Текст книги "Мир Приключений 1965 г. №11"

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Еремей Парнов,Север Гансовский,Генрих Альтов,Александр Мирер,Александр Насибов,Николай Томан,Михаил Емцев,Сергей Жемайтис,Матвей Ройзман,Николай Коротеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 59 страниц)

Из самых лучших, самых нетрусливых ребят формировался первый отряд. Это была почти сплошь необстрелянная сельская молодежь. Их следовало учить с азов: с военных азов. Перед подъемом и после отбоя, шепотом, полупоказом им объяснили устройство пистолетов, винтовок и автоматов, учили, как вставлять запал в гранату, как выбирать цель, как разбирать замок… Редчайшие вначале, драгоценнейшие экземпляры оружия, полученные от французов, Порик хранил пуще глаза.

По двое, по трое, отпущенные на три – четыре часа из лагеря по разрешению старшины, безусые украинские парни где-нибудь на окраине городка торопливо собирали и разбирали винтовку, ревниво поправляя друг друга. Они пока все знали в теории: что такое перебежка, что значит “ближний бой” и как минировать железнодорожное полотно. Они в сжатом виде слушали тот курс наук, который преподносили Порику командиры, а потом окопы сорок первого года.

Ни один из них не знал, к чему их готовят. Дело делалось тайное, лишних вопросов не задавали: надо – скажут. Про себя думали ребята, что, может, вскоре выведет их Порик из лагеря в маки – понаслышались они о маки от французов; а то, может, настанет день, они подымут восстание, захватят лагерь, пойдут на Аррас, возьмут Аррас, ворвутся там в гестапо и… – мало ли что бродило в юных головах ненавидящих и угнетенных людей.

Но никто, даже французские руководители, не догадывался о замыслах Порика, потому что сама мысль, вынашиваемая им, показалась бы фантастической любому политическому деятелю, а тем более деятелю подпольному, как бы ни был он опытен, решителен и дерзок.

Лесные партизаны Белоруссии… Степные партизаны Украины… Горные – на Кавказе, в Крыму, на Карпатах, Балканах, Аппенинах. Морские партизаны Норвегии и Греции… Подземники крымских каменоломен… Городские отряды Краснодона и Варшавы, Киева и Праги, Парижа и Милана, что днем лояльно стояли у станка, а ночью – у пулемета… “Железнодорожная война”, или “битва на рельсах”… “Автомобильная война”, или “война шоферов”…

Но и среди великолепного калейдоскопа народной изобретательности, подпольного отчаянного остроумия, на фоне всей второй мировой войны все-таки выделяются, все-таки стоят особняком, партизанские группы, руководимые Василием Пориком.

Потому что у Василия Порика партизанской базой стал… лагерь рабов.

Порик не вывел сразу своих хлопцев в маки, нет; он не поднял восстания в Бомоне. В лагере все оставалось по-прежнему: подъем, кусок эрзац-хлеба, серые людские ленты медленно расползаются по шахтам, через двенадцать часов – миска брюквы, полицаи выгоняют очередную группу петь и плясать, перед сном, в дальнем углу Порик, покрикивая, гоняет бегом “физкультурников”, проверка, отбой, темнота. И только тогда, часа через два после отбоя, начинается вторая жизнь Бомона.

Быстрые легкие тени скользят из бараков к проволочному ограждению. Тени стекаются в группы по три-четыре человека. Кто-то шепотом коротко отдает команду. У каждой группы свой лаз через проволоку. Группы молча проползают под проволокой. Группы молча, шаг в шаг за старшим, сходятся к рощице в километре от лагеря. Молча получают оружие. Сдвигаются плотнее. На секунду вспыхивает электрический фонарик: партизаны должны видеть своего командира в лицо. Он гасит фонарь, командир, он коротко и ясно указывает, что третья группа недопустимо задержалась у проволоки и что она должна отрепетировать сбор с точностью до минуты. Потом командир замолкает, снимает зачем-то с плеча автомат и, глубоко вздохнув, начинает объяснять сегодняшнюю задачу. Он волнуется, командир, они все волнуются, чапаевцы, тридцать пять партизан отряда имени Чапаева, – ибо сегодня их первый большой бой.

