Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.9 "

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 55 страниц)

Глава 2
Преследователь

Разумеется, электричку в четырнадцать двадцать до Апрелевки со всеми остановками отменили, две следующие в Переделкине не останавливались, и наконец материализовалась электричка до Нары, отходившая в пятнадцать двадцать две, а к тому времени на перроне скопилось несколько сот человек, которые стояли плотно, как на спасательном плоту парохода «Титаник».

Когда состав подполз к перрону, Лидочка не кинулась, подобно остальным пассажирам, к вагонам, а отошла к середине платформы, соразмерила свою позицию с открывающейся дверью и рванулась к ней напрямик, тогда как основная масса конкурентов давилась, вползая в вагон вдоль его стенок.

Правда, пришлось потерпеть, но чего только не вытерпит русская женщина, если спокойна за содержимое сумки, в которой нет ни яиц, ни банок со сметаной, а лежат лишь небьющиеся и немнущиеся продукты, ибо масло, торт и котлеты под влиянием мороза приняли твердый вид – условно можно было считать, что в руке у Лидочки находилась сумка с булыжниками различных размеров и форм.

В вагон Лидочка попала далеко не первой – ее опередили более шустрые и сильные профессионалы разного возраста и пола, штурмующие эти поезда ежедневно. Но все же ей досталось сидячее место посреди вагона, и за десять минут, прошедших между ее прорывом в вагон и отходом переполненного поезда, она даже успела вписаться в своеобразный мирок, образованный двумя – друг против дружки – скамейками. Шесть мест, семь человек, считая трехлетнего малыша на коленях у мамаши. Итак, четверо взрослых, двое подростков. У девицы на плече сидела грустная белая крыса и мешала юным любовникам целоваться. Они все время шептались, он – сердито, она – лукаво. Потом девица стала гладить и целовать крысу. Лидочка понимала, что наблюдает сцену якобы социального протеста. Подростки сидели у окна, мамаша с трехлетним детенышем, который все норовил погладить крысу, рядом, а на Лидочкиной стороне уместились полная интеллигентного вида женщина лет тридцати, а дальше к окну – мужчина с книгой. Периодически он закрывал книгу и, заложив ее пальцем, начинал мечтать, а все, включая малыша, смотрели на обложку, где парочка испытывала какой-то невероятно изысканный и потому совершенно неправдоподобный способ любви. На самого же мечтательного читателя никто не смотрел.

Поезд нехотя набирал скорость, словно предпочел бы еще постоять на вокзале, перекликаясь и пересматриваясь с другими электричками. Но долг есть долг, и ему пришлось тащить эту толпу пассажиров в снежные подмосковные просторы.

Девица с крысой была желтоволосой, лохматой, хорошенькой, и в ней была некоторая первобытная привлекательность. Правда, до того момента, как она открывала рот и сообщала что-нибудь спутнику. Порой даже крыса поднимала брови и ахала. Крысы не приучены к некоторым словам и интонациям.

Юноше удалось как-то обойти крысу и чмокнуть подругу возле рта. Крыса сбежала на колени девице и строго посмотрела на Лидочку, будто та была во всем виновата. А может, это не крыса, а он – крыс? Король подземного царства, а я отношусь к нему так несерьезно?

– Девушка, прибрали бы вашу тварь, – угрожающе пропела полная Лидочкина соседка.

– А она не кусается, – ответила девица, и они с парнем принялись хохотать, потому что ответ, видно, был отрепетирован давно и казался им удивительно забавным.

Но крыса почувствовала нелюбовь к ней со стороны Лидочкиной соседки и беззвучно змейкой взлетела на плечо девице, где и замерла.

– Специальные отряды существуют, – сказала соседка Лидочке, – чтобы их уничтожать, а некоторые их разводят.

– А она умнее вас, – сообщила девица. – Она все понимает.

– Вы не представляете, как я боюсь этих тварей, – сообщила Лидочке ее соседка, краснощекая женщина с добродушным пуговичным носом и маленькими карими глазами, казавшимися еще меньше из-за выпуклых линз. – Мы их травили в институте, ни одной не вытравили, а кошка умерла.

