Текст книги "Мир Приключений 1965 г. №11"

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Еремей Парнов,Север Гансовский,Генрих Альтов,Александр Мирер,Александр Насибов,Николай Томан,Михаил Емцев,Сергей Жемайтис,Матвей Ройзман,Николай Коротеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 59 страниц)

9. ПРОДОЛЖЕНИЕ ПОИСКОВ

Михаил Золотницкий перестал играть на скрипке и, значит, в любой момент мог выйти в столовую, а мне хотелось побеседовать с ним наедине. Я быстро подошел к двери его кабинета, постучал и вошел. Он укладывал скрипку в футляр, кивнул мне головой и сел на стул. Я четко видел его лицо, на которое падал свет из окна.

– Я давно хотел вам сказать, – начал я, – что в редакции мне дали вашу статью о грунте. По-моему, она написана с большим знанием дела.

– Бьюсь второй год, чтоб ее опубликовали, и ничего не выходит. Пожалуйста, пройдитесь по ней карандашиком. Буду благодарен!

– Хорошо! – согласился я. – А теперь… Надеюсь, что все останется между нами?

– Конечно!

– В шкафах системы Меллера, внутри, бывают секретные ящики, которые запираются на особый ключ?

– В шкафу отца есть такой ящик. А почему вас это интересует?

– Не хранил ли ваш отец в этом ящике свой красный портфель?

– За последнее время отец к шкафу никого не подпускал. Да я сам к нему не подходил. Зачем волновать старого человека?

– Я не могу понять, когда проникли в шкаф: ночью или днем?

– По-моему, днем!

– Вы так думаете?

– А как же? Днем отец кладет ключи где попало. Асам – вы это знаете! – возьмет и уйдет в подсобку, а то и вовсе приляжет, приняв нитроглицерин.

– А ученики?

– Уйдут и исчезнут. Мальчишки!

– Не могли ли они сами?..

– Да нет! Для чего им нижняя дека и таблички? – Разве в портфеле были эти вещи?

– Так отец говорил, – ответил он. – Для учеников и дека и таблички пока еще китайская грамота. Потом они любят отца. Учитель!

– Но ведь ученики могли это сделать не для себя? Мало ли людей, которые не прочь взглянуть на деку и таблички?

– Ученики не станут этого делать. Сложно и рискованно!

– Да почему? Мастер ушел с головой в работу или у него приступ стенокардии. В одну минуту можно взять ключи, открыть шкаф, вынуть портфель и унести.

– На выходе стоят сторож и вахтер. Они глазастые! Ученика выгонят, а то еще под суд отдадут.

– А разве нельзя куда-нибудь схоронить, не выходя?

– В цехах? Увидят. На чердак? Не пустят. В красильню? Туда вход посторонним запрещен.

– Может быть, ученик сговорился с кем-нибудь из работающих в другом цехе?

– Кто же пойдет на такое дело?

– Остается одно: портфель взял чужой?

– Как бы не так! Ученики выходят из мастерской, но в любую секунду могут войти!

– Ни ученики, ни чужой. Тогда кто же?

– Я уже ломал над этим голову. Даже допускал, что это сделал постоянный заказчик. Ну, вышла такая минута: отец после припадка заснул, ученики разбрелись, ключи торчат в замке несгораемого шкафа.

– Разве так случалось?

– Да! – ответил Михаил Золотницкий и кинул на меня острый взгляд. – Отец за ужином рассказывал! – и продолжал: – Да, торчат ключи! Постоянный заказчик открывает дверцу шкафа. А дальше что? Отец никому о красном портфеле не говорил, а о том, что находится в нем, и подавно!

– Вы уверены, что ваш отец никому об этом не говорил? – Уверен!

Я спокойным голосом, мягким тоном, не глядя на Михаила Золотницкого, нанес ему удар:

– Значит, о том, что в портфеле дека и таблички и что он хранится в секретном ящике, знали только одни вы?

– Да! – подтвердил скрипач и, спохватившись, даже подскочил на стуле. – Что вы хотите сказать?

– Ровным счетом ничего! – И, немного помедлив, спросил: – А вы знаете, что коллекционер Савватеев часто заглядывал в мастерскую?

– Да что вы, честное слово! – забормотал музыкант скороговоркой. – Это же такой человек, такой…

– Как, по-вашему, – упорно продолжал я, – известно было архитектору, где хранится красный портфель и, главное, что в нем лежит?

– На кой черт ему дека и таблички? – зачастил Михаил Золотницкий. – Что он, станет делать скрипку?