Французы просили встретить эсэсовцев: полубатальон выведен на отдых с Восточного фронта. Полубатальон движется на автомашинах, в час ночи он должен прибыть в Аррас. Тридцать пять украинских партизан встречают полубатальон немцев на французской дороге. Они впервые все вместе: до этого действовали по отделениям. Они в темноте толкают под бока друг друга: “О, Петька, и ты, значит…” “Разговорчики!” – одергивает Порик. Он слушает французских связных: в первой машине едет начальство, в последней – тоже. Связные тяжело дышат: они на себе принесли пулемет…

Они молча лежат на обочине, тридцать пять “восточных рабочих”, схваченных далеко-далеко отсюда в облавах, привезенных за тридевять земель, таких одиноких тогда, таких потерянных, – а теперь лежат с автоматами, ждут полубатальон эсэсовцев, найденные, собранные, обученные войне прямо в немецком концлагере, – им найденные, им, Василием Пориком, приведенные сюда, на французскую дорогу, встречать двести кадровых солдат на автомашинах. Эти солдаты возвращаются из России, может быть, как раз из-под Винницы, – ведь не в окопах же держали эсэсовцев, держали против партизан – может, держали в самой Соломирке, прямо в самой Соломирке. Это война, это мировая война, и отдыхать от украинских партизан двести кадровых убийц едут по французской дороге, которую уже перекрыли украинские партизаны, к которой уже примеряется из пулемета Василий Порик.

И они въезжают в зону обстрела – длинная колонна темных грузовиков, их борта прошивает из пулемета Василий Порик, по ним бьют тридцать пять стрелков кинжальным огнем, прицельным огнем: с кратчайшей дистанции очень удобно прицеливаться из темноты в освещаемую фарами колонну. Они кричат, немцы, от боли, от неожиданности и от страха, – да, да, и от страха, потому что это страшно, когда в глубоком тылу, на давно покоренных французских дорогах темнота сечет пулеметом, неведомым, тайным пулеметом по двумстам дремлющим людям. Они кричат, они бестолково мечутся между машинами, а по ним бьют, грохочут гранаты, трупы валятся под колеса и свисают с бортов. Бьют особенно старательно по передней и задней машинам, по офицерам, чтобы некому было остудить панику и прекратить суету на освещенной дороге. И офицеров нет, офицеры убиты первыми, но это – немцы, это опытные солдаты, кто-то уже подает спасительную команду, кто-то уже рассыпает их цепью вдоль колонны, кто-то расстанавливает пулеметы. Они очень быстро опомнились, и сейчас, сию минуту, ударят в ответ из полутораста автоматов и трех пулеметов, ударят по вспышкам в темноте, по тридцати пяти украинцам, двум французам и командиру. Тут решают мгновения. Опыт профессионала находит секунду, чтобы сразу всем замолчать, отодвинуться и исчезнуть в темноте, – и пусть эти, на дороге, бьют впустую по сторонам, не решаясь подняться, давая время уйти.

А потом – пускай встают, пускай бросаются в погоню, подымают на ноги все войска департамента, всю полицию, всех шпионов и осведомителей, пускай оцепляют города и деревни и проверяют подряд тысячи человек – ничего не найдете, следа не найдете, потому что вам и в голову не придет, где нас надо искать, потому что мы уже подползли обратно под проволоку, мы уже лежим на нарах в бараках, – в ваших бараках, в вашем концлагере, под охраной ваших солдат.

Утром нас пинком подымут с нар, как всегда, сунут по куску вашего эрзац-хлеба, старшина Бомона опять наорет на нас, как всегда орет по утрам, – невысокий круглоголовый парень, ваша правая рука, – наорет, нагрозит, и нас погонят по вашим шахтам, молчаливых, покорных “восточных рабочих”, погонят по шахтам, где французы шепотом расскажут нам о каких-то смельчаках, напавших ночью на эсэсовцев и перебивших сорок человек. Через двенадцать часов нам дадут вашей брюквы, и вскоре тенями мы вновь соберемся у проволоки, и вскоре вновь перекроем дорогу, взорвем мост, пустим под откос поезд, подожжем склад, – и даже не пробуйте нас отыскать, во веки вечные не догадаетесь, как нас искать: мы оказались умнее вашей системы, мы переиграли вас в кровавой и беспощадной игре!

