Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.9 "

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 55 страниц)

Лидочка не удержалась и засмеялась.

– Вы чего?

– Так спрашивают о субботнике.

– А как еще спросить? – почему-то обиделся Шустов. – Как вам рыдалось?

– Не старайтесь быть грубым.

Они пошли к площади Тишинского рынка. Лидочка была благодарна лейтенанту, что пришел встретить.

– А сегодня опять на Петрика покушались, – сказала она лейтенанту.

– Знаю, – ответил тот. – На Александра Петренко. – Он не договорил – она поняла: «Поэтому вас и встречал».

– Он уедет?

– Черт его знает. Может, его и там достанут. У него долги. Неплатежи. На него наезжали, но пока безрезультатно. Хотя обычно они не успокаиваются.

– А вы их знаете?

– Заказная работа.

– Мне странно, – сказала Лидочка, – как я попала в эту историю. Как бы с двух сторон, а сошлись в крематории – Петренко и Алена.

– Петренко пока живой, – возразил лейтенант.

Их обогнала медленно ползущая патрульная машина.

Лейтенант увидел, поднял руку, показывая – проезжайте. В тишине сквозь завесу мягкого глухого снега было слышно, как в машине засмеялись.

– А что будет с Осетровым? – спросила Лидочка.

– Прокурор завтра даст ордер на его арест.

– Разве это так нужно?

– У прокурора свои дела, он не уверен в себе, хочет отличиться.

– А вы думаете, что ее убил Осетров?

– Ничего я не думаю. Меня другое интересует.

Несколько шагов они прошли молча – видно, лейтенант надеялся, что Лидочка задаст ему вопрос: что же интересует лейтенанта. Лидочка не задала вопрос, и Шустову пришлось отвечать самому.

– Меня интересует, – сказал он, – почему Алена не оставила прощального письма.

Лидочка отметила, что он тоже стал называть погибшую женщину Аленой, как и все.

– А разве это обязательно?

– Для таких особ, как Алена, практически обязательно. Если кончает с собой молодая женщина, да еще от несчастной любви, она обязательно оставляет письмо. Человечество должно знать, почему и кого оно потеряло.

– Не старайтесь выглядеть циником.

– Я говорю правду, а вы делаете вид, что мир построен из шоколада.

– Я хотела бы, да кто мне даст? И что вы думаете о письме?

– Вернее всего, объяснение самое простое – Осетров приехал к ней ночью, увидел тело, перепугался, потому что в письме, разумеется, говорилось о его вине. «Прошу в моей смерти винить бывшего работника ЦК КПСС, соблазнителя невинных девушек, товарища Осетрова».

Лидочка поморщилась, но не стала снова придираться к словам лейтенанта. Может быть, ему именно этого и хотелось.

За ярко освещенным окном бывшего обувного магазина стояли американские автомобили. Снег перестал, но не растаял и искрился под фонарями – дневная грязь была прикрыта им, как белой простыней. Этот образ преследовал Лидочку и не означал чистоты или непорочности – наоборот, он пугал тем, что скрывается под простынкой.

– Вы не думаете, что он ее убил, – сказала Лидочка.

– Маловероятно. Я и следователю сказал, что маловероятно. Для этого надо придумать душещипательную сцену – он приходит к ней, и она ему говорит, что, мол, больше не могу терпеть двусмысленности своего положения! Я намереваюсь покончить с собой… Вы меня слушаете?

– Разумеется, Андрей Львович.

– Хорошо, говорит тогда Осетров. Кончай с собой, любимая. Но он знает при этом, что на самом деле ей очень хочется жить. И самоубийство будет условным.

– Вас убедила в этом Соня?

– И ее мать. Они обе мне сказали, что Алена и раньше обращалась к таким методам воздействия на мужчин, когда проигрывала битву. Она не знала, что подобные психозы всегда плохо кончаются. Об этом давно известно в судебной психиатрии. В один прекрасный день красавица принимает слишком много таблеток и засыпает навсегда.

– Но с чего вы решили, что она вообще пила эти пилюли? Может быть, они пили чай, и Осетров подсыпал ей яду.

– Я об этом подумал, но наш патологоанатом разрушил эту версию. Помимо цианистого калия она приняла и достаточно снотворных, чтобы проспать двое суток.

