Гозданкер. – Вот, дура, привязалась! Есть у меня деньги! Никакой я не добрый!

И он поспешно вперевалку заковылял к выходу.

– Вернись, Ефим! Она, в натуре, ждет ребенка! – крикнул ему вслед Плохиш.

Татьяна закрыла лицо руками, уронила голову на стол и разрыдалась.

– Ну, почему так! – всхлипывала она. – В первый раз в жизни решилась! Почему каким-то уродинам все, а мне ничего?!

Мне стало ее жаль. Я погладил ее по волосам.

– Не реви! – попытался утешить ее я. – Вот возьми. Я сунул ей в руку несколько стодолларовых купюр. Но она швырнула их на пол.

– Не надо мне! – ревела она. – Я без денег хочу! Из клуба мы, расплатившись, отбыли около четырех часов утра. Храповицкий в последнюю минуту решил не брать танцовщицу, с которой всю ночь любезничал. Так что мы с ним вдвоем плелись по тротуару, слушая, как совершенно невменяемый Плохиш, эскортируемый двумя темнокожими гренадершами, совсем не музыкально оглашает сонные улицы старого города блатными песнями.

Хенрих и Дергачев еще оставались за столом с безутешной Татьяной. Кажется, они решали сложный вопрос, взять ли сорвавшуюся с тормозов девушку, одну на двоих, или прихватить еще и ее русскую подругу, которая подходила к нам в самом начале.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

На следующий день мы собрались за завтраком в семь. К девяти нас ждали на ферме, и езды было около двух часов. С учетом того, что даже мы с Храповицким, явившие накануне образец моральной стойкости, почти не спали, это было нелегкое утро для нашей делегации.

Храповицкий бессмысленно таращился по сторонам и то и дело встряхивал головой. Гозданкер, судя по мятому лицу и мешкам под глазами, провел бессонную ночь и сейчас сидел убитый и погруженный в себя. На зеленого Плохиша, трясущегося с похмелья, было страшно смотреть.

Лисецкий, пожалуй, выглядел приличнее остальных, но был зол, как черт, и рычал на Мышонка, который суетился подле него с виноватым видом. Наверное, что-то у них не заладилось, и ночь любви оказалась не столь бурной, как ожидалось.

Плохиш повернул ко мне изможденное лицо.

– Слышь, Андрюх, не впадлу, а? – пробормотал он умирающим голосом. – Принеси мне что-нибудь пожевать, а? Помягче, ладно? Как друга прошу…

– А сам что же? – мстительно спросил я кумира африканских женщин.

– Я не дойду, – прошептал Плохиш в отчаянии.

– Может, тебе похмелиться? – Я кивнул на бутылки с вином, стоящие во льду на общем столе.

Плохиш с трудом повернул голову, посмотрел на спиртное, подавил приступ тошноты и сглотнул.

– Не, – хрипло выдавил он. – Я лучше так перемогнусь.

Вернувшись с тарелками, я успел к финалу ссоры губернатора с Мышонком. После очередного губернаторского рыка, Мышонок со страху уронил на себя омлет и перемазал желтком купленный вчера свитер. Вжав голову в плечи, он выслушивал суровый приговор.

– Останешься здесь! – раздраженно выговаривал Лисецкий. – Раз не умеешь себя вести на людях. Сиди в номере и дожидайся нас! Заодно учись есть вилкой!

Вероятно, он полагал, что лишение какого-нибудь столь захватывающего зрелища, как осмотр коровников, является тягчайшим наказанием. Но из всех нас, за исключением, разве что его самого, кажется, любой согласился бы поменяться с Мышонком участью. Я лично с радостью готов был учиться пользоваться хоть китайскими палочками, лишь бы остаться в номере и никуда не тащиться.

На улице возле двух автобусов под накрапывающим дождем нас уже дожидались остальные члены нашей труппы. Отечные лица Торчилиной и Калюжного красноречиво свидетельствовали о том, что ночь они тоже провели не за изучением голландского языка. Даже всегда корректный Игорь Назаров был не свеж. Про Хенриха и Дергачева и говорить не приходилось.

