Текст книги "Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.9 "

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 55 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Уезжая, инспектор спросил Лидочку:

– Вы не боитесь оставаться одна?

– Нет, кажется, нет.

– Не боитесь, что бандиты вернутся?

– Скажите, Мэттью, зачем им возвращаться?

– Чтобы взять вас в заложницы, – объяснил грузный зайчик.

– У моего мужа не найдется столько денег, чтобы меня выкупить.

– Они могут назначить скромный выкуп.

– Вы думаете, что они вернулись домой? – спросила Лидочка.

– Не могу сказать, – ответил Слокам. – Если бы я имел дело с англичанами или нигерийцами, то мог бы вычислить логику их поведения. У вас, русских, все не так, как у людей.

– А я думаю, что они улетели, – сказала Лидочка. – У них был резервный ход. Допустим, на поезде и на самолете из Манчестера.

– Ну вот, вы лучше меня все знаете. И я с вами согласен. Я убежден, что ваши неприятные знакомые – часть достаточно большой и серьезной организации, которая может позаботиться о своих членах.

– Но Алла не была профессиональной убийцей…

– Этого мы уже не узнаем, – сказал Слокам. – Мы отправляем фотографии и словесные портреты всех действующих лиц в Москву. Но не рассчитываем на то, что нам будет выражена формальная благодарность.

Лидочка вышла проводить инспектора. Остальные полицейские уже сидели в машине. Было темно. От фонарей, лучи которых причудливо освещали большие цветы, веяло маленькой провинциальной сценой.

– А что будет с Кошками? – спросила Лидочка.

Слокам пожал плечами. Потом сказал:

– Если бы все действующие лица этой драмы были русскими, я бы не стал тратить сил понапрасну. Провел бы допросы и, если бы они не сознались, выслал бы всех подозреваемых из страны.

– Включая меня?

– Не знаю, – сказал инспектор. – Но формально вы для меня ничем не лучше остальных. Хоть вы и помогли мне. Спасибо.

– И что же вас останавливает?

– Неужели вы не поняли? Среди убитых есть английский гражданин, причем состоятельный английский гражданин и налогоплательщик. Мы должны охранять интересы наших субъектов. Тем более если они убиты.

– И что же?

– Никто не будет выслан в Россию. Я заставлю мистера и миссис Кошко сознаться. И не думаю, что это будет очень трудно. Мисс Кошко, вернее всего, возвратится домой и вступит в наследство. По достижении совершеннолетия. У нее есть взрослые родственники?

– Бабушка, мать Славы.

– Ей придется приехать сюда.

– Она давно собиралась… К тому же она – единственный близкий Иришке человек.

Слокам поклонился и направился к машине.

– Простите, Мэттью, – вслед ему спросила Лидочка, – а что же будет со мной?

– У меня нет оснований вас задерживать или высылать.

– Я хочу сегодня же переехать в гостиницу.

– Вы вольны это сделать – конечно, при условии, что оставите мне ваш новый адрес. Но я просил бы вас остаться еще на день-два.

– Зачем?

– Сегодня я отпущу мисс Кошко. Мне не хотелось бы, чтобы девочка вернулась в дом, где все случилось… Я знаю, что миссис Ричардсон готова принять Ирину, а дом будет опечатан. Но я не уверен, что мисс Кошко с ее характером захочет жить у Ричардсонов, имея собственный дом… Хотя я могу ошибаться. В любом случае дождитесь ее.

Машина взвизгнула шинами и резко выскочила на проезжую часть. Так водитель демонстрировал свое нетерпение уехать подальше от этого проклятого русского дома.

Лидочка непроизвольно сделала несколько шагов следом за машиной и отошла от дома.

Она обернулась.

Дом смотрел на нее светящимися окнами.

Слева застекленная дверь – свет из коридора. Справа широкое окно в комнате Кошек, забранное тюлевыми занавесками. Сквозь тюль можно было угадать очертания предметов. Над окном Кошек светилось окно спальни Аллы. Полицейские оставили свет везде.

Вдруг Лидочке показалось, что за занавеской на втором этаже скользнула легкая тень.

Этого не могло быть. Но даже отсюда, с улицы, снова смотреть на это окно не хотелось.

И тут же Лидочка подумала, что в этом нет ничего невероятного.

Геннадий и Эдуард не смогли сегодня улететь из страны. Куда им деваться?

