Текст книги "Содержанка"
Автор книги: Кейт Фернивалл (Фурнивэлл)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)
45
Они шли рядом, не прикасаясь друг к другу. Склонив головы перед встречным ветром. Чан был насторожен, Лида чувствовала это по тому, как он двигался (точно кошка, ступающая по льду), и по тому, как он держал руку у бедра, где у него на ремне висел нож. Хотя, глядя на его лицо, она видела спокойствие и направленный под ноги взгляд.
Улица, которую они проходили, была серой. Серые здания, толстые серые водосточные трубы, облепленные серым льдом, серый воздух, порывами бьющий им в лица. Серые балконы на испещренных трещинами стенах.
– Это неразумно, Лида, – предупредил Чан.
– Прошу тебя, любимый мой!
– Ты снова хочешь дернуть за хвост дракона.
– Дракон дрыхнет у себя в логове, как какой-нибудь пьянчужка после встречи Нового года. Он даже не узнает, что я там побывала. – Увидев, что на его лицо набежала тень, она просто сказала: – Мне это нужно, Чан Аньло. Я должна сама все увидеть.
Он кивнул.
– Значит, увидишь.
До тюрьмы оставалось два квартала. Они шагали молча, помня о сидящих на цепи сторожевых собаках, об охранниках в серых шинелях и о винтовках в их руках. На этой улице явно раньше располагались красивые особняки и росли тенистые деревья, но сейчас от этого не осталось и следа. Теперь вдоль дороги тянулись однообразные здания, в которых размещались правительственные учреждения, и лишь поросшие мхом пни у бордюра напоминали призраки былой красоты.
Лида заставила себя не поворачивать головы. Ноги ее быстро ступали вперед, хотя ей больше всего хотелось остановиться. Здесь, на улице впечатление от тюрьмы было совсем не таким, как в уютном салоне машины Вощинского. Здесь все было правдивее и грубее. Боль чувствовалась острее. Стены были выше, ворота смотрелись мрачнее. Но здесь она могла услышать Йенса Фрииса. Услышать биение его сердца. Его дыхание. Его голос.
Его голос. Она не спросила у Чана о его голосе. Как она могла забыть о столь важном?
Папа, ты слышишь меня? Ты чувствуешь, что я здесь?
Она позволила себе лишь один-единственный взгляд. Лишь слегка покосилась в сторону тюрьмы. Потом снова уткнулась под ноги и поспешила дальше. Но какая-то часть ее осталась здесь, на сером тротуаре, посреди льда и мертвых пней. И эта ее часть стала ее глазами и ушами, затаившись в ожидании.
Чан свивал в косы ее локоны. Вплетал в них красивые шелковые ленты. Он чувствовал, что ритмичные движения успокаивают ее, помогают сгладить волны, которые его чуткие пальцы ощущали под тонкими костями ее черепа. Он глубоко вздохнул и увидел, как один ее локон приподнялся, встрепенулся и мягко опустился.
– Лида, чего ты хочешь от Йенса Фрииса? Хочешь так сильно, что готова рискнуть всеми нами?
– Он мой отец, – промолвила она.
Чан вплел в пламенную волну еще одну ленту.
– Но зачем ты приехала сюда, в Россию? Ты хочешь быть ближе к отцу? Или дальше от Китая?
– Почему ты так говоришь: «дальше от Китая»? Почему я должна хотеть быть дальше от Китая?
– Потому что там умерла твоя мать.
Лида ничего не ответила. Лежавшие вдоль тела руки ее не пошевелились, и он подумал о том, чего ей это стоило.
– Твоя мать умерла, погибла там. А я ушел воевать с Гоминьданом, оставив тебя одну. Мои китайские враги отыгрывались на тебе. – Он поцеловал ее затылок. – У тебя было много причин для того, чтобы бежать. Но твой отец исчез из твоей жизни, когда тебе было пять лет, и ты почти не помнишь его. Почему же ты так к нему тянешься?
– Он мой отец, – снова сказала она голосом не громче выдоха.
Он провел рукой по ее хрупким обнаженным плечам.
– Я позволила умереть матери и не хочу позволить умереть отцу.
– В смерти матери ты не виновата. Так возжелали боги. Такое случается нечасто, но в тот день месть сбилась с пути. В этом нет твоей вины.