Они свернули в переулок. В переулке было очень тихо. Так тихо, что Лидочке сразу вспомнилось раннее утро и звук тормозов машины, подъехавшей к дому.

Лейтенант поддержал ее под локоть. Это было излишней заботой, но глупо вырывать локоть у представителя закона, пока он не начал целоваться.

– Ну и что же, – упрямилась Лидочка. – Она ему говорит: смотри, как я погибну у тебя на глазах. И начинает… Нет, не получается.

– Вот именно.

– Значит, вам кажется, что Осетров тут ни при чем?

– Я так не сказал. Но я с ним поговорил. Это человек холодный и пуганый. Они в ЦК все пуганые. Но он мог ее по голове чем-нибудь стукнуть, даже задушить. Но сыпать ей яд в чашку… кстати, и чашки не было.

– Они что же, чай не пили?

– Вы начитались иностранных романов, Лидия Кирилловна. В шесть он забегает к ней с хозяйственными сумками, на пять минут, чтобы отговорить от глупостей, и просит не звонить ему домой по телефону. Она еще жива. Вы не представляете, сколько мы ее окурков в квартире нашли. Она весь вечер была жива. Ходила по квартире, курила, наливалась ненавистью слабого человека – а как слабый человек мстит? Он обижает, убивает сам себя – смотри, что ты, подлец, наделал! Наконец уже ночью она позвонила ему и сообщила, что она себя убила. Он мчится к ней. Он зол, как последняя собака, – вот тут он мог бы ее пристукнуть или задушить. Может, даже мечтал задушить! Но когда увидел, что она на самом деле мертва, то растерялся – уж этого он никак не ожидал. Даже когда испугался, все равно не верил. И он начал вести себя как обыкновенный неопытный преступник.

– Все же – как преступник?

– Он сам себя таковым считает. Он ее довел до смерти. Ведь не вы, не я, а он довел, значит, он – преступник.

– Но он ее не убивал!

– Это дело второе. Вы сейчас говорите о масштабе преступления. Так вот, будь он христианином или люби ее на самом деле – он бы вызвал милицию, он бы покаялся. А тут мы имеем дело не с христианином и не с моральным человеком, а с работником аппарата ЦК.

– Вы обобщаете.

До ее дома оставалось метров сто, они замедлили шаги. Шустов хотел договорить, а Лидочке было интересно его слушать.

– Как неопытный преступник, он начинает совершать ненужные действия, которые его и выдают. Он стирает повсюду отпечатки пальцев. Так что, когда я попросил Красильникова проверить комнату, оказалось, что все вытерто, будто воры поработали в перчатках. Ну какого черта любовнику стирать отпечатки пальцев, а заодно не только свои, но и Аленины?

– Глупо, – согласилась Лидочка.

– Это сразу же бросает на него подозрение.

– Бросает.

– Потом он решает вообще изъять все следы своего пребывания в доме. А так как он к ней ходит давно…

– Вам и это известно?

– А почему бы и нет? Всей Москве известно, а мне неизвестно?

– Продолжайте, сэр.

– Раз он ходит к женщине три года, а она живет одна, то постепенно в ее доме накапливаются его вещи и вещицы, а может, и его некрупные подарки. Он бегает по квартире и уничтожает следы своей дружбы… – Лейтенант остановился, достал сигареты, закурил и, не двигаясь с места, заметил: – Вообще-то говоря, мне этот Осетров как человек не нравится, холодный, но суетливый.

Лидочка кивнула.

– А куда ему все спрятать? Тут он видит ту самую вашу шкатулку. Как неопытный преступник, он высыпает из шкатулки пуговицы и нитки и сует туда свою зубную щетку, письма и открытки. Вы знаете, что ни писем, ни открыток от него не обнаружено? А это тоже характерный признак. Ну, не может так быть, чтобы он в лучших традициях большевистской конспирации ни строчки ей за три года не написал!

– Значит, он ликвидировал свои следы…

– И обратите внимание, Лидия Кирилловна, он же принес шкатулку – единственную чужую и не нужную никому вещь… Но ведь то, что было в шкатулке, он уже утопил… Или спрятал на нижней полке шкафа.

– Кстати, – заметила Лидочка, чувствуя, что подошло время расстаться – ей уже хотелось поскорее спрятаться в свой домик, где с утра комендант Каликин вставил второе стекло в кухонное окно. Она очень устала за день. Не столько, конечно, физически, как от постоянного и неприятного нервного напряжения. – Кстати, когда вы мне отдадите шкатулку? Тем более что на нее нет хозяина.