Они подождали в темном саду, пока полицейские не уедут. Потом вошли в дом, поднялись на второй этаж и затаились там.

Когда Лидочка возвратится в дом и запрет дверь, они спокойно войдут на кухню и кто-то из них скажет: «Лидок, ставь чай, пора ужинать». И ты ничего не сделаешь.

В лучшем случае они свяжут тебя и оставят до рассвета на полу, с лицом, замотанным скотчем. В худшем – они тебя ликвидируют, так спокойнее.

Лидочка, уговаривала она себя, не сходи с ума. Это твои расшалившиеся нервы… Ну почему я отказалась от полицейского? Потому что, когда они еще ходили, шумели, собирались уезжать, в доме ничего плохого случиться не могло.

Но сейчас это другой дом. Он во власти живых привидений.

Лидочка сказала себе, надо войти внутрь, позвонить Саше Богородскому, сказать ему, что у нее есть для него бандероль от Андрея, и спросить, не оставит ли он ее ночевать. Глупо – Саша не поймет. А тем более не поймет ее поступка его строгая жена. Нет, надо ехать в гостиницу. Запереть дом и ехать в гостиницу. Но для этого надо войти в дом, подняться к себе на второй этаж, собрать сумку, переодеться… А они уже там, стерегут ее!

Нет, на второй этаж Лидочка подняться не смела.

Она стояла, глядела на освещенные окна. Ничего в них больше не мелькало и не двигалось, но это не означало безопасности.

Ее укусил комар. За две недели в Лондоне ни одного комара не услышала, а тут укусил!

И вдруг из дома послышался звонок телефона.

– Ти-ту, ти-ту, ти-ту…

Телефон звонил чаще и тревожнее, чем в Москве.

Лидочка сделала несколько шагов, но остановилась на пороге, не в силах сделать последний шаг и войти в дом.

Телефон замолк. Лидочка остановилась. Ей хотелось, чтобы он зазвонил снова, но она представляла себе, как там, на втором этаже, затаились – пистолеты в руках – бандиты, ожидая, когда она войдет в дом, чтобы подкрасться сзади и захлопнуть дверь… И все!

Тут телефон зазвонил снова.

Он требовал, чтобы Лидочка вошла в дом. И после седьмого звонка она подчинилась.

Лидочка не стала закрывать за собой дверь, чтобы успеть выскочить из дома.

Она подняла трубку.

– Господи, я думала, что вы все перемерли! – Женский голос говорил по-русски. – Вроде бы вечер у вас, все дома должны быть. Это кто, Валентина?

– Нет, это Лидия. Лидия Кирилловна.

– Лидочка, тебя Марксина Ильинична беспокоит. Ты меня помнишь? Я бабушка Иришки.

Господи, этого еще не хватало! Что я ей скажу?

– Здравствуйте, Марксина Ильинична.

– А где Слава? Чего не подходит?

– Их с Иришкой нет дома, – сказала Лидочка часть правды.

– Жалость какая! А я, получается, зазря позвонила. Вы не представляете, Лидочка, как дорого стоят международные разговоры. Это сплошное разорение! И хоть я скучаю по Иришке, но не могу себе позволить с ней разговаривать. Поэтому я вас попрошу, пускай Славик, как придет, позвонит мне.

– Может, ему что-то передать? – осторожно спросила Лидочка и тут же осеклась. Что ее тянуло за язык?

– Я тебе только в двух словах скажу – только в двух словах. У нас несчастье, просто не знаю, как подготовить Иришку, она такая эмоциональная. Так что, пожалуйста, ей ни слова. Пускай Славик ее подготовит. Нет больше с нами нашей Аллочки. Погибла наша Аллочка.

– Как погибла? – упавшим голосом спросила Лида. Она знала, что Марксина Ильинична скажет ей именно это, но все равно еще одна смерть после всех смертей… Это слишком.

– Значит, пускай мне Славик перезвонит. У вас погода хорошая? А у нас дожди, не представляете, какие дожди, всю неделю без перерыва.

– А как погибла… – Но Марксина Ильинична уже повесила трубку.

Лидочка стояла, опустив руку с зажатой в ней трубкой.

Никогда Славик не позвонит маме… И ей скоро предстоит лететь в Лондон… Где его будут хоронить? Может, ей надо уже собираться… Что за чепуху я думаю, это же меня не касается. А кого касается?

И тут Лидочка всей спиной почувствовала, как в дверь с улицы кто-то медленно и осторожно вошел.

