Текст книги "Мир Приключений 1965 г. №11"

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Еремей Парнов,Север Гансовский,Генрих Альтов,Александр Мирер,Александр Насибов,Николай Томан,Михаил Емцев,Сергей Жемайтис,Матвей Ройзман,Николай Коротеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 59 страниц)

Андрей захохотал:

– Экспериментальный объект, разумно и ненавистно экспериментирующий над исследователями!.. Вот дожили! Собрать большую экспедицию, чтобы охранять друг друга от насекомых, а?

– Тихо! Ну! Тихо!

Алена выстрелила. Поставив ногу на сиденье, она била очередью по воде. Потом выкинула пустую обойму.

– Я накрыла их троих разом, – сообщила Аленка. – Они чересчур живучие. Мы все слишком живучие.

Андрей не ответил – они подплывали к запруде. Река совсем обмелела в этом месте, один из подстреленных крокодилов шипел и колотился об отмель, как паровой молот.

В Аленке что-то содрогнулось. Ящер хотел уйти, зарыться, спрятаться от смерти.

Алена стала смотреть в сторону. Слева темнели затопленные джунгли, справа солнце слепило глаза, а прямо возвышалась гора бревен.

Андрей повел лодку вдоль запруды, осматривая ошкуренные разбухшие бревна, бесчисленные водопадики, ровно спадающие по стволам, а Аленка надвинула на брови беленькую кепочку и смотрела в воду, держа наготове пистолет.

– Стой! – сказала Алена. – Табань.

Пирога закачалась и стала.

– Что там?

– Змеюка. Еще ненавижу змей. Андрей, это водяной удав. Стрелять? Вон, у самых бревен.

– Большой? – равнодушно спросил Андрей.

– Ушел, все, – соврала Алена. Ей больше не хотелось стрелять сегодня. – Метров десять в длину.

– Ничего себе… – сказал Андрей. – Пошли домой.

Он забарабанил веслом, и запруда, мокро блестящая на солнце, стала отходить, и где-то под ней плыл удав, который не боится никого, даже крокодилов.

– Прошляпили, – сказал Андрей. – Ты видишь, сколько там воды, наверху?

– Ну, вижу.

– Там шесть метров. Если взорвать, пройдет волна и захлестнет старицу.

Аленка не дослушала. Она думала про удава, которого боятся даже крокодилы, и о том, что они с Андрюшкой устали и ничему уже не удивляются. Даже Клубу.

IV

Андрей знал, что спит и видит сон. Это было удивительно: он никогда не видел снов. Ему снилось, что он уже дал послу радиограмму, прилетели саперы рыть канал и привезли с собой целый дом. Он сидел в этом доме над планом местности, над прекрасным цветным планом, заклеенным в пластик– для сохранности в тропиках. Андрей знал, что план разноцветный, хотя он выглядел черно-белым. Аленка сидела одна в пустом зале и слушала его, а он уже стоял у карты и показывал, как пойдет вода, если взорвать запруду: “Вот остров огненных, вот наша поляна, а вот – рукав и в нем запруда. – На карте была аккуратно нанесена запруда – две параллельные черточки и штрихи, как лапки сороконожки. – Рукав проходит в лёссовом коридоре. Сейчас вода поднялась метров на пять над прежним уровнем, и коридор на километр забит бревнами. Они поднимаются с водой и непрерывно наращиваются. Понятно?

Вода перетекает уже давно над коридором, обходит по местности и впадает в рукав. Поэтому в нашей точке она стоит на полметра выше нормы, а под запрудой отмель. Теперь прошу внимания.

Клуб находится в центре острова, он опущен на полтора метра в сухую старицу против нормального уровня воды. Итого два метра. Пока это безопасно, но у берега вода стоит всего на полметра от гребня. Если она пойдет через гребень, Клуб сразу окажется на два метра под водой. На два с половиной”.