Губернатор свирепо глянул на подчиненных ему граждан, но ничего не сказал, видимо приберегая нравоучение на потом. Калюжного, как главного специалиста по сельскому хозяйству, губернатор посадил с нами, чему тот не был особенно рад. А изнывающий Плохиш малодушно залез в другой автобус, подальше от начальственного ока, к Торчилиной и Назарову.

В автобусе нам с Храповицким удалось немного подремать, и когда мы прибыли на ферму, то чувствовали себя уже гораздо лучше. Нас встречали трое неспешных румяных голландцев, с которыми Хенрих и Дергачев заранее договаривались о нашем визите.

К чистенькому, вымытому коровнику, который размерами напоминал, скорее, сельский Дом культуры, чем жилище для скотины, вела аккуратная асфальтовая дорожка. Перед входом нас заставили надеть бледно-зеленые халаты и бахилы.

– Ба, а почему у них дверь наверх открывается?! – громко удивилась Торчилина. – Прямо как в гараже.

Хенрих с трудом перевел ее вопрос голландцам. Он заметно мучился с похмелья, к тому же сильно волновался. Сегодня ему предстоял главный экзамен, и для своего решающего дня он был не в лучшей форме.

– Это сделано, чтобы коровы не болели от простуды, – пояснил он, выслушав их ответ. – Чтобы не допускать сквозняк.

Сегодня Хенрих изъяснялся еще медленнее обычного, к тому же часто запинался.

– Вот темнота! – покачал головой Калюжный, который по-прежнему был настроен скептически. – Сквозняк-то, чай, не от дверей, а от ветра!

– От ветра! – передразнил губернатор. – Дурак ты, Калюжный! Забыл, как у тебя в Винокуровке дверь в коровник обледенела? Два часа ломами долбили, чтобы открыть! Коровы, недоенные, чуть с ума не сошли.

Торчилина захихикала.

– Это кто ж вам такую напраслину на меня наговорил? – всполошился Калюжный. – Неужто председатель? Ну, я ему, подлецу, устрою! Два часа! Это ж придумать такое! За двадцать минут управились!

– Я тебе сам устрою! – зловеще пообещал Лисецкий. – Будешь у меня вместо быка в стойле жить. Коров осеменять.

Торчилина захохотала. Калюжный опасливо покосился на Лисецкого.

– Холодно здесь жить-то. – Он зябко повел жирными плечами.

– Привыкнешь! – бросил губернатор без всякого сочувствия.

Между тем, мы уже вошли внутрь. В коровнике и впрямь было довольно прохладно. Не теплее, чем в номерах нашего отеля. И так же светло.

– Здесь такой климат, специальный, – объяснял Хенрих. – Он поддерживается круглосуточно.

Тучные, сытые коровы, пестрого, черно-белого окраса, располагались в два ряда вдоль стен за деревянными перегородками и без любопытства и интереса смотрели на нас влажными глазами. Их здесь было около полусотни. Своей самонадеянностью они чем-то напоминали мне европейцев. Время от времени они издавали ленивое мычание и делали пару шагов, неторопливо передвигая ногами.

– Стойла-то, гляди, какие просторные! – восхитился губернатор. – Станки метра три на четыре, не меньше! А наших, как втиснут в станок, они только лежат и жуют!

Плохиш толкнул меня в бок.

– Андрюх, – пробормотал он, не сводя с коров глаз, в которых мелькал ужас. – Меня, в натуре, глючит, что ли? Они, кажись, без рогов? Кто ж им рога обломал?

Рогов у коров действительно не было. Я спросил об этом Хенриха.

– Им прижигают рога, – перевел Хенрих ответ голландцев. – Когда они еще маленькие. Телята. Жидким азотом. Чтобы потом не задевали рогами. Меньше им вреда.

– Во-во! – оживилась Торчилина. – Надо нашим мужикам в администрации тоже самое проделать!

– Мужу прижги! – мрачно посоветовал Калюжный. Реплики губернатора его явно задевали, но возражать Лисецкому он не осмеливался и старался срываться на других.