Она сжалась, сгорбилась – или ей это только показалось?

Лидочка ожидала удара, все самые страшные страхи исполнялись.

– Миссис Лида, – сказал сзади робкий молодой голос.

Лидочка резко обернулась.

В дверях стоял Роберт Ричардсон. Худой, нескладный, умеренно прыщавый, хорошо воспитанный мальчик из английской во втором поколении семьи.

– Я вас не испугал? – спросил он.

– Нет, – сказала Лидочка. – То есть сначала испугал, а теперь, когда я вижу, что это ты, мне сразу стало легче.

– Я не могу дома сидеть, – сказал Роберт. – Мама разрешила мне пойти к вам. Она не все знает, мы с Иришкой ей всего не говорили, потому что она бы страшно испугалась. Как вы думаете, Иришку они отпустят?

– Совершенно точно отпустят, – успокоила Роберта Лидочка.

– Я так обрадовался, что свет горит. Я боялся, что они дом запрут и в него до суда нельзя будет войти. Я решил – буду на улице ждать. Хоть всю ночь.

– Спасибо тебе, – сказала Лидочка. – Ты – молодец. Инспектор Слокам сказал, что отпустит Иришку уже сегодня. И ее привезут домой. Поэтому я здесь и осталась. Кофе хочешь?

– Очень хочу, – признался Роберт.

– Тогда закрывай дверь.

Роберт закрыл дверь. Лидочка прошла в столовую. На круглом столе стояли пустые чашки. Остались еще от Кошек.

Лидочка включила газ и поняла, что дом ожил. Перестал быть страшным.

– Я скажу тебе, только ты не смейся, – обернулась Лидочка к Роберту. – Я боялась в дом войти. А вдруг там наверху…

– Привидения? – подсказал Роберт.

– Нет, бандиты.

– Ну, они не такие глупые.

– А чем этот дом для них хуже любого другого места?

– Наверное, вы правы. Мне хорошо рассуждать, я в стороне. А правда, что это вы трупы нашли?

– Да, к сожалению, это я.

– Наверное, это страшно!

– Не знаю, страшно ли, но очень неприятно.

– Так не бывает, – сказал Роберт. – А их убили бандиты?

– Вернее всего, мистера Кошко и ту женщину…

– Говорите, пожалуйста, Иришка не имеет от меня тайн.

– Вернее всего, их убили Василий и Валентина.

– Нет, этого быть не может! Они совершенно безвредные.

– Они очень жадные. Это их главное качество.

– Их арестовали?

– Они в Скотленд-Ярде. Они хотели получить наследство. И боялись, что все отнимут бандиты.

Роберт присел за стол.

– Мне надо подумать, – сказал он. – Это все слишком неожиданно. А Иришка знает?

– Наверное, ей скажут. Ты посиди здесь, посмотри за чайником. А я поднимусь на минутку наверх.

Лидочка думала, что ей будет совсем не страшно. Но оказалось, что все-таки страшно. Наверху было пусто, гулко, будто оттуда увезли всю мебель. Лидочка заставила себя по очереди заглянуть во все комнаты: к себе, к Иришке и к Алле.

Никаких следов бандитов не было.

Лидочка пошла в ванную помыть руки – она чувствовала себя нечистой.

Потом она спустилась в столовую.

Роберт стал рассказывать о том, как он был в Гэтвике и как они с полицейскими обходили аэропорт в поисках бандитов. И потом их даже пустили к самолетам. Роберт стоял на летном поле возле трапа, по которому поднимались пассажиры, а рядом стояли двое полицейских, как в настоящем триллере. Он должен был опознать преступников. Как жалко, что они не попались! А потом он узнал, что Иришку увезли в Ярд. Почему она не возвращается?

– Думаю, что у нее будет что-то вроде очной ставки с ее родственниками.

– Нет, – твердо заявил Роберт. – У нас так не бывает. Иришке нет шестнадцати. Она несовершеннолетняя, ее не могут допрашивать поздно вечером. Совершенно исключено.

– Значит, она скоро приедет.

Снова зазвонил телефон. На этот раз Лидочка уже не боялась.

Звонил Андрей, ее муж. Он ничего не знал, и ему не надо было знать. А то он примчится в Лондон спасать свою Лидию. Но Лидочку обрадовал этот звонок – он был обычным сигналом из нормального мира.

