Текст книги "Мир Приключений 1965 г. №11"

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Еремей Парнов,Север Гансовский,Генрих Альтов,Александр Мирер,Александр Насибов,Николай Томан,Михаил Емцев,Сергей Жемайтис,Матвей Ройзман,Николай Коротеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 59 страниц)

14. ПОДТВЕРЖДЕНИЕ МОЕЙ ДОГАДКИ

Прошло четыре дня, пока я переговорил со всеми учениками. Я решил отправиться к скрипичному мастеру, чтоб окончательно установить самое главное на этом периоде поисков: взяла ли красный портфель из шкафа Люба или кто-нибудь другой? Я выяснил, что Андрей Яковлевич уже полторы недели живет в подмосковном санатории и находится под наблюдением Галкина. Лев Натанович ответил мне, что удобней всего навестить старика в субботу, когда он, доктор, принимает там больных.

В четвертом часу дня я входил в ворота “Красного маяка”. Прямая дорожка вела к центральному корпусу, вокруг простирались уходящие в морскую глубину неба ели, на раскинутых ярко-зеленых ветвях лежал снег и отливал голубоватым светом. А там, в глубине парка, точно на флейтах, играли прилетевшие к нам, как их называют, северные попугаи – общительные огненные щуры.

К моему удивлению, навстречу мне шел Савватеев и улыбался.

– Приветствую вас! – сказал он. – По воинственной походке чувствую, вы приехали сюда, чтоб пронзить кого-нибудь вашим острым пером.

– Хочу навестить Андрея Яковлевича, и только!

– Я уже с ним говорил!

– Ну, что он?

– Уверяет, как только увидал нижнюю деку “Родины” и таблички, сразу все болезни как рукой сняло. И выглядит хорошо, хоть на выставку! Можете гордиться – ваша заслуга!

– А не ваша ли? Вы же категорически утверждали, что красный портфель вернут! – пустил я пробный шар. – Ваше предсказание сбылось!

– Я рассуждал так на основании фактов, известных только мне одному!

– Но теперь, надеюсь, вы можете эти факты раскрыть?

– К сожалению, еще не наступило время!

– А вы не можете предсказать, когда оно наступит?

– В тот момент, когда Андрей Яковлевич с сыном начнут делать “Родину”.

– Почему обязательно – с сыном?

– Потому что мастер один с такой скрипкой, какую задумал, не справится!

Вот и попробуй разобраться в том, что он сказал! Хотя чем черт не шутит? Первое предсказание Савватеева исполнилось, отчего не сможет сбыться второе? А еще говорят, что пророки давно перевелись!

Я пошел в главный корпус. Был послеобеденный час, большая часть населения санатория спала, меньшая собиралась на прогулку. Я разделся, зашагал по коридору и встретил Галкина.

– Да здравствует чемпион следопытов! – воскликнул он, пожимая мне руку и бурно потрясая ее. – Андрей Яковлевич мне все рассказал!

Лев Натанович повернул назад, а я пошел следом за ним, смотря, как он семенит ногами, высоко подняв голову. Приведя меня, как заявил доктор, в парадную гостиную, он предупредил, что скрипичный мастер придет сюда через четверть часа, попросил долго его не задерживать и, главное, не волновать. Когда за ним закрылась дверь, я опустился на диван и задумался.

Как повести разговор с Золотницким, чтоб он не догадался, о чем я хочу узнать? Немало прочитал я записок прокуроров, следователей, оперативных работников, не один раз многие из них со мной откровенно беседовали, и почти никто не говорил, что им приходилось разрабатывать до мелочей план допроса. А ведь в их распоряжении были улики, тончайшие анализы, документы, свидетели, очные ставки, перекрестные допросы, современные фантастические научно-технические аппараты, приборы. А у меня?..

Я перебрал в уме добрый десяток всевозможных способов беседы и в конце концов остановился на такой, которая заставила бы скрипичного мастера самого заговорить о том, что мне хотелось узнать.