– Ой! – Лидочке стало жалко кошку.

– Впрочем, она сама виновата, – задумчиво рассуждая вслух, произнесла соседка. – Если б она ловила крыс, не пришлось бы их морить, не погибло бы животное, вы со мной согласны?

– Все равно жалко, – сказала Лидочка.

Они беседовали негромко, словно боялись потревожить чувства девицы с крысой или самой крысы. Но это им плохо удалось: подняв глаза, Лидочка встретилась с крысой взглядом. Крыса слушала весь этот разговор, не спуская черных глазок с женщины напротив. И хотя ни выражение глаз, ни выражение крысиной морды нельзя было разгадать, Лидочке стало неловко перед крысой, об уничтожении соплеменников которой они так равнодушно разговаривали, больше того – жалели кошку.

– Москва превратилась в сплошную помойку, – продолжала соседка, словно они уже давно и дружески беседовали. Она была из тех женщин, что легко сходятся в поездах или даже в очереди и обычно бывают столь настойчивы, что случайный собеседник покоряется и не смеет возразить, даже если вовсе не согласен.

Соседка была доверчива, но настырна, ей обязательно надо было донести до Лидочки груз банальных истин – пересказать газетные и телевизионные стенания.

У Лидочки был с собой недочитанный детектив Рут Рендел, в котором толстый инспектор Уэксфорд отправился ночью к тихой загадочной речке, чтобы отыскать труп невинной девушки. Лидочка достала книжку, раскрыла ее, и соседка, разумеется, тут же спросила:

– Вы читаете по-английски? Я так вам завидую! Знаете, в школе мне казалось, что это совершенно никому не нужно, а теперь поздно. Голова совсем не та…

– Сколько же вам лет? – не сдержалась Лидочка.

– Мне тридцать два, но я выгляжу куда старше, не бойтесь меня обидеть.

По правилам игры, Лидочке положено было возразить, сбросить лет десять с объявленного возраста соседки. Но Лидочка не стала ей подыгрывать. Пускай сама выпутывается. Соседка же замолчала, потому что не знала, как вести себя дальше.

И тут случилась неприятность с крысой.

Лидочка первой увидела причину драмы, но все произошло столь быстро, что она, увидев, не осознала значения виденного.

Виноват был парень.

Высокий, в джинсовой поношенной синей куртке и в кепке, низко надвинутой на нос. Глаз не было видно, но конец крючковатого носа разделял пополам густую щетку усов и чуть не касался вздернутой верхней губы. Лицо было, вернее всего, кавказским, по своей преувеличенной карикатурности схожим с иллюстрацией к диккенсовскому роману, где такие носы и острые подбородки встречались у отрицательных персонажей.

В тот момент Лидочка поглядела вдоль вагона и увидела, как усатый парень не спеша вытащил изо рта белый комок жевательной резинки и, скатав шарик между пальцами, запустил его в крысу, которая сидела на плече у хозяйки спиной к молодому человеку и неодобрительно разглядывала Лидочку.

От неожиданности, а может, от боли крыса подпрыгнула и слетела с плеча девочки на спинку скамейки. Вроде бы первой завизжала Лидочкина соседка и попыталась вскочить на скамейку. Лидочка никак не могла сообразить, что надо сделать, чтобы остановить этот визг, заразный и перекрывающий все шумы электрички – и грохот колес, и устоявшийся гул голосов, и даже заунывное нытье младенца.

Испуганная крыса ринулась было на пол, но, остановленная прыгнувшей навстречу собакой, снова метнулась наверх, угодила кому-то на колени, спрыгнула, понеслась между ног и сумок. Никто, разумеется, не понимал, что произошло. Но визг первой из женщин был искренен и страшен в этом замкнутом пространстве, и люди тут же начали вскакивать, спрашивать, перекликаться и передвигаться толпой к выходу – хотя до очередной станции было еще не близко.

Кто-то подхватил визг Лидочкиной соседки.