Да, подобного не могло предположить даже гестапо. Чтобы партизанский отряд базировался в лагере, чтобы партизаны жили под фашистской охраной, на немецком пайке, чтобы возглавлял их сам старшина лагеря – такого ни раньше, ни позже не случалось.

Изнутри, незаметно для враждебного глаза перерождалась жизнь Бомона. Внутренняя организация лагеря перешла в руки подпольщиков, на всех мало-мальски значимых местах сидели свои: кухня, полиция, старостат, нормировщики…

От ФКП к чапаевцам был прикреплен товарищ Фреде. Каждому отделению отряда придали одного – двух французских связных, они же – переводчики и проводники.

Отряд Порика стремительно “осваивал” департамент, один из важнейших департаментов Франции, подпирающий и как бы лихорадочно сооружаемый Атлантический вал, и бельгийскую линию обороны, и подступы к самой Германии. Добрая треть эшелонов Империи на север и запад и обратно катилась по рельсам Па-де-Кале, а по его шоссе шли чуть ли не все передвижения войск. И на рельсах и на шоссе стал отряд Порика. Мины и засады перерезали дороги, мины и взорванные мосты обрубали колеи. Порик впервые вывел своих ребят в “дело” осенью 1943 года, а к концу его на счету у чапаевцев числилось 13 пущенных под откос поездов, 170 разбитых вагонов, из которых 48 – с танками и орудиями, 5 сожженных военных складов, 20 перехваченных в пути военных грузовиков, срезанный телеграфный кабель исчислялся уже километрами, а количество убитых и раненых немцев приближалось к тысяче. Это был блестящий счет для полусотни партизан, если еще вспомнить об условиях, в которых они находились. Это было тем более здорово, что за полгода отряд не потерял ни одного человека: так неожиданны были его засады, так ловки были его отходы и исчезновения.

Неуловимый отряд окружался легендами, ибо тайна окутывала его. “Партизанский отряд, носящий имя легендарного полководца Чапаева, действует в одном из районов севера Франции. Этот отряд считается одним из лучших партизанских отрядов”, – писала подпольная парижская газета. И гестапо знало об этом не меньше, чем парижские подпольщики: уж кто-то, а сами-то немцы прекрасно разбирались, какой отряд лучше, какой хуже. В секретных, после войны обнаруженных гестаповских сводках тщательно отмечался каждый боевой шаг чапаевцев. “Почерк” Порика опытные немецкие разведчики научились отличать быстро, и день за днем констатировали: тот же отряд взорвал мост, тот же отряд напал на обоз, тот же отряд, тот же отряд, тот же отряд… Но где он, отряд? Как такое боевое и сильное подразделение могло возникнуть, как и где оно пряталось днем, кто его снабжал, кормил, кто, наконец, им умело, квалифицированно командовал? Гестаповцы впадали в бешенство от своего бессилия хоть что-то узнать и понять! Действительно, немцам почти невозможно было узнать правду о чапаевцах, а узнав – поверить в нее.

А Порик торопится, Порик понимает, что долго так продолжаться не может, что рано или поздно, через полгода, а то и завтра кого-то из партизан, убьют в бою, труп опознают немцы – и кончик ниточки будет у них в руках. Дерзкая мистификация долго не продержится, любая случайность раскроет ее. Уже сейчас трудно лечить раненых, выдумывать им болезни и прятать от немецких врачей, – а ведь раненых станет с каждым днем больше. Люди истомлены, днем – в шахтах, ночью в засадах, на сон времени почти нет. Кто-то проговорится, кто-то невзначай обмолвится – а ведь не всех гестаповских шпиков разоблачили. Конечно, сам Порик пока еще вне подозрений, но некий шумок уже идет по лагерю: шила в мешке не утаишь…

Но что будет – то будет, пока же надо быть ко всему готовым. Порик начинает выводить подпольщиков из лагеря: добавочная тема о “побегах неблагодарных скотов” для его дежурных речей. Он выводит их по одному – вывести сразу многих нельзя: им где-то надо жить, им чем-то надо питаться. ФТП распределяет их по французским семьям, однако тут нужна большая подготовка и архиосторожность: шахтерские поселки под строжайшим надзором гестапо.