Андрей Яковлевич вошел в гостиную, напевая мелодию “Жаворонка” и поправляя отлично повязанный, подобранный под цвет пижамы галстук. Я сказал, что он выглядит настоящим франтом. Он, довольный, засмеялся, сел и попросил меня, как доброго знакомого, написать письмо Михаиле и Любаше, возможно резче пробрать их за то, что они не прислали ему весточку; проверить, выданы ли клиентам все восстановленные смычковые инструменты; наведаться к нему на квартиру – посмотреть, как ухаживает Ксюша за Вовкой.

Я обещал послать письмо, объяснил, кто выдает инструменты клиентам и где находится внук. После этого скрипичный мастер пожевал губами, помолчал и спросил:

– Все-таки как же это вышло, уважаемый? Сперва мы в несгораемом шкафу портфель проморгали, а потом вы его нашли в платяном? Просто фокус!

Это был превосходный повод для того, чтобы получить у Андрея Яковлевича необходимые сведения.

– Бывают загадочные кражи, – сказал я после небольшой паузы.

И рассказал, что в Каире есть музей, где хранятся редкие, отделенные от нас тысячами веков предметы быта, орудия труда, произведения искусства и сохраненные в целости мумии фараонов. Несмотря на круглосуточную стражу, на массивные запоры, из витрины был похищен золотой посох фараона Тутанхамона миллионной стоимости. Никаких следов взлома не было найдено, и в конце концов дело о краже в музее сдали в архив. Спустя немного времени один из служителей музея пошел в подсобное помещение…

– Прямо как у меня в мастерской! – прошептал мастер, и по его настороженному взгляду я понял, с какой жадностью он ловит каждое слово.

– …И обнаружил там ящик, – продолжал я. – Когда он открыл крышку, то нашел в нем связку ключей, и они подходили буквально ко всем хранилищам музея. Выяснилось, что директор на случай потери ключей заказал их копии. Тогда поняли, как связка попала в руки злоумышленника и почему он после грабежа не оставил никаких следов…

– Что же это за директор! – воскликнул мастер.

– Ротозей! – поддержал я старика и, желая направить его мысли в нужное мне течение, сказал. – Но как ловко воспользовался вор ключами!

– Я так скажу, – продолжал старик. – Если ты настоящий директор, то золотой посох с утра клади в витрину, а на ночь запирай в несгораемый шкаф.

– Думаете, нельзя открыть шкаф? – спросил я.

– Для этого нужно его взломать! – отозвался Андрей Яковлевич.

Нет, он явно уходил от нужных мне ответов. Я был вынужден пойти по другому пути.

– Для того чтобы открыть несгораемый шкаф, – сказал я, – можно обойтись без взлома.

И рассказал, что в Турции, во время второй мировой войны, в германское посольство к резиденту разведки явился человек и заявил, что может доставлять, по мере их поступления, все секретные документы из английского посольства. Действительно, гитлеровцы в течение года с лишним получали фотографии с самых секретных бумаг. Что же выяснилось? Этот человек служил камердинером у английского посла, по ночам брал у своего хозяина связку ключей, открывал несгораемый шкаф и фотографировал все документы.

– Где же держал английский посол ключи? – задал вопрос Андрей Яковлевич.

– У себя в кабинете на столе, в ящике, на этажерке. Но ведь ночью он спал!

– Это похоже на меня! – вдруг проговорил мастер, прижав руки к груди. – Связка ключей то на столе, то в ящике, а то и вовсе в замке несгораемого шкафа! Я же после сердечного припадка лежу в забытьи, дремлю.

Теперь мысли Золотницкого заработали в нужном мне направлении.

– Я был у вас тридцатого декабря около шести часов вечера. Вспомните, пожалуйста, в этот день вы открывали несгораемый шкаф?

– Нет! Целый день в мастерской была суматоха, принимали мелкий инвентарь. Потом приходили клиенты получать свои инструменты… – И он стал называть их фамилии, говорить, зачем они приходили, кто остался доволен работой, а кто нет, и даже назвал по памяти некоторые уплаченные в тот день суммы денег. – А открыл я несгораемый шкаф, – продолжал он, – когда вы пришли и попросили еще раз посмотреть статью: “Секрет кремонских скрипок”.

– Где находились ключи?

– При вас же вынимал связку из кармана.