Сама Лидочка чуть не упала, потому что владелица крысы сообразила, что произошло, и кинулась вдогонку за своей подружкой. Ей было труднее, чем крысе, вырваться из толчеи и растущей паники, но девушка была сильнее и злее, и потому она все же пробилась к выходу из вагона. Люди, стоявшие в тамбуре, лишь догадывались, что в центре вагона что-то произошло, вернее всего, кого-то убили, но сами еще не выработали для себя линии поведения. Наоборот, они тянули головы, вставали на цыпочки, стараясь разглядеть причину паники.

Лидочка встала – она не могла не встать, – иначе все еще пребывавшая в истерике соседка истоптала бы ее: та взобралась ногами на сиденье и сидела на корточках, крупно дрожа и всхлипывая. Лидочка, в отличие от остальных, знала, что искать глазами, и ей повезло: тесная толпа у самой двери на мгновение раздалась, туда отчаянно стремилась девочка. Лидочке удалось увидеть или угадать белый комочек, вылетевший в тамбур, там, где она мелькнула, в ужасе закричал ребенок – и тут же сквозь толпу прорвались девица со своим дружком.

Скорее из стремления сделать что-то для спасения любимицы, чем желая проявить свою власть над событиями, находящимися совершенно вне пределов этой власти, подросток, бежавший за девицей, рванул стоп-кран, чем вызвал вспышку криков и мужских ругательств, но поезд послушался и дернулся, словно пес, которого хозяин осадил на поводке. Возмущенный голос машиниста возник под потолком вагона. Машинист требовал ответить, что происходит, в противном случае грозил какими-то карами, а женщина, сидевшая напротив, стала показывать в окно и кричать:

– Вот они, смотри!

Подобно чуду – такого быть не могло, – Лидочка увидела, как по склону, покрытому девственным глубоким снегом, бежит, утопая, почти невидимая замаскированная, как финский лыжник белым халатиком, крыса, а на некотором расстоянии от нее, размахивая руками, крича и страшно радуясь своей удаче, карабкаются девица и ее спутник. Крыса первой перевалила через хребет насыпи и скрылась в щели забора, преследователи заметались вдоль забора – поезд двинулся вперед рывками, набирая скорость. Лидочка прильнула к окну, заинтригованная драмой и готовая заплатить любую цену за то, чтобы узнать, чем она завершится, и страстно болея за хозяев крысы. Она успела увидеть, как юноша стал подсаживать девицу, чтобы она перелезла через забор, а когда, поняв, что ничего более не увидишь, Лидочка перевела взгляд внутрь вагона, поняла, что все, буквально все, кто мог, – глядели в окно. И теперь один за другим отваливались от живого экрана, усаживались, утрясались, кляли молодежь, а этих, сбежавших с крысой, тем более, и никто не заступился за них, а Лидочка не посмела пойти против течения. Впрочем, ее мнение никто и не спрашивал. Соседка Лидочки спустила ноги, уселась как следует, а места убежавших заняли два старичка, схожие, грустные и немного пьяные.

– Сумасшедший дом, – сказала соседка Лидочки. Она вынула большой несвежий платок и принялась громко сморкаться. Потом извинилась перед Лидочкой, как перед знакомой, и сказала, что это у нее нервное – всегда так случается, если она переволнуется.

– Вы думаете, они поймают то животное? – спросила соседка.

– Это будет ужасное горе, – ответила Лидочка, – если крыса погибнет.

– Вы в самом деле ее жалеете?

– Не крысу, а девочку, – сказала Лидочка.

Соседка отвернулась и стала глядеть в окно. Снег, прошедший ночью, прикрыл простынкой придорожную грязь, накопившуюся за недели, сровнял следы, принес обманчивую тишину и благополучие, словно уговаривал поверить в зимнюю девственность природы.

– Как странно, – сказала соседка. – Совсем нет границы между жизнью и смертью. Даже плакать хочется. – Она уперлась в лицо Лидочки растерянными близорукими глазами, сведенными в точки сильными стеклами очков. – Мне крысу не жалко, но бывает, что страдают люди. А окружающим совершенно неинтересно. Можно быть убийцей, а никто тебя не может в этом обвинить.