– Я знаю.
– И твой отец не умирает.
– Но он и не живет.
– Об этом ты не можешь знать.
– Что, ты хочешь сказать, что в том месте, мимо которого мы сегодня проходили, можно жить? Оно больше похоже на какую-нибудь гробницу.
– Хорошо, и что же ты намерена делать?
– Связаться с ним. Как-то. Пока что только это.
– А потом?
Но она уже ушла от него. Глубоко внутрь себя, туда, откуда он не мог уже ее достать. Пальцы его продолжали перебирать ее волосы, и вдруг в голове у него появилось воспоминание: вот она в Китае, стоит на песчаном берегу и смотрит на залитую солнцем воду, каждой клеточкой своего тела готовая броситься вперед, побежать вместе с течением навстречу будущему. Что стало с ней? Он наклонил голову так низко, что почти прикоснулся к аккуратному треугольнику ее лопатки, и вдохнул запах ее кожи. Пахла она, как и прежде: одурманивающей смесью жасмина и мускуса дикого животного. Но куда ушла его девушка-лиса? Медленно он оплел ее руками и притянул ее спину к своей обнаженной груди. Жар ее тела удивил его.
– Чан, – сказала она, и грусть в ее голосе ошеломила его, как неожиданная пощечина. – Что мы будем делать дальше? Ты и я?
– Любимая, нельзя сбежать от своего будущего, гоняясь за прошлым.
Она развернулась к нему лицом, не разрывая его объятий, так, чтобы ее рыжевато-карие глаза оказались напротив его черных.
– Ты думаешь, все из-за этого?
– Я думаю, ты боишься того, что может принести будущее тебе, нам, поэтому хочешь выстроить его из прошлого.
– Так, значит, Йене Фриис – это прошлое? – Да.
Она медленно покачала головой, отчего кончики ленточек в ее волосах легко прошлись по его щекам.
– Ты не понимаешь, – сказала она. – Ты совсем ничего не понимаешь.
Ее слова больно укололи его, пробили крошечное отверстие в сердце. Он поднял руки и охватил ладонями ее лицо.
. —Я понимаю, что мы вместе. Этого достаточно. – Он улыбнулся. – Посмотри, что у тебя в волосах. Посмотри на ленточки.
Это получилось не сразу, но, когда она увидела, на лице ее появилась улыбка.
– Красные ленты.
– Красный – символ счастья.
Было темно, и шел дождь со льдом. Льдинки впивались в кожу на шее. Йене посильнее натянул кепку и поднял высокий воротник так, чтобы закрыть уши. Прогулки в полседьмого утра в отвратительную погоду дарят человеку не самое лучшее настроение. Они ворчали друг на друга, на охранников, на погоду, но больше всего – на полковника Тарсенова.
– Садист чертов.
– Сам еще небось задницу из теплой кровати не поднял.
– Завтракает яичницей с ветчиной. Булочками с горячим шоколадом.
– Чтоб он подавился ими, сволочь.
Тарсенов настаивал на том, чтобы заключенных каждое утро выводили во двор перед началом работы и вечером до ужина, где они полчаса ходили по кругу. И его распоряжение выполнялось неукоснительно, независимо от погоды, в дождь, ветер или снег. Свет прожекторов, вооруженные охранники, наблюдающие за тем, как они широким кругом в цепочке по одному, соблюдая дистанцию в четыре шага, ходят кругами за металлическим забором. Разговаривать было запрещено.
Сегодня во дворе было неприятно. Но Йене помнил дни и похуже. Намного. Когда ходил в строю на сибирский лесоповал. Часы марша через пургу до рабочей зоны. Поэтому сейчас он не жаловался и не ворчал. Его лишь беспокоила Ольга, то, как она перенесет дождь. Он посмотрел на съежившуюся промокшую фигуру дальше в строю. Шла женщина так, словно в ботинки ее было залито несколько пудов того свинца, который она когда-то добывала на руднике. Ноги худые, как спички. К тому же ее мучил кашель. Звук ее хриплого дыхания заставлял его волноваться. Он повидал слишком много смертей, слишком много раз наблюдал, как кашель разрывал легкие на клочки. Если бы только она больше ела.
А Лида ела?