– Я должен ее пока придержать, – без особой уверенности в голосе сказал Шустов. – Он же ее добровольно выдал.

– Потому и выдал, что она никакой ценности для него не представляла и ему не принадлежала.

– Но где доказательства, что она – ваша?

– Я об этой шкатулке уже неделю всем талдычу. Я познакомилась с Татьяной Иосифовной и Соней только из-за этой шкатулки. Я даже стала поверенным чувств этого семейства из-за шкатулки. Ну как я могла сообразить, что Алена покончит с собой раньше, чем я успею забрать у нее мою шкатулку?

– Хорошо, я подумаю, – ответил Шустов. – Вы мне завтра позвоните?

– Когда?

– С утра, хорошо?

– И вы мне вернете шкатулку?

– Вообще-то говоря, ее должна опознать Татьяна Иосифовна.

– Она ее в глаза не видела!

– Ну что я тогда могу поделать?

– Поговорите с Соней. Это именно Соня сказала мне о шкатулке. Она помнит ее, она ее узнала по моему описанию…

– В такие моменты жизни женщин волнуют шкатулки, коробки, иголочки… – с напускным презрением заявил Шустов.

– Что ж, так мы, женщины, устроены. Поэтому мы остаемся низшими существами на этой планете.

Шустов неловко засмеялся – ему показалось, что он обидел спутницу. Лидочка не стала его переубеждать.

– Я завтра вам позвоню, – обещала она и убежала в подъезд.

В подъезде Лидочка обернулась – сквозь стекло двери было видно, что лейтенант не спешит уходить – ждет, закуривает.

Поднявшись к себе, Лидочка сразу пошла к кухонному окну.

Не зажигая света, она приблизилась к стеклу и помахала лейтенанту, который смотрел на окно. Тот, угадав Лидочку, поднял руку, помахал в ответ, выкинул в снег сигарету и быстро зашагал прочь.

Глава 7
Где осетров?

Когда Лидочка позвонила Шустову утром в понедельник, Соколовская сказала, что он забегал в самом начале дня, а потом уехал на происшествие. Соколовская сообщила это особенным официозным голосом, призванным дать понять неким много себе воображающим особам, что свет не сошелся и никогда не сойдется клином именно на них – у настоящего мужчины найдутся дела и поважнее. По сути дела, Соколовская была права – смерть Алены Флотской была лишь одним из многочисленных эпизодов деятельности лейтенанта. Тем не менее Лидочка почувствовала раздражение против Соколовской. Ведь Лидочке лишь нужна собственная шкатулка, которую Шустов вряд ли сможет ей отдать, потому что теперь она перешла в разряд вещественных доказательств.

Так и не узнав у Соколовской, когда лейтенант возвратится, Лидочка сгоряча хотела было позвонить Соне, чтобы упросить ту воздействовать на Шустова. Соня же, словно почувствовала, что Лидочка разыскивает ее, и позвонила сама.

– Ну как ты? – спросила она, не представляясь, словно подружка, выясняющая, не ломит ли у тебя голову после вчерашней попойки. Но Лидочка уже начала привыкать к Сониной бесцеремонности. Конечно, можно бы произнести в этом случае сакраментальную фразу о грубой оболочке, которая скрывает тонкую и трепетную натуру, но это было бы бесполезно, так как Лидочка понимала, что Соня предпочитала общаться с миром, выпустив коготки, потому что ничего хорошего от него не ждала.

– Спасибо, хорошо.

– Чего вчера так рано ушла?

– А почему мне надо было оставаться?

– А мы неплохо посидели, – сказала Соня. – Так ведь, без несчастья, и не увидишься. Жалко даже, что Аленки с нами не было – она была бы довольна.

Соня не притворялась. Она и на самом деле предпочла бы увидеть Алену на ее же похоронах – посидели бы вместе.

– У тебя ко мне какое-нибудь дело? – спросила Лида.

– Я не вовремя позвонила? – Соня сразу насторожилась, она уже была готова обидеться.

– Нет, вовремя, я не занята, не надувайся заранее, – ответила Лидочка. – Просто я сама собиралась тебе звонить, потому что надо посоветоваться.