– Вы всегда хранили красный портфель в секретном ящике?

– Да!

– А двадцать девятого декабря вы видели, что он там лежит?

– Днем брал портфель, сунул в него грамотку о моей премии, запер, положил в секретный ящик обратно, закрыл дверцу…

– Заперли?

– Запер ли? – переспросил мастер и задумался. (Я молча сидел возле него и наблюдал, как он морщит лоб.) – Так, – начал он. – В подсобку заглянул мой ученик Володя. Да, да! Спросил, правильно ли настроил скрипку, я взял инструмент, проверил. Он пошел работать. А я… Должно быть… – припоминал он с усилием. – Должно быть, защемило сердце…

– Уверены?

– Уверен! – произнес он после некоторого раздумья. – Ребята дали мне лекарство, уложили на диванчик и, как всегда, ушли. А я полежал, полежал да, наверно, заснул.

– Крепко?

– Да! Проснулся оттого, что ключи упали на пол и загремели. Любаша принесла обед, поставила судок на угол столика и нечаянно сбросила связку.

Для меня было ясно, что двадцать девятого декабря Люба застала мастера спящим и увидела ключи в раскрытой дверце секретного ящика. В глаза ей бросился красный портфель, о котором она слыхала от свекра или-от мужа. Люба поставила на столик судок с обедом, вытащила портфель и положила его в черную папку для нот. Заперев ящик и шкаф, вынула ключи, а когда клала их на столик, от волнения уронила на каменный пол и разбудила старика. Но я не хотел, чтобы в душу Андрея Яковлевича запало подозрение, и поэтому спросил:

– До прихода Любови Николаевны никто не мог зайти в мастерскую?

– Нет! За дверью дежурили мои хунхузы.

– А тридцатого декабря их не было?

– Правильно!

– Тридцатого к вам приходил кто-нибудь, кроме тех трех, которых вы называли?

– Никто!

– У вас не было в течение дня спазма сердечных сосудов?

– Нет, нет! Наоборот, уважаемый, чувствовал себя – дай бог каждому!

Не было спазма! Вот вам и причина, из-за которой ни скрипач, ни кинооператор, ни архитектор не могли тридцатого, если даже намеревались, положить взятый Любой портфель обратно в несгораемый шкаф!

– Спасибо, Андрей Яковлевич! Надо кончать беседу, а то доктор будет ворчать!

– Он и так ворчит. Я хочу отдать мой портфель на хранение. Он говорит, чтоб я сдал администрации санатория. А я – верному человеку.

– А где вы храните части “Родины” и остатки дерева?

– Будьте покойны! У человека, которому верю, как самому себе!

Я тепло простился с Андреем Яковлевичем, – он ушел из гостиной, а я задумался: кто же этот верный человек, у которого скрипичный мастер прячет части “Родины”, и как ухитрился их снять на пленку Разумов?

В гостиную заглянул Галкин и спросил:

– Как находите нашего подшефного?

– По-моему, к бою готов!

– А что вы думаете? – засмеялся доктор. – Мой дед говорил: “Если бог захочет, то и старая метла выстрелит!”

– Судя по такому заявлению, я должен считать вас богом!

– Что вы, что вы! – поднял Галкин руки вверх. – Тут роль бога сыграл не я, а мой шеф профессор Кокорев: я лечил по его методу.

Лев Натанович повел меня в гардеробную, предупредив, что Савватеев приехал на своей “Волге” и собирается довезти меня до города. Что ж! Это было мне на руку.

15. НОВЫЕ ФАКТЫ

Архитектор вел машину по шоссе со скоростью восемьдесят километров в час, но вечерние лиловые тени еще быстрее скользили по накатанному снегу.

Георгий Георгиевич сказал, что в санатории после ужина собираются выздоравливающие и Андрей Яковлевич рассказывает о скрипичных мастерах и скрипачах. Да еще сопровождает свою беседу музыкой – поставит в радиолу пластинку: “Послушайте, как сейчас Никколо Паганини исполнит на скрипке Джузеппе Гварнери свои “Вариации”. Внимание! Он играет на одной струне – на баске! Говорили, скрипачу помогает нечистая сила!”