Лидочка послушно согласилась, у нее не было никакого желания поддерживать разговор с этой женщиной, и она даже заподозрила ее в том, что та чувствует себя неловко оттого, что стала источником паники в вагоне. Но вскоре она убедилась, что соседка уже забыла об инциденте и собственном в нем поведении, куда более сильные чувства владели ею.

– Наверное, у меня нервы не в порядке, – сообщила соседка, – я буквально как на иголках сижу. У вас бывало такое чувство?

На свете есть немного стран, где ты рискуешь подружиться с соседкой по вагонной скамейке. Россия – первая из них.

Лидочка делала вид, что читает, но некоторые из заявлений соседки требовали обязательного ответа, и тогда приходилось откладывать книгу, чтобы не показаться невоспитанным человеком.

В сущности, для Лидочки было не столь уж важно, кем будет ее считать визгливая соседка, но, однако, их уже связывали эфемерные нити дорожного знакомства.

Соседка ее, Соня, Сонечка, Софья Александровна, так она представилась, говорила, не умолкая. Она была возбуждена, но Лидочка не знала, то ли это свойство характера, то ли следствие переживаний.

Соседка спросила, до какой станции едет Лидочка, но ответа не дождалась – на самом деле ее не интересовало, куда Лидочка направляется.

У этой Сонечки, очевидно, были проблемы с мужчинами, вернее, с их нехваткой: ногти были слишком ярко накрашены, а лицо разрисовано более, чем нужно для того, чтобы соблазнить Шварценеггера. И в то же время она оставалась непривлекательной, как диванная подушка.

Соня поведала о каком-то газетном сообщении – некий муж бросил жену с тремя детьми, а когда та стала жаловаться компетентным органам, то он убил ее и всех детей, а может быть, намеревался это сделать. Почему-то с этой темы разговор переключился на события в институте, где работала Софья Александровна. Там одна молодая и прелестная женщина собирается покончить с собой из-за того, что один мерзавец ее оставил. Лидочке хотелось дочитать до конца главу, и потому она лишь кивала головой, словно соглашаясь с сентенциями Софьи, и подробности мучений сослуживицы Софьи пропустила мимо ушей.

Порой Лидочка исподлобья посматривала на парня в кожаной кепке, как бы желая показать ему, что он виновен в эпизоде с крысой, но, конечно же, ни в чем его не убедила – парень равнодушно смотрел в окно и на взгляды Лидочки не реагировал. А Лидочка понимала, что даже если она сейчас встанет, укажет перстом на молодого человека и обвинит его в маленькой житейской драме, то, во-первых, никто ее не поймет, во-вторых, никто не поверит, и, в-третьих, если даже и поверит, то останется равнодушным к тому, что уже стало древней историей для всех пассажиров вагона.

Но в конце концов Лидочка не выдержала и сказала своей соседке, не глядя на человека в кожаной кепке:

– Я знаю, почему убежала крыса.

– Почему? – Соня обрадовалась, что Лидочка наконец-то вступила с ней в разговор, – ее смущала неотзывчивость Лидочки.

– Вон тот парень у дверей кинул в нее жвачкой.

– Вполне возможно, – сразу согласилась Соня. – Мы живем в обществе, где понятия добра и зла перемешались. Зло правит нами.

Лидочка подумала, что краснощекая Соня похожа на школьную учительницу. У нее был профессиональный тон.

– Чего он хотел? – додумала вслух Лидочка.

– Он мог в меня попасть, – Соня состроила жалобную мину, маленький носик даже покраснел, – своей слюной. А что, если он болен СПИДом?

Это был странный вывод. Лидочка обернулась и встретилась глазами с молодым человеком, который запрокинул голову назад, обнаружив под козырьком черные томные глаза.

Он не отвел взгляд, и Лидочке почудилось осуждение, – может, он обладает таким невероятным слухом, что услышал, о чем они с Соней говорили? Это было немыслимо.

– Они снимают квартиры вокруг Москвы, – сообщила Соня. – Город буквально в осаде.