– Хенрих, а это что за космический аппарат? – окликнул голландца Игорь Назаров. Он стоял в другом конце коровника возле приспособления, представлявшего собой усеченный конус, перевернутый острой головкой вниз.

– Это – кормораздатчик! – неожиданно подал голос Храповицкий. Все уставились на него, пораженные его осведомленностью.

– Они его к тракторам цепляют, он сам корм сгребает и смешивает, – авторитетно продолжал Храповицкий, словно не замечая всеобщего изумления. – Кстати, заметили, что чанов тут нет? Они скотину кормят прямо с пола. Так потом убирать легче.

– Ну, ты даешь! – только и смог выдохнуть губернатор. Все остальные подавленно молчали. Храповицкий не Удержался и бросил торжествующий взгляд на Гозданкера. Тот отвернулся.

По плану нам предстояло стать свидетелями процесса доения. Скотники, тоже в халатах и бахилах, согнали коров в соседний зал, представлявший собой яму, примерно на метр ниже пола, размерами с плавательный бассейн. Коровы, блестя лоснящимися округлыми боками, со сдержанным мычанием, сами встали елочкой к станкам. Помахивая хвостами, они терпеливо дождались, пока опрятные крупные голландки в чепчиках, толстые и неторопливые, как подведомственные им животные, спустятся по лестнице вниз и присоединят к вымени аппараты.

– Поздновато доят, – критически заметил Калюжный. – У нас в шесть уже начинают!

– Здесь это не очень зависит, – сказал Хенрих. – Такая технология. Можно немножко задержать. Для гостей. У вас, наверное, тоже можно?

– Можно-то можно! – отозвалась Торчилина. – Только за три часа наши буренки сдохнут! Гостей доить придется.

И она мстительно посмотрела на Калюжного. Тот насупился. Несмотря на то что ночь они провели за совместной попойкой, в присутствии губернатора они вновь превращались в чиновников, и дружба между ними заканчивалась.

Из динамиков полилась негромкая классическая музыка.

– Это что? – переполошился Калюжный.

– Моцарт, дубина! – важно ответил губернатор. – Вот дурак необразованный.

Голландцы, услышав его слова, что-то зашептали Хенриху.

– Это не совсем Моцарт, – не без смущения объяснил Хенрих. – Это Вивальди. Моцарт для них есть слишком агрессивный.

– Ах, да, – с досадой спохватился губернатор. – Знаю. Времена года. А порода у них какая? – быстро спросил он, переводя разговор.

– Голштино-фризская! – ответил Хенрих без запинки. – Мы после этого еще и симментальских будем наблюдать. Которые для мяса.

Лисецкий посмотрел на него с уважением.

– А как здесь с надоями?

– В среднем двенадцать тысяч литров молока в год, – выпалил Хенрих, радуясь, как примерный ученик, готовый к каверзным вопросам учителя.

– А у тебя больше двух с половиной тысяч литров не дают! – неприязненно заметил губернатор Калюжному.

– Да если наших бестужевских подкормить, они и больше дадут! – обиженно возразил тот.

– А ты сам жри меньше! – оборвал его губернатор. – Глядишь, и коровам больше достанется. А то уже на свиноматку похож!

Торчилина залилась радостным смехом. Калюжный засопел и отошел в сторону.

Когда доение окончилось, нас проводили в родильное отделение, пояснив, что обычно сюда не пускают посторонних, но для нас сделали исключение. Новорожденные телята здесь размещались в специальных домиках, приподнятых над полом, так, что подламывающиеся ножки телят приходились на уровень пояса стоящего рядом человека, а голова была вровень с нашей. Телята забавно таращились на нас и испуганно пятились.

– Какие смешные! – умилилась Торчилина.

– Они рождаются круглый год, – переводил Хенрих. – Не зависит от сезона.