Аленка всплеснула руками и исчезла, расплылась… Пустой зал, большие пыльные окна… Андрей с отчаянием подумал, что она чересчур устала и все-таки он должен договорить до конца, “Иди сюда, слушай… Через два – три дня плотина прорвется. Бревна так и катятся по реке. Мы считали, что взрыв спасет положение. Глупости! После взрыва обрушатся все пять, то есть шесть метров воды и до муравейника докатится волна метра в два. Я даже посчитал чуть-чуть. Его накроет… с головой. Ждать нельзя, взрывать нельзя – следовательно, надо отвести воду в бок постепенно, за несколько суток. Придется рыть канал”. – “Клуб, – сказала Аленка, – почему Клуб не принимает свои меры?” – “Как это – почему? – Андрей начинал злиться. – Его эволюционный опыт не содержит наводнений, он же неподвижен. Вероятнее всего, он и сохранился потому, что в старице гигроскопичная почва. Первое наводнение – и конец. Откуда ему знать, что люди спустили по реке больше леса, чем она может пропустить?” – “Перестань злиться, – ответила Алена издалека, – перестань, пожалуйста…”

Тогда сон кончился и началась явь. Он шел по твердому асфальту и думал, что Аленка должна отдохнуть, но Аленки не было рядом с ним, и вдруг он увидел воду.

Вода текла по мостовой. Рваные волны ударяли в стены домов, мутная вода сплошным потоком скатывалась по откосу и заливала бульвар, старые липы и стриженые газоны. Крокодилы скатывались вниз, на дорожки, и плескались в грязной воде, щелкая зубами. “Это Гоголевский бульвар, – понял Андрей. – Это во сне”. Он проснулся. Была еще ночь. “Э-а-а-а!” – тянула вдалеке ночная птица. Алена дергала его за ухо. Он помигал и сел вместе с мешком.

– Просыпайся. Пошла вода.

…Фонари болтались под палаткой, освещая днище пироги, мокрые сваи и черные зеркала водоворотов вокруг свай. В лодке можно было стоять, только согнувшись. Андрей опустился на колени и начал разгружать ящики, передавая тючки и коробки Алене на мостки. Это было необходимо – потом ничего не достать из-под воды. Он старался быть рассудительным, но провисшее брюхо палатки безысходно качалось над самой головой. Как будто его затопило мутной водой и он видит, как она качается над головой.

Он вытащил из глубины ящика ручной прожектор, который им не понадобился до сих пор. Все идет в дело. Прожектор светит на полную силу, батареи совершенно не сели за три месяца.

– Давай, – сказал Андрей, – одевайся. Берем съемочные и боксы. Побольше боксов. Сачок и лопатку. Контейнеры в пироге. – Он с усилием повернул струбцину, залитую защитной смазкой, укрепил прожектор на носу пироги и выбрался на мостки.

Скверная тишина стояла кругом. Только птица тянула: “Э-а-а-а…”

Алена подала ему комбинезон.

– Коллекции закрыты? – спросил Андрей.

– Да.

– Оружие и энзэ? – Все здесь.

Так. Теперь не спрыгнешь в воду – зальет вентиляцию. Он перевел пирогу к лестнице.

– Садись.

Так. Теперь он передавал вещи сверху вниз. Бормоча про себя, чтобы ничего не забыть: аппараты, боксы и сачок… Карабины, две коробки с комплектным питанием, патроны. Спички есть в коробках. Спирт, пистолет. Что еще? Он подумал было взять с собой отснятые пленки. Ни к чему. Пирога мала, а ящики герметичные, не утонут.

– Рация не герметичная, – сказал Андрей.

– Тащи в лодку.

Андрей опустил тяжелый ящик в лодку, взял весло.

– Наладь прожектор, – сказал он Алене.

Желтый луч ушел к берегу и закачался впереди, выскакивая над верхушками леса в черное небо. Алена опустила прожектор, чтобы не налететь в темноте на бревно, и сидела, вглядываясь в воду, бурлящую на отмели перед островом.