– Давай говори, у меня срочных дел нет.

– Я тебе говорила, что Осетров сдал в милицию шкатулку?

– Ага. Он в ней свои драгоценные подарки и запасные подштанники унес. Знаю, знаю.

– Но как честный человек…

– Как честный коммунист!

– Не перебивай старших. Он принес пустую шкатулку и отдал Шустову по принципу – мы чужой земли не хотим.

– Значит, с концами – теперь этот Шустов ее сопрет, и потом они ее спишут. Так всегда бывает. Только ты свою коробку и видела!

– Иногда милиция не так ужасна, как тебе представляется, – возразила Лидочка. – Шустов рад бы вернуть мне, но не знает, как это оформить. Ведь на шкатулке не написано, что она – моя.

– Ты думаешь, что если я скажу Шустову, чтобы он тебе шкатулку вернул, потому что в частных беседах с покойной мы неоднократно этот вопрос обсуждали и нас останавливало только то, что мы забыли твой адрес, он сразу же тебе шкатулку отдаст?

– Примерно так.

– Черта с два – отдаст! Ведь Аленка не знала, что это твоя шкатулка. Откуда ей знать? Ей от бабушки досталась коробка – я сама об этом узнала, только когда мы с тобой у Татьяны были. И я не спешила признаваться – сначала хотела с Аленкой посоветоваться – отдавать или оставить. Я тебе потом, помнишь, лапшу на уши вешала, будто Татьяна испугалась.

– Извини, я снимаю свою просьбу, – сказала Лидочка. Соня была права. И просить Соню сказать неправду Лидочка не хотела.

– Лида, послушай моего совета. Тебе этот лейтенант симпатизирует. И не спорь – по глазам видно. Красавчик рад был бы тебя трахнуть, пока твой муж в командировке. Так что не теряй времени. Дай ему, и шкатулка твоя!

– Соня!

– Надо шутки понимать. Но дело не в этом. А дело в том, что Шустов придумает что-нибудь, чтобы эту шкатулку тебе отдать – кому она нужна? Включая тебя.

– Но для меня она – символ. Символ того, что я все же отыщу вещи деда.

– Позволь тебе не поверить. Но делай, как знаешь. И Шустову не говори, что со мной разговаривала. То, что знают двое, – тайна. То, что знают трое, – газета. Я ничего не слышала, ничего не видела и ничего не скажу, как Зоя Космодемьянская. Подлизывайся к лейтенанту, говори, что в любой момент можешь получить подтверждение от меня, Татьяны, черта полосатого…

– Может быть, ты и права.

– Я всегда права. У меня жизнь нелегкая.

– Я тебе могу чем-нибудь помочь?

– Беда невелика, но для меня – проблема.

– Расскажешь?

– Вообще-то, не телефонный разговор.

– Нужны мы с тобой кому-нибудь!

– Хотя пускай слушают. В общем, мы с Аленкой собирались в круиз по Средиземному морю: Турция, Греция, Каир, Святая земля и домой. Чтобы на мир поглядеть и немного прибарахлиться. Все мы люди небогатые, я тебе скажу, деньги были очень нужны. Аленка даже к своей мамаше метнулась – та ее послала куда подальше. Ну, сама виновата, я предупреждала – на Татьяну где влезешь, там и слезешь. В общем, я для нее достала три сотни баксов у Петрика. Ну, тогда Петрик был на коне, а теперь он сам хочет смотаться.

– Петрик тебе одолжил?

– Он отстегнул мне деньги, даже не считая. А теперь надо бы вернуть. Как ты сама понимаешь, эти денежки спокойно лежали у Аленки – сдавать их на той неделе, до круиза еще почти месяц. А когда я утром к Аленке попала и увидела, что она померла, я так перепугалась, ну прямо в шоке была, я о деньгах и не подумала. Понимаешь?

– Понимаю.

– А уже вчера утром мне Петрик позвонил и спросил, как баксы. Ну, он в кризисе, его тоже понимать надо. Сейчас я уже себя прокляла.

– Почему прокляла?

– Вчера я сказала Петрику, что я ему деньги верну. Я же знаю, где Аленка деньги держит. У нас с ней тайн не было. Под вешалкой в коробке с гуталином – по принципу Шерлока Холмса – прячь на виду, где грабителю в голову не придет искать.