Парни из Бомона поначалу остаются в шахтах: не подымаются на поверхность, и все. В шахтах, в старых заброшенных штольнях прятать людей легче. Еду приносят французы, и это тоже не больно-то легко, ибо Франция сидит на голодном пайке, и отрывать средства от скудных семейных бюджетов, чтобы кормить лишние рты, – проблема. Посему бомонцы категорически возражают против бесплатности: по ночам беглецы рубят для французских опекунов уголь, чтоб помочь им заработать, а французы за это часть зарплаты отдают нашим. “Подпольными” деньгами чапаевцы расплачиваются с “кормильцами”. Это довольно сложная система расчетов, но упростить ее не позволяет рабочая гордость украинцев: им хочется содержать себя самим, не быть нахлебниками. Французы уважают подобные чувства; глубоко под землей, занятые, казалось бы, смертельно опасным делом, исключающим внимание к пустякам, пролетарии двух стран пишут при мерцающем фонаре маленькие точные расписки, дошедшие до нас: “Получено от Шарля 35 франков за уголек”, “Получено от Сергея два франка за хлеб и три франка за маргарин”… Да, они пишут друг другу расписки, будто нет у них занятия поважней, пишут, потому что охранять чистоту и достоинство души – тоже очень важное занятие.

Иногда партизаны захватывают деньги в бою. Тогда их раздает сам Порик и лично получает расписки, тоже хранимые потом по многу лет во Франции: “Получено от Громового 200 франков на еду”, “Получено от Громового 70 франков для оплаты хлеба”. Он строго ведет партизанскую кассу, тут вопрос принципиальный, никакой распущенности, мы не бандиты, как пишут немцы, мы – солдаты и находимся на военном довольствии.

Отряд раздвоился: часть в лагере, часть – вне его. Отряд стал боеспособней: теперь операции проводились и днем. К слову говоря, днем действовали не только “внешние” партизаны, но и лагерники: Порик выдавал им пропуска. Немногим приходилось воевать с немцами с немецким пропуском на войну – бомонцы и тут оставались оригиналами.

А круг сужался. Вслепую, на ощупь, но гестапо набредало на кончик ниточки. Странная сила парализовывала поиски гестаповцев: исчезали бесследно лучшие осведомители, в последнюю минуту скрывались от ареста заподозренные. Так скрылись из Бомона Алексей Крылов, Михаил Бойко, Марк Слободинский, – буквально за час до ареста. Гестапо еще не знало, что сила, соперничающая с ним, именуется Василием Пориком.

Марк с людьми прячутся сначала в заброшенных шахтах, потом в землянках леса Люше. Вскоре ЦК компартии вызвало Марка в Париж: опыт Бомона следовало распространить. Создан Центральный Комитет советских пленных; представитель геройских бомонцев возглавил его. Связь Бомона с Парижем пошла теперь по двум каналам: через ФТП и ЦК советских пленных.

А Порик торопится и торопится. Круг сужается, он чувствует это кожей. Большая часть отряда уже выведена из лагеря, намечены все явки и пароли, созданы склады оружия.

Да, гестаповская машина разведки приближалась к цели. Намечен арест Адоньева: Адоньев бежит. Один за другим намечены аресты активистов Бомона – и все они успевают бежать. Самый плохой разведчик способен заподозрить измену, когда слишком много случайностей приходит на помощь противнику. Случайно за час до ареста бежит один, случайно за час до ареста бежит второй, третий…

Шел февраль 1944 года. 23 февраля, в годовщину Красной Армии, Порик решил показать немцам, что и в Па-де-Кале эту дату помнят. Отряд имени Чапаева в полном составе среди бела дня атаковал немецкий противовоздушный пост: несколько зенитных батарей и сотни солдат. Бой был крут и короток, одиннадцать немцев убито. Как всегда, отряд немедленно “исчез”: партизаны по шахтам и квартирам, лагерники – в городе, скромно прикрепив на грудь пропуска с разрешением. Порик вернулся в лагерь,

У барака его ждала Галя Томченко. Рассказ ее был тревожен: она подавала обед начальнику лагеря и слышала, как он пересказывал бельгийцу, командующему охраной, доклад агента о связи Порика с подпольем. Начальник докладу не верил, но особое наблюдение за старшиной приказал установить.