– А ты только летом телишься, – опять насел на Калюжного губернатор. – Вот и сидим из-за тебя весной без молока. Тебя же, когда ты в отеле, доить нельзя! – Он глянул на Калюжного с таким презрением, словно запрет доить беременного начальника сельхоздепартамента было личным и необоснованным капризом Калюжного. – Нет, надо тебя и впрямь здесь оставить! Скажи только, кто тебя возьмет?!

– Небось, возьмут! – мрачно огрызнулся Калюжный. – Специалисты везде нужны.

– Да кому ты нужен, беспородный-то! – Губернатор развеселился. – Правильно говорю, Ефим?

Он впервые за день обращался к Гозданкеру. Тот пробурчал в ответ что-то нечленораздельное. По вполне понятным причинам, он не разделял губернаторского восторга от увиденного.

Когда мы выбрались из коровника и садились в автобус, губернатор обернулся к Хенриху.

– И почем, значит, они будут? – небрежно осведомился он.

– По тысяче триста долларов за одну штуку, – ответил Хенрих уважительно.

– За голову! – поправил губернатор, показывая свою осведомленность в аграрной терминологии.

– А ты же, вроде, говорил по тысяче четыреста? – встрял Дергачев, подталкивая Хенриха в бок. Тот растерялся и заморгал глазами.

– А вот этого не надо делать! – сразу взвился Лисец-кий. – Не надо дурачить губернатора! И свои шкурные интересы выше народных тоже ставить не надо! Это деньги налогоплательщиков! И воровать их я не позволю!

Он завелся не на шутку.

– Володя! – раздраженно крикнул он Храповицкому. – Ты там объясни своему подчиненному, что можно, а что нельзя!

– Конечно, – кивнул Храповицкий, бросая на несчастного Дергачева такой взгляд, что даже мне стало не по себе.

Сев в автобус, губернатор еще продолжал сердиться и ворчать.

– Распустились, – сквозь зубы цедил он. – Только и думают, как свой карман набить.

Остальные сочувственно кивали головами.

– Откуда ты знаешь про кормораздатчик? – завистливо спросил я у Храповицкого.

– Литературу надо читать! – ответил он рассеянно. – Дергачева, придурка, уволю сразу по возвращении!

2

Следующим пунктом нашей программы был осмотр сыроварни, затем предполагался обед и выезд в поля для изучения ресурсосберегающих технологий.

Сыроварня располагалась неподалеку. Сначала нас долго держали возле чана, объясняя технологический процесс изготовления сыров, затем мы приступили к пробе продукции. После того как губернатор отведал с десяток различных сортов, к нему вернулось доброжелательное настроение. Он кивком головы отозвал нас с Храповицким в сторону.

– Так почем будем брать коров-то? – хитро поинтересовался он.

– Я думаю, тысяче по две, – осторожно предположил Храповицкий. И видя, что губернатор неодобрительно молчит, торопливо добавил. – С половиной.

– По две несерьезно, – вздохнув, укоризненно заметил губернатор. – Давай уж по три.

– Может, тогда уж по четыре? – почтительно подсказал Храповицкий.

– Не надо жадничать, – снисходительно возразил Лисецкий. – Лучше всегда соблюдать меру. По три с половиной – нормально.

Я хотел напомнить, что мы собирались не увеличивать закупочные цены, но сдержался.

– А на комбайнах тогда больше пятидесяти процентов накручивать не будем, – продолжал губернатор оживляясь. – Ну, максимум семьдесят! Лады?

Я заметил, что Дергачев делает издали нам с Храповицким какие-то знаки. После полученного от губернатора нагоняя, он боялся находиться в непосредственной близости от Лисецкого. Я извинился и отошел.

– Только что звонили из отеля, – возбужденно зашептал мне Дергачев. – Там какие-то проблемы с Мышонком. По телефону ничего не говорят! Нужно срочно возвращаться.

Я вернулся к Храповицкому и, улучив момент, передал ему сообщение. Тот нахмурился.

– Езжайте вдвоем, – решил он. – Только незаметно. Как все выясните, отзвоните мне.