Когда Лидочка возвратилась в столовую и они стали пить кофе с сухим печеньем, Роберт сказал:

– Надо будет вам с Иришкой нормально питаться. А то у них тут какой-то сумасшедший дом. Хорошо еще моя мама иногда кормила Иришку.

– Наверное, скоро приедет ее бабушка, – сказала Лидочка.

Тут они услышали, что к дому подъехала машина.

Машина взвизгнула тормозами и шуршнула шинами – конечно, это были полицейские. Во всех странах мира они ездят немного более рискованно, чем обычные водители.

Вошла Иришка. Она улыбалась.

За Иришкой шел молодой полицейский.

– Я могу быть спокоен за судьбу и здоровье мисс Кошко? – строго спросил он.

– Совершенно! – успокоила стража порядка Лидочка.

– Спасибо, Джонни, – сказала Иришка и тут же, забыв о нем, кинулась к Лидочке.

Не к Роберту – ведь она еще была девочкой, – а к взрослой тете, которая должна была заменить ушедший мир и защитить ее от страшных призраков.

Лидочка прижала ее к себе и гладила по мягким, теплым волосам.

– Какое счастье, что вы не уехали, – сказала Иришка.

– Давай с нами кофе пить, – сказала Лидочка. – Ты не боишься наверх идти?

– Нет, не боюсь, – улыбнулась Иришка. – Я, честно говоря, устала бояться.

Пока они пили кофе, Лидочка не стала говорить о звонке Марксины Ильиничны.

Разговор был странным. Иногда он вспыхивал, когда Иришка с Робертом по-детски вспоминали, как они ловили бандитов в аэропортах или как Иришка была в Скотленд-Ярде. Потом, когда все спохватывались, что сидят в доме, два обитателя которого погибли, а двое упрятаны в английскую тюрьму, разговор умирал, и становилось неловко говорить громко или улыбаться.

Потом Иришка вдруг сказала, что хочет спать.

Роберт предложил остаться в доме, но Иришка его выгнала – твоя мама с ума сойдет, в каком ты доме! Ведь уже завтра они обо всем узнают, и в газетах обо мне напишут. Это ужасно!

– Мы запремся, – успокоила юношу Лидочка.

Пока Иришка провожала Роберта, снова зазвонил телефон. На этот раз звонил Мэттью Слокам.

– Доехала ли мисс Ирина?

– Да, все в порядке!

– Вам не страшно?

– Мы постараемся пережить…

– Я не отказываюсь от своего предложения прислать к вам полицейского.

– Пускай он спит дома.

– Тогда спокойной ночи.

– Вы разговаривали с Кошками?

– Пускай они переночуют в камерах. Причем отдельно. Начнется рабочий день, мы начнем разговор. Надо соблюдать трудовое законодательство. Что еще у вас нового?

– Звонила бабушка Ирины, – сказала Лидочка, глядя, как Иришка запирает входную дверь на засов и поворачивает ключ.

– Вы ей сказали, что произошло?

– Я ничего не смогла ей сказать. Я испугалась.

– Она не сказала, жива ли настоящая мать девочки?

– Сказала.

– Понимаю. Вы не готовы произнести это вслух. Тогда я сам спрошу: ее убили?

– Да, но я не знаю подробностей.

Иришка обернулась. Она поняла, о чем Слокам спрашивал Лидочку.

Девочка заплакала. Сквозь слезы она сказала, что уже знала, что ее мамы нет. Конечно, они ее убили. И потом стала ругать Лидочку за то, что она сама не сказала бабушке о смерти отца и аресте краснодарских Кошек. Ведь все равно бабушка прилетит сюда. А из-за Лидочкиной трусости Иришке придется с утра звонить в Москву и рассказывать бабушке страшные новости.

Потом, наплакавшись вдоволь, Иришка сказала, что будет спать только с Лидочкой.

Они уснули, обнявшись, на Лидочкиной кровати. Ночью Иришка плакала, вскрикивала, вертелась, совсем не давала Лидочке спать – а спать той хотелось смертельно. Будь другой день и другие события, она бы выгнала Иришку из кровати.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Утром они встали рано. Солнце было безжалостно ярким. Все в доме напоминало о трагических событиях – от ножей (без самого большого), что висели над кухонным столом, до разора в комнате Кошек, пятен крови в спальне Аллы, брошенного на диване Славы одеяла. Даже открытая дверца в садовом сарайчике вызывала желание ее захлопнуть. Иришка долго стояла под душем, потом вышла – голова замотана полотенцем – и решительно сказала:

– Я пойду звонить бабушке. Чем скорее она приедет, тем лучше.