К вечеру пришел дядя Яким. Он слышал уже, как бельгиец посвящал в эту историю своего помощника. Бельгиец тоже не верил агенту, но тоже считал, что последить за Пориком нужно.

Круг сужался. Следовало бежать немедленно, но он не мог себе этого позволить. Требовалось вывести из лагеря всех подпольщиков, иначе их схватят, когда он исчезнет, вынести оружие, прокламации, запасы еды, документы, максимально используя напоследок свои старшинские права.

И он день за днем с холодеющим сердцем заметал следы. Его могли схватить уже в любую минуту, но нельзя же бросить на расправу других. Как обычно, он рисковал до конца, до последней черты предмогильной. И только выведя из лагеря всех, кого нужно, и вынеся все, что нужно, ранним мартовским утром 1944 года, по-обычному выпустив лагерников на работу, по-обычному сдав начальству ведомость по раскладке еды на день, он постоял немного у барака, вытер почему-то начисто руки платком и прошел в ворота мимо бельгийца, буркнув по-обычному: “В шахту. Проверка”.

Он отодвигался от Бомона шаг за шагом, не оглядываясь, чувствуя внимательный взгляд охранника, упершийся ему в спину.

Глава третья
СТОИМОСТЬ ГОЛОВЫ

ПАРНИ ДЕЛАЮТ ПОЛИТИКУ

Исчезновение Порика из Бомона произвело фурор. Всемогущему гестапо влепилась звонкая пощечина! Над этим-то учреждением смеялись! Целым, живым, с полной победой вышел из недр гестаповских ловкий солдат Порик, вышел сам и вывел людей!

Он ушел чисто – эсэсовцы быстро установили это. В Бомоне не осталось никого, кто бы мог что-нибудь конкретное рассказать о бывшем старшине. Какие-то подпольные кадры сохранились в Бомоне – немцы не могли этого не понимать, – но они на сей раз состояли сплошь из самых незаметных, самых тихих, да и те в лучшем случае назвали бы только имя и приметы связного – большего им знать не полагалось.

А Порик ушел – шагнул из Бомона и растаял где-то во Франции, где-то среди сорока миллионов французов, сам и его партизаны. Исчез Порик – и пока в застенках Па-де Кале идет работа по его розыску, пока приметы его изучают специалисты, он “со товарищи”, в тайнике, спокойно и методично, разрабатывает свои планы.

“Со товарищи”… Они почти все украинцы, и почти все из-под Винницы.

Вот они – сотоварищи.

Мишу Бойко привлек к работе еще Слободинский. Был Миша на вид совсем мальчишкой, но огромного роста, почему и звали его французы “Гранд Мишель”. Но вел себя мальчишка отчаянно: в одиночку, ни с кем не советуясь и не считаясь, саботажничал как мог, а поскольку мог, конечно, неумело, то был неоднократно бит, пытан, насиделся без пищи и в карцере. Воля ячейки повернула бесшабашного Бойко к умной борьбе. Стал Миша бойцом в первом отделении Порика, одним из первых чапаевцев. Тут впору пришлась и стихийная его храбрость, и безудержная ненависть к фашистам, и лукавая украинская сметка, помноженная на воинское умение, полученное от Порика. Быстро стал он из рядового бойца командиром лучшего отделения отряда, как и Ваня Федорук.

Федорук не походил на Бойко, был посолидней – и возрастом и повадками. Храбрость его была иного сорта: обдуманней, логичней, настойчивей. Немного медлительный, не больно разговорчивый, он подкупал методичностью мышления, целеустремленностью действий. И народ у. него в отделении подобрался похожий: немногословные, упорные, прочные ребята – на них Порик мог полагаться, как на себя. Бойко и Федорук очень удачно дополняли друг друга, их группы были ударной силой Порика, на самые опасные, рискованные операции он шел с ними.