Деревья поднимались все выше, закрывали небо вместе с бледными звездами, и вдруг они въехали в муравейник, прямо на пироге, и в желтом луче завертелись искры, как багровые светляки. Аленка протянула руку:

– Течение очень сильное. Ты чувствуешь?

Андрей ткнул веслом вниз. Воды немного, и она мчится вперед, волоча за собой пирогу…

– Непонятно, – хрипло проговорил Андрей. – Если она так мчится, то, может быть, Клуб не затопило. Где-то есть слив.

Аленка повернулась к нему и всплеснула руками, а лодка уже вертелась между деревьев, цепляя килем землю, прорываясь вперед к Клубу.

V

Великий город огненных погибал. Глинистые потоки хлестали по дорогам, вода возникала из-под земли и перекатывалась через ряды солдат и стволы деревьев, источенные термитами.

Первыми погибли слепые рабочие на грибных плантациях, замурованных в глубоких подземельях. Потом вода поднялась в камеры термитных маточников и поглотила маток, которые роняли последние яички в воду, и бесчисленные поколения белых термитов, и охрану. Этого было достаточно, чтобы муравейник погиб от голода, но вторая волна, как отзвук грохота бревен, хлынула в следующие этажи города. Тонули в казармах рабочие-листорезы, и рабочие – доильщики тлей, и муравьи-бочонки в складских пещерах, а по мутным водоворотам катились живые шары, свитые из большеголовых солдат. Крылатые солдаты носились в темноте, не слыша команды, – тысячи воинов, которым теперь нечего было охранять.

…Рассвет застал людей у Клуба. Вода стремительно бурлила по старице, уходя в рукав, и подножие муравьиного мозга оставалось над поверхностью. Но пещеры под Клубом были затоплены. Отсюда поднимались и уносились по течению трупы крылатых – не бесполых солдат, а самцов. Это были первые самцы, которых удалось увидеть, – странные существа, с короткими декоративными крыльями. Может быть, из-за того что они погибли, Большой Клуб, состоящий из самок и бесполых рабочих, на какое-то время выключился, замер. С отчетливым шелестом носились по извилинам рабочие, но мозг был неподвижен, и диски-информаторы сидели по верху грота, как огромные красные глаза.

– Ах, черт! – сказал Андрей и, разрывая застежки, стал дергать кинокамеру из чехла. – Диски всегда были в воздухе, и шли злые споры – рассыпаются они для отдыха или так и живут скопом.

Прошла третья волна. Вода захлестнула нижний откос грота, и внезапно диски взлетели и с жужжанием двинулись в разные стороны.

– Смотри! – крикнула Аленка.

Большой Клуб заработал. Всюду, где можно было что-нибудь разглядеть, хаос сменялся порядком. Шары сцепившихся муравьев, без толку перекатывающиеся по воде, направлялись к ближним деревьям и высыпались на кору огненными потоками. Муравьи отступали от пещер колоннами, волоча в челюстях кто что мог. Над главной тропой кружились алые смерчи – крылатые солдаты поднимали на воздух тонущих рабочих, выбирая их из хаоса веточек и насекомых, с вентиляционных холмиков, даже с бортов пироги. Спасалась ничтожная часть, горстка, но Большой Клуб сражался как мог, а вода поднималась, и уже нижние края фестонов ушли под воду вместе с мантией.

Андрей снимал. Алена меняла кассеты, держа на коленях запасной аппарат, и подавала ему, и он снимал на самой малой скорости, снимал все. Как рабочие потащили корм через верх, по гребню, как ушли под воду солдаты охраны, как верхние узлы начали стремительно откладывать яйца и несколько минут мантия потоком тащила их кверху.

Это было ужасно – обратный поток скатывался под воду, в слепом стремлении к беспомощным мозговым, еще шевелящимся внизу.

Это было ужасно – живой мозг погибал у них на глазах, не пытаясь спастись, не обращая на них внимания.

Они, как стервятники, крутились рядом. Пирога поднималась вместе с водой, и Аленка говорила в магнитофон, меняла кассеты, снимала и следила по секундомеру, в какую секунду Большой Клуб перестал принимать информацию, на каком миллиметре погибли двигательные центры и диски неподвижно повисли в мокром воздухе.