Эта мысль вкралась ему в голову незаметно и иногда просыпалась. Когда он подносил ко рту ложку горячего мясного рагу, он на миг замирал и думал о том, что Лида в эту секунду ест сухой черный хлеб. Ночью, лежа под теплым одеялом, он представлял, как она дрожит от холода. Когда он бывал под дождем, как этим утром, она тоже мокла? И еще: снился ли он ей так же, как снилась она ему?
Ему до боли хотелось узнать о ней что-нибудь. Китаец ничего не сказал о его жене, о любимой Валентине. Ей тоже удалось спастись от большевиков? Господи, сделай так, чтобы она была жива. Пусть ей сейчас будет тепло и уютно" в каком-нибудь безопасном месте. Пусть она будет хоть толстой, хоть ленивой, если хочет. А что, если она здесь, в Москве, вместе с Лидой? На этом холодном мокром дворе ему представилось мерцание темных бархатистых волос, которые он так любил расчесывать каждой вечер перед сном, и еще лицо, до того красивое, что ни один мужчина не мог отвести от него взгляда. Ты здесь, Валентина? Ты вернулась домой, в Россию? Он не мог представить себе, чтобы кто-нибудь, настолько полный жизни и яркий, мог существовать здесь, в новой, серой и однообразной, советской России.
Неожиданный адский грохот прервал его мысли. Это был звук открывающихся металлических ворот. В ту же секунду Йене насторожился.
Будьте готовы к тому, что она попытается с вами связаться.
Так было сказано в записке. Но за тяжелым скрежетом петель последовал обычный звук, с которым в тюрьму въезжала телега булочника. Она приезжала каждое утро, груженная подносами с хлебом, но от заключенных ее отделяло надежное ограждение в виде натянутой металлической сетки. Никто не обратил внимания на телегу, даже охранники. Только сторожевые собаки, высунув слюнявые языки, начали принюхиваться, почувствовав запах свежей выпечки.
Будьте готовы.
Йене ступал по скользким от дождя булыжникам, борясь с желанием остановиться, но из-под козырька кепки он украдкой бросил косой взгляд за металлическую сетку, на старую сонную лошаденку с провислой спиной и на мальчика, который держал ее под уздцы. Вдруг в его мозгу что-то щелкнуло. Словно открылся какой-то ставень, впустив свет. Мальчик был не тот, что обычно.
Пекарь был тот же, что и всегда. Тут никаких перемен: тот же белый фартук и вечно засыпанная мукой куртка. Он снял с крытой телеги широкий поднос с буханками, прикрытый от дождя листами жиронепроницаемой бумаги. Густым басом он, как обычно, приветствовал через ограждение заключенных, бросив: «Доброе утро», и через боковой вход скрылся в здании. Мальчик начал насвистывать что-то веселое. Что это была за мелодия? Йене продолжал идти, не отрывая глаз от мальчика в синей куртке, слишком большой для его тощей фигуры. Темная шапка скрывала большую часть его головы, так что под лучом прожектора Йене мог различить только впалые щеки и сложенные для свиста губы.
Йене засвистел в ответ.
– Тишина! – рявкнул один из охранников.
Йене замолчал. Когда он снова посмотрел на телегу пекаря, мальчик стащил с нее тяжелый поднос с булочками и теперь прилаживал его себе на голову, широко раскинув руки, чтобы доставать до краев. Иене как раз подходил к железной сетке и слегка замедлил шаг.
– Идите быстрее, – послышался из-за его спины недовольный голос.
Мальчик явно торопился. Прежде чем показался пекарь, он неверной походкой заковылял по мокрым неровным булыжникам, неожиданно поскользнулся, попытался извернуться так, чтобы не наклонить поднос, но в результате его ноги поехали и он плюхнулся на камни. При этом поднос полетел в сторону. Десятки булочек откатились к сетке. Саранча не налетает на поле так быстро, как заключенные бросились к ограждению. Булочки исчезли через ячейки сетки в одно мгновение.
– Гады чертовы! Ворюги! Отдайте булочки! – завопил мальчик и лягнул металлическую решетку, отчего та зазвенела.
Но никто из заключенных его не послушался. Даже охранники, глядя на него, рассмеялись.
– Я про всех вас расскажу! – надрывался мальчишка. – Вас всех расстреляют!