Почему скрипач так яро защищает Савватеева? Может быть, они связаны одной веревочкой? Музыканту были нужны нижняя дека и таблички к третьему варианту “Родины”, а коллекционер стремился на худой конец сфотографировать их…

– Не говорил ли вам отец, – продолжал я, – где он хранит дерево для своей “Родины”?

– Да, скажет он – дожидайся! Когда дело касается его секретов, – деспот!

– Может быть, о сортах дерева?

– Намекал! “Цены нет, – отдай все, да мало!”

– Когда это было?

– Когда собирался делать со мной новую скрипку.

– У Андрея Яковлевича будет районный врач?

– Нет, доктор Галкин. Он еще вчера поздно вечером заезжал. Рекомендовал Георгий Георгиевич!

– Вы объяснили доктору причину внезапной болезни отца?

Михаил Золотницкий сел глубже в кресло и положил руки на колени.

– На что вы намекаете? – переходит он в нападение.

– На жестокую психическую травму Андрея Яковлевича.

– Нет, о пропаже деки и табличек доктору не говорил!

– О краже! – поправляю я его и вижу, как он вздрагивает. Теперь я уже рублю с плеча. – Врач должен все знать о своем пациенте.

– Вчера я молчал, а сегодня… – опять бормочет он.

– Да вы что! Вопрос идет о жизни вашего отца, Михаил Андреевич. Не мне вам об этом говорить!

Нет, каков! Мне выложил все факты и предположения. А когда нужно о том же самом сказать доктору, боится рот раскрыть!

Разумеется, мое подозрение о том, что у Михаила Золотницкого рыльце в пушку, требовало веских доказательств. В противном случае, как бы ни было сильно подозрение, оно только им и останется!..

В пятом часу приехал Лев Натанович Галкин, разделся и, потирая руки, прошел в комнаты. Чисто выбритый, с небольшими залысинами, в сером с искрами костюме, в роговых очках, он был полон достоинства и солидности. Меня познакомили с ним, и он сказал, что ему приходилось лечить литераторов.

– Слишком вы все нервные! – продолжал он. – Не происходит ли это за счет таланта?

– Может быть, талант происходит за этот счет?

– Все может быть, – согласился он и прищурил правый глаз. – Выглядите вы прекрасно!

– Спасибо! Не знаю, как вы, а я еще в школе учил: яблоко снаружи было румяное, а внутри…

– Правильно! – воскликнул доктор. – Мой дед говорил: “Врач, который судит о пациенте по его виду, не стоит денег”.

Люба вызвала из комнаты Андрея Яковлевича сиделку. Лев Натанович стал так подробно и горячо расспрашивать ее о самочувствии и о жалобах старика, что это походило на допрос с пристрастием.

Выслушав все, он сиял очки, подышал на стекла, старательно протер платком и в сопровождении сиделки и молодых Золотницких пошел в комнату Андрея Яковлевича.

Через минуту Люба вышла оттуда, всхлипывая и прикладывая платочек к глазам. Я стал как мог утешать ее, она прошептала:

– Не могу! – и заплакала.

Для того чтобы отвлечь ее, я спросил, почему она не выступает на концертах самостоятельно, а только аккомпанирует Михаилу Андреевичу. Она вытерла глаза, поглядела на меня, и в ее зрачках сверкнули синие зарницы:

– Вам приходилось готовить ленивые щи? – спросила она.

– Нет!

– А латать сыну штанишки?

– Тоже нет!

– Все это делаю я! Кроме того, покупаю продукты для хозяйства, меняю книги в библиотеке, хожу в аптеку, в прачечную. Да я не кончу до утра перечислять мои занятия. И ко всему этому, что бы ни случилось у свекра, у мужа, – во всем, во всем я виновата…

Я сказал, что в каждой семье есть человек, который несет на своих плечах бремя основных забот, и вдобавок на его голову валятся все шишки.

Тут я услыхал голос Галкина, который, выйдя из комнаты больного, наставлял сиделку, как, чем и в какие часы кормить старика, какие лекарства и когда ему давать. Лев Натанович написал рецепт и велел сейчас же сходить в аптеку. Скрипач ответил, что ему через полчаса надо выступать на концерте, и попросил жену заказать лекарство…

Пока Люба ходила в спальню за муфтой и сумочкой, я подумал, а не спросить ли мне сейчас мастера, где он хранит, кроме нижней деки, все части его “Родины”? Это намного облегчит мое расследование! Я вошел к нему в комнату. Сиделка стояла возле окна и, встряхивая термометр, рассматривала его на свет. Андрей Яковлевич лежал, полузакрыв глаза, и о нем можно было сказать: краше в гроб кладут! Заметив меня, сиделка приложила палец к губам, и до меня едва долетело: “Спит!” Но старик открыл глаза, – они у него были мутные, слезящиеся, с красными веками, – и попросил хриплым голосом:

– Михайло! Водицы!