– Ну, – спросил Савватеев, – как вам это нравится?

– Он все еще ведет себя странно, – ответил я. – Почему-то не хочет сдать красный портфель на хранение администрации санатория.

– Это еще ничего! – подхватил Георгий Георгиевич. – Лев Натанович рассказывал, что, пока старик был, как здесь называют, лежачим больным, он держал портфель у себя, между тюфяком и матрацем. А ключ от портфеля повесил себе вместо нательного креста на шею.

– А что бы он делал, если бы ему пришлось хранить таким образом все части “Родины” и остатки дерева?

Коллекционер расхохотался, тормозя машину, а я спросил:

– Не приходилось ли вам видеть эти части?

– Приходилось! – ответил он и тотчас же добавил: – Андрей Яковлевич сам их показывал!

– Но он же хранит их у верного человека?

– Возможно, так оно и есть!

– Кто ж этот человек?

– К сожалению, об этом история умалчивает!

– Не может ли с частями скрипки случиться то же самое, что с красным портфелем?

– Кто от этого застрахован? Но должен сказать, что из этих частей получится мало хорошего, если к ним не прикоснутся золотые руки Андрея Яковлевича.

– Значит, части, попав к другому, даже отличному скрипичному мастеру, не превратятся в редкостный инструмент?

– Нет, почему же, скрипка выйдет, но до “Родины” ей будет так же далеко, как, например, гм… гм…

– Как маляру до художника!

– Вот-вот! – воскликнул Савватеев.

– А не собирается ли Андрей Яковлевич отправить портфель к этому же верному человеку?

– Уверен, что нет! Он не станет рисковать и держать все в одном месте.

Пока мы подъезжали к Москве, я вспомнил, что Золотницкий, по моему предложению, не захотел отдать красный портфель на хранение архитектору. К тому же части “Родины” и остатки дерева спрятал у какого-то верного человека. Разве из всего этого не было ясно, что скрипичный мастер не так уж сильно доверял Савватееву?

Признаюсь, меня опять удивили двусмысленные ответы коллекционера: то он еще не может раскрыть факты, на основании которых предсказал, что красный портфель вернут мастеру; то не вправе назвать того верного человека, у которого Андрей Яковлевич хранит части “Родины”. Одним словом, что ни спросишь – сплошная загадка!

Все-таки какое же участие принимал коллекционер в похищении портфеля и особенно в доставке его на место кражи?

…На следующее утро мне позвонила по телефону Ксюша и сказала, что привезли Вовку, он третий день болен, лечит его врач из районной поликлиники, а пока улучшения нет. Она, Ксюша, – одна, и обратиться за советом не к кому.

Созвонившись со знакомым детским врачом, я через два часа привез его на квартиру Золотницких. Доктор установил, что у мальчика ангина. Он прописал полоскание, велел есть лимон с сахаром и принимать пенициллин. Взяв с врача слово, что он заедет через два дня, я проводил его, и тут Ксюша стала отводить душу:

– Не знаю, кому и жаловаться. Утром за продуктами сходить надо? А с кем мальчика оставить? – Она вздохнула и продолжала: – Люди вон ходят в клуб, в кино, а меня, как в тюрьму, посадили, и сиди! Пусть только приедут – уйду, и глаза бы мои на такое безобразие не глядели!

Я рассказал Ксюше, в каком положении находится в санатории Андрей Яковлевич, объяснил, как трудно приходится Михаилу Андреевичу и Любови Николаевне. Потом предложил Ксюше, пока я им напишу письмо, сходить в аптеку и заказать Вовке лекарство. Она сказала ленинградский адрес Золотницких, заглянула в детскую – спит ли мальчик, и собралась уходить.

– Кстати, – сказал я, – мне давно хочется выяснить одно обстоятельство. За два дня до Нового года, вечером, когда Андрею Яковлевичу стало плохо в мастерской, я звонил сюда дважды. Это было в седьмом часу. Почему никто не отвечал?

Девушка подумала и сказала:

– Сам ушел с утра покупать мальчику игрушки на елку. Сама дожидалась-дожидалась его и после обеда тоже ушла. А я повела Вовку в детский сад – вместе с ребятами украшать елку. Никого дома не было!