Оставалось всего полметра, когда трубка зашевелилась на прежнем месте. Мозг уже не работал, – это был спазм, судорога памяти – в трубку свивались и крошечные “минимы”, и молодые рабочие, и старые в тусклом, почти коричневом хитине. И вдруг они разбежались, не достроив трубки. Все. С потолка грота поползли рабочие – кто куда, и все кончилось. Комочки жирной земли падали в воду, просвеченную красным, и по бортам пироги бестолково носились длинноногие солдаты.

Андрей не оглядывался. Алена сунула ему сачок, всхлипнула, подвела лодку к гребню. Под ветками деревьев, спустившимися к самой воде, он опустил сачок и, поддав коленом, вырвал кусок из того, что было Клубом. И еще раз.

Потом Аленка опустила весло, лодка пошла над тропами, и снова он взялся за гладкое древко сачка, стряхнул с него мусор и трупики муравьев и накрыл диск, тихо жужжащий над самой водой. Щелкнула крышка бокса.

Домой… “Вернулся домой моряк, домой вернулся он с моря, и охотник пришел с холмов”. Лодка качалась, проходя поляну наискось, впереди маячила палатка, и Андрей смотрел вперед, вперед-только бы не оглянуться. Теперь там пировали рыбы, и ныряли в мутной воде крокодилы, не брезгающие ничем.

Аленка перестала всхлипывать и тихо возилась на корме, приводя себя в порядок. Вздохнула глубоко и сказала сиплым, решительным голосом:

– Сейчас будем есть. Ты не ел со вчерашнего утра. Рация в порядке?

“Верно, – подумал Андрей. – Уходить. Уйти, как с кладбища. Нечего делать на кладбище”. Он посмотрел на свои руки в грубых защитных перчатках – в петельках на запястьях еще торчали пинцеты. Снял перчатки. Пинцеты слабо звякнули. Андрей нагнулся к рации, грубые складки комбинезона врезались в воспаленную кожу. Тогда он поднял руку к горлу, крепко ухватился за воротник, рванул. С пронзительным треском лопнула ткань, Андрей выдернул ноги из сапог, отшвырнул комбинезон от себя, к рыбам.

Лодка пристала к мосткам. Андрей подал Аленке руку и присел к рации. Через два – три часа вылетит вертолет.

…Задраивая ящики, они видели, что комбинезон еще поворачивался на воде – то ли его гонял вентилятор, то ли крокодил принял за тонущего человека.

VI

Самолет был свой, советский, – с огромной надписью “Аэрофлот” и красным флагом, нарисованным на стабилизаторе. И экипаж был свой, советский, и странно и чудесно было слышать русские слова от других людей, и где-то в далекой дали остались ночные звуки джунглей, утренний вопль ревуна и хриплый рев крокодилов.

Они сидели в самолетных креслах с высокими спинками, держали на коленях советские журналы и проспекты Аэрофлота и приходили в себя. Багаж был надежно запрятан в грузовых отсеках, чемодан с дневниками лежал в сетке над Аленкиной головой. За ними наперебой ухаживали стюардессы – бульон, жареный цыпленок, коньяк три звезды – “Самтрест”…

– Прибереги аппетит, – сказала Аленка. – Ты разоришь Аэрофлот, старый крокодил джунглей.

– Не буду. Наберегся, – нагло сказал Андрей и улыбнулся стюардессе. – Я бы съел еще икры и чего-нибудь посущественней.

– Конечно, конечно, пожалуйста, – сказала стюардесса и побежала по проходу мимо кресел, мимо иностранных пассажиров: так редко летали этим рейсом свои, советские…

А горы уже были далеко позади, и за круглыми оконцами перекатывался гул моторов – волнами, как прибой: “хоро-шо-о-о, хоррошо-о-о”, и, необозримая, синяя, замерла внизу Атлантика, и над ней висели круглые облака. Огненные облака. Раскаленные рассветом круглые облака.