Я взял со стоящего в изголовье столика стакан с водой и, приподняв голову больного, поднес к его губам. Он сделал глоток, сказал: “Спа”, что должно было означать не то “спасибо”, не то “спать”, и откинулся на подушки…

В аптеку мы с Любой доехали на автобусе, постояли в очереди к фармацевту и купили готовый венгерский препарат. Потом вышли на улицу, и я остановил такси.

Когда автомобиль тронулся, я повертел ручку, чуточку опустил стекло, в машину потекла морозная струя воздуха, и от Любиных мехов запахло черемухой. Она сидела, уткнувшись в воротник шубки, – только сверкал ее правый глаз.

Шофер включил радио, и скрипка запела романс Чайковского.

– Милый вы мой! – сказала Люба, назвав меня по имени-отчеству. – Мне очень жалко Андрея Яковлевича. Они с Вовкой большие друзья. Вчера сынишка нарисовал человечка: “Это деде!” Я измучилась… – Она поморгала ресницами, прогоняя набежавшие на глаза слезы. – Все несчастье Андрея Яковлевича от него самого. Память у него девичья!

Я хотел сказать, что все перебрал в его несгораемом шкафу, но запнулся и только вздохнул: “Что спрашивать с больного старика?”

– В позапрошлом году пошел свекор в бухгалтерию сдавать деньги и документы, – продолжала Люба, – а счетовод и кассир уехали по делам. Вернулся он к себе и вместо того, чтобы спрятать все в несгораемый шкаф, положил в ящик рабочего стола. К концу занятий хотел пойти в бухгалтерию, полез в шкаф – ни документов, ни денег! Ученики уже ушли леи мой. Поднялся переполох. Ночью Андрею Яковлевичу было плохо, а утром все сам нашел.

– Когда я был у него недавно, он искал газету в одной папке, – сказал я, – а до этого сам положил ее в другую!

– Вот видите! – подтвердила Люба и посмотрела на меня с улыбкой. – Я прошу вас, проверьте в его шкафу все, все до последней бумажечки! Не найдете – посмотрите во всех ящиках, во всех шкафах. Уверена, целехонек красный портфель, и никто оттуда ничего не брал!

Я дал слово выполнить ее просьбу.

10. КТО ЖЕ УКРАЛ ПОРТФЕЛЬ?

Погода, словно имеющая успех красавица, капризничала: то дарила ледяной улыбкой, то вдруг, как пригоршнями белого конфетти, шаловливо бросалась мелким снежком, и он таял на асфальте, оставляя после себя черные точки.

Я закончил очерк о скрипичном мастере и стал раздумывать, как в действительности могло произойти похищение красного портфеля. Рассуждая, я предположил, что среди подозреваемых нет безупречных людей, хотя в глубине души не верил в их вину. Ведь в любом деле могут быть десятки различных граждан, на которых падает подозрение. Достойный труд следователей и оперативных работников состоит в том, что они проводят одну версию за другой и в конце концов нападают на след настоящего преступника.

Итак, двадцать девятого декабря прошлого года Андрей Яковлевич к концу рабочего дня видел красный портфель в несгораемом шкафу. С этого момента до утра запертая мастерская охранялась сторожем, вахтерами, и никто не мог туда проникнуть. А вот тридцатого декабря, по заявлению старика, к нему приходили: утром сын Михаил, днем кинорежиссер Разумов, позднее коллекционер Савватеев. И при мне в шесть часов вечера мастер обнаружил, что из его секретного ящика несгораемого шкафа исчез красный портфель.

Михаил Золотницкий превосходно знал обстановку и распорядок в мастерской: отец страдает приступами стенокардии, устает, дремлет и забывает спрятать ключи. Не надо много думать, каким образом можно проникнуть в шкаф. Имеет ли смысл скрипачу взять красный портфель? Да, имеет: по тем справкам, которые я успел навести у знакомых скрипичных мастеров, конечно, не называя ни места происшествия, ни фамилии, было ясно, что по табличкам можно доделать нижнюю деку “Родины”, потом подобрать подходящее дерево и сделать всю скрипку. Пошел бы на это Михаил Золотницкий? Музыкант он средней руки, его заработок не так уж велик, расходы значительны: ребенок, няня, молодая жена, которая любит хорошо одеваться. Кроме того, он, наверно, знал, где хранятся остальные части “Родины”, и мог ими завладеть. Почему? Он, безусловно, учел, что эта кража нанесет отцу удар, и тот сляжет. А разве это не благоприятный момент для того, чтобы воспользоваться остальными приготовленными частями для “Родины”?