– И Михаил Андреевич сумел за два дня до праздника достать игрушки?

– Нет, он ничего не принес. Всё расхватали! А хозяйка где-то раздобыла две коробки, а потом у нас еще оставались разные фигурки и бусы от прошлогодней елки.

– Когда же вернулся Михаил Андреевич?

– Поздно. Я уже посуду вымыла и спать легла!

– И часто он пропадает по целым дням?

– Нет! А вот перед Новым годом случалось. Слыхала, будто что-то написал и хотел пропечатать…

Когда Ксюша ушла, я стал раздумывать над поведением скрипача. Многие ли редакции газет и журналов могут заинтересоваться темой о новом грунте для скрипки? Не было ли его хождение со своей статьей маскировкой дальнейших операций с похищенными вещами? Главное: кто сделал ему чертежи и фотографии? От этого совершенно неизвестного мне третьего человека и зависело решение моей основной задачи: существовали ли вторые фото с деки и копия табличек, остались ли они на месте или отправлены туда, куда я предполагал? Но для этого мне во что бы то ни стало нужно напасть на следы Михаила Золотницкого, ведущие к третьему лицу.

Я сел сочинять письмо молодым Золотницким. Как же можно так поступать с больным стариком, возмущался я. Неужели нельзя было выбрать три минуты и написать хотя бы открытку? Даже если это был не отец, а много лет живущий за стеной сосед? Я бранил Золотницких за то, что они оставили мальчика на попечение Ксюши. В заключение призывал именно Любу повлиять на мужа и добиться, чтобы он написал письмо отцу…

В это время Вовка проснулся, попросил попить, а потом почитать про зверей.

Я разыскал на этажерке книгу в малиновой суперобложке, полистал ее и начал читать про льва.

– Он кусачий? – спросил мальчишка.

– Да!

Я перевернул страниц пятьдесят и стал читать про серну.

– Она кусачая?

– Нет!

– Дядя, почитай сказку!

Я отыскал на этажерке сказки А.С.Пушкина, открыл книгу наугад:

 
Жил-был поп.
Толоконный лоб.
Пошел поп по базару
Посмотреть кой-какого товару.
Навстречу ему Балда…
 

– А Балда кусачая?

Тут, на мое счастье, вернулась из аптеки Ксюша. Я попрощался с мальчуганом и сказал девушке, чтоб она, если буду нужен, вызвала меня.

Выйдя на улицу, я опустил письмо в почтовый ящик…

Днем я стал звонить по телефону в разные редакции. Я объяснял, что скрипач Михаил Золотницкий уехал на гастроли и хочет узнать, как обстоит дело с его статьей о грунте для скрипки, но, растолковав в письме содержание рукописи, забыл указать, куда он ее сдал. Наконец, я соединился по телефону с редакцией журнала “Советская музыка”. Подошла секретарша, которая заявила, что музыкант сдал статью в редакцию тридцатого декабря прошлого года перед самым концом рабочего дня. Она точно помнит, когда зашел скрипач: как раз собиралась домой украшать елку.

– Я еще спросила его, какое отношение он имеет к лауреату конкурса смычковых инструментов мастеру Золотницкому, – продолжала женщина. – Узнав, что это его отец, посоветовала попросить лауреата также поставить подпись под статьей. Он ответил, что сейчас поедет в мастерскую и уговорит отца. Статью он оставил у нас, а у него была копия.

Я объяснил, что она находится у меня, и я скоро отредактирую и пришлю рукопись.

Значит, скрипач был в редакции около шести часов вечера и, разумеется, не мог быть в мастерской после шести, иначе я видел бы его там. А позднее он был у приятеля, и Люба вызвала его по телефону домой. Если бы он, вернувшись, все-таки поехал в мастерскую, дверь уже была опечатана…