На особом положении находилась группа Александра Ткаченко. Воспитанник Киевского университета, Ткаченко знал французский и немецкий, а перемолвиться с пятое на десятое мог еще на двух – трех европейских языках. Потому к нему направляли иностранцев, он, так сказать, командовал чапаевской интербригадой: французами, поляками, греками, югославами, даже тремя немецкими офицерами, посаженными в концлагерь за отказ служить Гитлеру и сбежавшими оттуда.

Правда, неукраинцы в отряде имени Чапаева были и в других отделениях, а чем дольше воевал отряд, тем больше их становилось. Вскоре Порик начал привлекать их сознательно, а потом рассылал эмиссарами от чапаевцев по другим лагерям.

Юзефа Калиииченко он направил в район Камбре-Валансьенн к Антеку Кросту. Там было три лагеря; довольно быстро Юзеф и Антек создали в лагерях подпольные комитеты. Но тут Кроет случайно познакомился с солдатами из роты, охранявшей склад оружия. Кроет был лесником, и склад разместился в его участке леса. Эмиссары Порика обнаружили, что в роте есть люди, настроенные антифашистски и мечтающие связаться с партизанами. Это был более чем золотой клад: склад оружия!

Его обчищали постепенно: чтоб не обнаружить себя. Он оказался богатеем: пулеметы, гранаты, боеприпасы! Шел строгий учет и строгая дележка: столько-то – чапаевцам, столько-то на нужды всего подполья. Порик ходил гордым: вот мы французам и вернули часть долга! А когда немцы спохватились и начали перебрасывать роту в другое место, вывели в партизаны и часть солдат роты: большинство – подальше от Па-де-Кале, где их знали, но кое-кого, проверив, по возможности глубоко, взяли в отряд. Так у Юзефа Калиниченко появилась своя группа: восемнадцать человек.

Долгим был путь к Порику Алексея Крылова. Еще когда прятался в Вильи-Монтиньи Марк Слободинский, свел он Крылова с маки. Крылов понравился французам, французы – ему. Был он в числе тех трех налетчиков, что днем напали на вокзал города Ланса, обезоружили охрану, захватили 135000 продовольственных карточек, сумели их вывезти, целый автомобиль, и остаться в живых при этом. О “ланском рейде” писали в газетах, а тысячи французских хозяек, кормивших тысячи скрывающихся подпольщиков, хоть ненадолго перевели дух, набрав продукты по карточкам.

Через несколько дней после Ланса крыловская группа маки напоролась на немцев. Был ранен и захвачен в плен командир – Жорж. Ночью восемь партизан ворвались в немецкий военный госпиталь, Крылов ручным пулеметом сдерживал охрану, а семеро других искали по палатам Жоржа. Но Жорж ослабел от ран так, что и нести его было нельзя, тем более – под огнем. Семеро французов поцеловали в последний раз своего командира, потом кто-то из них сменил Алексея у пулемета, а Алексей по-русски, трижды приложился губами к холодным, жестким губам умирающего: “Идите, ребята, спасибо”, – прошептал Жорж, закрывая глаза.

А потом – провал. Молодежь группы без разрешения руководства сделала налет на станцию Лэвет, – там тоже хранились продовольственные карточки. Партизан окружили, взяли в плен, пытали. Один не выдержал – заговорил. По явкам и конспиративным квартирам арестовали почти весь отряд. Осталось на свободе трое, Крылов среди них. Трое – это не так мало, но один пистолет на троих – маловато. Все-таки решили напасть на мэрию Дрокура и в мэрии разжиться и оружием, и деньгами, и документами. Перед самым нападением зашли в кафе рядом с мэрией, заказали двойной кофе для крепости духа. Хозяйка чуть внимательней обычного посмотрела на одного из французов, уходя за портьеру наливать кофе. Телефон, как оказалось, тоже стоял за портьерой. Когда трое прихлебывали кофе уже со дна, немцы вбежали в помещение. В первую же минуту убили обоих французов, Крылов выпрыгнул в окно и ушел, израненный, от погони – был он очень вынослив, но гибель все-таки ждала его, неминучая, без жилья, еды и бинтов. Ему повезло и тут: люди Порика подобрали его. Вскоре он командовал отделением.