Остается один, сам собой напрашивающийся вопрос: помогала ли чем-нибудь скрипачу Люба? Она не верила в то, что муж сумеет без секретов отца добиться премии на конкурсе смычковых инструментов, о чем сама мне говорила. Если бы муж попросил ее помочь, она могла на это пойти. Но тогда было непонятно, зачем она так настаивала на том, чтобы еще раз поискать красный портфель в мастерской Андрея Яковлевича?

Архитектор Савватеев неоднократно посещал мастерскую, хорошо знал распорядок дня, привычки старика Золотницкого. Одержимый неописуемой страстью к коллекционированию, кроме скрипок, табличек с автографами мастеров, он, естественно, мечтал о составленных Андреем Яковлевичем вычислениях к третьему варианту “Родины”. Конечно, получив таблички к первому и второму вариантам скрипки, архитектор рассчитывал, что мастер отдаст ему со своим автографом и документ к третьему. Но тот, как заявил сам Георгий Георгиевич, даже отказался показать ему таблички. Воспользовавшись удобным моментом, когда, например, ключи от шкафа оказались под рукой, Савватеев открыл дверцу секретного ящика, вынул красный портфель, чтобы тут же сфотографировать таблички. Увы! Мастер или еще кто-то помешал вору, и ему пришлось захватить портфель с собой и сделать то, что он задумал, дома. Иначе не объяснишь нахождение фотографии с табличек нижней деки третьего варианта “Родины” в папке: “А.Я.Золотницкий”. И потом, отчего коллекционер так уверенно предсказал, что красный портфель вернут скрипичному мастеру? Ведь если это случится, будет ясно: кто взял, тот и отдал!

Кинорежиссер – третий, взятый мною на подозрение человек, – был осведомлен о старом мастере своим приятелем Савватеевым и, кроме того, наблюдал во время съемок за Андреем Яковлевичем и говорил с ним. Разумов задумал одним ударом разрубить гордиев узел: заснять для фильма “Жаворонка”, нижнюю деку и таблички для “Родины” унести, отдать какому-нибудь мастеру, вероятно периферийному, и заказать скрипку. Представлял ли такой заказ какую-нибудь опасность? Нет! Не только эксперты-музыканты, но даже сам старик Золотницкий никогда не узнали бы, что для данной скрипки основой послужила доработанная по табличкам нижняя дека “Родины”.

Четвертым вором мог быть любой человек, действующий по указке одного из уехавших на экскурсию учеников скрипичного мастера. Такой сообщник, безразлично, опытный или неопытный, явился бы в мастерскую в точно намеченный срок и, совершив подлое дело, исчез бы.

Если бы ему сразу не удалось взять красный портфель, он через несколько дней, под благовидным предлогом, появился бы снова и заходил до тех пор, пока не выполнил бы то, что было задумано. В результате появилась бы новая скрипка!..

Пятым вором мог быть любой жуликоватый клиент, при удобном случае полезший в несгораемый шкаф не за красным портфелем, а просто за ценной добычей. Однако, наткнувшись на портфель, сразу схватил бы его и унес, подумав, что раз он лежит в секретном ящике, то набит ценностями. Конечно, пятый вор поспешил бы скрыться и, в укромном уголке, вдали от чужих глаз, заглянуть в портфель. Если это был понимающий в чертежах человек, то он сбыл бы какому-нибудь мастеру деку с табличками. Если же эти вещи были ему в диковину, он или попытался бы установить их стоимость, или, плюнув, забросил бы куда-нибудь, а портфель взял себе. Короче: в том и другом случае украденные дека и таблички не вернулись бы к скрипичному мастеру.