Все было хорошо; шел пятый час полета; поднимался рассвет, но возвращение было отравлено горечью, как еда – хинином.

Андрей вытащил авторучку из целлофанового чехольчика с синими эмблемами Аэрофлота. “Милые московские чехольчики и возвращение с победой. С Пирровой победой”, – думала Алена, а Андрей уже достал блокнот и писал формулы – строчка за строчкой. Пиррова победа…

Давным-давно, когда ей было лет шесть или семь, они с братом набрели на полянку в лесу под Москвой. Полянка была красная от земляники. Аленка заглянула под листья, обмерла… И много лет спустя, стоило ей только захотеть, она могла увидеть эту полянку, услышать сладкий земляничный запах и ощутить вкус переспелой земляники на языке. Может быть, Андрей всю жизнь искал свою полянку. “Как все-таки страшно, – думала Алена, – что самый-самый близкий человек и неизвестно, о чем он сейчас думает. Какое у него было лицо, когда пришел вертолет и он грузил ящики, ничего не забывая, и вместе с радистом втянул на веревке палатку, как огромную рыбу”.

Страшное было у него лицо. Распухшее, грязное, отчаянное. На голой груди – черные пятна укусов. И Аленка опять с тоской посмотрела кругом и вместо длинной трубы салона увидела джунгли, столбы москитов и цыкнула на себя, как на кошку: “Смотри. Он сидит и вида не подает. Спокоен, причесан, в белой рубашечке. Сидит, работает и не хочет, чтобы ты лезла с сочувствием”.

– Андрюш, ты что делаешь?

– Ревизую математическую логику, – чересчур отчетливо сказал Андрей. – Ввожу критерий пирровости любой победы. – Он безрадостно улыбнулся и кивнул ей. – Не надо. Ты ведь думала о том же.

– Я уверена, что есть еще огненные. И не один Клуб, много. Через полгода устроим большую экспедицию и обязательно найдем.

– Не надо… Как поживает Тот, Чье Имя Нельзя Произносить?

– Его зовут Дождь в Лицо. Он начинает большой поход. Ты знаешь, как начинаются походы?

– Знаю.

– Нет. Ты не знаешь. Поход!.. Ты послушай… Поход!

По деревне бегут старшины, и в каждом доме начинается торопливая возня. Поход! Женщины спешат к берегу, следом за воинами к пирогам и стоят в темноте, не решаясь заплакать. Только что они сидели у очагов с мужьями, а дети тихо посапывали в гамаках, и вот уже гаснут факелы и удаляются хриплые выдохи гребцов… Так начинается поход. С женских слез.

– Хорошо… – проговорил Андрей.

– Андрюша, ведь ты ошибаешься. Не бывает особей-уникумов, есть еще, есть. Мы обязательно найдем!

Андрей сморщился. Крепко потер лицо ладонями, как будто пытался разгладить морщины.

– Почитай мне лучше стихи. Те самые: “Круглы у радости глаза и велики у страха”.

– Не заговаривай мне зубы! Это нелогично! Уникальных животных природа не создает, а муравьиная семья – одно животное. Для эволюции, конечно.

Андрей опять сморщился.

– Вот беда, даже ты догматик! “Не создает, одна особь”!.. Муравейник теоретически бессмертен, какое же он “одно животное”? Он ни то, ни другое. Смотри. – Он открыл блокнот. – Страница девятая. Прошу!

Внизу страницы жирно подчеркнута десятка в степени минус восемнадцать.

– Вот вероятность появления Клуба в секунду. Понятно? Смотри дальше. Страница… страница… ага, вот она. Вот – вероятность того, что Клуб просуществует больше десяти лет. Видишь? Минус пятая степень. Имеем произведение вероятностей – минус двадцать третья степень. Это не событие, граничащее с чудом. Это чудо и есть. Миллион миллионов лет пройдет – тогда можно ждать. При прочих, понимаешь сама, равных условиях…

– Значит, ты раньше ошибался? Ты писал, что вероятность настолько высока, что граничит с достоверностью?