Лидочка поняла, что соседка имеет в виду «лиц кавказской национальности» – этим гнусным эвфемизмом пользовались даже члены правительства, ибо в нем скрывалась смесь опаски перед организованной сплоченностью чеченцев или, скажем, осетин и презрения великого белого человека к черноволосым кавказцам. Обыватель как бы мстил им за то, что грузины столько лет правили Россией и делали это столь уверенно и жестоко. Может, из-за этого в конфликте грузин и абхазцев многие россияне внутренне были на стороне абхазцев, а наемники из казаков в абхазской армии бились с грузинами не только за хорошие деньги.

Парень кавказской национальности отвернулся и снова посмотрел в окно.

Лидочка подумала: было бы хорошо, если бы он сошел раньше.

– Вам далеко? – снова спросила Соня.

– Мне через одну, в Переделкино, – сказала Лидочка.

– Молодец, – сказала Соня, как будто Лидочка правильно ответила урок, – мне тоже там выходить.

И, несмотря на недавнее желание поскорее отделаться от соседки, Лидочка искренне обрадовалась: Соня выходит вместе с ней, потому что в ней уже созрела внутренняя уверенность, что парень с крючковатым носом тоже едет в Переделкино и что он каким-то образом угрожает Лидочке.

Наверное, десять лет назад, нет, меньше – пять лет, Лидочка не обратила бы внимания на этого парня, по крайней мере, не заподозрила бы угрозы. Какая может быть угроза средь бела дня, когда вокруг люди? Да и кому нужна женщина средних лет и скромного вида? Но пять лет назад людей не расстреливали вот так, запросто у подъезда собственного дома, и в газетах не констатировались очередные убийства очередных банкиров и директоров. Казалось, что даже убийцы перестали бояться кары – масштабы преступлений маньяков стали теперь исчисляться десятками жертв, и это тоже стало привычным.

Лидочка не связывала того кавказского парня с ночными событиями у дома – к тому не было никаких оснований, но существовало какое-то внутреннее сходство безнаказанности. Лидочке показалось даже, что в мимолетном взгляде, брошенном на нее парнем с крючковатым носом, была наглая угроза, с какой кот смотрит на полузадушенную мышь, с которой еще не наигрался.

Поезд затормозил у занесенной снегом платформы – снег был настолько утоптан по краю, что легко было скользнуть под вагон, и углублен тропой по середине открытой платформы. Железные дороги сдавались разрухе последними, но сдавались и они. Платформы перестали убирать, ступеньки лестниц провалились, у единственного телефона-автомата была оторвана трубка, а бетонный забор, за которым тянулся густой высокий лес, частично рухнул – бетонные квадраты углами высовывались из снега.

– Вам с платформы направо? – спросила Соня.

– Да, – согласилась Лидочка.

Сердце сжалось – парень в кожаной кепке сошел с поезда и сразу стал виден, когда несколько человек, также покинувших электричку, потянулись к началу платформы, где была лестница.

Парень и не думал скрываться. Он словно поджидал Лидочку. Но на нее не смотрел.

– Он мне не нравится, – сказала Соня, как будто угадав мысли Лидочки. – Мне кажется, что он за нами следил. Кстати, у меня есть газовый баллончик. Вы не возражаете, если я его приготовлю к бою?

– Нет, не возражаю, – ответила Лидочка. С Соней ей стало как-то спокойнее. К тому же выглянуло солнце – февральское, еще холодное, но совершенно настоящее, светящее с синего неба, цвет которого был интенсивен из-за снежного царства вокруг. Загрохотала, набирая скорость, электричка и скоро унесла с собой не только грохот, но и все остальные звуки, словно высосала их из воздуха. Лидочка обернулась: парень с крючковатым носом стоял на платформе, разглядывая верхушки сосен. Женщины прошли так близко от него, что Лидочка заметила даже наклеенный на его щеке кусочек пластыря.

– Я надеюсь, что нам по дороге, – сказала Сонечка. – Вы меня взволновали этим чеченцем.

– Почему чеченцем? – спросила Лидочка, уже догадываясь об ответе.

– Они все чеченцы. Или азербайджанцы. Им дома не сидится, а мы, лопоухие, – лучшая в мире добыча. Толстые зайчики, грабь – не хочу.