Юный помощник пекаря в гневе швырнул шапку в сетку, и та упала в лужу. Дождь тут же пригладил его белесые волосы, похоже, что по его худому лицу покатились слезы.
– Теперь меня прогонят с работы! – проныл он.
– Держи, малыш. – Иене подошел к забору. – Можешь забрать мою. – Он пропихнул через сетку свою булочку, и мальчик жадно схватил ее.
– Спасибо.
– Осторожно, твой хозяин идет.
Мальчик в страхе посмотрел через плечо и быстро снова повернулся к Йенсу.
– Спасибо, – произнес он. – Это вам взамен. – Он достал из кармана толстый кусок черного хлеба. – Это мой завтрак. – Он сложил его пополам и передал через ограждение Йенсу.
– Эй, там! – крикнул один из охранников, вскинув винтовку. – Никаких передач!
Но Йене уже откусил большой кусок хлеба.
– Вам что, жалко, чтобы я съел кусок хлеба? Я думаю, вашему полковнику Тарсенову это не понравится.
– Какого дьявола?! Это что такое? – пробасил появившийся пекарь. – А ну иди сюда, тупой щенок! Где мои булочки?
Мальчишка тут же бросился подбирать с земли и бросать на поднос булочки, до которых не смогли дотянуться пальцы заключенных, но даже в темноте они казались грязными и мокрыми. Пекарь вырвал у него из рук поднос и стукнул мальчика кулаком так, что тот упал и ударился затылком о булыжники. Тот свернулся клубком и, закрыв лицо руками, протяжно заныл. Плечи его задрожали.
– Оставь в покое мальчишку! – крикнул Йене.
– Да пошел ты, зэк! Не твое собачье дело. Я из-за этого идиота недоделанного могу работы лишиться. – Пекарь пошел к телеге и снял следующий поднос.
К заграждению подошел охранник.
– Ну все, представление закончилось. Пошли дальше.
Чувствуя себя неловко от того, чем обернулась их жадность, заключенные снова выстроились в круг. Йене последним отошел от сетки.
– Эй, мальчик! Ты цел?
– Я? Да. – Сверкнув из-за пальцев блестящими глазами, он подмигнул Йенсу.
– Видишь вон там скамеечку?
– Ага.
– Если голова кружится, посиди там минуту, – сказал Йене, внимательно глядя на мальчика. – Мы там иногда сидим, когда ведем грузовик.
На лице пострадавшего появилась хитрая улыбка.
– Иди сюда, – раздался в холодном утреннем воздухе густой голос пекаря. – И бери поднос как положено, паршивец.
Мальчик вскочил на ноги и принялся за работу.
«Папочка, родненький». Йене не смог читать дальше, потому что его глаза тут же наполнились слезами. «Папочка, родненький». Сколько прошло лет с того дня, когда он в последний раз слышал эти слова! Он лег на кровать и представил себе дочь, ее огненные волосы, сверкающие на солнце в петербургском саду.
Он снова поднял письмо к глазам.
«Папочка, родненький, после долгих двенадцати лет мы даже не можем поздороваться. Короткая записка, спрятанная в куске хлеба… Поэтому я сразу перейду к самому важному. Я очень скучаю по тебе и думаю о тебе каждый день. Мама всегда говорила, что вспоминала тебя каждый раз, когда смотрела на меня. Мне очень не хочется тебя расстраивать, но я должна сказать, что мама погибла в прошлом году в Китае. Это был несчастный случай…»
Маленький листок бумаги задрожал в его руке, буквы расплылись. Нет. Валентина, нет! Почему ты не дождалась меня. Сколько бы раз я не обманывал себя, по я всегда верил, что когда-нибудь увижу тебя снова… Бешеная ярость захлестнула его, сжав горло так, что он почти задохнулся. Ярость, направленная на систему, которая без всякой причины лишила его свободы, на бесцельно прошедшие годы, на того, кто был причиной несчастного случая, отнявшего у него жену.
Он положил голову на записку, как будто написанное на бумаге могло как-то перейти ему в мозг. Долгое время он просидел вот так. В его сознании начали появляться образы, которые раньше он сдерживал, боясь, что они могут пошатнуть хрупкую основу его внутреннего мира. Свет в камерах заключенных никогда не выключался, даже ночью, так за ними было проще наблюдать, поэтому, когда прошел час, потом еще один, Иене встал с постели, плеснул на горящие щеки водой из рукомойника в углу и снова принялся за письмо.