Андрей закрыл блокнот и сказал, глядя в окно:

– Конечно. Против моих предположений Клуб оказался на несколько порядков сложней.

– Но ты считал на машине, Андрюшенька! По-моему, сейчас ты где-то обсчитался.

– Нет. Арифметика верная. Говорю тебе, что другие исходные и критерии другие. Ошибки нет.

– Не верю, – сказала Аленка. – Не верю. Есть еще огненные. Я даже знаю где. В квадрате двадцать восемь – двадцать девять. Второй Клуб – в этом квадрате.

– Сестрица Аленушка, не надо…

– Есть, – сказала Алена.

Наверное, у нее было несчастное лицо. Стюардесса посмотрела издали и подошла снова.

– Почему вы не едите?

– Так, – сказала Алена. – Спасибо.

– Хотите пройти в пилотский отсек? Солнце встает впереди. Хотите посмотреть?

– Пойди, пойди. – Андрей так и не повернулся от окна. Они прошли по длинной ковровой дорожке через весь самолет.

Открылась узкая дверца, показав ребристую некрашеную изнанку, проклепанную сотнями маленьких заклепок.

Летчики сидели на своих местах, свободно откинувшись и опустив руки. Работал автопилот, штурвалы чуть заметно двигались вперед-назад, и за штурвалами, впереди, за блестящим носовым обтекателем, вставало солнце. За круглым краем синего моря, под огненными облаками… А пилоты пели, пел и радист, приподняв наушник, глядя на солнце, и позади лежали длинные километры ночного воздуха, черных туч над горами…

Алена присела на креслице, слушала песню и мужественный повтор припева. Совсем уже в конце песни встало багряное сплющенное солнце, и Аленка потихоньку пошла, совсем сонная, обратно к Андрею и все слышала, как поют пилоты. Про тучи над горами, про радость и муку ночного полета и жизнь, подаренную ночным полетам и разлукам.

“Вот и закончился наш трудный полет. Впереди день. Наверно, он будет еще труднее, и, может быть, когда-нибудь мы вновь уйдем в ночной полет и на тропе увидим огненных. В ночном полете…”

Андрей цифрами, как муравьями, заполнял страницу за страницей, смотрел в оконце, а когда солнце поднялось выше, задернул занавеску.

Аленка хмурилась во сне. Воины шли по ночным дорогам под звездами, и на их пути в джунглях вспыхивали бесшумные пожары.

Дождь в Лицо шел вместе с воинами. На повороте дороги он протянул руку вперед и сказал: “Будет хороший день!”

В.Пашинин
Разведчики 111-й

О разведчиках Покрамовича ходили легенды на Карельском фронте.

Г.Фиш, “Норвегия рядом”

I

Почти месяц дивизия догоняла фронт. Начав в январе марш под Белостоком, солдаты за ночь отмахивали по тридцать – тридцать пять километров и временами уже слышали отзвуки боя. Но наступал дневной отдых в лесу, и к вечеру повторялось то, что было и вчера, и позавчера, и неделю назад: нудный, утомительный марш в ночи.

На Второй Белорусский фронт дивизия прибыла с Севера. В боях за освобождение Советского Заполярья и Норвегии она получила наименование “Печенгской” и стала 111-й гвардейской. То ли по этому случаю, то ли по какой-то специальной разнарядке интендантского ведомства, но на короткой переформировке в Рыбинске солдат одели с иголочки: в белые дубленые полушубки и крепкие, что руками не согнешь, валенки. Теперь все это под дождем, на грязи польских шляхов раскисло, разбилось, расползлось, стало пудовым.