Однако самым опасным вором был бы шестой, которого следует назвать невидимкой. Но это не невидимка из известного романа Герберта Уэллса. Это не так! Хотя шестой вор видим, но часто даже самые проницательные оперативные работники уголовного розыска его не видят. Может быть, и мы, то есть автор и читатель, встречались с этим вором, беседовали с ним, но никому из нас и в голову не пришло, что он именно тот, кто совершил кражу. Да, по совести, как его узнать: на улице он принимает облик почтальона с сумкой писем и газет, на вокзале – носильщика с чемоданами в руках, в ресторане – официанта с салфеткой под мышкой, в больнице – санитара в белом халате, который несет носилки или катит кресло на колесах в какую-нибудь палату. Словом, вор № 6 похож на бесчисленных своих честных товарищей по профессии. Он настолько примелькался, что, подобно сосне в сосновом лесу, не обратит на себя никакого внимания, и, всеми видимый, будет невидим.

Все это напоминает мимикрию – защитное приспособление, широко распространенное среди животных и растений…

Теперь я на собственном опыте убедился, как легко вести следствие на страницах рукописи и как сложно это в жизни. Ведь до сих пор у меня не было ни одной основательной улики против подозреваемых мной людей. А еще когда я студентом-юристом стажировался у старичка следователя, он, поднимая вверх указательный палец, не раз предупреждал: “Следствие без улик – все равно что утопающий человек без волос: ухватиться не за что!”

Я отвез сотрудникам Научно-исследовательского института милиции заснятые в день похищения красного портфеля фотографии с несгораемого шкафа. Они в один голос заявили, что на шкафу нет никаких следов взлома, и судить о том, каким образом совершена кража, а тем более кем, – невозможно.

Я вспомнил о просьбе Любы: могло же случиться так, что мастер положил красный портфель в другое место. Бывают в жизни сюрпризы! Вдруг пропажа найдется, все успокоятся, а я перестану вертеться, как белка в колесе!..

11. НЕВЕРОЯТНАЯ ЗАГАДКА

Я поехал к коменданту того театра, при котором была мастерская по реставрации смычковых инструментов. Проходя через будку, я узнал у дежурной, что его зовут Константином Егоровичем.

Постучав в дверь, я вошел в небольшую комнату, где, кроме письменного стола, двух деревянных кресел и вместительного стального ящика на полу, ничего не было. За столом сидел растолстевший, лысый, румяный человек с сизоватым носом, пил чай с блюдечка, макая в чашку кусок пиленого сахара и откусывая от него. Я сел на стоящий перед письменным столом стул, но комендант не обратил на меня внимания. Только покончив с чаем и вытерев синим платком вспотевшую лысину, он бросил на меня взгляд и буркнул:

– Чем могу?..

Когда я рассказал о тяжелом положении скрипичного мастера и о необходимости еще раз поискать портфель красной кожи в несгораемом шкафу, комендант пристально поглядел на меня злыми глазами и выразительно кашлянул. Он, видите ли, не считает нужным открывать просимое помещение (так и отчеканил: “просимое”!). Затем пояснил, что в тот день, тридцатого декабря прошлого года, по своему почину, он, понимаете ли, взял с собой дежурную, делопроизводителя, открыл шкаф своим ключом, и они, втроем, все вынули из него и осмотрели.

Я объяснил, что старик Золотницкий очень тяжело переживает пропажу, и если можно чем-нибудь ему помочь, то необходимо это сделать.

Комендант барабанил пальцами по столу, выражал свое нетерпение, но я не обращал на это внимания. Потрясение старика настолько велико, объяснил я, что это может привести его к трагическому концу. Ведь и он, Константин Егорович, если бы перенес такой неожиданный удар, мог бы…

– Почему вдруг я? – к моему удовольствию, заволновался мой твердокаменный собеседник, и его подбородок запрыгал от негодования. – Каждый умирает в строго индивидуальном порядке!

– Хорошо, не вы! – согласился я, как бы давая ему выпить валерьянку с ландышем.

Он посветлел. Тогда, словно сделавший выпад рапирой фехтовальщик и вызвав этим ответное движение противника, я привстал и задал ему вопрос в упор:

– А вы уверены, что шестидесятилетний Золотницкий теперь умрет не раньше срока, который ему предназначен?

– Я этого не сказал!

– Тогда почему же вы не соглашаетесь?..

– Потому что я подписал приказ: мастерская впредь до особого распоряжения закрыта, и точка! – неодолимый комендант ударил ребром ладони по столу, как бы отрубая мне голову. – Приказ есть приказ!

– Прошу извинить, что пришлось вас оторвать от работы, – поднялся я со стула. – Будьте любезны, скажите, как мне пройти к директору театра?

Вдруг эта живая стена, от которой мои слова отскакивали, как горох, вздохнула и с чувством произнесла:

– Что ж, идите и заявите, что я – палач! А я без слез не могу на канареечку смотреть!