Лидочка хотела было рассказать Соне, что на рассвете она видела, как убили человека, но спохватилась – получилось бы, что она как бы соглашается с Соней, а она не была с ней согласна. И Лидочка понимала, что в иной ситуации была бы даже рада отвязаться от Сони, существа мелкого, завистливого и питающегося не столько колбасой, сколько сплетнями и суевериями. Но сейчас она была даже благодарна Соне за то, что та мелко, как болонка, семенит рядом, – Лидочке хотелось оглянуться и посмотреть, следует ли за ними тот парень, но надо было заставить себя не оборачиваться. Даже если он идет сзади, он не должен догадаться, что Лидочка его боится, потому что, вернее всего, он очень хочет ее испугать. И только ли испугать?

– Вы не в Дом творчества писателей идете? – спросила Соня.

– Нет. Мне нужны дачи «Мемориала», за Домом творчества направо.

– Вот это совпадение! – обрадовалась Соня.

– Какое совпадение?

– Скоро узнаете. Я загадала и раньше времени не могу сказать.

Узкое шоссе, повернув, вывело их к воротам имения, которое, как сообщила Соня, принадлежало патриарху, потом дорога стала огибать кладбище.

– Вы знаете… – Соня показала на поднимающиеся на холм, прижавшиеся друг к дружке могилы.

– Здесь похоронен Пастернак? – угадала Лидочка вопрос Сони.

– Вот именно, – Соня была недовольна тем, что ей не удалось показать эрудицию. Она шмыгнула покрасневшим помидорчиком носа, поправила толстые очки и мелко засеменила вверх – дорога, обогнув кладбище, сбежала к мостику, за которым справа открылось заснеженное поле, а слева потянулся забор, принадлежавший, как сказала Соня, главному питомнику советских писателей. Здесь в творческих муках родились многие шедевры социалистического реализма. Соня явно повторяла чьи-то слова, вернее всего поэта-авангардиста, о котором и принялась рассказывать Лидочке:

– Я здесь позатот Новый год встречала, меня тогда один Борис кадрил, он потом в Штаты уехал. Ему самому путевку не дали, но у него там каждый второй – знакомый, вплоть до Евтушенки. Двое суток гудели. Группен-секс был самым невинным развлечением.

Соня привирала, но Лидочка не стала возражать. Сырой морозный ветер дул с поля.

– Здесь природа обалденная, – продолжала Соня. – Тишина, сосны – правда, компания смешанная. Приличных людей немного.

Видно, с авангардистом ничего не вышло. Даже в пределах группен-секса. В то же время поэт-авангардист, склонный к разврату, и в поклонниках украшает женщину. Это тебе не реалист Некрасов.

Из ворот Дома творчества, за которыми были видны старые дачи и гараж, вышла пара пожилых людей, тепло закутанных. Они придерживали друг друга, чтобы не поскользнуться. Шарфы у них были замотаны под поднятыми воротниками, точно как у первоклассников. Старички вежливо поздоровались с Соней.

– Еще помнят, – сразу сообразила Соня. – Два года прошло. Я с ними о жизни много говорила. Он Чехова помнит.

Лидочка не стала спрашивать Соню, в каком году умер Чехов, потому что Соня ответила бы, что речь идет о другом Чехове, скажем, о племяннике великого писателя.

Вскоре забор кончился, и они свернули на узкую дачную улицу, ограниченную оградами из штакетника. Ветер задувал сюда не так яростно, но все равно было зябко.

– Когда вы со мной рядом сели, – сказала Соня, и ее карие глазки излучали радость, – я подумала, вот бы хорошо, если бы мы с вами сошли на одной станции. Вы мне с первого взгляда понравились. Я подумала, а может быть, вы писательница?

– Я художница… и фотограф. Теперь – фотограф.

– А я что говорю! Это же почти одно и то же. Вот моя любимая писательница Вика Токарева, вы с ней незнакомы? Вика Токарева сама иллюстрации к своим книжкам рисует.

– Вот никогда бы не подумала.

– Вы еще много от меня узнаете! Вы будете благодарить небо, что оно нас свело.