– Я тебе нужна? – спросила Лидочка.

– Пока бабушка не приедет, вы никуда отсюда не двинетесь, – решительно заявила Иришка. За ночь она повзрослела на несколько лет. У нее началась новая жизнь, в которой она будет распоряжаться людьми и не даст никому командовать собой.

Иришка набрала московский номер. Лидочка поняла, что не хочет слышать разговора. Она ушла на кухню и принялась мыть посуду. Она не спешила. Иришка вошла минут через пять.

– Можете закрыть воду, – сказала она, не скрывая иронии. – Бабушка приедет. Она вылетает завтра, если достанет билет. Пожалуйста, сходите на почту, отправьте ей телеграмму о смерти папы. Для билетов и визы. И позвоните Слокаму, узнайте, не нужно ли извещение из Скотленд-Ярда.

– Как она приняла смерть Славы?

– Она в ужасе, – сказала Иришка. – Неужели это могло случиться в Англии? Значит, нигде нет порядка. У нее в голове нет деления на события важные и не важные. Вы меня понимаете?

– Понимаю. Ты спросила о своей маме?

– Ее нашли под Москвой, ее сбила машина. В общем, вы приедете в Москву и все узнаете. Все равно виноватых не найдут. Я продам дом, а деньги проиграю в рулетку.

– Тебе надо встретиться с Питером, вашим адвокатом, – сказала Лидочка.

И тут снова зазвонил телефон. Это был инспектор Слокам.

– Мистер Кошко дает искренние показания, – сказал он, поздоровавшись. – А миссис Кошко показания давать отказывается. Не правда ли, это забавно? Что же случилось с настоящей миссис Кошко?

– Звонили из Москвы, – сказала Лидочка. – Мать Ирины убита. Формально погибла в автомобильной катастрофе.

– Мерзавцы! – сказал Слокам. – Передайте девочке мои соболезнования. Это больше, чем может выдержать человек.

– Вы правы, – согласилась Лидочка.

– Кстати, – сказал инспектор, – в Манчестере при посадке в самолет задержаны два джентльмена, которые подходят под описание бандитов. У них были словацкие паспорта. Оба заключены под стражу. Пока им предъявлено обвинение в незаконном проникновении в страну и попытку выехать по подложным документам.

– Но их не отпустят под залог?

– Мы постараемся, чтобы их не отпустили. Я сделаю все, от меня зависящее. Я очень надеюсь, что банда, которая все это организовала, понесла большие потери и обожглась на случае с Кошко. Вам с Ириной придется дать показания по поводу этих джентльменов и опознать их. Вам страшно?

– Нет, – сказала Лидочка. – Мне не страшно. Я их ненавижу.

Иришка слышала разговор и откликнулась от двери:

– Мне тоже не страшно. Так и скажите. И скажите, что они сильные, пока мы их боимся.

Купидон через сорок лет

Вдруг его охватило нетерпение, суматошная, нервная спешка. Надо было скорее, скорее все сделать, пока никто не заметил, никто не пришел. Вряд ли кто мог прийти сюда, в дачный поселок, в ноябре, на рассвете… Пусто, последние бурые листья, пропитанные водой, собираются кучками в углублениях почвы и чавкают под ногами. Грязно, земля тяжелая, небо свинцовое, из всех птиц осталась одна ворона, уселась на сосне, ей бы спать, чего неймется? Ворона раза два каркнула, склонив голову. Сейчас бы выстрелить в нее, и дело с концом. И хоть у него отродясь не было пистолета или ружья, он вдруг испугался собственного желания, как будто уже был готов к выстрелу – представил, какой гулкий получится шум, как покатится эхо выстрела над дачным поселком, до самой станции и обязательно вызовет там тревогу. И кто-то уже прибежит сюда посмотреть, на какой даче остались люди, кто стрелял, кого убили?

Он бегом вернулся в сырой нетопленный дом. Он очень спешил, главное было успеть, пока не рассвело совсем, пока по дороге кто-нибудь не прошел или не проехал – кусты облетели, и теперь с дороги весь участок просматривается как на ладони. Когда глаза привыкли к полутьме, он забрал с тумбочки ее коробку для шитья – нитки, иголки, какие-то тряпочки, – потом у зеркала увидел початый флакончик духов «Красная Москва», схватил и его, еще попалась чашка с розочками – почему надо было брать и чашку, он не смог себе объяснить, но чашка имела отношение к жене, чашка свидетельствовала о ее существовании. Предметы, которые раньше были незаметны, растворялись в комнате и на кухне, сейчас прямо лезли в глаза, отовсюду, из каждого угла кричали о его жене. И для того чтобы она исчезла окончательно, навсегда, для всех, для любопытного глаза, надо стереть ее следы до последнего.