– А их там не оказалось.

– А откуда ты знаешь?

– Иначе зачем ты мне всю эту историю рассказываешь.

– Их там не было. С ума сойти! Но ты понимаешь, что это не мог сделать чужой?

– Да, наверное, он бы все перевернул…

– Есть три кандидатуры. Первая – твой лейтенант!

– Разве они обыскивали квартиру?

– Насколько мне известно – нет. Я вчера с кладбища прибежала самой первой, чтобы готовить, там двое наших из института были, а Татьяна с нами в крематории. Так что я посмотрела под вешалкой – пусто. Это не оправдывает лейтенанта – конечно, он мог это сделать. Но он должен был догадаться о коробке под вешалкой. И о том, что у Аленки баксы есть.

– Маловероятно, – сказала Лидочка. – Вторая подозреваемая у тебя Татьяна Иосифовна.

– А почему бы и нет? – агрессивно откликнулась Соня. – Чем она лучше других?

– Ей под вешалку не залезть.

– Ты знаешь, Лид, я то же самое подумала – ей надо на пол сесть и ползти. Согнуться эта тумба не сможет. К тому же она видалась с дочкой раз в году, а то и реже. И они друг дружку не выносили как кошка с собакой. Даже если Татьяна что и подозревала… Впрочем, не исключено!

– И подозреваемый номер раз – Осетров, – сказала Лидочка.

– Номер ноль! Ты думаешь, он не знал про коробку? Да я сама слышала, как он уговаривал Аленку найти для ухоронки более достойное место. И наверняка он знал, сколько у нее там спрятано. Да в конце концов – почему ей от него скрываться, если он все время делал вид, что не сегодня-завтра на ней женится. Кинет свою недокормленную галошу и женится на нас, прекрасных, молодых.

– Ты думаешь, что он ночью…

– Я уверена. Я так и вижу – он шастает по квартире, ледяная душа, перешагивает через Аленкин труп, свои подштанники собирает, открытки из Гонконга, чтобы следов не оставалось – в лучших традициях ЦРУ стирает отпечатки пальцев…

Здесь Соня оказалась догадливой, как Нострадамус.

– А потом вспоминает, что под вешалкой лежат баксы. И он спокойненько берет деньги и думает: кто теперь будет спрашивать с Алены? Хотя отлично знает, что это я брала для нее у Петрика, а Петрик – не сахар, не пай-мальчик. Он свое всегда получит. А с кого он будет получать, если у меня такое материальное положение? С девочки по имени Софья-мученица. Скажи, Лида, почему человеку так не везет в жизни?

– Но вряд ли Петренко будет иметь к тебе претензии.

– Дорогая моя Лидия, у меня такое впечатление, что ты провела детство и юность где-то в райских кущах, где мальчики не обижают девочек и даже не таскают их за косички. Почему Петрик будет меня жалеть?

– Ну вы же с ним вместе учились, он твой приятель.

– Слушай, когда это было? В третичном периоде. Романтическое увлечение в десятом классе, когда можно было потискаться на дискотеке. С тех пор прошло миллион лет, и возникло новое поколение любимых женщин.

В голосе Сони звучала искренняя горечь. Видно, для нее миллион лет пролетел слишком быстро.

– Ты боишься, что он тебя заподозрит?

– Ему не нужно меня подозревать. Это его бабки, я должна их вернуть. Все ясно, как в газовой камере. Может быть, эти триста баксов для Петрика сейчас – мелочовка, семечки, а может быть, именно их ему не хватает, чтобы вырвать когти из навоза. Только я об этом никогда не узнаю – удар в сердце, и справедливость торжествует.

– Соня, ты порешь чепуху. Ну хочешь, я поговорю с Петриком?

– О чем? О звездах и луне?

– Я наберу как-то эти триста долларов.

– Чтобы я потом была твоим неоплатным должником? Нет уж, дудки! Лучше пускай меня прирежут в переулке. От руки бывшего возлюбленного… Ах ты, Петрик, ах ты, сукин сын, опять по химии двойку схватил! – Соня говорила, как пьяная, но была не пьяна, а близка к истерике. От злости, унижения и страха. Она в самом деле очень боялась, что с нее спросят пропавшие деньги. И, конечно же, это был не просто долг – какие-то бывшие, а может, и не до конца прошедшие отношения с Петриком, который дал ей в долг значительную сумму, влияли на настроение Сони. Обрати внимание, сказала себе Лидочка, ведь просила у богатого Петрика не Алена, а ее подруга.