Когда Лидочка сказала, что она фотограф, в том не было притворства. Когда-то она была убеждена в том, что отдала жизнь искусству. Но основным плодом ее таланта стали сотни акварельных иллюстраций к Большому ботаническому атласу СССР, который готовил ее институт. Лидочке пришлось уехать, а оригиналы пропали неизвестно куда. А в последние годы Лидочка увлеклась фотографией, сначала в качестве компенсации призванию, а потом – осознав, что обрела истинное занятие.

Направо вел узкий проулок.

Лидочка остановилась, чтобы попрощаться с Соней. Соня остановилась, чтобы попрощаться с Лидочкой, потому что, как они тут же признались друг дружке, нельзя поверить в столь невероятное, а впрочем, обычное совпадение.

Возвращаясь потом мысленно к произошедшим событиям, Лидочка понимала, что ею управляли чудодейственные совпадения. Ведь и утренняя пуля могла попасть Лидочке в сердце, и потом знакомые бы говорили: «Представляешь, какое невероятное совпадение! Она провожала Андрюшу, подошла к окну, и тут ей в сердце попала пуля рэкетира. В центре Москвы в шесть утра, ты представляешь?»

То, что Сонечка Пищик направлялась именно к Татьяне Иосифовне, а не в любой из домов по Киевской железной дороге – также было удивительным совпадением.

– Сейчас вы мне скажете, – радостно сообщила Сонечка, когда они бок о бок повернули в узкий переулок, – что вам нужна дача номер шесть – бывшего поселка «Чайка», в котором живут ветераны «Мемориала»?

– Дача шесть, – покорно согласилась Лидочка.

– И вам нужна Татьяна Иосифовна Флотская?

– Почему вы так думаете? – частично смирившись с господством случайностей и бессмысленностью здравого смысла, Лидочка все же сопротивлялась слишком обширным знаниям соседки по электричке.

– А очень просто, – глазенки Сонечки за очками сверкали, как в битве, полные щечки алели, а губы бантиком все старались разъехаться в тонкий полукруг – как рисуют дети смеющегося человечка: точка, точка, два крючочка… – Вы же признались, что идете на дачу номер шесть? Правильно?

– Правильно.

– А на этой даче зимой остается лишь одна Татьяна Иосифовна. Она работает над мемуарами. Ей нельзя мешать, ей нужен полный покой и изоляция. А другие дачи вокруг пустуют. Летом за них страшная драка между ветеранами. А зимой живи – не хочу. Вы знаете, эти ветераны лагерей совершенно не отличаются от ветеранов большевизма – такие же склоки и борьба за копейку. Честное слово. Я не выношу всех этих демократов-плутократов и других грабителей народа. Татьяна вам приказала продуктов привезти?

– А вы ее родственница? – осторожно осведомилась Лидочка. Ведь Соня знала даже о продуктах, в которых нуждалась Татьяна Иосифовна.

– Не совсем родственница, – возразила Соня и вытерла варежкой красный носик. – Я – лучшая подруга ее дочери. Это совсем не значит, что она меня за это любит.

– А я когда-то знала ее мать, – сказала Лидочка.

– Бабушку Маргариту? Так я ее еще по школе помню. Я помню, как она Аленку до третьего класса через дорогу водила.

Сумка с продуктами оттягивала руку: там четыре килограмма картошки, капуста, апельсины, отбивные, помидоры – общим весом больше чем полпуда.

Лидочка бросила взгляд на руки Сони – впрочем, этого можно было не делать, ведь они уже минут десять шагают рядом: хозяйственную сумку Соня не несет – только простую дамскую сумочку через плечо.

Лидочке хотелось спросить, почему Соня приехала налегке, но тут ей словно ударили в затылок: она обернулась.

Тот парень стоял у входа в тупик, отделявшийся от переулка, сунув руки в карманы синей, плохо гревшей куртки, кепка еще более съехала на нос. Он стоял и притопывал. Ему было холодно.

Соня тоже обернулась.

– Так я и думала! – громко заявила она. – Мелкий бандит. Сейчас я с ним поговорю.