Все разом было не унести, но он догадался, разложил на полу ее старый халат, тот, который с лиловыми ирисами, покидал на него вещи. Затем, обозрев кучу добра, зачем-то принес из кухни любимую кастрюлю жены. С минуту стоял, разглядывая ее, потом поспешил обратно, поставил ее снова на полку – таких кастрюль в мире миллион. Тут вдруг вспомнил – полез под кровать. Так и есть, там остался старый чемодан с барахлом, туфлями жены, которые вышли из моды, и кофтой еще довоенных времен. Из чемодана несло нафталином, и сквозь этот запах пробивался запах жены – ее волос, духов, – такой знакомый, он даже отпрянул от чемодана и оглянулся. Ему показалось, что он услышал вздох жены, как бывало, когда она ночью вдруг вздыхала, говорила что-то неразборчиво и переворачивалась на другой бок. Он вскочил, обернулся… Медленно, от ветра, закрывалась дверь.

– Нет тебя. Нет тебя совсем, – сказал он тихо, а получилось громко, гулко, потому что комната уже стала нежилой.

Он связал барахло рукавами халата, потащил к двери. На пороге остановился, посмотрел, нет ли кого на дороге. Холодный туман подбирался к штакетнику, хорошему, ровному, прямому; сам еще летом вкопал новые столбы, а она тогда сидела на веранде, перебирала клубнику, у нее были очень белые руки (никогда не загорала), темно-рыжие волосы и веснушки на переносице. Она была не толстой, но со временем обязательно бы располнела. И странно: к ней как-то приезжала сестра из деревни, маленькая, смуглая, будто из другого племени.

Дорога была пустая. Собирался дождь, и, наверное, от этого никак не светлело. Он поволок узел по тропинке, к сараю. Стало очень жарко, словно взбирался на гору.

У старого, заброшенного колодца, из которого давным-давно ушла вода и который он все собирался расчистить, да не было денег, чтобы нанять мастера, а сам не мог, он остановился. Потом поднял узел на сруб – только два бревна над травой – и толкнул. Узел послушно скользнул вниз, упал на мягкое, недалеко, метрах в двух, что-то в нем звякнуло, наверное, вилки. Он вытер о пиджак потные ладони.

Надо спешить, спешить… еще столько работы осталось. А в любой момент кто-то может появиться. Ну, хотя бы на соседней даче. Они, правда, не приезжали уже недели две, но чем черт не шутит… Он побежал в сарай, отыскал в куче хлама лопату. А лома не было. Вспомнил, что видел лом у крыльца. Он бросил лопату, поспешил к дому. Лом стоял у стены. А топор? Топор в комнате. Он вернулся в дом, часто дыша и не имея времени перевести дух, у дверей поднял с пола топор, еще раз огляделся – увидел на столе шкатулку с ее письмами и всякими бумажками, подхватил ее, побежал обратно, от двери кинул взгляд на комнату, будто уже не смог бы вернуться сюда вновь, – на стуле лежала ее шляпка без полей, она носила ее набекрень. Вернулся, взял и шляпку…

Он расшатывал, разваливал ломом бревна. Бревна сруба были старыми, кое-где подгнили, но держались крепко, скрип стоял на весь поселок, наконец одно бревно поддалось, отвалилось в сторону, он выпрямился, и тут его кто-то спросил, совсем рядом:

– Помочь, может, хозяин?

– Что? – И сразу наступило спокойствие. Все погибло… Подсознательно он ждал этого голоса. Лучше было поджечь дачу и бежать – бежать без оглядки.

Он заставил себя обернуться.

У забора, облокотившись на низкий штакетник, стоял молодой мужчина в ватнике поверх гимнастерки, на гимнастерке видны две полоски, за ранения. А на дороге – удивительно, неужели он мог этого не услышать, – «Студебеккер».

Он с трудом заставил себя говорить.

– Не надо, – сказал он. – Я сам…

– А чего трудишься?