– Господи, как она меня подвела, как она меня подставила! – закричала в трубку Соня, и тут же раздались короткие гудки.

Конечно, обидно, очень обидно. Любому было бы обидно, думала Лидочка, кладя трубку на рычаг. Ты несешься к ее матери, чтобы спасти подругу от опасности, от срыва… а та умирает и оставляет тебя расхлебывать ее дела… Лидочка поймала себя на том, что даже думает словами и образами Сони.

Соня позвонила снова минут через пять. Она все еще всхлипывала. Она попросила прощения за срыв, потом выразила желание собственными руками задушить Осетрова. Убить женщину, которая ему отдавала все, и потом ограбить ее. Ну последний подонок, ну самый последний коммуняка!

Лидочка не хотела спорить. Единственно, чтобы восстановить справедливость, возразила:

– Шустов не думает, что Осетров убил Алену.

– С чего это он оправдал его? Однопартийцы?

– Нет, он считает, что Осетров вел себя не так, как должен был вести себя убийца.

Лидочка слышала свой голос и понимала, насколько наивно и неубедительно звучали ее слова.

– Шустов, конечно, лучше меня знает, как себя ведут убийцы. Но пускай он предложит нам другую кандидатуру. Хоть какую-нибудь! Где тот человек, который мог прийти ночью к Аленке, которого бы она, при ее трусости, пустила бы в дом, которому позволила бы подсыпать себе в кофе или чай отравы… нет, ты только представь! Я такого человека не знаю.

– Я уж тем более не знаю.

– Значит, методом исключения, ее убил Осетров. Сначала морально раздавил, измучил, а потом и убил. Все ясно как божий день.

– Слишком просто получается, – возразила Лидочка.

– Слишком просто для тех, кто начитался Рекса Стаута. Ты лучше спроси у своего Шустова – он скажет, что все русские убийства раскручиваются через полчаса. Если они, конечно, бытовые, семейные. Деньги или не уважил. А вот если заказные – они никогда не найдут. Кто в Петрика стрелял – каждая собака знает. Это аварцы, которых Китайчик нанял. И что? А ничего.

– Осетров не произвел на меня впечатления убийцы.

– Ну вот! – Соня тяжело вздохнула. – На тебя не произвел! Да если бы он производил, его бы никогда в ЦК не взяли. В ЦК нужны такие убийцы, которые с первого взгляда не похожи на убийц.

Так как Лидочка промолчала, Соне пришлось довести атаку до конца.

– В любом действии, я скажу тебе, есть человек, которому оно выгодно. В любом преступлении надо искать того, кому это нужно. Из всех знакомых Аленки лишь Осетрову Аленка мешала. Угрожала спокойствию. И к тому же у него была возможность – мы с тобой за городом, даже Петрик, хоть он и ни при чем, – в больнице. Кому нужно убивать беззащитную и безобидную бабу, кроме любовника, которому она надоела? Уж не нам с тобой! Ты свою шкатулку искала, я свои триста баксов ждала с прибылью в тридцать процентов. Дождались, коммерсанты…

С Соней было трудно не согласиться, Лидочка понимала, что ни она, ни лейтенант Шустов всей сложности жизни Алены, всех ее отношений не знают и знать не могут. Может, даже и всезнающая Соня далеко не такая всезнающая, как самой себе кажется.

– Так чего ты мне звонила? – спросила Лидочка.

– Ты не очень вежливая.

– Я рада бы тебе помочь, но не знаю как.

– Но если в самом деле меня прижмет так, что возникнет угроза для моей жизни, ты мне сможешь на короткое время ссудить триста баксов?

– Я постараюсь.

Все это было похоже на дамский роман с переживаниями, хотя переживания – триста долларов, потерянные из-за смерти подруги, – не очень подходили для изящного романа.

– Соня, прости, но я жду звонка…

– Все понятно. Мне предлагают закрыть дверь с внешней стороны.

Соня повесила трубку.