Вот такие люди и многие другие, подобные им, составляли ядро отряда имени Чапаева.

Все они относились к Порику с искренним уважением, мало того – с любовью. Он был самым опытным, самым умным и самым бесстрашным среди опытных, умных и бесстрашных. Он их собрал, он дал им цель и надежду и научил драться за цель и отстаивать надежду. В этом двадцатитрехлетнем мужчине уживались и черты эдакого “батьки”, типа Чапаева и Пархоменко, и воля политработника, и хватка кадрового командира. “Сумеете командовать отделением…” – вспоминал он начальника харьковского училища. И повторял это всем командирам отделений. И учил их, учил беспрерывно, – учил военной самостоятельности.

И потому отделения разрастались. По существу, это были уже не отделения, а целые отряды. Вскоре у Федорука, скажем, считалось больше тридцати, у Ткаченко больше пятидесяти… Они, в свою очередь, дробили отряд на отделения, а отделения вновь отпочковывались в отряды. Рамки чапаевцев раздвигались, вместо отряда рождалась система отрядов. Так или иначе, к нему тяготели отряды и подпольные комитеты всего Севера Франции.

Французы называли Порика Базилем, Василием Бориком, наши – лейтенантом Громовым. В подвале писчебумажного магазина сестер Рене и Сомоны Виолэ в Париже, где заседал ЦК советских пленных, имя Порика упоминалось частенько. Чем шире раздвигался отряд имени Чапаева, тем пристальней вглядывались в него враги и друзья. Руководителем советских партизан всего Севера Франции Василий был назначен давно, поскольку он и был им фактически. А весной 1944 года по предложению Гастона Ляроша лейтенанта Порика кооптировали в члены ЦК. Шел тогда Василию двадцать четвертый год.

***

Вся громада маки и партизан, все эти тысячи сильных мужчин могли делать свою смертную необходимую работу потому, что их связывали между собой, стягивали воедино мальчики и молоденькие девушки, именуемые связными. Детям и девушкам было легче передвигаться по Франции. Только они, не вызывая подозрений, имели возможность часто “ходить в гости”, им не надо было бояться облав или тревожиться о документах. Если можно вообще говорить о личной безопасности во время мировой войны, то хоть краем она, безопасность, прикрывала именно детей и девушек.

Так кто же они, неприметные и полузабытые маленькие герои и худенькие героини?

У Порика было двое постоянных личных связных, не считая, конечно, многих временных. Первый – пятнадцатилетний француз Жильбер – долговязый веселый подросток, влюбленный в Порика и боготворящий его. Расторопный, толковый отрок, Жильбер на лету схватывал суть Васиных франко-украинских приказаний.

Вторым связным была Галя Томченко. Она немного знала польский язык и в Бомоне, работая при кухне, выдавала себя за полячку Анну. “Полячка”, однако, хорошо “спивала” по-украински, на этом-то они и познакомились. Галя вначале побаивалась грозного лагерного старшину и пугалась, получая от него странные приказы по раздаче еды. Потом начала кое-что понимать и вскоре узнала о своем первом воинском задании: принести в лагерь патроны от французов. Вместе они ушли из лагеря, вместе воевали в Па-де-Кале. Их связывало большее, чем военная судьба, после войны хотели они пожениться.

А вот типичная биография еще одной связной, Антонины Хаблюк. Семья была украинская, горняцкая, строгая, давно проживавшая во Франции. В 1935 году вступила Антонина во французский комсомол, а чуть только заневестилась – война. В 1943 году семья приняла по предложению Сопротивления бежавшего из лагеря Алексея Грященко. Прожил Грященко у Хаблюков мало: восемь дней, но юноша он был привязчивый и до последнего дня потом посылал весточки Антонине. Последний день его, однако, был недалек. В группе из двадцати человек пошел он к бельгийской границе: там леса росли погуще. Группа дошла до места, но тут же столкнулась с немцами, была разгромлена, взятых в плен долго били, пытали и опять разбросали по лагерям. Грященко сбежал вновь, ночью пробрался к Хаблюкам, попрощался, сказал, что немцев ненавидит, и ушел туда же, к бельгийской границе, в новую группу. Дошел, был принят и погиб через неделю в бою.