С середины февраля идти стало еще труднее, но зато интереснее. Фронт по-прежнему стремительно катился на запад, и километров на сутки прибавили до сорока – сорока пяти. Преодолеть такое расстояние за ночь было невозможно, и график движения изменился: в путь выступали днем. До наступления темноты в колоннах было весело. То шли через город и можно было посмотреть по сторонам – не то что ночью; то попадалась регулировщица из автодорбатальона, и в каждой роте находился какой-нибудь рубаха-парень, который непременно пытался хотя бы на ходу пофлиртовать с ней; то проезжала машина агитаторов политотдела, и по радио передавали песни в грамзаписи. А плакаты вдоль шоссе… Среди них были очень занятные. Ну, например, такой: розовощекий солдат заматывает портянку, а подпись говорит его словами: “Привет, родная Акулина! Жди открытку из Берлина!”

Но не одна же Акулина ждет! И в колоннах начиналось поэтическое творчество: сочиняли приветы Матренам и Авдотьям, и долго-долго не смолкал хохот. А там попадалась вдруг стайка девушек, бог весть куда спешащих на велосипедах. Ну как же тут удержаться?

– Давай крути, паненки!

И лица у паненок становятся каменными, точь-в-точь как у мадонн, которые стоят в нишах придорожных часовен.

В общем, интересно идти днем и легче. Но к ночи натруженнее становится шаг, разговоры смолкают. Заслышав: “Свернуть вправо, сделать привал!” – солдаты никуда уже не сворачивают, а опускаются прямо на шоссе, прижимаются спинами друг к дружке, чтобы теплее было, и даже не закуривают. Лежат в полузабытьи. Если, на беду, в обгон проходит автоколонна, то долго и надрывно гудят машины: дорогу им уступают неохотно и клянут шоферов на чем свет стоит.

А через несколько минут резанет команда: “Подымайсь!” Еле переставляя опухшие ноги, опираясь на винтовку, проходят первые метры. Потом шаг становится ровнее, уверенней. Когда идти становится совсем невмоготу, кто-нибудь затянет песню. Ее подхватывают сначала несколько человек, командиры подсчитывают ногу, ряды подтягиваются, смыкаются, и роты идут с песней. Уже до конца без песни не дойти.

И так почти месяц… Казалось, конца этому маршу не будет. Поэтому, когда после одного, на редкость долгого и почти форсированного перехода дивизия вступила в лес и на большом привале был получен неожиданный приказ окопаться, усталые солдаты неохотно взялись за дело.

Ночь выдалась ясной, морозной и звонкой. Было слышно, как скрипят сосны – удивительно высокие, гигантские сосны: снизу, от подножия крутых холмов, их черные вершины, казалось, плавают в звездном море. Где-то ровно гудели машины. Вскоре в студеном воздухе зазвенели пилы: это минометчики начали готовить секторы для обстрела. Но все это шумело, гудело, визжало рядом или за спиной, а впереди стояла немая тишина. Так чего же было выбиваться из последних сил? Где он, этот фронт? Завтра опять придется шагать дальше.

Так думали солдаты, но приказ был повторен: “Окопаться немедленно”, и к рассвету белесые от инея склоны холмов прочертили темные линии траншей. Пехота зарылась.

Утро пришло солнечное и теплое. После сна солдаты выбрались из окопов и по одному, по два потянулись к опушке леса. Он обрывался на холмах, а внизу лежали поля. Снег только-только стаял, и они открылись взору разноцветными: то зеленые под всходами озимых, кое-где бурые, с остатками прошлогоднего жнивья, а где и черные, перепаханные с осени. Краски были перемешаны как попало, разбросаны квадратами, прямоугольниками, клиньями, и солдаты, лежа за деревьями на вершинах холмов, заулыбались, заговорили:

– Смотри! Единоличные хозяйства.

А еще дальше, там, где все сливалось в сплошной туманно-серый цвет, будто протянулась узкая оловянная линейка. То была речка – скучная, без единого кустика речка среди равнины. Но именно она надолго приковывала взгляды солдат. Уже стало известно: на той стороне – Германия. На той стороне занял оборону враг.

Днем начались хозяйственные хлопоты. Старшины выдавали полные боекомплекты. Наконец-то на смену осточертевшим полушубкам привезли долгожданные шинели. У лесного озерка развернул брезентовые палатки банно-прачечный батальон (“мыльный пузырь”, как обычно называли его), и застучали движки компрессоров, нагнетая горячую воду в души, под которыми заухали, зафыркали солдаты.