Так как у Лидочки все равно не было сейчас под рукой трехсот долларов, да и не была она убеждена в том, что Соне на самом деле грозят какие-то страшные беды, то Лида выкинула из головы историю с пропажей денег и села работать, время от времени позванивая Шустову, но там никто не подходил. В три часа Шустов взял трубку. Он был озабочен, почти сердит, и Лидочка сразу забыла заготовленные укоризненные фразы. Оказывается, как объяснил лейтенант, в доме на Малой Грузинской местный тихий алкаш озверел без выпивки, залез к соседу по квартире, а тот проснулся, стал кричать, и алкаш зарезал соседа и его жену с маленьким ребенком.

Эту историю Лидочка выслушала еще раз, когда пришла к Шустову через полчаса.

– А он, понимаете, достал из холодильника бутылку и упился до бессознательного состояния. Он и сейчас дрыхнет – а потом будет клясться, что ничего не помнит. А сколько крови – вы бы поглядели…

Лидочка видела, как удручен милиционер, и потому не мешала ему выговориться. И милиционеру порой нужен собеседник, который умеет слушать и, главное, сочувствовать. Лидочка этим качеством обладала.

– Ну ладно, – сказал Шустов. – Хватит. Простите, что я такой сегодня. Все наперекосяк.

Он поднялся, открыл рыжий железный шкаф. Шкатулка лежала в нем на боку, иначе не помещалась.

– Кстати, – сказал Шустов, доставая шкатулку, – прокурор дал ордер на арест Осетрова.

– Для вас это неожиданность?

– Нет. Хотя я остаюсь при своем мнении – не похоже, чтобы Осетров это сделал. Но ряд улик указывают на него. Да и, честно говоря, просто некому больше было на это пойти.

– У него был мотив и удобные обстоятельства, – повторила чужие слова Лидочка.

– Вот именно. У вас мешок или сумка есть? Куда положите свой сундук?

– Мне неловко, что из-за меня вы, быть может, нарушаете какие-то инструкции, – произнесла Лидочка, понимая, что зря она это говорит – сейчас лейтенант спохватится и поставит шкатулку обратно в шкаф.

– Инструкции придумывают люди, – наставительно сказал милиционер, – и они не умнее нас с вами. Что мне с этим сундуком делать? Вы мне расписку оставьте и держите сколько нужно. Обязательно укажите в ней размер и материал. Если объявится другой владелец, тогда и посмотрим. Но чтобы по первому моему требованию возвратить, ясно?

Все-таки он подумал о расписке – доверяй, но проверяй, а она полагала, что Шустов немного в нее влюблен и готов ради ее прекрасных глаз забыть о формальностях.

Лидочка уселась за стол Инны Соколовской, чтобы написать расписку, а Шустов между тем стал сочинять какой-то отчет. Он так углубился в работу, что с трудом оторвался, даже удивился, увидев, что Лидочка стоит перед ним и протягивает ему расписку. Он принялся ее читать, в этот момент дверь отворилась, и в кабинет заглянула женщина.

– Здесь лейтенант Шустов? – спросила она.

– Я лейтенант Шустов, – ответил Шустов, продолжая читать расписку.

– Я Осетрова. Галина Поликарповна Осетрова. Это вам что-то говорит?

Лидочка не сразу сообразила, что видит жену страшного соблазнителя. Потому что придумать более безобидное, серое и даже робкое создание было невозможно.

Жена Осетрова была выше среднего роста, но так худа и сутула, что казалась совсем маленькой, и глаз непроизвольно искал палку или даже клюку, которая бы ей подходила. Когда она говорила, то обнажала золотые зубы, что было уж совсем странно для супруги такого ответственного работника.

– Осетрова? – повторил Шустов, не сразу связав эту женщину именно с тем Осетровым.

– Да. Я – супруга Олега Дмитриевича Осетрова.

– Ах да, конечно, садитесь.

Шустов был настолько удивлен, что забыл о правиле – сначала отпусти предыдущего посетителя, затем занимайся с новым. Лидочка стояла, отступив к столу Соколовской, на котором стояла шкатулка. Она и не могла уйти, потому что Шустов не успел дочитать расписку.

Сбоку ей хорошо было видно жену Осетрова. Когда-то она была хорошенькой официанткой или продавщицей, с незначительным, добрым, простым лицом и чудесными русыми волосами. Теперь волосы стали пегими, седыми в основании – давно не красилась, – глаза выцвели, кожа потеряла свежесть, да и за ногтями Галина Поликарповна не удосуживалась следить – она была российской женой, давно махнувшей на себя рукой и казавшейся старше своего мужа. Впрочем, вряд ли он выводил ее в свет.