– Колодец, – сказал он. – Видишь, колодец совсем старый. Воды нет. Я здесь огород сделаю.

– Огород?

Под сосной у сарая место для огорода неподходящее, с первого взгляда видно.

– Я выкорчую, – сказал он, – выкорчую, понимаешь?

– Дело твое, а то бы я тебе все это быстро организовал, – сказал демобилизованный. – Не хочешь?

– Спасибо, не надо. Спасибо.

– Ну как знаешь. А ты мне тогда скажи, как на Пушкино выехать?

– На Пушкино?

Он положил на землю лом и пошел к забору, стараясь закрыть собой колодец, хотя в колодец заглянуть от забора было нельзя – далеко все-таки.

– Через километр, – сказал он и откашлялся, – будет поворот направо…

Шофер слушал его, кивал, а сам смотрел почему-то ему через плечо, на колодец. «Что я там забыл? Что он там видит?»

– Смотри, – сказал шофер, – твоя баба шляпу и шкатулку забыла. Дождем промочит.

– Это старые, ненужные, я выброшу, – сказал он быстро, не оборачиваясь.

– Может, мне тогда отдашь, а?

– Нет, – сказал он быстро. – Нельзя.

– Я заплачу.

– Нет.

– Ды ты не психуй, – сказал шофер. – Не хочешь – не надо. Подавись своим добром.

Он пошел к «Cтудебеккеру», забрался в кабину, дал газ, и грузовик, покачиваясь, как корабль, поплыл с ревом по проселочной дороге.

Как же он мог не услышать, что подъехала машина?

Он побежал к колодцу и первым делом кинул туда шляпу и шкатулку с бумагами. Тут же испугался, не остался ли в шкатулке паспорт жены. Поэтому, прежде чем продолжить разрушение колодца, сбегал домой, убедился, что паспорт спрятан там, только потом вернулся к колодцу, докончил его разрушение, скинул бревна и начал рыть яму неподалеку, чтобы той землей засыпать колодец…

* * *

В дверь позвонили.

В этот момент Лидочка проявляла, вернее, сидела на полу в ванной и заряжала в бачок широкую пленку. Было девять вечера, середина сентября, дома никого – Андрей в Средней Азии. Лидочка крикнула:

– Сейчас!

Хотя знала, что за дверью не услышат.

Пленка, как назло, не влезала в бачок. Лидочка молча прокляла судьбу, положила пленку на пол, вышла из ванной и, не зажигая света в коридоре, отворила дверь.

Там стояла маленького роста смуглая бабушка в похожем на шинельку пальто, в черном с красными цветами платке, с большой голубой сумкой «Олимпиада-80» через плечо и чемоданом в руке. У бабушки были темные, въедливые глаза и губы в ниточку.

– Долго не открываешь, – сказала бабушка сердито. – Что ж я, всю ночь на лестнице стоять буду?

– Вам кого? – спросила Лидочка, щурясь от яркого, после темной ванной, света на лестничной площадке.

– Погодите, – сказала бабка. – Проверим. Ты только меня на лестнице не держи, в дом пригласи, окажи внимание пожилому ветерану труда. Я тебя не съем, не обворую, у меня паспорт есть…

Лидочке ничего не оставалось, как покорно отступить в коридор.

– Свет зажги, – сказала бабушка. – Я без свету ничего не разберу.

Лидочка прикинула, насколько опасен свет для пленки, оставшейся на полу ванной. Потом решила, что свет туда не проникнет.

Бабушка прошла на кухню, не спеша развязала платок, сбросила его на плечи, сказала:

– Жарко у тебя, затопили уж, что ли?

– Затопили. – Лидочка вдруг почувствовала себя виноватой за то, что затопили раньше времени.

– А фортку чего не открываешь? – спросила бабушка. – У тебя микробы размножаются.

Пока Лидочка послушно открывала форточку на кухне, бабка поставила на стул сумку, прислонила к стулу чемодан, сама же уселась на стол, вытащила из складок плаща бумажник из кожи под крокодила, а из него – листок. Долго искала очки, а Лидочка стояла над ней и думала, что если надо будет поить бабушку чаем, а все идет к этому, то печенья почти не осталось, и надо открывать последнюю банку малинового варенья. Сейчас бабушка зачитает листок, и из него обнаружится, что она – отдаленная, но некогда любимая родственница Андрюши Берестова. И что таковая решила навеки здесь поселиться, так как ее родное село переоборудуют в водохранилище.