«Папочка, родненький, после долгих двенадцати лет мы даже не можем поздороваться. Короткая записка, спрятанная в куске хлеба… Поэтому я сразу перейду к самому важному. Я очень скучаю по тебе и думаю о тебе каждый день. Мама всегда говорила, что вспоминала тебя каждый раз, когда смотрела на меня. Мне очень не хочется тебя расстраивать, но я должна сказать, что мама погибла в прошлом году в Китае. Это был несчастный случай. Она оставила мне письмо, в котором сообщала, что ты жив. Я уехала из Китая и стала искать тебя. Сначала узнала, что ты был в Тровицком лагере, а теперь приехала за тобой сюда, в Москву. Со мной Алексей Серов и Лев Попков. Я знаю, что связываться с тобой таким способом опасно, и я очень боюсь за тебя. Но если ты можешь хоть как-нибудь дать о себе знать, написать хоть что-нибудь, мальчик завтра снова приедет в тюрьму с пекарем.
Люблю тебя. Твоя дочь Лида».
Йене перечитал послание еще раз. Потом еще и еще. Он стал ходить по камере, впитывая слова дочери, рассматривая ее крупный наклонный почерк, пока не запомнил все до последней буквы, до последней запятой. Потом разорвал записку на мелкие кусочки и проглотил.
– Ты Алексею сказала? – спросил Попков.
Лида покачала головой.
– Нет.
– Ха!
В пекарне было тепло, как летом. Жар, идущий от печей, затуманил окна, и Лида с трудом могла рассмотреть, что происходит на улице. Она нетерпеливо переступала с ноги на ногу, высматривая на дороге телегу. От напряжения нервы ее сделались хрупкими, как лед. Лев стоял позади нее в расслабленной позе, прислонившись плечом к стене. Он держал под мышкой толстую буханку черного хлеба и время от времени отрывал от нее большие куски и отправлял себе в рот. Черт! Как он мог есть в такую минуту? У самой Лиды крутило желудок от переживаний.
Наконец с темной улицы донесся ленивый стук лошадиных копыт, и через несколько секунд в пекарню ворвался мальчик. На его лице сияла широкая улыбка и расплывался огромный свежий синяк. Лида бросилась к нему и до того сильно обняла его худые плечи, что он вскрикнул и вывернулся. Даже Попков, испытывая облегчение, отпустил ему затрещину.
Лида подошла к стойке, за которой ее поджидал пекарь, и положила перед ним золотой браслет Антонины.
– Вы справились, – сказала она.
– Сколько стоит отец, Алексей? – спросила Лида.
Они шли рядом по улице Грановского, недалеко от университета, так же как всего пару месяцев назад гуляли по улицам Фелянки. Но теперь между ними не было той простоты, которую они ощущали тогда. Алексей настаивал на том, что должен найти себе в Москве отдельную квартиру. И хотя дождь прекратился, шагали они быстро, будто хотели оторваться от своих длинных теней.
– Что ты имеешь в виду? – не понял Алексей.
– Я имею в виду: неужели ты можешь вот так просто купить себе нового отца? Отца, который обеспечивает тебя фальшивыми документами и взамен указывает, что тебе можно делать и чего нельзя? Тебе такой отец нужен?
Алексей, не замедляя шага, повернул голову к Лиде.
– Дело не в отце, – быстро произнес он, – а в сестре, верно?
Лида потупила взгляд. Она не захотела произнести вслух «да».
– Лида, ты должна понять, что Максим Вощинский – это мой путь к Йенсу. Я не собираюсь менять отца или… – Тут он ненадолго замолчал, полы его длинного пальто затрепетали на ветру, обнажив ноги до колен. – Или сестру.
– Но ты любишь этого Максима.
– Да, он мне нравится. Это умный и сложный человек. – Алексей пожал плечами. – И он мне интересен.
– Я ему не нравлюсь.
– Ну и что? Ты мне нравишься.
Она посмотрела ему прямо в лицо.
– Тогда ладно.