– Ничего, – сказала Осетрова, – я постою.

– Что случилось? – спросил Шустов.

– Мой муж исчез.

Разговор звучал деловито и просто.

– Когда исчез?

– Он вчера уехал на похороны этой… этой…

Женщина проглотила слюну. Видно было, что в ее воображении слова, которыми она именовала Алену, были столь ужасны, что она не могла найти среди них достаточно мягкого, чтобы можно было произнести его вслух.

И тогда Лида поняла: вот кто мог убить Алену, совершенно спокойно, без чувства вины, потому что Галина Поликарповна защищала не себя, но семью, репутацию Олега, все святое, чему она отдавала жизнь.

– Вы обратились в милицию по месту жительства? – спросил Шустов.

– Зачем? – сказала она. – Я же знаю, что вы подозреваете Олега Дмитриевича. Он мне все рассказал. У нас секретов нету.

Неправда, у вас секреты есть. И немало секретов – только в самые отчаянные критические моменты вы забываете о секретах.

– Уже сутки прошли. Почему вы не обратились раньше?

– Я не знала, где он – он же пошел на поминки этой… пошел на поминки и выпил лишнего, домой пришел поздно. А сегодня утром его уже не было.

– Так с ним бывало?

– С мужчинами так бывает.

– Откуда вы знаете, в каком отделении милиции ведется дознание?

– Так она почти напротив жила! – Галина Поликарповна показала в направлении дома Алены, и Лида поняла, что она не раз бывала там, может, даже выслеживала мужа и саму Алену, может, даже мысленно планировала ее смерть.

Видно, эта мысль посетила и Шустова. Неожиданно он спросил:

– Вы разговаривали с ней?

– С кем?

– С Еленой Флотской, с гражданкой, которую убили.

– Я видела ее. Мне достаточно.

– А когда вы с ней разговаривали?

– Не нужно мне с ней разговаривать.

– И тем не менее вы с ней разговаривали. Вы просили ее оставить вашего мужа в покое?

– Товарищ милиционер, я пришла к вам, потому что Олег Дмитриевич пропал. Я всех его знакомых обзвонила. Его нигде нет. Случилось что-то ужасное. А вы сейчас обсуждаете, разговаривала я с этой шлюхой или не разговаривала. Да, разговаривала! Я унижалась перед ней! Я умоляла ее сохранить нашу семью!

– Когда это было?

– В тот вторник.

– В день убийства?

– Какое еще убийство! Ее Бог покарал.

– Вы садитесь, пожалуйста, – сказал Шустов, оглядывая визитершу. О Лидочке он забыл. – Садитесь и расскажите, при каких обстоятельствах вы видели Елену Флотскую.

– Вы с ума сошли! Вы обязаны найти Олега Дмитриевича. Он в опасности! Я знаю!

Галина Поликарповна вдруг почувствовала взгляд Лидочки и обернулась к ней.

– Пускай она уйдет! – потребовала Осетрова.

– Лидия Кирилловна, – опомнился Шустов. – В самом деле! Вы мне позвоните?

– Хорошо. Спасибо. – Лидочка взяла со стола шкатулку. – Я расписку вам оставила.

Она двинулась к двери, но у двери ее догнал голос Шустова. Этого она и боялась.

– Лидия Кирилловна, одну минутку. У меня вопрос к Галине Поликарповне. Вы видите шкатулку в руках гражданки Берестовой?

– Вижу, вижу, – нетерпеливо откликнулась Осетрова.

– Приходилось ли вам видеть эту шкатулку раньше? В вашем доме?

– Нет, не приходилось. Когда же наконец вы начнете со мной говорить по делу?

И в ее голосе прозвучали такие особенные советские командные нотки, что Лидочка вдруг поняла, что Галина Поликарповна не простая мышка, а именно женившись на ней, Осетров прорвался в верхние эшелоны власти. И Лидочка даже представила себе, как эта мышка с чудесными волосами, невеста номер один, дочка члена ЦК, обратила свой лукавый взор на высокого красавца, секретаря комсомольской организации факультета… Какого факультета? Философского? Журналистики? А может, это случилось в МГИМО?