– Точно, – изрекла наконец бабушка. – Я своей памяти уже не доверяю, все записываю, хотя в этой квартире бывала.

– А я вас не помню, – посмела начать сопротивление Лидочка.

– Куда тебе, – согласилась бабушка. – Это Средний Тишинский?

– А что?

– Не тяни, отвечай, не задумывайся.

– Средний Тишинский.

– Дом сорок два, квартира двадцать?

– Правильно. – Надежда на то, что бабушка ошиблась квартирой, испарилась.

– Тогда ты мне скажи. – Бабушка вперила взгляд увеличенных сильными линзами выцветших глаз в лицо Лидочке. – Ты мне скажи, что могло случиться с Верой?

– С кем?

– С моей младшей сестрой Верой. Тысяча девятьсот двадцать первого года рождения.

– Никогда не слышала! – Но Лидочка испытала облегчение, потому что бабушка наверняка не была родственницей ее мужа и по крайней мере не претендовала на угол.

– Вот именно, – сказала бабушка. – Так мне все говорят.

– Может, вам чаю поставить?

Лидочка не смогла скрыть облегчения в голосе. Бабушка его уловила.

– Сделай, сделай, – согласилась она. – Ты меня не бойся, я тебя обо всем расспрошу, переведу дух, а потом обратно поеду. У меня других дел нет. Где у тебя удобства, покажи.

С каждой минутой бабушка все более вживалась в квартиру. Она демонстрировала чувство собственного достоинства, была естественна и дружелюбна настолько, что Лидочке начинало казаться: не она ли сама вторглась в чужой дом и намерена здесь навеки поселиться.

Лидочка покорно проводила бабушку до ванной, зажгла ей свет, потом прошла на кухню поставить чайник и услышала бабушкин голос.

– Ты чего фотографическую ленту на полу раскидываешь? Чтобы я наступила, да? А если я поскользнусь и шейку бедра переломлю – ты ж по больницам со мной намаешься!

– Господи! – воскликнула Лидочка и с чайников в руке бросилась в ванную. Эта пленка была плодом трех часов работы, трех часов под мелким дождем – Лидочка промокла, долго выслеживала кошку, которая вывела котят в разросшемся за домом кустарнике.

Бабушка встретила ее в дверях, брезгливо, как раздавленную гадюку, держа пленку за хвост. Пленка была безнадежно засвечена.

А бабушка немного, из вежливости, посокрушалась. Потом с удовольствием пила чай, не скрывая своего намерения переночевать. Оказалось, что зовут ее Любовью Семеновной и разыскивает она свою младшую сестренку Верочку, десятью годами ее моложе. Верочка, как выяснилось, жила когда-то, сразу после войны, в этой квартире со своим мужем. Тогда квартира была коммунальной. Три комнаты – три семьи. Мужа звали Купидоном. Это прозвище, как поняла Лидочка, было дано ему за малый рост, пухлость щек и общую подвижность. Сестры расстались в войну. Вера пошла на фронт медсестрой, там познакомилась и сошлась с Купидоном – он же Иван Макарыч Спесивцев, который состоял в том же госпитале при хозяйственной части, – и в сорок четвертом вышла за него замуж, но не по любви, а чтобы не быть боевой подругой. Как война кончилась, Купидон начал служить в Москве, они поселились в этой квартире, занимали в ней светлую комнату, напротив кухни, потом купили маленькую дачу. Неплохо жили. Любовь Семеновна приезжала к ним сюда в сорок седьмом, дорога неблизкая, а потом сестры что-то поссорились, даже трудно вспомнить почему. Вера была несчастлива с Купидоном, все грозилась бросить его, но не решалась, а он страшно ревновал и даже как-то чуть не убил из ревности. Еще бы, ему уже было за сорок, а Верочке, красавице, как березка молодая, меньше тридцати. После ссоры сестры и переписываться перестали. А годы тем временем неслись, щелкали, и набежало около сорока. Лет десять назад написала Любовь Семеновна своей сестре письмо, потом, в восьмидесятом, – поздравление с Первым мая, но ни ответа, ни привета. Решила, что та все сердится, хоть пора и забыть, – чего не бывает между родными! Но недавно Любовь Семеновна начала беспокоиться. Хоть не были сестры близки, к старости человек начинает искать родные души. И вот результат: Любовь Семеновна вышла на пенсию и поехала в Москву, поглядеть на сестру. А где она – одному Богу известно…