А к Хаблюкам прислали Алексея Крылова. От них он и ушел в маки и после всех своих приключений снова был направлен к Хаблюкам, – теперь уже от Порика. Долго была Антонина связной у Крылова, хотя и перебрасывали ее из отряда в отряд. Вот, скажем, отрывок из ее отчета: “По заданию командира отделения, Михаила Бойко, я направилась в Дурж за пулеметом. Меня сопровождал командир отделения Иван Федорук, направлявшийся туда же за гранатами. С запиской от Адоньева я получила от Василия Порика разобранный пулемет”.

Как видите, в коротком отрывке – и Федорук, и Бойко, и Адоньев, и сам Порик. Так и ходила девчушечка из города в город, от дома к дому, рискуя собой ежечасно, потому что лишь за два месяца, если подсчитать, перенесла она на себе 12 пулеметов, 3 пистолета, 4 гранаты и без счета листовок, приказов и прокламаций.

“МЫ ЗДЕСЬ, ВЫ НАС СЛЫШИТЕ?”

Немцы, разъяренные и озлобленные, бросили немалые силы на розыски Порика и его отряда. Теперь, когда уже стало известно, что же это за таинственные партизаны орудовали целый год в Па-де-Кале, задача казалась гестаповцам сравнительно нетрудной. Кого ловить – ясно, где ловить – ясно. Понятно, сбежавшие украинцы постараются спрятаться поглубже, но аппарат рейха умеет вытягивать врага из самых глубоких нор. Чем-нибудь себя обнаружите, вы, не знающие языка и территории, вы, оказавшиеся в безлесной стране, где прятаться можно только по городам и селам, а там каждый дом на учете. Линия фронта от вас далека, не пытайтесь создать видимость, что вы сбежали из Па-де-Кале, что вас нет здесь: вам некуда бежать, вокруг вас со всех сторон Европа Третьего рейха.

А Порик и не бежит. Они совсем не для того ушли из Бомона, чтобы прятаться. “Мы здесь, вы нас слышите? – спрашивают чапаевцы. – Мы здесь, мы взорвали депо станции Били-Монтиньи, и двадцать четыре шахты не работали, пока издалека не пригнали сюда новые паровозы. Мы напали на жандармское управление в Монтиньи-ан-Гоэле. Мы подняли на воздух военные заводы предателя во Фревене, работавшие на немцев. Горит ваша автобаза в секторе Фревен – Шапель, горят баржи с углем на каналах всего департамента, взорваны электролинии высокого напряжения – и опять простаивают шахты, оставшиеся без энергии! Мы здесь, мы не думаем уходить, вы знаете нас – и все-таки мы неуловимы, мы почти не несем потерь! Попробуйте нас взять – вот мы!”

Уйдя из лагеря, Порик поселяется в Энен-Льетаре в семье Оффров. У них он прижился прочно. Гастон Оффр и его жена Эмилия, люди пожилые, относились к Василию прямо-таки по-родительски: следили, чтобы вовремя ел, ругали, когда поздно приходил, пришивали пуговицы. Полушутя-полусерьезно Вася называл своих хозяев мамой и папой, как мог помогал по дому, с удовольствием погружаясь в милые детали семейного быта.

Правда, бывал он дома мало. Во всех операциях отряда он, естественно, не мог участвовать, по и те, в которые он не ходил, тоже так или иначе разрабатывались и планировались им же. Отряд рос, сложнее и сложнее становилось руководить его раскинувшимися крыльями. Приходилось держать в голове сотни имен, десятки адресов, тысячи разнообразнейших сведений, от которых зависела и его жизнь, и жизнь его людей, и жизнь немцев. Кроме того, нельзя было забывать и о Бомоне.