46
Взошедшая луна нашла лазейку между упрямо висевшими весь день над городом тучами. Она наполнила маленькую тихую комнату серебристым светом, отчего Лиде стало трудно различать действительность и тень. Она сидела, почти не шевелясь.
Чан Аньло лежал на боку, положив голову на ее обнаженные бедра. Спокойного дыхания юноши Лида почти не слышала. Черные глаза были закрыты, и Лида рассматривала его лицо так же внимательно и сосредоточенно, как когда-то в детстве рассматривала снежинки. Как будто, если смотреть достаточно пристально или достаточно долго, можно было понять, в чем именно заключается загадочная и непостижимая красота, чтобы потом, когда она растает, ее можно было вылепить заново.
Каждую его черту она рассмотрела отдельно. Мягкий изгиб глазницы под бровью, которая взлетала вверх, когда он чему-то удивлялся. Кончики густых ресниц. Продолговатые гладкие веки. Интересно, думала она, а сейчас он видит на их внутренней поверхности какие-нибудь образы? В прозрачном свете луны казалось, что его губы сделаны из металла. Для этого он понадобился его богам? Чтобы олицетворить в нем себя? И Китай? Может быть, они и сейчас невидимо витают вокруг ее головы, смеясь над ее предположениями?
Она внимательно прислушалась. Ни звука, ни шепота, ни презрительного смешка, прикрытого ладонью. Ничто не вплыло в комнату невидимкой через щели в окнах, не вползло под дверью. Этой ночью богов не существовало. Только дыхание Чана, мягкое, как сам лунный свет. Как долго ей удастся продержать его у себя? Украв у богов и у его товарищей, умыкнув прямо из-под носа опасности? Она понимала, что так не может продолжаться долго. Страх за него она ощущала каким-то узлом, засевшим внутри. Узел этот с каждым днем затягивался все крепче, и это пугало ее.
– Куань знает, что ты по ночам покидаешь гостиницу?
Чан медленно открыл глаза. Это движение век как будто далось ему с трудом, и Лида тут же пожалела, что заговорила. Взгляд его не был сфокусирован – она не догадалась, что он дремал. Он посоветовал ей больше отдыхать, потому что, когда устаешь, совершаешь больше ошибок. Это относилось и к нему. А теперь она разбудила его.
– Ты хочешь знать, – улыбнувшись, промолвил он, – не ревнует ли меня Куань за то, что я по ночам покидаю гостиницу?
– Нет, конечно!
Он рассмеялся, а Лида наклонилась и поцеловала его в губы.
– Так она знает? – повторила Лида.
– Мне она ничего не говорила, но я уверен, что она догадывается.
– Это не опасно?
– Нет ничего безопасного.
– А сторожевые псы русских не пронюхали?
– Думаю, что нет. Я все делаю тихо. Выхожу через окно в туалете и дальше перебираюсь по крышам.
– Будь осторожнее.
– Я и так осторожен.
– Обещай, что не будешь рисковать.
– Обещаю.
Она положила ладонь на шелковистые черные волосы.
– А теперь спи, – прошептала она. – Тебе нужен отдых.
– Мне нужна ты.
– Я и так твоя.
Она почувствовала у себя на животе его горячее дыхание. Она научила себя в такие минуты прекращать думать, отключаться от всего и просто быть. Сейчас она лишь ощущала манящее тепло его тела и кость его плеча, которая до того удобно лежала на ней, что как будто сделалась частью ее собственного тела.
– Чан Аньло, – произнесла она.
В ответ его губы лениво прикоснулись к ее бедру.
– Что на этот раз тебе пришло в голову?
– Чан Аньло, если я предложу тебе уехать со мной в Америку, ты поедешь?
Все прошло так легко, что Йене едва не рассмеялся. На этот раз дождя не было, лишь звезды, точно кончики игл, поблескивали где-то над прожекторами. Пекарь, как обычно, въехал во двор на своей телеге, и мальчик в шапке принялся как заведенный носиться с подносами и плетеными корзинами между телегой и дверью. Йене был впечатлен. Маленький помощник пекаря рассчитал время безупречно.
Ребенок в очередной раз выскочил с пустым подносом через секунду после того, как его хозяин скрылся в здании с полным. Это означало, что у него появилась ровно минута. Но он не стал торопиться. Раздраженно хмыкнув, мальчик прислонил свой поднос к стенке, плюхнулся на промокшую скамейку, наклонился и принялся завязывать развязавшийся шнурок.