16. СИНИЙ ХАЛАТ

Я подхожу к описанию последних событий моих добровольных поисков. Только теперь я понимаю, как трудно писать правду. Я говорю это потому, что хочу предостеречь тех, кто берется, кажется, за пустяковое дело, а оно оборачивается очень сложной задачей. Нет, не собираюсь читать мораль, а хочу дружески предостеречь. Так случается на улице: задумавшись, начинаешь переходить мостовую, и вдруг кто-то тебя окликает и хватает за рукав: останавливаешься и видишь– еще шаг, и угодил бы под летящую на тебя машину. Безусловно, в следующий раз так же поступишь с находящимся в подобном положении человеком…

На улице мороз рисовал на щеках прохожих пылающие маки. Девушка в белом халате, с плетеной корзинкой в руках, продавала пирожки с повидлом. Негры-студенты окружили ее, покупали горячее лакомство, а потом ели на ходу, посмеиваясь от удовольствия…

В этот день мне второй раз пришлось ехать на дом к машинистке Алле, которую я просил перепечатать выправленную мной статью скрипача.

Алла живет рядом со студией научных фильмов, и я решил зайти и выяснить, в каком положении находится “Кинопортрет А.Я.Золотницкого”.

Когда я вошел в кабинет кинорежиссера, то застал там опять одного беловолосого Белкина, одетого в синий халат и собирающего разные приборы для съемки. Он объяснил, что Роман Осипович сейчас обедает дома со своей скрипачкой, которая уже стала его женой. Говоря это, оператор с такой поспешностью расстегивал свой синий халат, что отлетела пуговица, но, не обращая на это внимания, он снял его… нет, сорвал с себя, скомкал и сунул под чехол, в котором был какой-то прибор.

– Далеко едете?

– Гоняют с одного конца на другой!

– Начинаете новый фильм?

– Нет, добиваем “Кинопортрет”.

– И завтра будете продолжать?

– Завтра в павильоне жена Разумова будет репетировать на своей новой скрипке.

– Стало быть, Роман Осипович все-таки достал инструмент. Хороший?

– Клёвая штука! – проговорил оператор с восхищением.

Он поднял два прибора в чехлах, понес их к выходу, я пошел за ним. У ворот его ждал автомобиль. Белкин поставил вещи в кузов, попрощался со мной и отправился за остальными. Я было пошел пешком, но подумал: не довезет ли меня оператор до станции метро? Вернувшись, спросил девушку-шофера, в какую сторону они едут. Она сказала, что отправляется кратчайшей дорогой в мастерскую Золотницкого. Я удивился: ведь она еще опечатана, а старик в санатории. Девушка объяснила, что приказано заснять флигель, где помещается мастерская.

Я зашагал по направлению к метро, недоумевая, почему Белкин не сказал, куда он едет. Потом вспомнил, с какой быстротой он сорвал с себя синий халат и остался в коричневом комбинезоне. Возможно, халат только выдали, и он примерял его? Да, но почему мое появление заставило его так действовать? Тут что-то не так! И тотчас в памяти всплыло, что он сказал о купленной Разумовым скрипке – “клёвая штука”. А в прошлый раз, подчеркивая напористый характер кинорежиссера, назвал его “молоток”.

И в то же время новая мысль об его синем халате потрясла меня. “Постой, постой!” – воскликнул я и, подняв голову, увидел, что еду в вагоне метро, а пассажиры с удивлением поглядывают на меня, бормочущего что-то себе под нос. Я сошел на следующей станции и отправился в обратную сторону. Снова придя в киностудию, я узнал адрес Разумова и помчался к нему на такси…

Дверь открыла мне очень красивая женщина. Ей было лет сорок, но искусный покрой белого платья и заколотые светло-зеленым гребнем черные волосы делали ее моложе.

– Здравствуйте! – проговорила она слегка нараспев. – Входите, пожалуйста!