Пока продолжалась дегустация, мы с помощью Хенриха договорились с одним из местных фермеров, который за небольшую мзду согласился подкинуть нас на своей машине до Амстердама. Все дорогу мы гадали, что именно мог натворить Мышонок за столь короткое время. Дергачев с присущим ему цинизмом уверял меня, что Мышонок попробовал заняться нелегальной проституцией, был схвачен на месте и теперь жестокосердная голландская полиция непременно направит его на исправительно-каторжные работы в квартал Красных фонарей и заставит обслуживать чернокожих моряков, причем бесплатно.

Едва мы вошли в отель, консьерж призывно замахал нам руками.

– Прошу прощения, но вас разыскивает полиция, – заговорщицки понижая голос, сообщил он по-английски. – Оставили телефон. Попросили связаться.

– Что я говорил! – торжествуя, хлопнул меня по плечу Дергачев. – Вот малолетки озверели!

– Это по поводу каритоноф, – пояснил консьерж.

– Каких каритонов? – не сразу догадался я.

– Да это Мышонка фамилия! – нетерпеливо пододвигая к себе телефон консьержа, отозвался Дергачев. – Харитонова. Я же ей номер заказывал.

В эту минуту его соединили, и он вступил в объяснение на английском языке. Когда он положил трубку и повернулся ко мне, на его лице было написано нескрываемое ликование.

– Конец Мышонку! – радостно доложил он. – Пыталась украсть из магазина женское белье. На сумму 217 гульденов. Идиотка! Документов у нее при себе нет. Сейчас находится в полиции. Умеет ваш губернатор находить себе достойных подружек! Ничего не скажешь! А еще орет, козел, на порядочных людей орет. Ты еще настоящих воров не видел! – злорадно прибавил он, заочно обращаясь к отсутствовавшему и ничего не подозревавшему Лисецкому. – Тебе их сегодня покажут! Ну что, давай Храповицкому звонить?

– Сначала попробуем обойтись своими силами, – ответил я, не разделяя его восторга.

Дергачев страдальчески закатил глаза. Он не хотел вызволять Мышонка. Он жаждал мщения.

Для начала мы вместе с наспех коррумпированным нами консьержем поднялись в номер губернатора и, перевернув там все вверх дном, нашли паспорт Мышонка. Потом, уже вооруженные документами, мы направились в полицию.

В полицейском участке нас с полчаса помариновали на входе, пока не появился нужный нам офицер, смуглый, арабской внешности парень, встретивший нас без всякой доброжелательности. Он провел нас по коридорам в какое-то большое помещение, где сидело несколько человек, в штатском и в форме. Здесь к нему добавилась раздраженная белесая женщина лет тридцати. Они и повели с нами нелюбезную беседу, больше похожую на допрос.

Нас долго и подозрительно пытали о цели нашего визита, составе делегации и о том, в каком качестве мы привезли с собой злополучного алчного Мышонка. Первый час я старался держать себя в руках и улыбаться, но понемногу начал закипать и отвечать резко.

– Может, им денег дать? – обратился я к Дергачеву по-русски.

– Даже не вздумай! – затряс он головой, зажмурив глаза. – У них с этим, знаешь, как строго! Чума! Еще и нас загребут за дачу взятки!

В конце концов, преодолев с помощью наших отчаянных усилий интернациональную полицейскую дубиноголовость, они согласились связаться с менеджерами магазина. В результате бесконечных телефонных торгов я убедился, что замечание Плохиша о том, что барыги повсюду одинаковы, не совсем лишено почвы. За 350 гульденов в магазине были готовы считать все происшедшее досадным недоразумением.

Дергачев, правда, бессердечно считал, что Мышонок не стоит таких денег, даже если любить его всем полицейским участком вскладчину. Он стенал, шипел и проклинал все на свете: Мышонка, Лисецкого, Храповицкого и почему-то вчерашних проституток, по вине которых он, Дергачев, и без того эксплуатируемый нами, стал беднее материально, не став богаче сексуально. Из деликатности он не упоминал моего имени. Но я чувствовал, что и меня он считает ответственным за обрушившиеся на его голову несчастья.