Йене все это время внимательно наблюдал за ним через сетку, причем он точно знал, куда смотреть, и все равно не заметил, когда спрятанное письмо исчезло. Йене засунул письмо в погнутый лист тонкого металла, который заранее подбросил туда. Этот ржавый квадратик выглядел, как упавший с крыши кусок водосточного желоба, и лежал он за одной из ножек скамейки. Со стороны – не более чем сгусток тени на булыжниках.
Йене не заметил, как письмо пропало. Это случилось как по волшебству: вот оно было, а в следующий миг его просто не стало. Он крепко сжимал руки за спиной, чтобы скрыть дрожь, и, лишь когда понурая лошаденка, цокая копытами, вышла за железные ворота, к нему вернулось дыхание.
Когда-нибудь это должно было случиться. Чан был уверен в этом точно так же, как был уверен в том, что солнце встает каждое утро и что каждую зиму чернокрылые чеканы улетают на юг. Но не сейчас. Сейчас это было ни к чему. Он не поднял головы. Вместо этого прикоснулся к кончику заостренного подбородка Лиды и почувствовал едва заметную дрожь.
– В Америку? – улыбнулся он так, будто не произошло ничего необычного. – Почему в Америку?
– Но ты поедешь? Когда все это кончится.
– Поеду ли я с тобой в Америку? – Да.
– А ты позовешь меня?
Лида сглотнула. Он увидел, как трудно ей было дать ответ. На долю секунды ее пальцы сжались у него на волосах, потом разжались, и она убрала руку с его головы. Перестав ощущать ее ладонь, он словно почувствовал себя голым. В ожидании ответа сердце его почти перестало биться.
– Говорят, что Америка – земля больших возможностей, – сказала Лида. Голос ее оживился. – Там есть огромные земли, не занятые никем. Там всем найдется место. Мы бы могли начать там новую жизнь вместе, без всяких правил. В Америке мы были бы свободны.
Он протянул руку и легонько коснулся ее лба.
– Это единственное место, где человек может быть свободен. В голове.
Она улыбнулась.
– Послушать тебя, любимый, так все происходит только в голове.
– А это? Это тоже у меня в голове?
Он поцеловал ее в мягкие губы, потому что они уже произнесли достаточно. Но сверкающие серебром глаза ее не закрылись. К его удивлению, она произнесла:
– Чан Аньло, мне кажется, что это ты бежишь от будущего. От действительности. Это я готовлю нас.
– К чему?
– К тому, что нас ждет.
– Как же ты это делаешь?
Ее широко раскрытые глаза загорелись, и это пламя проникло ему в самое сердце.
– Просто люблю тебя, – прошептала она.
«Доченька, любимая!
Могу ли я передать словами, что я испытал, получив от тебя письмо? Я как будто двенадцать лет жил под землей в какой-то черной отвратительной норе и вдруг выбрался из нее и вдохнул свежий воздух. Это наполнило меня счастьем.
Тут даже мои соседи спрашивают, что со мной случилось, почему это вдруг я так повеселел. Боюсь, что я стал холодным и нелюдимым человеком, замкнутым на себе, на своем жалком существовании и на своих мыслях. Но для меня это был единственный способ выжить. Не позволять внешнему миру откусывать от себя кусочек за кусочком. Я был полностью сосредоточен на себе самом, потому что человек, не имеющий своего «я», в этом жестоком, варварском советском зверинце, спрятанном в глухих сибирских лесах, обречен на смерть. Это был способ остаться самим собой. Когда я избавился от всего человеческого, осталось лишь ядро – моя сухая сущность. Сейчас приятным собеседником меня никто не назовет.
Но теперь появилась ты. Моя дочь. Лида. Моя кровинка. Ты – все то лучшее, что было у меня. А все худшее осталось во мне. Через тебя я могу смеяться, петь, любить, быть тем человеком, которым мне очень хочется опять стать, но стать которым – я знаю это – я уже не смогу никогда. Ты – моя жизнь, Лида. Проживи ее хорошо.