Она ввела меня в обставленную полированной мебелью комнату, и я опустился на сверкающий палевым глянцем стул. Сказав, что она жена Разумова и зовут ее Екатериной Се-меновной, моя собеседница удивилась, почему я вздумал писать о Михаиле Золотницком, – есть же музыканты дарови-тей его. Я объяснил, что мое внимание привлек не он, а его отец, но пришлось написать о всей семье. Екатерина Семеновна начала бранить Андрея Яковлевича за то, что он подвел ее, не сделав к обещанному сроку новую скрипку, но добавила, что не было бы счастья, да несчастье помогло: Роман Осипович достал из Государственной коллекции изумительного, премированного на конкурсе “Жаворонка”. Она взяла лежащий на пианино футляр, раскрыла и вынула инструмент. Под ее смычком струны нежно запели “Мелодию” Глюка-Крейслера, и вокруг словно возникло прозрачное озеро, а в нем и над ним плыла янтарная луна…

Когда Екатерина Семеновна кончила играть, сзади меня раздались аплодисменты, я обернулся и увидел Разумова. Екатерина Семеновна ушла готовить чай, а я увлек Романа Осиповича в уголок и, ссылаясь на якобы подготавливаемый новый очерк, попросил рассказать о Белкине.

– Советую о нем ничего не писать, – произнес Разумов с раздражением.

– Почему?

– Белкин – дармоед! Все время шатался без работы. Поступил к нам, – уволили за прогулы. Да что с него спрашивать? Его отец – “жучок” на бегах. Мать – подпольная хиромантка. Чем их сыночек живет, никому не известно. Кто-то из наших видел его в гостинице “Украина” с иностранцами.

– Почему же он работает в вашей группе?

– Потому что мой постоянный оператор Максим Леонтьевич Горохов в отпуску. А за Белкина просила его тетка, заслуженная артистка. Я взял его на месяц, и сам не рад! Ничего толком не сделает, и за ним надо в оба смотреть. Вот сейчас поехал доснимать кадры для “Кинопортрета”, а я приставил к нему моего шофера Марусю Ларионову.

– Вам еще долго придется работать над “Кинопортретом”?

– Как вам сказать? Екатерина Семеновна должна играть перед кинокамерой на “Жаворонке”. А в финале – Михаил Золотницкий на “Родине”.

– Но эта скрипка еще не готова!

– Вчера я был в санатории у Андрея Яковлевича, он скоро вернется в Москву и обещал сейчас же собрать в третий раз свою “Родину”. Я уверен, что теперь фильм будет!

В эту минуту Екатерина Семеновна пригласила нас к столу. Она сказала, что зря Роман Осипович так отзывается о Белкине, – он очень старается: первый посоветовал заснять семью Золотницких дома, добыть “Жаворонка” и дать ей сыграть на этой скрипке.

Еще она добавила, что вот ее муж не мог ей достать элегантную кофточку, а оператор принес заграничную и по очень сходной цене.

Они заспорили. Не нужно быть особенным психологом, чтобы понять: за короткий срок оператор успел втереться в доверие к Екатерине Семеновне.

Шагая по улице, я раздумывал, что предпринять, и пришел к заключению, что надо окончательно, хотя бы по внешним признакам, убедиться, что Белкин и есть тот самый человек, за которого его принимаю. Я сел в автобус и через четверть часа входил в проходную будку театра, где помещалась мастерская по реставрации смычковых инструментов.

Я столкнулся с комендантом, он очень обрадовался и стал благодарить меня: оказывается, сын Савватеева снабдил его чижом и снегирем – умельцами построения гнезда. Константин Егорович начал рассказывать, каких канареек выводят голландцы, англичане, немцы, а потом стал свистеть, как кенари разных стран. Я понял, что комендант скоро не остановится, и поэтому перебил его, спросив, отданы ли заказчикам по квитанциям отремонтированные в мастерской смычковые инструменты. Он ответил, что еще более половины осталось.

Тут я заметил, что на прибитом к стене крючке висит синий халат, и попросил его дать мне на полчасика: дескать, хочу потолкаться среди кинематографистов и, не привлекая к себе внимания, посмотреть и послушать, как продвигаются съемки “Евгения Онегина”. Константин Егорович подал мне халат, а я, надевая его, спросил, по каким документам сюда проходят работники киностудий. Он объяснил, что они предъявляют свои удостоверения, а другой раз, зная некоторых в лицо, вахтер пропускает, ничего не спрашивая.