– Постойте! – крикнула ей в спину Лидочка.

Но Соня уже уверенно направилась к парню, снимая на ходу с плеча сумку, будто это был автомат.

Похоже, что парень тоже решил, что в него сейчас будут стрелять. Он шагнул в сторону – и исчез.

И тут Лидочка догнала Соню.

– Ну что вы делаете! Вы с ума сошли! Чем вы хотели его испугать?

– Гласностью, – ответила Сонечка. – Преступный мир тем и известен, что боится гласного суда.

В переулке возникли быстро шагающие молодые люди – компания, видно, из местных, потому что они громко обсуждали поведение какого-то Степана, но тут же они миновали просвет между заборами, словно сцену, и скрылись за кулисами.

Сцена была пуста.

– У меня газовый баллончик, – сказала Соня. – Я уже вам об этом говорила?

– И все же давайте пойдем к Татьяне Иосифовне, – попросила Лидочка.

Соня похлопала себя по сумке.

– Вот здесь лежит. И знаете – ужасно хочется попробовать, но, как назло, никто на меня не нападает. Я даже жду.

– Едва вы успеете вытащить газовый баллончик, как любой бандит отнимет его у вас прежде, чем вы из него выстрелите. И очень на вас рассердится.

– А вот это мы посмотрим, – сказала Соня, но Лидочке удалось развернуть ее и направить к даче.

* * *

За зеленым штакетником густо стояли елки и березы, указывая на то, что участок – не коммерческий, а дача в традиционном понимании этого слова, придуманная еще Чеховым: там пьют чай на веранде, танцуют под граммофон или более современное устройство, флиртуют за сиреневым кустом, стреляются в белой беседке… но никогда не разводят картошку или огурцы. В лучшем случае, крыжовник.

Дач было несколько, от калитки можно насчитать пять. Лишь к двум из них вели тропинки, вытоптанные в глубоком снегу.

– Мы у нее с Аленой два раза были, – призналась наконец Сонечка.

Она просунула руку сквозь доски и нащупывала крючок или засов.

– Алена – это кто? – спросила Лидочка.

– Алена – ее дочка. Вы разве не знаете?

– Я же сказала, что никогда не видела Татьяну Иосифовну.

За ночь поднасыпало снега, и потому открыть калитку было нелегко – пришлось навалиться вдвоем, и на снегу остался очищенный полукруг.

Они прошли к даче гуськом.

Татьяна открыла не сразу, пришлось ждать минуты три. Сонечка, относившаяся к Татьяне Иосифовне скептически, сообщила:

– Думаете, она нас не видела? Она наверняка с утра у окошка стоит. Но надо же гонор показать. К тому же она сейчас вычисляет, почему это черт нас вместе принес? А вдруг мы знакомы?

Наконец за дверью послышались шаги, и оттуда донесся низкий голос:

– Не открывайте сразу, я отойду, чтобы не простудиться.

Щелкнул замок.

– Раз, два, три, четыре, пять, – сказала Соня. – Вышел зайчик погулять…

Так как Соня медлила, Лидочка сама отворила дверь.

Они оказались в прихожей, кое-как освещенной из узкого окна над дверью.

Дверь в комнату приотворилась. Татьяна Иосифовна сопливо спросила в щель:

– Дверь на улицу закрыли?

– Закрыли.

– Как следует? А то она неплотно прикрывается, и из-под нее дует.

– Все в порядке, Татьяна Иосифовна, – сказала Соня. – Мы как следует ее закрыли.

И тут Лидочка почувствовала в голосе своей новой знакомой необычные нотки – опаски, легкого повизгивания, какими встречает мелкая собачонка забредшего на площадку дога.

Дверь в комнату заскрипела, преувеличенно громко, словно в фильме ужасов. Татьяна Иосифовна отпрянула назад, прижимая к лицу носовой платок.

– Я надеюсь, – прогундела она сквозь платок, – что вы не принесли с собой инфекцию.

Это было странно слышать от простуженного человека.

В комнате было жарко и душно, пахло дешевыми духами, под потолком жужжали мухи.