Меня страшно опечалило известие о смерти твоей матери. Как ужасно, что мы оба покинули тебя, оставили одну. Прости нас, доченька. Передай Алексею и этому старому распутнику Попкову привет и благодарность от меня.
Люблю тебя.
Твой счастливый отец».
Лида стояла у окна спиной к Попкову, Елене и мальчику и смотрела на улицу невидящим взглядом. Долгое время она не произносила ни звука, и в эти минуты она скорее рассталась бы с жизнью, чем с письмом, которое было зажато в ее руке. Ей приготовили чай, к которому она так и не притронулась, и накинули на плечи пальто, когда солнце спряталось за крыши и двор внизу погрузился в полутьму.
Наконец Лида повернулась к Попкову и протянула ему письмо.
– Лев, – сказала она, – мы должны его оттуда вытащить.
– Нет.
– Алексей, прошу тебя!
– Нет, Лида. Больше никаких писем.
– Но почему?
– Я уже предупреждал тебя. Риск слишком велик. Все это насторожит начальство тюрьмы и закончится тем, что Иенса в качестве наказания отправят куда-нибудь на рудники. Разве ты не видишь? Ты же делаешь ему только хуже. Ты этого хочешь?
Она покачала головой.
– Значит, тебе нужно немедленно остановиться.
Разговор этот происходил в гостиной Максима Вощинского. Лиде вообще был неприятен этот спор, но оттого, что при нем присутствовал вор в законе, ей сделалось совсем тошно. Тем не менее у нее не было выбора. Пока Алексей еще не подыскал себе отдельное жилье, он ушел из комнаты Лиды, Попкова и Елены и ночевал у Максима. Но, судя по его виду, ему там совсем не спалось. Провалиться бы этому Вощинскому! Лида могла лишь надеяться, что причиной недосыпа был коньяк, игра в карты допоздна и слишком много сигарет, а не что-нибудь более зловещее. При мысли о том, что ее брат влезает в чужие дома через окна и ворует старые часы и подсвечники, душа ее уходила в пятки. Максиму девушка не доверяла. По крайней мере, доверяла ему не больше, чем он ей.
– Алексей, – терпеливым, удивившим даже ее саму тоном, произнесла Елена. – Я благодарна тебе и Максиму, что вы пытаетесь придумать…
– От тебя не требуется благодарности, моя дорогая, – произнес Максим с улыбкой такой гладкой и пустой, что Лиде захотелось размазать ее по его лицу.
– Разумеется, я очень благодарна вам, пахан. Алексей – мой единственный брат, поэтому…
– У воров в законе не может быть сестер или братьев, – заметил Максим.
Не вставая с мягкого кресла, он подался вперед, придерживая складки темно-коричневого халата вокруг грузного тела, и позволил ей заглянуть себе в глаза. Увидеть в них острые кинжалы. Он хотел, чтобы она знала, чтобы в следующий раз не ошиблась. Лида моргнула, но взгляда не отвела.
– Лида, дорогуша, – произнес он приятным тоном, будто предлагал еще чаю, – уйди. Мы с Алексеем сейчас заняты.
Она осталась на месте.
– Если можно, я бы хотела узнать, что вы запланировали, чтобы…
– Когда все будет готово, ты узнаешь.
Она не стала спорить, но и не поверила ему.
– Что вы решили с грузовиком? – спросила она.
– Алексей, – обратился Максим к своему новому сыну, – ей обязательно это рассказывать? – Да.
Наконец-то она узнает хоть что-то. Лида улыбнулась брату, но он словно не заметил этого. Ей захотелось схватить его за руку и увести отсюда.
Продолжая бездушно улыбаться, Максим вздохнул, шевельнул усами и чуть дернул подбородком.
– Мы проследили за грузовиком.
– И куда он ездит?
– Это место находится далеко от Москвы.
– Я хочу увидеть его.
– Нет.
– Я полагаю, оно тщательно охраняется?
– Разумеется.
– Я должна побывать там, Максим. Пожалуйста.
– Нет.
Лида думала недолго. Она решила, что, если ее следующая уловка не сработает, она выцарапает этой сволочи его пустые глаза.
– Брату не хочется, чтобы я надоедала… не меньше, чем вам. Он знает, как сложно бывает со мной. Если вы разрешите мне побывать там, – она мило улыбнулась, – я больше не побеспокою вас. Обещаю.