На дворе я обошел автомобиль, в кабине которого читала газету привезшая Белкина Маруся Ларионова. Войдя в подъезд, я увидел, что в съемках наступил перерыв. В столовой сидели загримированные, в одеждах пушкинской эпохи, оперные артисты и обедали. Но там не было Белкина, и я поднялся наверх в буфет и потерялся среди одетых в синие халаты реквизиторов, осветителей, гримеров, рабочих. Они стояли и сидели возле стойки и закусывали. Слева за сдвинутыми столиками разместились “командующие” киносъемками: режиссер, ассистенты, операторы, их помощники, одетые в костюмы или комбинезоны. Их обслуживала единственная официантка, которую изредка отзывали свои: театральные костюмеры, бутафоры, декораторы, рабочие, – все в одинаковых синих халатах. Я подсел к ним, они приняли меня за киноработника и стали расспрашивать, когда кончатся съемки “Евгения Онегина”. Я заказал бутылку лимонада, ватрушку и стал искать глазами Белкина. Если бы не его белесая голова, я едва ли обнаружили бы его – в синем халате среди синих халатов! Вероятно, кинематографисты считали оператора рабочим сцены, как театральные служащие меня – сотрудником киностудии.

Белкин дожевал бублик, пошел от буфетной стойки, протиснулся сквозь ряды завтракающих, прошмыгнул мимо нашего столика. Его взгляд скользнул по мне, но он не разглядел меня и вышел из буфета. Я сказал соседу, что сию минуту вернусь, и последовал за оператором.

Он быстро шагал по длинному коридору, уставленному вдоль стен сохнущими декорациями, различными “юпитерами”, бутафорскими вещами. На ходу извлек из кармана фотографический аппарат в желтом футляре с ремнями и надел на правое плечо. Навстречу оператору попадались в синих халатах работники из мастерских – пошивочной, струнной, костюмерной, красильни, – несущие картоны, доски, узлы, ящики и т. п. Синий халат в отведенном для мастерских флигеле был настолько привычен, что на одетого в него человека никто не обращал никакого внимания.

Белкин стал подниматься на третий этаж по лестнице, а я, зная о существовании грузовой подъемной машины, сел в нее и опередил его. Зайдя в пошивочную, я остановился, будто заинтересовавшись объявлением. На самом деле я наблюдал за оператором, который подошел к двери мастерской по реставрации смычковых инструментов. Посмотрев на сургучные печати, он в сердцах плюнул и отправился по лестнице вниз. Тем же путем я быстрей его достиг первого этажа, прошел по коридору до конца и здесь, в вестибюле, встал за широкую колонну. Я видел, как Белкин взял в гардеробе свою кожаную на цыгейке шубу, ондатровую шапку, снял синий халат, сунул его – я в этом убедился – в пустой желтый футляр от фотоаппарата и вышел из дверей подъезда во двор.

Теперь я не сомневался, что оператор мог быть вором-невидимкой и похитить красный портфель. Более того: я был уверен, что он подходил к дверям мастерской разузнать, не работает ли мастер Золотницкий над “Родиной” и не пора ли начать охоту за этой скрипкой.

Мог ли я сию минуту что-нибудь предпринять против Белкина? Нет! Для этого я должен был выяснить, что он на самом деле представляет собой и с кем связан? Находится ли под наблюдением и были ли у него приводы? Судили ли его и отбывал ли он наказание в местах не столь отдаленных?

Где это можно узнать? Только в уголовном розыске. Однако я не имел права сделать это без ведома редакции. Я позвонил по телефону ответственному секретарю и узнал, что Вера Ивановна Майорова вернулась из командировки.

Приехав к ней, я рассказал о проделанной работе. Она взяла со стола газету и дала мне:

– Прочтите на второй полосе то, что отчеркнуто красным карандашом!

“В зарубежном концертном зале, – читал я, – могут находиться торговцы оружием, банкиры, биржевики, расисты, то есть люди, враждебно настроенные к нашей стране. Однако они встречают овациями советских музыкантов, особенно скрипачей”.

– Подумайте только, – сказала Вера Ивановна, пряча газету в свой желтый портфельчик, – на мировом конкурсе смычковых инструментов советская скрипка получает первую премию. Это же неслыханная победа! И вы, – продолжала она, – обязаны оградить Андрея Яковлевича Золотницкого от любого удара!

– Значит, я отправляюсь к комиссару милиции Кудеярову?