“Постой-ка, – подумал я. – А вдруг канарейки – твоя страстишка?” И я рассказал, что видел в доме Савватеева не только канареек, но и малюсеньких птенчиков.

Комендант слушал и преображался: с его лица сползла угрюмость, глаза загорелись, и под конец моего рассказа он сидел, не дыша от любопытства. Едва я замолчал, как он стал задавать бесчисленные вопросы и признался, что является старым любителем канареек. Он, комендант, сам приготавливал деревянную коробочку, устраивал в ней гнездо из ваты, иногда из тонкой мочалки с корпией, а другой раз из моха. Он пускал отобранную пару канареек в коробку, они приводили гнездо в порядок, и – пожалуйте! – через три недели самочка клала пять бледно-зеленых с красно-бурыми пятнышками яичек. Около двух недель она высиживала птенцов, и появлялись голенькие крошки.

– Ах какая прелесть! – откровенничал комендант, все более и более превращаясь в человека. – Как подрастет молодежь, сейчас всех в клеточку и повесишь рядом с опытным кенарем. Учись, детка, пой, радуй сердце! – Он махнул рукой подошел к сверкающему окну и опустил голову. – Душа болит! – промолвил Константин Егорович со скорбью. – Уехал на три дня по делам. Ночью где-то лопнула труба парового отопления. В комнатах стало холодно. Я просил домашних: следите за температурой, будет падать – немедленно включайте электропечь. А они все спали, и мои птицы погибли! – закончил он со слезами в голосе.

Я ему посоветовал завести новых. Он объяснил, что два раза доставал канареек, сажал в коробку с гнездом, а они сидели, как чучела. Я пообещал потолковать с Савватеевым, помочь, и комендант с жаром пожал мне руку. Он отпер свой стальной ящик, достал из него связку ключей, печать и пригласил меня идти за ним. Вскоре он, я, дежурная и делопроизводитель поднимались по лестнице. Делопроизводитель снял с двери мастерской сургучные печати, а комендант предупредил меня, что их целость ежедневно проверялась.

И вот я последовательно вынимаю из секретного ящика несгораемого шкафа, с полок все папки, газеты. Мало того, я раскрываю каждую папку, перебираю находящиеся в ней бумаги, вырезки из старых журналов. Комендант сидит посмеивается, а его сотрудники уверяют, что в декабре они проделывали то же самое. Наконец остается последняя небольшая пачка связанных бечевкой газет, я поднимаю ее и убеждаюсь, что под ней пусто! Я выдвигаю ящик стоящего в подсобной комнате столика, шарю в нем: ничего!

Комендант смотрит на меня, покачивая головой, потом делает знак своим сотрудникам, и все трое выходят в мастерскую. Они зажигают все до одной электрические лампочки, и при яростном свете аккуратно перебирают все, что лежит в ящиках семнадцати рабочих столов. Снова неудача! Остается стоящий в углу высокий зеленый платяной шкаф. Комендант трясет висящие в нем синие халаты, хмыкает себе под нос и хочет закрыть дверцу. Но я останавливаю его, беру наваленные друг на друга внизу шкафа фартуки, встряхиваю их, и к моим ногам звонко шлепается портфель из красной кожи.

Я поднимаю его, пробую открыть, – он заперт. Я смотрю на изумленные лица коменданта, его работников и думаю, что, наверно, у меня такая же физиономия.

– Тайны мадридскою двора, – наконец изрекает комендант, ощупывая портфель, как слепой…

“Ну хорошо, – рассуждал я, – мастер Золотницкий получит нижнюю деку и таблички толщинок “Родины”. А разве не могло быть так, что портфель взяли из несгораемого шкафа, сняли копию с табличек, сфотографировали деку и снова положили портфель в платяной шкаф? И вот, когда Андрей Яковлевич принимается делать свою “Родину”, появляется деланный по тому же образцу инструмент. Ведь это произведет на старика такое впечатление, что, возможно, он не только заболеет, но и распростится с жизнью!”

Конечно, любой из подозреваемых мной людей мог вынуть портфель из одного шкафа, а потом сунуть в другой. Но все упиралось в неразрешимый вопрос: как сумел проникнуть вор в мастерскую сквозь запечатанную дверь, минуя сторожа и вахтеров.

Хотя мне в особенности не хотелось подозревать скрипача, я все же решил выяснить, где находился Михаил Золотницкий в течение тридцатого декабря, в то время, когда с его отцом случилась беда.