В ротах появились корреспонденты дивизионной многотиражки “Красный воин”. Сначала они допытывались у командиров: “Укажите лучших людей”, потом допекали лучших: “Что вы можете сказать перед боем?”

Лучшие смущенно выдавливали из себя что-нибудь такое:

– Ну что тут скажешь… Дело-то ведь ясное…

Но все же, понимая, что у каждого своя работа, а корреспондент к тому же офицер и отвечать ему надо как положено, решительно заявляли:

– Разгромим врага в фашистской берлоге!

Под такой шапкой во всю страницу, с заголовками: “Грудью на врага”, “Бесстрашно в бой!” “Все, как один” – вышли десятки взводных “Боевых листков”, и забелели они на стволах сосен у окопов. Короче говоря, по словам Василия Теркина, готовился “большой сабантуй”. И ночью предвестниками боя с холмов спустились в долину разведчики. Быстрые, неуловимые, как тени, они обшарили поля и, не обнаружив мин, подкрались к реке. Их было много, около сотни – по взводу от каждого из трех пехотных полков и рота дивизионной разведки. Задача была поставлена общая: узнать, далеко ли от берега находится передний край вражеской обороны.

То там, то здесь под надежным прикрытием боевого ядра на ту сторону пошли группы пластунов в три-четыре человека. Первую повел помкомвзвода разведки 396-го гвардейского стрелкового полка старший сержант Сергей Хворов. Ровесник Октября, разведчик со времен финской кампании 1939 года, он давно уже стал в своем полку кем-то вроде первопроходца, привык к этой роли, все понимал, все знал и умел, и когда его командир, Герой Советского Союза лейтенант Павел Примаков, шепнул: “Серега!” – в ответ раздалось спокойное: “Готов”.

Хворов действительно уже полностью подготовился: на нем были шерстяной свитер, легкие маскировочные брюки из непромокаемой ткани, а из оружия остался один лишь наган. Вообще Сергея Хворова, человека малоразговорчивого и хмурого, до дела как-то не замечали. Да и после дела тоже – очень уж просто все у него получалось: будто иначе и произойти не могло и сам он тут ни при чем.

Хворов бесшумно спустился к воде. С реки не донеслось ни всплеска. Падал мокрый снег с дождем, в воздухе стояла белая мгла, и разведчик будто растворился в ней. Выждав еще несколько минут и поняв, что старший сержант уже на той стороне, Примаков отправил в поиски еще троих.

Группа вернулась примерно через полчаса.

– Метров на триста спокойно, – доложил старший сержант, выпрямившись в рост и ладонями отжимая со свитера воду. – Людей отпустить?

Разведчики, бывшие с ним, ушли, а Хворов остался со взводом. Старший сержант отличался удивительной выносливостью. Во время боев на Севере при форсировании Бек-фиорда миной разбило плот, на котором переправлялся на норвежский берег Хворов. Уцепившись за обледенелое верткое бревно, он все же выплыл на тот берег (хотя к нашему было куда ближе), залег в камнях и открыл огонь по расщелинам скал, где отбивались немцы. Когда подошла подмога, одежда на Хворове стала как ледяной панцирь и трещала.

– Живы будем – не помрем, – отмахнулся он от предложения отправиться в санчасть и повел бойцов в атаку.

Всю ночь прощупывали разведчики чужой берег реки и под утро вернулись удовлетворенные: “Противника близко нет, можно будет работать спокойно”.

На следующую ночь, вооружившись длинными шестами, они начали бродить по реке, выискивая мели для быстрой переправы. Теперь действовали лишь полковые разведчики. А дивизионные…

Командир 111-й отдельной гвардейской разведроты Герой Советского Союза капитан Дмитрий Покрамович был вызван в штаб дивизии и, вернувшись, сказал своим:

– Идем в тыл к немцам. Приготовиться к задаче.